Не судите черных овец. Глава 1. Елена Андрейчикова

Мы начинаем полную публикацию романа-буриме - совместного литературного проекта Всемирного клуба одесситов и газеты «Вечерняя Одесса».

Не судите черных овец. Глава 1.

Не вешай нос, любчик!

 Есть такие приглашения: как ни пытаешься отвертеться, как ни ищешь веские поводы отказаться, обречён принять как таковые и должен явиться в назначенное место для того, чтобы отбыть первое, второе, десерт, дижестив и все, что будет происходить между приемами пищи. 

Чем ближе этот день, тем чаще трогаешь свой лоб в надежде обнаружить жар, непроизвольно шмыгаешь чистым носом, ощупываешь горло, а я еще и поясницу, что не раз подводила меня перед важными встречами, на которых, в отличие от предстоящего мероприятия, мне все-таки хотелось быть. Как назло, все в порядке. Память вернула меня в школьные годы. Такое же искреннее желание срочно заболеть появлялось только перед контрольными работами по химии. Оценки мои всегда были по ним низкие, но не потому что не учил свойства химических соединений, а по причине прогрессирующей миопии: с последней парты я не видел достаточно четко условия задач, написанные на доске, но никогда в этом не признался бы ни соседу справа — двоечнику Леше, ни нашей классной руководительнице — неприлично красивой для обычной общеобразовательной школы Марине Александровне, а потому фантазировал, иногда путая медь с кальцием, а азот с водородом.

 Анюте должно было стукнуть восемьдесят. Это, конечно, casus belli, не поспоришь. Восемь десятков лет в не всегда трезвом, но все еще уме и в нетвердой, но в достойной всеобщего уважения памяти. Я бы просто купил ее любимый шоколад, леденцы, сигареты, сыр, бутылку «Лимончелло» и посидел бы с ней, как в прошлом году, в захламленной беседке в правом дальнем углу двора, слушая рассказы о молодости, о ее вечной молодости, которая, к сожалению, не передается по наследству, и я иногда чувствую себя дряхлым стариком по сравнению с этим бодрым ураганом по имени Анюта.

Она моя пра. Всем внукам с самого рождения было запрещено называть ее бабушкой, откликаться же на имя и отчество она отказывалась, утверждая, что еще морально к этому не готова. Ни в сорок, ни в шестьдесят. Поэтому у правнуков тоже не возникало мысли при обращении к ней указывать на реальные семейные связи. Так и дожила морально не готовая взрослеть просто Анюта, никогда не унывающая, казалось бы, но это только казалось бы, вы же понимаете. Не унывающая, над всеми подшучивающая, никому не прощающая неискренности, все время держащая сигарету в левой руке, а правой активно жестикулирующая — в тех случаях, когда рука не была занята бокалом с лимонным ликером.

Пристрастил ее к нему мой двоюродный дед, Сергей Эдуардович, капитан дальнего плавания, который в свой последний рейс, уже можно говорить «последний»: он давно вышел на пенсию, так вот, в свой последний рейс решил вызвать не жену, как было заведено, а свою мать. Тогда Анюта впервые попала в Италию, в Геную, а после этой поездки отказалась от своей любимой самогонки, которую сама же гнала, от вина, пива и всяких других напитков и даже от чая. Пила теперь исключительно «Лимончелло». В дом пускала только тех родственников, кто приходил навестить ее с бутылкой ядовито-желтой жидкости. Остальным полагалось вежливых десять минут разговора у ворот, и на слове «давление» она с ними прощалась. И недавно мне созналась, что за всю жизнь так и не поняла, о каком таком давлении идет речь и что при этом страдающий от него или с ним должен чувствовать. Оказалось, все диагнозы Анюта заимствовала у соседки Дарьи Михайловны — полной, грудастой и грустной женщины, младше ее лет на двадцать, вечно страдающей от тяжелого недуга — жизни.

