Воспоминания детства
Смирнов В.А.
Когда началась Великая Отечественная война с немцами, мне шел 6-й год. Многое из того времени осталось в памяти, но и многое безвозвратно забыто...
По просьбе сотрудника Военно-исторического музея Николая Васильевича Овчаренко, попробую освежить в памяти и поделиться воспоминаниями о далеком уже прошлом.
Летом 1941 года мы с бабушкой Татьяной Романовной Заградской жили на даче в дачном кооперативе научных работников Государственного университета. Первым председателем кооператива, добившимся организации строительства кооператива, был мой отец Александр Тимофеевич Смирнов - преподаватель политэкономии, одно время, как помнила моя мама, Лидия Васильевна Заградская , исполнявший обязанности зав. кафедрой и профессора Одесского университета (уточнить эти вопросы невозможно из-за беспорядочного состояния университетского архива ).
Отец мой - Александр Тимофеевич Смирнов - умер , когда мне было два года.. Из партийных документов тех лет , которые мне помог найти в архиве Игорь Леонидович Комаровский, стало известно, что отец мой после окончания Института Народного хозяйства в 1930 году был принят кандидатом в члены партии, но , несмотря на большую лекционную нагрузку и общественную работу, его не принимали в члены партии до самой смерти в 1938 году. Из разговоров с бабушкой Таней я узнал, что отец много ночей, особенно во время ежовщины, не спал и все ожидал , что и к нему подкрадется «черный ворон». Из архивных партийных документов мне стало известно, что прежде чем поступить в институт Народного хозяйства, отец два года работал маляром, ибо в вузы принимали только «классово – подходящих» людей. Отец жил с матерью, которую я называл, когда она приходила к нам, бабой Женей. Они вдвоем очень нуждались и отец обращался к ректору института Арнаутову с просьбой о выплате ему стипендии в связи с тем, что он болел гемофилией и не мог обеспечить себя и мать деньгами, необходимыми на пропитание и лечение. Как видно из документов, ректор Арнаутов распорядился выплачивать моему отцу спасительную для него с матерью стипендию. Моя мама в то время была солисткой балета Оперного театра и собиралась поступать в Индустриальный институт. С моим отцом она познакомилась, будучи студенткой Индустриального института. Как говорили мне коллеги моего отца , на его лекции по политэкономии приходили студенты всех факультетов института. (Об этом мне рассказывали зав. кафедрой в Институте связи Елена Леонидовна Иванова, а также автор многих статей , посвященных разоблачению сталинских репрессий, кандидат химических наук Н.М.Лакинская ). Будучи первым председателем правления ДСК, отец мой ездил в Киев и хлопотал об организации всех каменных работ по строительству дач научных работников университета. Там поселились работники университета С.О.Голуб, М.Н.Крейн, Д.С.Гончаров, Г.А.Машталер и многие другие
Умер отец мой от генетической болезни гемофилии, получив заражение крови после неудачной перевязки операционного шва, оставшегося после операции гематомы, которую ему делали в Москве.
По поводу болезни гемофилии, отец говорил, что болеет той же болезнью, что и наследник царского престола цесаревич Алексей. Последнего русского царя Николая II на фотографиях часто можно видеть, даже во время приемов военных парадов, держащим на руках своего наследника - больного неизлечимой хронической болезнью.. Генетическая болезнь гемофилия, как мне рассказывала мама, переходит от матери-носительницы гемофилии - к сыну, что и произошло с цесаревичем. В нашей семье, если бы я был женщиной – носительницей болезни, то мой сын был бы болен этой болезнью.. Видимо на мне прекратилось в нашем роду эта болезнь. Что касается Николая II и наследника престола Алексея, то здесь вырисовывается немецкий предательский план лишить Россию престолонаследия, что очень повлияло на все трагическое царствование Николая II, сделав царя несчастным человеком, стоящим на парадах с больным ребенком на руках, что сыграло свою фатальную роль в конце концов при крушении Российской Империи.
Будущий царь 8 апреля 1894 года был помолвлен с немецкой принцессой Алисой Гессенской – дочерью немецкого герцога Гессенского и сестрой царствовавшего великого герцога Гессен-Дармштатского Эрнеста-Людвига.. Она приняла православие и стала называться русской царицей Александрой Федоровной. С большой степенью вероятности женитьба будущего царя явилась результатом договоренности немецких вельмож с целью лишить Россию наследника престола. В результате очень вероятного заговора наследник родился неизлечимо больным гемофилией. В нашей же семье гемофилия привела к тому, что мой отец умер в 31 год .
