"Где я забыл галоши?.."

Александр Розенбойм

Александр РозенбоймОдесситы издавна имели обыкновение возводить в ранг "короля", другими словами, городской знаменитости, самых разных своих, но достойных сей почести сограждан: искусного портного, находчивого нищего, вездесущего репортера, колоритного сумасшедшего, удачливого налетчика, бесстрашного авиатора, романтичного поэта, отчаянного кутилу, щедрого мецената, хозяина фешенебельных бань или содержателя достославного публичного дома. Но короля, как известно, играет свита, и если извозчик слышал вполголоса брошенное ему "к Йоське", то, не выспрашивая адреса, прямым ходом доставлял седока к отмеченному красным фонарем заведению, где, случалось, отец сталкивался с сыном, хозяин с приказчиком, преподаватель с гимназистом...

У нас истоки этого давнишнего промысла "всех времен и народов" теряются в подернутых дымкой легенды "дерибасовских" годах Одессы, когда тысячи здоровых молодых мужчин - солдаты, черноморские казаки, крепостные, сбежавшиеся сюда чуть ли ни со всей страны, возводили богатый, веселый город. И еще в 1823 году А.С.Пушкин с эпической обстоятельностью отписал своему не соблазняющемуся противоположным полом приятелю Ф.Ф.Вигелю, как "недавно выдался нам молодой денек - я был президентом попойки - все перепились и потом поехали..." Публикаторы письма деликатно заменяют последнее слово многоточием, но кто всерьез может подумать, что взбодренные выпивкой молодые повесы поехали по салонам сиятельной графини Элиз Воронцовой, прелестной Амалии Ризнич или демонической красавицы Каролины Собаньской.

В конце же ХIХ века бордели, что называется, дверь к двери располагались на Кривой, которую называли "улицей красных фонарей", а когда в 1902 году ее переименовали в Провиантскую, то по воле городских властей их "перевесили" на Молдаванку. Там, в начале Запорожской улицы, и располагался публичный дом "венценосного" Йоси, фамилию которого не привожу исключительно по причине того, что в Одессе вполне могут жить его потомки, во всяком случае, еще в конце 1960-х годов я имел удачу и интерес знавать его сына, которого все не решался порасспросить о деятельности папаши. А напротив Йоси, на Запорожской, 7, держала заведение коллега Марья Ивановна, никоим образом не конкурируя с ним, поскольку у каждого была своя клиентура. Другое дело, что клиент клиенту рознь. Однажды какой-то купец даже затеял судебный процесс, обвинив Марью Ивановну в том, что от Матары, она же Елизавета Измайлова, Верочки, Хаи Квас или кого другой из ее "персонала" его сын поимел дурную болезнь. Мадам исправно явилась тогда к мировому судье и, жеманно кутаясь в роскошное боа, тоном оскорбленной невинности изрекла облетевшую потом всю Одессу фразу: "Нехай наследник этого мусью не таскается по шлюхам", - дескать, ничего подобного, постыдного и печального в ее заведении просто не могло произойти - слава Богу, не притон какой-нибудь.

В отличие от разрешенных, отчасти контролируемых полицией да врачебной управой борделей, притоны пребывали "на нелегальном положении", а посему на страх, риск и оборотистость их содержателей располагались не только на Молдаванке, но и в других частях города. Так, на Мещанской, 22, был притон П.Друккер, который имел "филиал" на Разумовской, 6, и "крышу" в полиции, поелику две дочери мадам оказывали кое-кому из блюстителей порядка услуги по профилю мамашиного заведения. В Щепном переулке, 19, держала притон Яновская, на улице Петра Великого, 21, нынешней Дворянской, - мадам Парадиа. Впоследствии этот притон отошел к Хане Айзенберг, а ноябре 1917 года, когда уже начиналось, как говорят в Одессе, "то время", с ним случилось совершенно курьезное, отдающее преемственностью, происшествие: его помещение захватили под свою штаб-квартиру анархисты, наиболее ретивые из которых ратовали за безусловный и незамедлительный "вселенский бардак".

