colontitle

Времена не выбирают.Очень точная формула.
Из блога Евгения Голубовского

Книга Ольги Ильницкой «Сгущение жизни – моё ремесло» вышла в Москве в 2020 году. Казалось бы тогда и должна была её презентация в Одессе, но ковид, невозможность добраться домой внесли свои коррективы.
Так что сегодняшний вечер Ольги Ильницкой во Всемирном клубе одесситов стал и празднованием её семидесятилетия и презентацией новой книги.

Мы знакомы. Дружим лет 45. Не забуду, как увидел у нас в коридоре «Вечерки» плачущую девочку, позвал к себе в кабинет, попытался успокоить. Тогда она прочитала мне свои стихи. Грустные. Умные. Настоящие. Мы напечатали их. Но это не было первой публикацией.
До этого стихи публиковали на истфаке университета, который Оля окончила. Потом последовали книги – от «Вольного города»,1991 до нынешней.

Сегодня на встрече Оля читала стихи и прозу.
Как всегда – напряженные, исповедальные.
В анонсах о сегодняшней встрече она писала, что поделится своими принципами жизни, что из трех, которыми она жила, остался один.
Забавно, но и я начал прикидывать, какие принципы исповедовал.
И тоже остановился на трёх – ЖИТЬ ВОПРЕКИ, ПРОСВЕЩАТЬ, ПОМОГАТЬ.
Все остальные рассосались.
А Оля сегодня так и не рассказала о своих принципах.
Зато предстала настоящим сложившимся писателем
Давайте попробуем сами определить приоритеты автора, прочитав ее стихи.

 

 Ольга Ильницкая
* * *
Как в животе у паука
стояли ночи.
Был с ночью каждой
каждый вдох короче.
И изнутри запотевал
зрачок угрюмый.
А убывающий молчал
и думал:
лежу как хищник,
часа жду,
живу в засаде.
Как мёртвый флюгер на ветру –
с собой в разладе.
Озноба ядрышко легко
проходит горлом.
Скольжу за выдохом во вдох –
как год за годом.
Без перерыва на зевок,
без перепада.
Как будто времени века
и нет распада.

* * *
…всё вроде как всегда –
бессонница, тугие паруса,
столица, утомлённая распадом.
Ночные волки, русская весна.
На книжной полке книга Мандельштама.
Не спит в ночи моя подруга Анна.
А на Москве в отрыв пошла беда.
И по асфальту шины шепелявят,
и правит бал здесь вечная война.
Но миа Анна, моя донна Анна,
добавим ада! Ведь не терпит жара
ни вирус, ни столичная чума.

* * *
…звонка жду. Осень.
Листопад.
Всё происходит невпопад.
Как штору, отодвинув тучу,
ем солнце, словно виноград.
Пью жарко-рыжее вино.
Смеюсь ли, плачу – всё едино,
не позвонишь. Непоправимо
дождём задернуто окно.
Живу среди смешных людей
жизнью безудержно кипучей,
мне всё равно, каких друзей
подарит равнодушный случай.

* * *
Двор. Забор.
Ни лиц, ни птиц,
карантинный день.
Всё на свете надоело.
И роман писать мне лень.
Снег метёт, московский полдень.
Каркнул кот. Воркует ворон.
Голос мой садится.
Будет кашель словно ртуть
бисером катиться.
Будет дворник у калитки
за меня молиться.

* * *
…и кой чего таки происходило.
Меня любили.
Я любила.
Была весна.
Росла крапива.
Бог знает, что наворотила.
И продолжаю
в том же духе.
А что до правды – всё лишь слухи.
Не потому, что всё есть ложь.
Всё – жизнь!
Но хрен её поймёшь.
А если написать по – совести?
…Печальнее не будет повести.

Сила воли
1
Рассыпающиеся слова.
Способ
сжатия
связи времён.
Воспаленная голова.
Что потом?
2
Если довериться тайному зову,
выглянуть ночью в окно…
3
В полдень кричали в рупор слова –
не покидайте дома!
4
Лопались почки. Смеялась весна. Майские маялись грозы.
Я не боялась
обвального сна.
Я засыпала в морозы
и выпадала в кромешную даль,
там лишь синицы звенели.
Восемь недель я в квартире одна.
Видела зимние тени.
Птицу похожую
на журавля
и двух огромных стрекоз.
Нет мне из дома дороги назад,
в синий февральский мороз.
5
Но за окном голубая волна, лунная
зыбкая
сила.
Нет, не последняя в мире весна.
Ах, как сирени красивы!
Ах, как прекрасны
тюльпаны в дождях,
лилий корона красна.
6
Но до чего тишина за окном бисером ртутным опасна,
жаром стеклянным дыханье свело –
доктор, спаси и помилуй!
Чёрное солнце над миром взошло.
Ночи чернее чернила.
7
Не смотри в пространство.
Не зови зарю…
Самоизоляции
бьющийся хрусталь.
О неодиночестве слёзы и печаль.
8
О неодиночестве сказочно мечтать…
В правке слово «Воля».
Дата и печать.
Пасха
…Это зябкое слово свобода.
Путь пролёг поперёк небосвода.
Там, за кромкой, за крохкой линией –
безграничность! Там поле синее.
Помню птичьи дороги –
и ветра
сумасшедший разбег
на изломе
ливня в горестном
повороте – там пустыня,
от трели до взлёта.