Я запомнил лишь одну встречу с отцом, когда они с мамой выходили на вокзале из вагона поезда, возвращаясь после удачно выполненной операции у отца в Москве. Я подбежал к нему и он меня поднял на руки. Больше я его, насколько я помню, не видел никогда. Видимо, мое рождение привело к тому, что мой отец был первым председателем правления ДСК (Дачного строительного кооператива) научных работников Госуниверситета. Отец, как мне рассказывал бывший сторож ЖСК, ездил в Киев и договаривался о производстве каменных работ строительного дачного кооператива. На нашей даче было три жилые комнаты с большими террасами, а также две кухни, в которых еще не было полов и дверей.. Вокруг дома был довольно густой сад, в котором росло 7 черешен, три вишни, две груши, три или четыре абрикосы, орех, а также часть сада была засажена декоративными деревьями и кустарниками, среди которого выделялись кусты «хлопушек». Действительно, созревшие плоды этого кустарника , когда на них нажимали, довольно громко хлопали. Явно кустарник был посажен специально для меня, о чем я пишу с гордостью.
Моя мама, помню, после смерти отца объясняла мне, что ей необходимо выйти замуж. После окончания Индустриального института мама работала на Одесской электростанции в качестве химика-технолога. Там она познакомилась со своим вторым мужем.
В квартире, где жила наша семья на втором этаже круглого здания на Греческой площади, вскоре поселился со своим письменным столом и полкой с книгами по электротехнике новый мамин муж Леонид Гаврилович Ковалев, который вначале аккуратно клеил с помощью клея «гумирабика» для меня из плотной бумаги корабли. Леня, – так я называл своего отчима, - был совершенно апатичный мужчина, на все, что возможно, он говорил презрительно: «Пхе, чепуха!». Однажды, когда я почему-то громко плакал, он запихнул мне в глотку сухую тряпку, и я чуть не задохнулся. Кто-то успел вытащить тряпку из моего горла. Думаю, что моей спасительницей была приехавшая на заработки из деревни девушка Гандя. Она была моей нянькой. Она меня брала на руки и мы гуляли на Соборной площади, где в 1936 году был разрушен городской Собор, также ходили в Городской садик , недалеко от дома , где мы жили, и там слушали городской оркестр, который выступал на специальной открытой веранде. Интересно, что из камня разрушенного Собора была построена в начале улицы Толстого четырехэтажная школа, где уже после войны разместилась на верхнем этаже школа «имени мене» - имени профессора Столярского, где волею судьбы я 10 лет проучился, посещая уроки фортепиано у Розалии Соломоновны Коган-Шварцман. Окончив эту школу, я получил серебряную медаль. Но это произошло всецело благодаря тому, что после неудачных посещений детского сада, после которого я постоянно болел всеми детскими инфекционными заболеваниями, моя мама еще до начала войны отвела меня на Екатерининскую площадь , которая тогда носила имя Карла Маркса, хотя после уничтожения памятника Екатерине Великой установленный памятник Карлу Марксу свалился во время грозы и остался один постамент .памятника Екатерине ( ныне памятник восстановлен одесским мэром Гурвицом). Там жила моя родная бабушка , которая требовала , чтобы я всегда ее называл по имени - Таней,- ибо не хотела быть «бабушкой». У Тани я перестал болеть и она выходила меня от моих хворей и приезжала летом со мной на дачу, где летом жили также моя мама с отчимом Леней, а также квартиранты.
Мою няньку Гандю к тому времени выгнали якобы из-за поведения. Когда мама уходила на работу, я оставался один обычно больной и следил за песочными часами, когда она должна была вернуться. Позднее со мной оставалась уже более пожилая по сравнению с Гандей женщина. Она мне запомнилась тем, что показывала якобы интересную забаву. Она прикладывала к свей голове иголку, стучала по ней молотком и потом находила эту иголку у себя в туфле, объясняя, что иголка совершила путь от головы через нее в туфель и просила меня повторить. Неужели она не понимала, что ребенку нельзя было поручать такие небезопасные игры? Когда были праздники, везде шумели оркестры, а я сидел в окне комнаты, окно которой выходило на Греческую улицу и наблюдал различные номера трамваев, которые на Греческой площади имели конечную остановку: я научился называть трамваи номера 17, 25, 1, кроме №23, который шел до Нового базара. Я иногда пел песни про Москву, называя ее «моей мамимой», также Катюшу и др. Мне нравилась песня «Чубчик кучерявый», которую исполняли гости моей мамы на какой-то «вечеринке», а уже во время оккупации и сам автор песни Петр Лещенко, выступавший в своем ресторане в Театральном переулке. Когда в двухкомнатной квартире, причем одна из комнат была без окон со слуховым окном в потолке, кто-то подметал пол, я находил часто подметенные какие-то свои игрушки и кричал: «Это мене ядо (надо)!»
Но наиболее часто во время болезней я занимался самым любимым занятием, -перебирал купленные мне несколько книжечек, среди которых был «Мистер-Твистер», «Чук и Гек», украинский сборник каких-то загадок и др.
Вспоминаю, как мне было страшно, когда мама, когда я почему-то не слушался, закрывала меня в проходной комнате, которая располагалась между кухней и светлой комнатой с окном на Греческую улицу. Я стучал кулачками по двери и исступленно плакал, но мне долго дверь не открывали, пока я почти полностью не терял силы
Но однажды вместо детского сада, который я не любил за безвкусный рисовый суп и строгих нянь с неприветливыми лицами, мама повела меня не в детский сад, а на Екатерининскую площадь, где жила бабушка Таня. И оставила там меня навсегда. Но для меня переход к бабушке Тане оказался спасительным . .