Тайные притоны купно с борделями, численность которых даже в "лучшие" годы не превышала полутора десятков, не в состоянии были полностью удовлетворить спрос на платные любовные утехи в таком крупном портовом городе, каковым уже тогда была Одесса. И, подобно тому, как для оживления всяческой торговли товары при посредстве будок, киосков или лотков стараются приблизить к покупателю, вечерами в центре города появлялись, как называл их Пушкин, нестрогие девы. В одиночку, парочками, табунками, стайками они фланировали по улицам, кучковались вблизи кофеен, ресторанов, трактиров, а заполучив клиента, вели их в "ангажированную" для таких надобностей второразрядную, без претензий, гостиницу, которая почему-то всегда оказывалась неподалеку. В одном только доме №4 по Красному переулку соседствовали трактир Потириади, ресторан Шомпала, гостиницы "Великобритания" да "Лионская". И многие содержатели таких повременных "приютов любви" столь неплохо зарабатывали на этом деле, что бывали случаи, когда за весь год в гостинице не останавливался ни один приезжий. Правда, время от времени, "для порядку" или в ответ на возмущенное письмо какого- нибудь вышедшего в мужской тираж блюстителя морали появлялся приказ полицмейстера типа "мною замечено, что по Соборной площади, а также на Екатерининской, Дерибасовской и другим улицам с прилегающими переулками с наступлением сумерек и до самой поздней ночи сплошь и рядом целыми толпами ходят проститутки, позволяя себе нагло приставать и затрагивать мужчин". За приказом незамедлительно следовала облава, после чего девицы... возвращались на порочные круги своя. А на самой низшей ступени их иерархической лестницы стояли, вернее, лежали известные лишь в пределах какой-нибудь одной улицы "надомницы", о которых тамошние остряки говорили, что "Манька с Картамышевской со своей подстилкой берет пятьдесят копеек, но, если поторговаться, то сорок".

Вся эта "индустрия любви" была явлением в колоритной истории Одессы, в подтверждение чего осталась в повести С.Юшкевича "Улица", по которой в 1916 году даже сняли "сенсационную драму в 3-х частях", рассказе И.Бабеля, поэме Э.Багрицкого и других произведениях издавна процветающей и почитаемой в нашем городе изящной словесности. Не остался в стороне от пикантной темы и городской фольклор, вроде анекдотичной байки о том, как на заседании правления какого-то акционерного общества присутствующие вели себя столь шумно, что председатель в сердцах грохнул кулаком по столу: "Пусть уже, наконец, будет "ша" и не делайте мне здесь бардак!" В ответ раздалось торжествующее "О!!", председатель недоуменно и подозрительно вопросил "что вы имеете в виду?" и услышал умиротворенное "я-таки вспомнил, где забыл галоши". Если же спроецировать сей анекдот на наше нынешнее время, то, справедливости ради, нужно отметить, что теперь никто уже не ходит в... галошах.

Ничто не ново...

Одесса родилась когда-то в необжитой причерноморской степи на самом краю страны, а потом не только царственно стала третьим городом огромной империи, но кое в чем даже обставила столицы. Беглые крепостные тут становились свободными горожанами, черноморские казаки с великолепными запорожскими фамилиями - Выхрестенки, Дармостученки, Косолапенки, Крывопищенки, Чорнобривенки... по-хозяйски обустраивались на земле Пересыпи, и торговому люду разрешено было привозить сюда иноземные товары безо всякой пошлины. Одесситы читали тогда французские книги, наслаждались итальянской оперой, давали балы и затевали увеселения по каждой подобающей причине, поводу, случаю да празднику: масленице, троице, пасхе и... 1 мая.