В этом году Анюта решила отметить свой юбилей с несвойственным ей размахом, хотя обычно не придавала этому дню особого значения. Она не поленилась и по почте всем многочисленным родственникам разослала открытки с розовыми зайчиками, в которых требовала в течение трех дней дать ответ с подтверждением количества присутствующих на приёме в честь грядущего эпохального события.

— Только не спрашивай меня, почему я решила отметить свой день рождения. Меня уже об этом пытали человек десять, включая твою мать. Хоть ты будь тактичным. У меня героический юбилей, большая семья и гипертония. Какие еще вам нужны аргументы, чтобы поднять свои задницы и явиться без опоздания и с хорошими подарками к вашей бедной родственнице, которая может покинуть вас в любую минуту? — после отповеди по телефону я уже не сомневался, что повода пропустить это мероприятие я не отыщу.

Свой праздник Анюта решила организовать на нашей семейной даче. Она, конечно, решила, а вот организовывает все ее сын, который дед Сергей Эдуардович, теперь уже разведенный отставной моряк. С мая по сентябрь сей домик, торжественно именуемый дачей, занимает Анюта, остальные приезжают только в гости. На зиму она перебирается к деду в квартиру. Три четверти участка не приватизированы: Анюта наотрез отказывается ходить по каким-либо учреждениям, нотариусам, что-то там оформлять, записывать, переписывать, составлять завещание и другие официальные документы, которые, по ее мнению и ее же единственному суеверию, непременно приближают день, когда ими нужно воспользоваться. Поэтому все готовы к тому, что, когда она однажды решит отправиться в путешествие на небеса, начнутся дикие споры и ссоры, которых не избежать ввиду затрудненно организованных внутрисемейных отношений.

Мне-то все равно — я за дачу не борюсь. Но знаю нескольких желающих перекусить друг другу артерии в борьбе за дом — пусть и слегка заброшенный, но расположившийся аж на пятнадцати сотках неприватизированной земли популярного на рынке недвижимости района, а именно на улице Дмитрия Донского угол Ромашковой.

Анюта также сообщила мне по телефону, что даже послала приглашение моему отцу в Пенсильванию, и тот не замедлил оповестить, что будет со всей своей новой семьей, двумя новыми сыновьями и новым айфоном для grandmother-in-law. Отец — это я так привык его называть, а вообще-то он мой отчим. Мне было два года, когда они с мамой поженились, и долгое время он был мне настоящим отцом. Кстати, биологический папенька тоже сообщил Анюте, что непременно будет. Ей никто не может отказать, как видите, хотя избегать общего семейного собрания у них куда больше поводов, чем у меня. Этот внучатый зять не пытался соревноваться в подарках с заморским, предупредил, что купил три головки ее любимого сыра на стол. Сказал, что будет один. В крайнем случае с новой любовью всей его жизни, если не бросит ее до восьмого сентября. В этом году день рождения Анюты выпадает на пятницу. Так что она вздумала не просто всех собрать на первое, второе и компот, а как минимум четыре-пять раз повторить процедуру перемен блюд, а некоторых, кого оставит у себя ночевать, дрессировать и проверять на прочность своими едкими шутками круглосуточно по воскресенье включительно.

Я не видел отца, который отчим, три года, не общался с отцом, который отец, полтора. С матерью мы разговариваем почти каждый день, но обычно не выходим за пределы списка безопасных тем: погода, политика, пробки и городские сплетни. Никто и никогда в семье не обсуждает друг с другом того, что произошло три года назад. Даже Анюта, наш семейный борец за правду, тему эту обходит, как будто вовсе ничего и не случилось. И не знаю, что меня больше беспокоит: то, что всех нас объединяет один секрет — в сущности, небольшой пустяк, или то, что только он нас и объединяет.

Вот уже сегодня мне предстоит встреча сразу со всеми членами семьи, включая пап и маму, дядь и теть, двоюродных сестер и братьев и даже новорожденного племянника, появление которого пару месяцев назад Анюта проигнорировала и даже не поздравила мою младшую сестренку. Прапра — для нее это уже слишком.