Бабушка Таня, когда я ее не слушался, говорила мне: «Я тебя отведу к маме!» Я начинал плакать и умолял этого не делать. У моей родной бабушки число моих болезней сократилось до минимума, я окончил у нее муздесятилетку имени профессора Петра Соломоновича Столярского, а потом и университет, вступив в почти полноценную жизнь. Помнится, когда война только началась, к нам на дачу приезжал мой единственный двоюродный брат Толик, сын тети Оли и ее мужа - погибшего на войне летчика. Он увлекся ловлей сачком бабочек, чем и я часто занимался в те годы. Толик явился одной из первых жертв военной бойни. На него упало бревно во время немецкой бомбардировки и он погиб - невинная жертва жаждущих мирового господства «вождей»
Весной, когда на даче, которую, как я уже писал выше, строил мой отец, на улице Тенистой, 18, поспевала первая скороспелая черешня, мы с бабушкой отправлялись на дачу. Ехали трамваем №17 от Греческой площади, где оставалась квартира, где жила мама с отчимом, в которой я больше никогда не бывал, так как при оккупации мама с отчимом нашли себе другую квартиру в переулке Некрасова, 9 и бабушка туда не ходила. Когда трамваи не ходили, мы шли на дачу пешком, отдыхая , сидя на заборах, мимо которых проходили. Надо отдать должное, что моя мама каждый месяц приходила после получения зарплаты на своей работе к бабушке и приносила ей «деньги на жизнь», а бабушка умудрялась каждый раз весь месяц ходить на базар, выкраивать деньги на продукты и приготовляла нам с ней пищу.
Однажды мама пришла очень взволнованной. Она рассказала, что проходила мимо еврейского гетто, где сначала содержались в районе Молдаванки измученные одесские евреи. Только немногим удалось спастись.
На даче, особенно после переезда на все лето, было гораздо лучше, чем в городе. Почему-то бабушка никогда в городе не выпускала меня во двор и я «дышал свежим воздухом» только при походах в школу и обратно. Она очень заботилась о моем воспитании и делала все, чтобы я болел как можно реже. На даче я все время находился на воздухе, Перевозил нас на дачу с пожитками мой дед , которого звали Базиль. Для этого в те годы, во время оккупации нанимались дрожки с лошадкой, которой «рулил» дед Базиль. Помнится, однажды он дал вожжи и мне. Он был мужем сестры моего родного дедушки, отца моей мамы, который был до революции царским чиновником и прятался от ГПУ, переехав жить в столицу Казахстана Алма-Ату, что означало по-русски «Отец яблок».Сестру деда Васи, которого я увидел впервые только после войны, звали бабушка Саша. У них с Базилем Лосевым не было детей, и они свою несостоявшуюся заботу о детях перенесли на меня, когда я жил у бабушки Тани.
* * *
Помнится в один из первых дней войны , когда стемнело, мы все - Базиль с Сашей, моя мама с моим отчимом Леней, бабушка и я вышли на самую большую открытую террасу и смотрели на небо, думая, что под Одессой происходят армейские ученья, когда все небо было испещрено трассирующими пулями, огромными свечами, - достающими до облаков - прожекторов, которые непрерывно рыскали по небу в поисках самолетов, на фоне разрывов зенитных снарядов, под аккомпанемент тяжелого гуденья немецких бомбардировщиков, ищущих свою добычу в мирном городе. Мы, конечно, впервые услышали близкую стрельбу зениток и рисковали быть ранеными осколками. Но мы были уверены, что это – учения. Помнится, как по городу были подвешены на довольно большой высоте в виде колбас надутые воздухом огромные мешки для ловли бомбардировщиков, регулярно бомбивших Одессу. Как рассказывала мне моя жена Нина, их дом возле Нового базара также был полностью разрушен бомбой. Их семье удалось спастись в подвале соседнего дома.
Полыхавшая война вместе с ужасом и смертью показывала свое страшное величие, несущее поголовную, беспощадную смерть в одновременно своеобразной роскошной своей красе. В дальнейшем мы узнали об опасности, которой подвергались, и прятались в довольно глубоком погребе, в который спускаться нужно было по вырытым в глине ступеням. Помнится, мы сидели с бабушкой во время бомбежки, о которой предупреждала громкая сирена воздушной тревоги.. При разговоре я бабушку спрашивал, чувствуя после взрывов бомб довольно сильное вздрагивание почвы: - Таня, а что будет, если нас засыпит земля после взрыва бомбы? – Бабушка невозмутимо отвечала мне: - Есть лопаты, будем откапываться! - Меня ее ответ и успокоил и заставил сомневаться только в том, сумеем ли мы с бабушкой откопаться из глубокого погреба..
