Любимая улица в родной Одессе
В нашем случае одной улицей никак не обойтись. И вообще говорить за Одессу коротко не совсем прилично.
Для начала скажем — Среднефонтанская; та, где бытуют номера 14-А и 14-Б, та, которая, ушмыгнув от скверика на Старосенной, от некогда булочной на углу рядом с ликёро-водочным мимо некогда уютного, как для своих, гастронома с икрой и крабами в банках в свободном доступе и отделения милиции с нехитрым жильем для милиционеров тут же, от нас через забор, а напротив — деревянных тогда ступеней с перилами, возводящих на тогда деревянный, весело-скрипучий, выкрашенный в красное мост, что спрямлял нам пути наши над расходящимися под мостом во все концы Евразии рельсами со шпалами, — мимо него эта наша сокрытая от чужаков Среднефонтанская не долго и не коротко достигает 5-го Бассейного переулка, и вот вам и Сахалинчик! И бегай отсюда сколько надо через рельсы в уже другой, тоже свойский, гастроном за зельцем на закуску; только под поезд не угоди. А во дворике здесь на 5-м Бассейном во дворе туалет с кухнями, а в комнату наверх к нашему другу Жене Коненкину, куда нагрянывали мы всей гурьбою, ведут (в любое время дня и ночи) черные сварные ступени, которые по старости кое-где «поотваривались» и разноголосо ноют под шагами не хуже клавесина ... А паровозы громко гудели, и валил из труб у них чёрный дым, помечая сажей и копотью всех, кто зазевался...
Нынче мост уже не тот, что тогда, и не на том он месте.
Далее.
Французский бульвар во всю свою длину с самой красивой в мире осенью... Тут и арка на Отраду, красота из красот, разноцветная с кованными воротами из двух створок и решетками на стрельчатых оконцах. Была внутри перед выходом на обрыв и вторая арка. Была да сплыла..
Тут же сразу улица Пироговская, где на углу с бульваром на месте разбомбленки построили писательский дом под номером один, примкнувший к номерам три, пять и семь-девять с бесподобными в них проходными (сквозь весь квартал) дворами. А на правой стороне легендарный госпиталь, где вас всё еще могут взять да вылечить... И вся Пироговская от бульвара, от Отрадной арки вдоль штаба и Куликового поля, мимо Дома офицеров и домиков с башенками, стадиона СКА и некогда двух школ, 59-й и 16-й, упирается в ту самую железную дорогу с тем самым мостом. Когда-то из Отрады с моря сквозь арку весь лютый февраль напролёт дул страшный ветруган, и Пироговская покрывалась гололёдом; и выйдя из дома, воротиться в него можно было уже только летом… Теперь климат смягчился и ветра поутихли.
А упирается в Пироговскую Пироговским переулком Новоаркадиевская дорога, ныне проспект Шевченко, а в двух кварталах его (её) пересекает проспект Гагарина (бывшая Ботаническая) с незабываемыми вторым интернатом и школой №35, давшими набраться ума-разума стольким друзьям и товарищам, что будь эта коллективная моща применена в мирных целях, планету бы нашу давным-давно обуяло бы благоденствие.
Проспект Шевченко мы называли Бродом и дефилировали по нему от Дома Офицеров мимо Политеха и гастронома №17 на углу в седьмом номере, мимо «шестерки», «железнодорожников» и «канатчиков» до гастронома «Аркадия» и кафе «Волошка» в здании ЧерноморНИИ-проекта, а потом и сквозь парк аж до Пионерской, где уже можно было и нарваться; дефилировали и зимой, и летом во всей своей красе, аж пока юность не закончилась.
А по Гагарина и ныне любой свободный человек может легко достичь и Канатной, и Сегедской, и Фонтанской дороги и опять же Среднефонтанской, а обернувшись, всякий раз видеть, не без удовольствия, у истоков проспекта нашу славную киностудию на Французском бульваре.