Это времени жалкая квота.
Золотистая тень от мгновения.
Это прядка стихотворения.
Брызги слова, звучащего всуе.
Бог свидетель. Мать одесную.
Сын под сердцем. Союз междуречий.
Это нежность, согнувшая плечи.
Чернобыльская мелодия
…но маятники медленно качали
верёвки длинные.
Всю ночь отцы кричали.
Им снился сон:
их жизнь распалась прахом,
и нежить ледяная нагишом
по лестницам вошла на лёгких лапах
и всё слизнула скользким языком:
герань в окне, хлеб на столе,
и комнатный тапок на пыльном ковре,
и в детской ладошке припрятанный сахар.
Проснувшийся город не может согреться.
За окнами дождь разоряет скворечни,
как бритвой срезая певцов и птенцов.
А нежить таится в ладонях отцов.
Из глубины
Эвелине Шац
меня целовал скат в грудь
и дети его как опахалами
мои бёдра опахивали своими крылами
а мать их подплыв ко мне подставилась
и целуемая мужем её
я села как в кресло ей на спину
и в ужасе закричала и сила крика
была такая большая пребольшая
что вытолкнула меня вверх
в небо цвета знакомых родных глаз
и руки мужа моего подхватили меня
а семейство скатов осталось
в своём Атлантическом океане
мы же плыли вдвоём над семейством
и тоже были семьёй
но были мы одиноки
ведь небесный океан холоден
и нет в небесах горячих скатов
и никто в небесах не целует в грудь
всё остается воде и земле
а небо только полёт и холод даёт
полёт и холод и свет умерших звёзд

Велосипедистка
В. О.
Как хорошо, зажав в зубах ириску,
Забыть о постоянстве дел и долга,
Любить Островского и помнить долго
И стать в итоге велосипедисткой.
До новой встречи ты не вспомнишь профиль
Прижмуренный и жаркий, словно полдень,
Обняв меня, забудешь свою муку,
Бедро гитары, дрогнувшую руку…
Звучащий нотный лист летит и тает,
Но привкус липы не даёт покоя,
Когда велосипед, как конь, взлетает
И каждый миг стихотворенья стоит.
Крути педали, и в пунктирном ритме
Всех струн шести, стремись, пока не поздно,
Туда, где ночь подсказывает рифмы
И в оба глаза смотрит осторожно.
Сквозь женские ажурные одежды
Взволнованного мальчика надежды
Смущённо вызревают… Осторожно!
У одиночества всего один предел:
Быть сумасшедшим велосипедистом,
Иных не признавая в жизни дел.
Но взяв желанную за тоненькие кисти,
Всё ей отдать: велосипед и мысли!

Горячечное
Не болит голова у дятла.
У Писарева болела.
А Белинский ругался матом
истово, но неумело.
Бухарин был женат
на красавице Анне,
сын их родился художником.
Страной тогда правил не барин,
а тот, кому не положено.
Дул ему в ухо сквозняк!
Как объяснить вопрошателю –
графоманов никто не слушает!
Когда в голове кавардак –
под ногой обрывается лестница,
рассыпаются ступеньки, как зубы.
Вот как такое прожёвывают
и, спрошу конкретнее, кушают?
У ребёнкиной мамы
шли месячные поверх
нового повода –
ему ни за что не родиться.
И уже никуда.
Никогда не проси на жизнь.
Подадут. Мало не покажется.
Юшкой твой друг умоется,
ты закроешь на врага глаза.
Вот о чём ты слушаешь
средь бела дня,
не с тем человеком,
душа моя?
Сила твоя живёт в груди.
Спой о любви, дева!
Кто ты, откуда, куда теперь,
Когда все вопросы заданы?
Знаешь, кто пишет твои мечты
деревенскими ладами?
Это двоечник и бандюган,
сдавший твоих родителей.
Он устроил для тебя балаган
с помощью громкоговорителей.
Вот и слушай весь этот бред –
на твои вопросы ответ.
Сама подумай, кто тебе дед?
Оттого и глуп, и не весел
твой ежедневный упрямый бег
вдоль его оскудевших дёсен.
…Не болит голова у Писарева.
А у Белинского в голове кавардак.
Бухарин зря помянут, и Анна,
да и художник не при делах.
Зачем ты морочишь читателей
Пустельга, залетевшая в ухо мне?
Ведь отходит четвёртые сутки
женщина в муках, что под мухою
век без тебя разное плела,
думая что была
кружевницею умелою.
Чаадаева читая
Чаадаева читая,
постигаешь постоянство
всех процессов неземных
в этом мире лжи и чванства
с колыбелей родовых.
И ещё сказать могу я,
что России злое чудо –
не отпустит никого,
до тех пор, покуда утром
не продрав глаза, как будто,
понимая, что почём,
не покаешься мечом.