На другой день, выйдя на главную аллею нашего дачного кооператива, я увидел две довольно большие ямы, в которых что-то отрывали незнакомые мне мальчишки. .Оказалось, что это были две воронки от бомб, сброшенных почему-то на наш дачный кооператив. Люди говорили, что немецкие самолеты промахнулись, так как военная часть была в санатории имени Семашко . Говорили, что какие-то диверсанты давали сигналы самолетам и поэтому они сбросили бомбы здесь . Все стены ям были утыканы металлическими осколками взорвавшихся бомб. Мальчишки с интересом их рассматривали и показывали людям, стоящим поблизости. По моим современным представлениям эти осколки очень напоминали осколки большого железного метеорита. Потом возле забора нашей дачи показались военные, которые начали допрашивать взрослых, знают ли они, кто во время бомбежки давал сигналы самолетам. Никто ничего не мог сказать, и военные с ожесточением говорили: «Смотрите, если узнаем, повесим на первой же ветке!» Почему-то их подозрения падали на нашу сторожиху Долинскую. Конечно, для всех нас такие угрозы были в диковинку.
От бомб люди придумывали себе убежища. В Аркадии прямо у пляжей, в обрывах ракушечника выдалбливались ниши и там во время бомбежек прятались люди.
Недалеко от входа в парк и пляж Аркадию, от аллеи , которая вела к морю, в обрыве , состоящем из камня-ракушечника был вход в катакомбы. На ночь в один из дней начала войны мы пошли туда, чтобы спрятаться от возможных попаданий бомб. Надо сказать, что бомбежка города, где жили старики, дети, находились больные, - представляла собой особо жестокое действие . Дело в том, что на бомбы при их запусках с самолетов подвешивались специальные «ревуны» для еще большего запугивания населения, когда все люди просто не понимали, откуда и зачем против них пришельцы из-за границ государства - немцы со своим идиотом - фюрером направляют свое смертоносное оружие. Бомбы при полете издавала звуки, которые вначале были высокие по частоте, а потом, приближаясь к земле, становились все более низкие и угрожающие. В конце , во время взрыва, слышался страшный громоподобный звук и вздрагивала почва, как во время землетрясения.
В катакомбы на ночь мы пришли с пожитками - едой, примусом, постелью. Помнится, мы шли по длинным каменным коридорам. Вокруг на более просторных площадках везде ютились люди, освещая каменные своды светом свечей, фитюль, разных лампадок и. коптилок. Некоторые готовили пищу на примусах и грецах и ужинали. Мы нашли также место, где можно было расположиться на ночлег.. Меня уложили спать. Я всегда засыпал на привычной для меня подушечке, которую называл «побуха». Но сон на этот раз был далеко не безмятежный. Как мне рассказывали, в катакомбах вдруг начали гаснуть все свечи и коптилки. Оказывается, кто-то от воров закрыл бывшую в то время у входа в катакомбы дверь и при множестве в этой страшной пещере людей, все начали задыхаться: не хватило кислорода. Меня, как говорят, вынесли из катакомбы на воздух без сознания и с трудом откачали. Больше мы в катакомбы не ходили. Помнится, при оккупации у входа в катакомбы, которыми мы так неудачно воспользовались, оккупанты установили какой-то агрегат . Как мне объяснили, такими специальными аппаратами в катакомбы качали отравляющие газы для умерщвления партизан, которые умудрялись жить в катакомбах и участвовать в войне с оккупантами. Некоторые партизаны умирали в катакомбах голодной смертью. Вышедших и сдавшихся партизан судили, но румыны к партизанам относились более мягко по сравнению с немцами, которые всех уничтожали. Румыны некоторых специально отобранных прилюдно отпускали на свободу. Зато после освобождения их уже наши «компетентные органы» снова арестовывали и значительную часть расстреливали якобы за предательство во время войны. Тоже самое происходило с пленными. Помнится, как нашего соседа по квартире бухгалтера маслозавода Алексея вызывали на допросы до самой его смерти и объясняли ему, что во время боя под Севастополем он должен был себя взорвать вместе с врагами, но не сдаться.
На углу улиц Греческой и Ришельевской на тротуаре была сложена большая куча книг, выброшенных из расположенной вблизи библиотеки «Медсантруд» Приглашались прохожие для разбора этих книг для сортировки. Вместо денег вознаграждение давалось книгами. Так мы с бабушкой обзавелись небольшой, но интересной библиотекой, которую мы читали вслух с бабушкой и ее подругой доктором Павловой во время долгих зимних вечеров при коптилке вслух. Книги для чтения брались и у специальных арендаторов
Особой популярностью пользовались книги Дюма («Три мушкетера») , Гюго, также приключенческие и «захватывающие»..