Всю прошедшую неделю шли дожди, и я надеялся, что дачу нашу смоет. Или хотя бы сильно затопит, и Анюта решит все отменить. Не до такой степени все плохо у меня с родственными чувствами, но мысль о приближающейся пятнице угнетала. У меня вздорная разномастная семейка. По отдельности все милые и в меру приятные люди, но я не уверен, что ветхий Анютин домик способен вынести одновременное присутствие всех этих представителей рода человеческого.

Моя семья для меня — это яркий пример энтропии, при которой каждое новое движение, каждое слово и реакция на него вызывают разрастание хаоса, сдерживать который под силу только нашей щупленькой и слабенькой с виду Анюте. Не представляю, что мы будем делать без нее. Хотя лгу, представляю. Хаос нас не поглотит, мы не передеремся и не поубиваем друг друга. Просто станем друг другу совсем чужими. Мы и сейчас чужие, но, пока жива Анюта, никто не имеет права об этом говорить. Я осмелился такое написать, потому что все равно семья читать мои записи не будет: среди них я числюсь неудачником, эдаким чудаком, слова которого совсем не обязательно воспринимать всерьез.

Хотя, может, я все усложняю и пишу мрачными красками только потому, что на самом деле у меня такой характер: я подозрителен и мнителен, привык во всем чувствовать подвох, особенно в том, что касается семьи. Мои подозрения имеют свойство через время подтверждаться, но ведь может однажды в жизни случиться так, что все пройдет мирно, если уж не совсем приятно, и для меня, и для Анюты, и для всех родственников, приехавших с соседней улицы или с другого материка.

Чудак имеет право надеяться на чудо: мы просто соберемся все вместе в этом старом доме, увлечемся отвлеченными беседами, домашней едой, ведь годы любовной связи с поварихой на судне не прошли даром для капитана пассажирского лайнера, этим дурацким «Лимончелло», от которого наутро всегда раскалывается голова. Будем болтать о пустяках, хвастуны будут хвастаться, циники — цедить улыбки, есть, пить, дышать все еще горячим сентябрьским воздухом, представлять себе море, которое видно с балкона десятого этажа того дома, который видно с нашего второго, слушать Анютины сказки, смеяться вместе с ней, смеяться друг над другом, но не едко, едва-едва...

Едва-едва — это нам не под силу.

— Любчик мой, надеюсь, ты будешь вовремя, а еще лучше, раньше всех, и мы сможем с тобой покурить на тему новой невесты твоего отца. Как она тебе?

Анюта позвонила мне в тот момент, когда я возвращался домой за забытым блоком сигарет для нее.

— Боюсь, я не успею высказать свое мнение до того, как он ее сменит. Анюта, мне на нее наплевать.

— Неужели ты до сих пор на него обижаешься? Как, объясни, ты удался в меня и глазами, и шевелюрой, и умом, а умением годами обижаться — весь в своего деда, моего мужа, упокой Господь его странную душу. Сигареты не забыл?

— Нет.

— Ментоловые, как я люблю?

— Конечно, Анюта.

— Любчик, жду.

Все женщины у нас в семье для Анюты — любочки, а мужчины — любчики. Вот уже неделю я пытаюсь бросить курить, но что не сделаешь ради нее — придется составить компанию, а потом снова бросать. В семье курили только я, Анюта и моя родная тетя, которой сегодня точно не будет.

— Ничего знать не хочу! Даю тебе час на все твои болезни, старая карга!

Мое такси подъехало к дому с невысоким зеленым забором, и, пока я расплачивался с водителем, через открытое окно уже мог насладиться командными трелями именинницы. Конечно, Анюта говорила со своей дочерью, то есть моей бабушкой.