Уже названные дороги, улицы и переулки вполне умещаются на площади в полтора-два квадратных километра и с ответвлениями через Пушкинскую на Приморский бульвар с пушкой, Пушкиным и Дюком, и мэрией с Гермесом в нише с мешком денег, и дальше ко дворцу Воронцова и Колоннаде, этой грации над грациями, а свернув с Пушкинской на Дерибасовскую сквозь Горсад на Преображенскую и по Пастера до Торговой, где на углу стоит пока, Слава Тебе Господи, трехэтажный Дом Фундуклея с сохранившимся камином, у которого сиживали, и паркетом, по которому скользили на балах сам славный граф Воронцов, его супруга, графиня, и молодой опальный Александр Сергеевич, – с этими ответвлениями (и ещё другими, – ну хотя бы Большим Винным Кругом и его укороченным вариантом – Малым, – каноническими маршрутами последовательного посещения за один марш-бросок любимых винарок, — как без них! — всего не перечислишь) составляют (вкратце) ареал мест, любезных сердцу нашему, поелику заполнены внахлёст до отказа вспышками нашей памяти о воплотившихся здесь в своё время дружбах и любовях, триумфах и крахах, отчаяниях и восторгах…
А трамвайные маршруты у нас это вообще отдельная песня.
Сядь себе, к примеру, в двадцать девятый и баюкайся, мечтая о своём, аж до самого Люстдорфа. Или запрыгни в пятый трамвай и отправляйся на Староконный, а там уже, хошь, не хошь, а проникнешься восхищением от разнообразия дарованной (на время) тебе Творцом жизни и её проявлений и представителей.
Не забыть, конечно, и Лейтенантский переулок с Лейтенантским спуском с неизменным на нём ощущением залихватскости; и тут же рядышком улочки Уютная с Ясной и Радостной, и когда б сюда ни ступил, — по оказии иль по праздности, — тишь волшебная тут да блажь, и вкуснейшим образом дышится, и мечтается ни о чём; в трёх чудесных этих квартальчиках время движется по-вальяжному под неслышный густой мотив…
Если выпадет день ходьбы, то рискнём направиться к морю переулком Веры Инбер, насквозь, и свернём над обрывом у границы оползня, и отыщем на уцелевшей стороне улицы домик-музей Паустовского; здесь всегда есть над чем умом пораскинуть и прочувствовать связь времён; а хозяева здесь радушны, и в красивых чашках нам – чай…
Можно ж ещё и на катере провояжировать по заливу. И причалить в конце концов к Золотому Берегу, брегу детства… Да о чём вы говорите!
А наши склоны над морем… Их куда приладить, к каким географиям?..
Приведём тут одну цитату из опуса, который так и называется «Пижоны с Новоаркадиевской»:
«Там, где в Новоаркадиевскую дорогу сверху от бульвара впадает улица Пионерская и убегает дальше вверх к ипподрому, была тогда еще раздольная площадь с могучим гранитным валуном, но не по центру, поперек всех течений, а по-умному, на траве на косогоре с северо-востока наискось от камышового болотца на другой стороне. Потом в гранит чугунными свайками вколотят мраморную доску с начертанным на ней обещанием возвести тут основателю Одессы генералиссимусу Суворову Александру Васильевичу его бронзовую всенепременно конную статую. Занятно всё же б знать, куда деваются вдруг за ночь все клятвы с обещаниями? Где их строгий накопитель ко дню Страшного Суда? Ну, не могут же они, право, все без исключения и каких бы-то ни было последствий растаскиваться по дачам да поместьям сильных мира сего под стать кованым решеткам с Французского бульвара? Должны же быть и другие версии».
Дабы сей сумбур признания в любви родному городу не завершать на грустном, поделюсь, друзья, давним своим ощущением. Оно сводится вот к чему: экзистенциальность Одессы и одесситов кратко выражается одним словом — «ИЛИ!». Это слово с восклицательным знаком как утвердительный ответ на любой вопрос, будь то риторический, общий, разделительный, альтернативный или какой вы только хотите.
Вы меня поняли?
Ответ очевиден.
Как много «или!» в наших улицах, в наших улыбках и умолчаниях, в наших проходных дворах и тупиках с потайными лазами. Отсюда и объем свободы, господа. Тем, собственно, и славимся.
Сергей Рядченко