Первый муж тети Оли, летчик, погиб в начале войны на фронте. Тетя Оля еще до войны познакомилась с немецким колонистом Штольцем. По оценкам приезжавшего по моему приглашению через много лет в Одессу сына немецкого консула Пауля Ротта перед войной под Одессой жило не менее 200 тысяч немецких переселенцев., которым Гитлер собирался отдать славянские земли . Помнится, как приехавший, когда еще ходили трамваи, к нам на дачу с нашей с ним общей родной бабущкой Женей Толик ловил сачком бабочек, веселился . Но примерно через месяц летом 1941 года мы узнали печальную новость. Во время бомбежки баба Женя вместе с Толиком прятались от осколков в их квартирке на улице Манежной, №52. В этом доме жили и мы с женой впоследствии после рождения дочки . Туалеты в этом доме находились во дворе, а все выходы из маленьких квартирок дома были связывали с большим общим коридором с деревянными полами и железной лестницей, ведущей во двор. Судьба распорядилась так, что бревно с чердака при взрыве упавшей невдалеке бомбы упало прямо на Толика и убило его . Это было на глазах у бабушки Жени, как она рассказывала. При этом лицо ее искажали появившиеся глубокие морщины. Так мой двоюродный брат Толик оказался одной из миллионов жертв кровавой мировой бойни. Фамилия его отца как и его самого в семье не сохранилась. Сколько людского горя принесла эта бойня, затеянная несколькими вождями в целях своего возвеличивания во всем мире! Конечно, Толик не заслуживал такой участи. Могила его осталась нам не известной. Что касается ловли бабочек, то я этим делом очень увлекался в те годы, когда их было так много.! Я собирал все летние месяцы коллекцию насекомых - в основном бабочек и жуков, а также гербарий. Ничего этого сохранить мне не удалось. Помнится, как в родниках, стекавших в Аркадии из расщелин с обрывистого берега, плавали большие жуки - .плавунцы. Вода в родниках в то время была очень чистая . Когда в то время прекращалась из кранов поступать вода, мы ходили на берег и набирали для питья воду из этих родников, которые потом иссякли и загрязнились. Благодаря родникам воду в Одессе можно было раздобыть на берегу моря. А жуком – плавунцом я пополнял свою коллекцию насекомых, не сохранившуюся после моего отъезда из Одессы по месту назначения на работу..
* * *
Так вокруг нас разыгрывалось побоище, названное войной. Надо сказать, что одесситы при обороне Одессы проявили действительно истинный героизм. По городу перед сдачей города были расклеены плакаты с лозунгами: «Не сдадим солнечной Одессы!» И это не были пустые слова. Оказывается , что несмотря на то, что немецкая армия ушла далеко вперед и захватывала все большие территории, под Одессой шла ожесточенная борьба с врагом.. В сражениях при обороне города многих румын брали в плен. Оказалось правдой, что на фронте оружия и боеприпасов катастрофически не хватало. . Одна винтовка была как правило не меньше, чем на троих человек. И на передовой многие ждали, пока освободится эта единственная на троих винтовка и перейдет из рук погибшего или раненного к его товарищу. Поэтому сдача города 16 октября 1941 года была совершенно для многих неожиданной, ибо оборона Одессы эффективно продолжалась. Правда, перед уходом из Одессы вместо того, чтобы раздать оставшемуся населению (примерно 300 тысяч человек) продукты, их сбрасывали в море, у нас с бабушкой на глазах сжигали большие магазины с одеждой, а когда город был сдан, была взорвана дамба Хаджибеевского лимана Были затоплен Куяльник и Пересыпь. Никакой военной необходимостью этот взрыв дамбы не оправдывался. Были жертвы среди жителей.
Были осуществлены и провокационные действия. Взрыв здания НКВД на Маразлиевской произошел 22 октября в 17 часов 30 минут по данным свидетеля тех лет Сметанина - через полчаса после начала очень серьезного совещания румынской военной верхушки.. Взрыв погубил большие чины Румынской армии , находящиеся в Одессе, за что оккупанты начали мстить всему населению Одессы. В отместку за одного погибшего уничтожалось не менее ста человек населения города. Как говорят свидетели, все ветки Проспекта Мира были увешаны трупами повешенных людей.
При сдаче Одессы румынские пленные в количестве нескольких тысяч человек были расстреляны, а трупы сожжены в бывших артиллерийских складах. Склады тянулись от нынешней площади Толбухина до 3-ей станции Люстдорфской дороги.. Пылающие крыши сараев рухнули уже тогда, когда в городе были румыны. . В этих же сараях, особенно после взрыва на Маразлиевской 22 октября были вероятно в отместку сожжены десятки тысяч евреев и советских пленных. Поэтому наступили дни преследований в первую очередь евреев, а также всех, кто попадался под руку. И только письмо руководства университета (профессор Часовников), адресованное губернатору Алексиану, написанное по-румынски с выражением соболезнования положило конец страшному террору.
Жестоко поступили и свои после отступления армии из Одессы В те дни, пользуясь объявленной свободой торговли, какая в СССР была запрещена, на Новый базар приехали крестьяне из деревень, чтобы что-то продать и купить, что спасало горожан от голода. В это время была очень жестокая бомбардировка уже нашими Нового базара, откуда, как говорили очевидцы, трупы вывозились грузовиками.
* * *
Несмотря на чудовищные преследования евреев, расправы с партизанами и всеми неугодными оккупационному режиму в Одессе при оккупации открылись новые частные магазины, рестораны, издавались газеты, журналы, работали школы, лицеи, работал университет и другие вузы , бывшие в подчинении университету, открылась Консерватория, Оперный театр, а также Русский театр и еще несколько частных театров, кинотеатры, рестораны и бадеги.