Калитка распахнулась, и навстречу ко мне вышла моя пра. Совсем маленькая, макушка ее еле доставала до моей подмышки, при том, что она всегда была пусть и на небольших, но каблуках, вся в голубом — и платье, и длинная шелковая накидка, с крупными камнями бирюзы в ушах и такими же в браслете на правом запястье. Натуральные седые волосы были уложены в каре на манер Мерилин Монро, подкрашенные губы расцвели улыбкой.

— С днем рождения, ангел! — я обнял ее и поднял на руки. Она, вырываясь, замотала ногами.

— Фу! Любчик, я еще очень жива!

— Я же не к тому...

— Ясно-ясно, заходи, цветы неси в кухню, подарки складывай на стол, я потом посмотрю. Идем курить: у нас мало времени, думаю, все будут предельно пунктуальны. А я замуж выхожу! — думаю, она готовилась сказать это без паузы.

— Что-о-о?

Умением удивлять Анюта владела в совершенстве, но за столько лет я уже был всегда наготове увидеть или услышать что-нибудь в таком ее духе. Поэтому я уже не столько удивлялся на самом деле, сколько старался подыграть ей, ведь именно такого эффекта она всегда ждала от людей, которых всех поголовно, включая меня, обвиняла в трусости, скучности и неумении выходить за собственные рамки.

Мое «что» ей понравилось. Не заподозрив театральности, она продолжила:

— Шучу. Не выйду я за него. Еще не хватало, чтобы все смеялись над нами. Жениться он вздумал! Но человек хороший, сегодня вас познакомлю.

Я занес пакеты в кухню и пошел следом за Анютой в беседку. Пока шел по двору, нацеплял на себя воспоминаний. Детство — это здесь. Каждый год я проводил летние каникулы в этом доме. Справа от входа в дом — кусты желтых роз, аромат которых пробудил во мне настоящую ностальгию; у забора — голые кусты малины, которую я обдирал в начале каждого лета, мелкой и кислой. Я вспомнил ее вкус и тут же скривился. Слева — летняя кухня, с крыши которой свешивались тяжелые гроздья не совсем еще дозревшего винограда Лидия, из которого Анюта раньше делала вино. Ничего не изменилось, только уменьшилось в размерах, стало каким-то мультяшным с высоты моих сегодняшних метра девяноста.

Я знаю, кто больше всех будет сражаться за эти розы и малину. Моя бабка, дочь Анюты, и моя двоюродная тетя, ее внучка. На первом этапе с ними еще повоюют другие родственники, но потом отойдут в сторону по причине своего недостаточного упорства, изрядного смущения, отсутствия должной быть в таком деле наглости и жадности, которые вдоволь имелись именно у этих двух особ. И еще долгие годы они будут ходить в суд, перебирая адвокатов, обещающих им победу, будут искать понимание в глазах судьи, рассказывая, кто больше помогал Анюте при жизни, кто ухаживал за старушкой, кто принес тот самый последний стакан воды.

— И пока не забыла новость: у отца твоего родного нашли рак, третья стадия.

— Что? — сейчас мне не пришлось доигрывать удивление.

— Времени не было тебя готовить. Немного твоего сочувствия все же ему не помешает. Придет один или с этой большеглазкой — хорошенькой, но худосочной, в твоем вкусе. Я видела её фотографию. Затуши мой бычок. Пойду проверю, как там дела у Сероженьки. И губы ярче подкрашу: в жизни для женщины самое главное — помада на губах. С ней легче в любых делах разобраться. И с жизнью, и со смертью. Не вешай нос, любчик. Сегодня все живы, почти все, и сегодня все будут здесь. Пора бы тебе научиться выжимать удовольствие из любых предложенных обстоятельств. Учись у меня, пока не поздно! — это уже она тараторила, повернувшись ко мне спиной. Только на секунду обернулась, подмигнула и впорхнула в открытую дверь летней кухни. Впорхнула, впорхнула, поверьте! В ее возрасте иначе это не назовешь.

Елена Андрейчикова

ПЕРЕЙТИ К ОГЛАВЛЕНИЮ РОМАНА