Только не нужно думать, что в этот день широкие улицы Одессы с утра перегораживали деревянными рогатками, вдоль которых прохаживались городовые, генерал-губернатор Михаил Семенович Воронцов сотоварищи полдня красовался на трибуне в центре Соборной площади и с деланно отеческой улыбкой принимал букеты от нежного возраста отроков из Коммерческой гимназии, наемный горлодер без устали вопил "Хвала усердию и рвению тружеников канатного завода Новикова" или "Пламенный привет служащим Торгового дома Вильяма Вагнера", оные ласкали взгляд графа полотнищами со словами "Миръ. Трудъ. Май", а умельцы с фабрики стеариновых свечей Ж. Питансье тащили увеличенный до неприличного размера образец своей продукции с надписью "Наш трудовой презент Первомаю"... Ничего такого, конечно, и в помине не было. Просто давнишних времен одесситы, подобно жителям других городов России, сообразно старому обычаю вольготно праздновали 1 мая как день встречи весны, хотя она гораздо раньше приходит в наш благословенный южный край.

В первой трети ХIХ века Одесса еще не была сплошь "одета камнем", тем не менее, горожане всех сословий и наций стремились в этот день быть поближе к природе, а потому уже с утра целыми семьями отправлялись за город, прихватив самовары вместе со специальным, так называемым, деревянным углем, провизию, питье, выпивку да музыкальные инструменты. И на всём давно зазеленевшем побережье от молодого порта аж до самого Люстдорфа целый день звучали бубны, волынки, кобзы, скрипки, тамбурины, задушевные украинские мелодии и классические итальянские напевы сливались с рокотом или шепотом волн, водили хоровод русские девушки, зажигательно отплясывали молдаване, греки танцевали древний, как это море, танец и немцы хором пели песни своей далекой родины...

И еще много лет спустя отзвук этого давнего милого ритуала оставался в "маевках", сиречь, пикниках, которые одесситы устраивали уже в советское время, но 2-го мая, поскольку 1-го неукоснительно предписано было демонстрировать солидарность с теми, коим она, скорее всего, была безо всякой надобности. Но, справедливости ради, нужно заметить, что еще в начале 1830-х годов народные гуляния, до которых, в частности, всегда и везде так охоч был А.С.Пушкин, теряли прелесть импровизации, чему виной, правда, было не вмешательство властей, но развитие предпринимательства в той области, которую теперь именуют шоу-бизнесом.

И на бывшей даче Ришелье, положившей начало Дюковскому саду, в Городском же саду и старинном Ботаническом, о коем напоминает теперь лишь название улицы, можно было лицезреть инсценированные "военные картины", скачки, устроенные "Компанией вольтижеров и берейторов под дирекцией Фуко и Ко", демонстрируемые фокусником Аванцо из Венеции "разные штуки посредством проворства и ловкости рук", взлетающий на потеху и изумление горожан "аэростатический воздушный шар", стремительное "искусство в бегании" госпожи Густеден, фейерверки маэстро Серафини и других мастеров этого "огненного жанра". Особенно живописно, колоритно и исключительно своеобразно это выглядело по вечерам возле памятника Дюку, где держал новомодную кондитерскую господин Карута. По словам нашего земляка - современника всех этих чудес, побывавшего, по-видимому, не токмо в российских столицах, но в городах иностранных, "в каком городе России можно видеть такие тихие, теплые ночи, где можно встретить в 10-м или 11-м часу ночи часу ночи дам, которые в летних нарядах своих могли бы так поздно оставаться на открытом воздухе и не считали бы странностью прохлаждаться мороженым и напитками на площади, на скамьях и стульях, расставленных близ ярко освещенной кондитерской, подле которой обыкновенно собираются дамы, чтобы любоваться зрелищем фейерверка. От этого одесские вечерние гуляния более имеют сходства с гулянием Венеции или Триеста, нежели Москвы и Санкт-Петербурга". Ничего не скажешь - это лестное сравнение, и одесситы в который раз сполна подтвердили его, когда лет сто пятьдесят спустя придумали "юморину".