Центральная аллея Аркадии, по которой мы ходили на пляж , была всегда тщательно ухожена. Посреди клумб, тянущихся по аллее, в летнее время были высажены пальмы, на грядках было много цветов – анютины глазки, флоксы, маргаритки, петунья, гвоздики и др. На нашей даче мы посадили юкки и розы, которые цвели, порождая новые корневые отростки, в рассаживании которых и я принимал участие.
Конечно, купанье на пляже Аркадии было самым любимым занятием. Мы с бабушкой обычно в летнее время отправлялись на пляж Аркадии рано утром. Тогда на центральном пляже сравнительно близко к берегу часто можно было видеть барахтающегося в воде дельфина. Когда муж бабушки Саши Базиль приезжали к нам на дачу, мы с ними ходили на море. Дедушка Базиль садил меня на плечи и мы догоняли стайки маленьких рыбок, которые быстро подплывали и уплывали от берега.
Людей на пляже было мало. Тогда еще по берегу можно было в воде встретить рак - отшельников, множество крабов, рыбу-иглу, рачков, которые использовались для наживки при ловле бычков. Вспоминаются пахучая скабиоза, растущая на тропинках по берегу моря, незасыхающие цветы «бессмертники», букеты которых уже после войны из Одессы так любили увозить туристы.
* * *
Вспоминается другое событие того времени. Однажды мы с бабушкой проснулись на даче, а кушать у нас ничего не было. Бабушка не знала, что ей делать. В нашей дачной местности вблизи Аркадии по краям широких проезжих дорог – улиц, люди садили огороды, в частности картошку. Бабушка попросила меня пойти на такую близлежащую дорогу и выкопать пару картофелин. Я согласился, хотя и боялся идти одному без бабушки. Когда я вышел на обочину дороги, где был посажен цветущий картофель, я начал копаться в земле. Вдруг я увидал человека, который явно с угрожающим видом приближался ко мне. Я хотел убежать, но ноги от ужаса буквально приросли к земле, и я не мог даже сдвинуться. Он подошел, схватил меня за руку и грозно сказал: идем в полицию. И потащил меня за руку. Тут я заорал во все горло. Мой крик услышала бабушка и прибежала, начав уговаривать этого мужчину, что она ему может показать, что у нас дома нет ни единой его картошки. Он согласился, а я побежал домой. Человек действительно осмотрел нашу комнату, где мы жили, сделал пару наставлений и ушел. Так окончился этот эпизод. Потом я слышал, что за воровство румыны садили в клетку и выставляли напоказ людям, потом избивали и даже отрубали руку.
Однажды из окна комнаты, в квартире №20, где мы жили на Екатерининской площади, которая при оккупации носила имя Гитлера, я наблюдал довольно неприглядную картину, оставившую след в памяти. Дело в том, что в большом доме №5,, разместился румынский отряд и, как говорили, румынский штаб. У ворот дома всегда дежурил часовой в специальной будке. Из-за этого или по каким-то другим причинам, из комнаты, где вначале жила бабушка Таня вместе со мной, нас выселили в симметрично расположенную в другом углу дома, тоже на третьем этаже равную по метражу комнату. Эта комната были плотно уставлена бабушкиными вещами - старинным буфетом, пианино фирмы КАРS, небольшим письменным столом и ломберным столиком с тремя зеркалами, где ежедневно моя бабушка делала себе завивку и прическу, находясь у зеркала иногда несколько часов. Эта привычка у нее осталась с дореволюционных времен. Комната была перегорожена очень аккуратно рукотворной ширмой, которую, как говорила бабушка, из двух досок сделал дед Вася, живший в то время в Алма-Ате. За ширмой была спальня, где стояла большая кровать с периной бабушки и моя лежанка с достаточно твердым основанием.. Над кроватью бабушки , где вначале я тоже спал, висела вышивка, сделанная руками бабушки с русалками и цветущими водяными лилиями – кувшинками, как их называла бабушка. Над кроватью висела маленькая иконка Божьей матери, а в углу комнаты - икона побольше. В этой импровизированной спальне находился портрет отца бабушки - худощавого пожилого человека с бородой. Видно на этот портрет уставился пришедший в эту комнату перед нашим переселением немецкий офицер, ища у отца бабушки сходство, возможно, с евреем. Бабушку этот взгляд на портрет, видимо, очень взволновал. Но никаких замечаний ей сделано не было. И в том же порядке вместе с большой картиной берега моря художника Капустина и большой картины девушки с кувшином вся мебель была перенесена через проходную квартиру по этажу дома, где мне с бабушкой предстояло жить и учиться еще многие годы. Так вот, как-то, проснувшись и подойдя к окну, выходящему во двор дома я увидел любопытную картину. Во дворе, вокруг недействующего еще дореволюционного фонтанчика, обнесенного изгородью и небольшой клумбой, где тогда росла обыкновенная трава, на которой вырос куст сирени, выстроились одетые в желтоватую форму цвета спелой кукурузы румынские солдаты. Офицер ходил по двум выстроившимся рядам и что-то рассматривал на каждом солдате, отбирая некоторых из них. Отобранные солдаты сбившись в небольшую кучку стояли отдельно от остальных.. Потом офицер снял с себя длинный ремень, которым опоясывают мужчины брюки, и что-то приказал стоявшим отдельно солдатам. Они по одному подходили к офицеру, скидывали до земли свои штаны и изгибались, подставляя ягодицы навстречу офицеру, который с размаху стегал их по задам, а они воспринимали эту процедуру как должное. Позднее мы с бабушкой догадались, что так проходило наказание в Румынской армии за какие-то проступки: не была застегнута пуговица или что-то другое в таком же роде. Я, конечно испугался этого зрелища, а потом смотрел без особых эмоций. Так ко всему привыкает любой человек.
