Леонид Гервиц. Поэт и мы

Кто жил или бывал в Одессе, знает, конечно, это место - Музей-квартиру Пушкина на улице его имени в доме N13. Здесь, в доме негоцианта Карла Сикара, поэт жил в 1823-1924 годах, находясь под присмотром властей, в южной ссылке. Воображению непосвященного посетителя, может быть, сразу представляется, что музей в этом невысоком доме был испокон веку. Однако это не так.Бывшая итальянская улица утопает в зелени платанов и каштанов. Эта, по моему глубокому убеждению, одна из красивейших улиц Европы, знакома мне и любима с детства. Наш дом N16 находится наискосок через перекресток от дома, где останавливался поэт. Когда я был маленьким, в теперешнем музее жили обыкновенные люди, в их числе - мой приятель по школе Вовка Коляда, сын главного редактора одесской газеты "Черноморская коммуна". Часто бывая в этой, по тем временам, большой отдельной квартире, я и не подозревал, что именно в тех самых комнатах жил опальный Александр Сергеевич. Уже тогда я заметил, что в доме все было необычно: и двойной двор, разделенный красивыми арками, и гулкая старинная брусчатка вместо дикой травы или асфальта во дворах, и особый порядок и чистота, и... тишина, которая как бы тоже жила в этом опрятном особняке. Меня бессознательно тянуло в это место, осененное образом бронзового мужчины с кудрявыми волосами и странными бакенбардами, памятник которому стоял в пяти минутах ходьбы оттуда на знаменитом Приморском бульваре, в начале все той же Итальянской улицы. Повезло с Пушкиным этому городу и особенно моей улице, а значит, и мне. После детства судьба даровала мне возможность жить или бывать в местах, осененных славой и памятью поэта. Что-то постоянно вело меня по его следам в Киеве и Кишиневе, С.-Петербурге и Пскове, Нижнем Новгороде, Гурзуфе, Владикавказе, Тбилиси и особенно - в Пушкиногорье. В 1970-1980 годы я постоянно бывал в Пушкинском заповеднике, в доме его бессменного в течение многих лет директора Семена Степановича Гейченко. Там я окончательно подпал под очарование личности поэта и всего, что окружало его фигуру в культуре той эпохи - такой недавней по времени и столь безвозвратно ушедшей. Там я понял, что эту очарованность со мной разделили многие весьма заметные люди.

Я видел, как седовласый генерал Яшин, начальник ракетных войск, окруженный свитой высших командиров армии огромной страны, как школьник, раскрыв рот, слушал рассказы о поэте, приукрашенные неуемной фантазией Гейченко и ставшие от этого только более убедительными. Я видел, с каким трепетом великий певец Козловский молился в стенах Святогорского монастыря у того места, где стоял в день погребения гроб с телом поэта. Я видел там премьера Косыгина; архиепископа Иоанна Сан-Францискского; потомка друга поэта Ивана Пущина - профессора Питтсбургского университета Небольсина-Пущина; композитора Бенджамена Бриттена.

Академик Лихачев собирал там материалы для своей книги "Поэзия садов", а академик живописи Виктор Михайлович Орешников, мой учитель, писал там прекрасные портреты своего друга Семена Гейченко. Я видел, как полуживой, надсадно дышащий, с горящим взором, Павел Григорьевич Антокольский, незадолго до того, как самому уйти в вечность, с памятным венком в руках взбирался по крутым ступеням Успенского собора, чтобы отдать дань великого уважения "своему божеству...