На религиозные праздники, которые широко отмечались во всех открытых при румынах храмах, нас к себе приглашали бабушка Саша с мужем Василием. Лосевым.
Однажды бабушка Таня с Сашей и Базилем решили меня крестить, что было фактически запрещено в СССР - в государстве воинствующих безбожников. Саша и Базиль стали моими крестными. Помню как мы в церкви на Малой Арнаутской, которую впоследствии мне потом так и не удалось разыскать (церковь наверно была уничтожена или перестроена), ходили со свечами вокруг большого сосуда с водой. Была зима и меня не окунали в эту тогда холодную воду. Другой раз при посещении моих крестных , на Пасху мы с Базилем ходили ночью в церковь. По городу люди ходили с цветными фонариками, в качестве которых использовалась свечка, окруженная картоном с вырезами, заклеенными цветной бумагой. Мне было очень интересно и весело. Когда мы с Базилем вернулись к ним домой, я даже вздумал сочинять стихи, в которых были, как помнится, такие слова: «Как лебедь белыми крылами он вверх ушел – то был Христос». Конечно в условиях коммунистического эксперимента все это мне пришлось забыть.
Помнится, у бабушки Саши была большая библиотека приложения к журналу «Нива» - сочинения многих русских писателей – Вересаева, Лескова и др. Запомнился один рассказ из этих книг, которые Базилю пришлось использовать для растопки печки. В рассказе говорилось о маленьких друживших друг с другом мальчике и девочке, которые оба болели сердцем. Они сообщали друг другу, когда каждый из них умрет – на елку или после нее… Недавно мне пришлось как бы заново пережить события, описанные, как помнится, Вересаевым.
К зиме 1944 года наступило время, когда была пора идти в школу. Единственным лицеем , расположенным напротив дома, где я жил с бабушкой, был лицей в помещении школы Столярского, где при оккупации размещалась и Консерватория. Директором консерватории был дирижер Чернятинский. Когда я пришел с бабушкой на занятия в лицей, я узнал, что первой нашей учительницей, у которой оба сына были в Красной Армии, - была Галина Саввишна Мисько. Она удивительно хорошо умела объяснять совсем малым детям даже что такое бесконечность. А ведь мы все перенесли бомбежки и жестокие военные действия под Одессой . Мы с Юрой Некрасовым по музыке занимались вместе у одной учительницы Достойновой Татьяны Леонидовны. Юра Некрасов был назначен дирижером нашего детского шумового оркестра. Я «играл» на тарелках. У Некрасова, как я потом узнал и убедился по архивно-следственному делу отец имел совсем другую фамилию – Дечев и был репрессирован. НКВД. Из лагерей домой он так и не вернулся. Сидела в лагере и не один год и Татьяна Леонидовна Достойнова.На уроки в лицее к нам приходил священник, но из его проповедей мне ничего не запомнилась. Преподавательница румынского языка не знала русского и ее уроки были посмешищем.. Я не знал тогда, что и наша учительница по музыке Татьяна Леонидовна Достойнова была жестоко репрессирована и арестованная вместе с ней двоюродная сестра была расстреляна как дочь русского генерала.. На уроках по музыке я играл одной рукой самые легкие песенки и упражнения для пальцев. Учившийся со мной Юра Некрасов занимался по музыке безусловно более успешно.
Помню выступление нашего шумового оркестра на сцене Оперного театра на Рождество 1944 года. На сцене поднималась огромная елка. Была прекрасная музыка в этой опере композитора Ребикова. Помнится, при выступлении нашего оркестра одна из исполнительниц на сцене пустила лужу. Видно от испуга. Нам очень аплодировал весь зал Оперного театра. В Опере ставились русские оперы, балеты. На сцене блистал баритон Савченко, тенор Топчий, великолепный премьер балета Лесневский. Спектакли театра , помнится, все приезжие военные и публика уже после освобождения Одессы все все продолжали хвалить. И театр не пустовал никогда. Мы с бабушкой бывали довольно часто после школы в детском театре, расположенном в бывшем ресторане П.Лещенко в Театральном переулке. Бывали и в Оперном театре, один или два раза в Русском театре Василия Вронского. Смотрели «Анну Каренину». Я никак не мог понять в спектакле, как все время за окном на сцене «шел снег».
* * *
И вот снова настали грозные времена. Линия фронта уже отступавшей армии фюрера приближалась снова к Одессе. По Преображенской шел непрерывный поток всяких повозок, машин и людей в сторону Николаева. На этот раз бомбили нас уже наши. Мы надеялись, что «свои» бомбы нас не тронут. Но однажды в дом, где жили бабушка Саша и дед Базиль попала бомба, которая пробила все потолки и полы с 4-го этажа до первого, а жертв вроде не было. Только у двух женщин при пролете этой бомбы на голове сгорели тюлевые платочки. Интересно, что впоследствии бомбивший нас летчик приходил в этот дом и интересовался результатами своего бомбометания. Удивить его было нечем.
Опять наступили голодные дни. Румыны на носилках выносили на площадь страшный на вид, но съедобный хлеб. В день моего рождения 5 апреля к нам прибежала моя мама. Они с отчимом жили на своем кустарном предприятии, которое они намеревались закрыть, поскольку при коммунистическом эксперименте владение частной собственностью считалось преступлением. Мама мне принесла целую горку всевозможных игрушек. Там был и вращающийся паяц, и машинки. Когда она бежала к нам, думая, что наш дом разбомбили, на дороге у нее лежал неубранный труп женщины. Мама горько плакала , вероятно, от радости, что застала нас с бабушкой невредимыми.
В последние дни при наступлении Красной Армии в Одессе был настоящий ад. Взрывы громыхали без всякого перерыва непрерывно. От этого непрерывного гула от взрывов можно было оглохнуть .Только взрывы бомб, которые выпускали наши самолеты, выдавали себя сотрясением почвы. Немногочисленные жильцы нашего дома прятались в квартирке у дворника. Я как-то, будучи в дворницкой, побежал в квартиру к бабушке. Меня охватил ужас и я кричал и плакал. Бабушка испугалась, что я пробежал через двор, где меня могло убить осколком. К ночи, когда мы все сидели у дворника Алеши, который продолжал работать дворником в течение всего периода оккупации. Внезапно все стихло. Выглядывая через щель в воротах мы видели, как на нашу площадь приехала машина типа бензовоза и вокруг нее крутились два человека, наверно немцы из специальных отрядов.
Было впечатление, что вокруг нас дома все были совершенно пустые. Поджигатели у бензовозов начали подготавливать поджог зданий на площади и тянули шланги к зданию напротив нашего дома через дорогу. Оставшиеся жильцы нашего дома готовились рубить стену, ограждавшую наш двор от двора в Театральном переулке, где жила Янина Поржезинская, моя будущая жена, в то время маленькая и болезненная как и я, когда она со своей мамой приходила в гости к нашей соседке и брала у меня читать книжки. Но я тогда с ней не был знаком.. Она с матерью приходила к нашей соседке Марии Константиновне Шепелевич и та просила у меня давать Янине для прочтения детские книжки. В ночь на 10 апреля 1944 года рубить стену у нашего дома не пришлось. Немцы подожгли только соседский дом и уехали. Ветер был от нас в сторону Сабанеева моста. Искры на ветру летели к соседним домам и все эти дома , включая крышу школы Столярского , где я еще зимой учился в лицее, тоже загорелись. Наш дом остался цел и только на чердаке, как говорили, нашли потом около десятка зажигательных бомб, которые не взорвались. Между тем в ту ночь к нам во двор пришел пешком отряд немцев с какими-то знаками на рукавах. Мы боялись их, а они начали раздавать консервы, которые им было тяжело нести. Консервы давали старикам и детям. Мария Константиновна, наша соседка, получила какой-то компот, а мне достался компот из абрикос, показавшийся мне удивительно вкусным. В городе воцарилась тишина, но площадь продолжала гореть. Наш дом остался цел.
На другое утро 10 апреля мы вышли на нашу площадь. Со стороны Сабанеева моста в часов 10 утра появились наши танки. Лица танкистов были обветренные и даже загоревшие. Они постояли минут десять, мы их приветствовали. Потом они поехали дальше, а мы вернулись в наш дом. Предстояли также нелегкие годы после войны, которые для нас, жителей освобожденной Одессы уже наступили, хотя война еще продолжалась . Жить пришлось впроголодь. Нас, бывших учеников лицея, зачислили в школу Столярского осенью 1945-го года и поместили сначала в здание Музучилища, а потом на улицу Толстого, ,на 4 этаж углового здания, построенного при Советской власти из камней разрушенного Собора. В этом здании разместились целых четыре школы. Первый класс при румынах нам не засчитали и пришлось с нашей Галиной Саввишной Мисько учиться второй год в первом классе. Но думаю, что обучение под руководством Галины Саввишны нам принесло всем только пользу.
До сих пор помню предварительные планы решения задач по арифметике, записи истин, которые могла сообщить только учительница младших классов. Она говорила нам: “Самого большого числа нет. Если к «самому большому числу» прибавить единицу, то оно увеличится на единицу». Помню разные правила на определения числа дней в месяце, всевозможные исключения из грамматических правил и многое другое. Галина Саввишна, у которой внезапно тогда доктора определили по ошибке «саркому легкого», у всех из нас осталась любимой учительницей навсегда.