История одного памятника

Олег Губарь

Я слышал ее анекдотические версии в изложении поистине выдающихся рассказчиц - ведущих сотрудниц Одесского литературного музея, Ани Мисюк и Лены Каракиной. Это было тем более любопытно, что одним из главных действующих лиц сюжета был как раз не памятник, а я. О чем замечательные повествовательницы, судя по всему, и не подозревали.

А дело было так. Осенью 1985 года, если не ошибаюсь, я собрался в Москву - поработать в "Ленинке" и навестить экспедиционных друзей. Узнав об этом, заведующий отделом культуры "Вечерней Одессы", мой добрый куратор и наставник Евгений Михайлович Голубовский, дал мне несколько поручений: передать какие-то письма или книги Семену Лившину и Юрию Макарову, а также связаться со знаменитым скульптором Львом Кербелем по следующему поводу.

В 1982 году генеральный конструктор неких засекреченных проектов Александр Эммануилович Нудельман получил вторую Звезду Героя, и, в соответствии с существующими правилами, удостоился установки бюста на родине, сиречь в Одессе. Мне надлежало встретиться с Кербелем, автором этого самого бюста, а если повезет, - то и с самим Нудельманом, получить информацию, пригодную для использования в "Вечерке". Насколько я тогда понял из пояснений Евгения Михайловича, сведения эти нужны были Борису Федоровичу Деревянко. Сказано - сделано. "Бандероль", адресованную Лившину, я отнес его родственникам, а Макарова, как по заказу, случайно встретил на улице Горького. С Кербелем было сложнее, но тут пришли на помощь мои давние друзья - Галя Крылова (известный юрист, впоследствии хорошо знакомый общественности как адвокат по "делу мэра Лужкова") и Федор Шелов-Коведяев (вскорости первый заместитель министра иностранных дел России). Скульптор назначил мне встречу в своей мастерской, располагавшейся, если память не изменяет, в районе Песчаных улиц, близ метро "Сокол".

Свиданию предшествовал энергичный односторонне телефонный разговор. Услышав, что гость из Одессы, Кербель разразился громами и молниями. "Мерзавцы! Антисемиты!" - это были самые мягкие реплики, каковые мне пришлось услышать. Я оторопел, но все же успел ввернуть словцо ближе к финалу: "Извините, но, во-первых, мое отчество Иосифович, а, во-вторых..." Разъяренный собеседник не дал мне и дальше загибать пальцы: "А, ну это меняет дело. Но не на 180 градусов. Ладно, приходите".

Мастерская "ровесника революции" (Кербель родился аккурат 7 ноября 1917 года) произвела на меня грандиозное впечатление. Это был превосходный коттедж с солидным немолодым охранником-домоправителем, огороженный узорчатым металлическим забором, с веселенькой зеленой лужайкой и прочими причиндалами. Просторный холл мастерской венчался галереей, а по периметру его, будто в пантеоне, стояли на ограненных цилиндрических постаментах гермы "выдающихся людей современности" - всех тех, кого скульптор лепил С НАТУРЫ. От Гагарина и Титова до Индиры Ганди и Фиделя Кастро, не говоря уже о членах Политбюро. Монументы вождю мирового пролетариата работы Кербеля к тому времени стояли на всех континентах планеты. Тем не менее, поистине армейская шеренга "великих" производила и несколько комическое впечатление. Хотя в целом я, понятно, был подавлен размахом.

А между тем темпераментный хозяин, обиженно жестикулируя, рассказывал о никак не складывающихся отношениях с Одессой. По ходу монолога, он продемонстрировал макет несостоявшегося памятника Городу-Герою. Эпизод этот связан с градостроительной идеей "второго парадного фасада Одессы". Планировалось, что в районе нынешнего Театра оперетты, на приморском склоне, будет сооружена лестница-гигант, наподобие Потемкинской, а наверху и собирались установить монумент, прототип которого я разглядывал. "Планов громадье" закончилось, как известно, "градусником", что на площади 10 апреля. А работа Кербеля была и в самом деле хороша. Запомнилось оригинальное решение: стержень памятника опоясывали волны, одновременно репрезентующие сводчатые коридоры катакомб, и в этом каменном море различались фигуры морских пехотинцев, солдат, партизан. Скульптор, конечно, не имел никакого отношения к "нью-васюковским" прожектам. Он выполнял лишь конкретную задачу, и выполнил отлично. Но изделие осталось невостребованным.

Были еще какие-то нестыковки и несуразности, последняя из которых - как раз бюст А. Э. Нудельману. Прошло больше трех лет после присвоения звания дважды героя, работа готова, а Одесса все капризничает. Всячески затягивает сроки, ссылаясь на то, что, дескать, не может выбрать достойного места для установки памятника и прочие смехотворные обстоятельства. Короче говоря, Кербель был глубоко возмущен, и снова пустился в рассуждения о государственном и региональном антисемитизме. А ведь это был бы первый "еврейский памятник" во всей Одессе!

В конце концов, разговор перешел в более спокойное русло, и я спросил, можно ли увидеть этот самый бюст. Работа мне была показана. Обычная, ничем особо не примечательная, если не принимать во внимание некоторый ее лиризм. По всему было видно, что портретируемый - человек очень мягкий и интеллигентный, как бы не соответствующий торжественности и пафосу ситуации, что и сам скульптор отошел к теплоте и сердечности от кондовых стереотипов. Я спросил Кербеля о Нудельмане, и он подтвердил мои догадки. "А хотите увидеть эскизы?". Разумеется. Я хотел. И скульптор показал мне фотографии эскизов с натуры, сильно напоминавшие обычный фотопортрет. "А можно вас попросить такую фотографию для газеты?" Кербель как-то странно замешкался. До меня дошло не сразу.

"Ровесник революции" подошел к телефону и стал накручивать номер референта "закрытого ученого" (Нудельман с давних пор работал на "оборонку", занимаясь преимущественно артвооружением военных самолетов и, кажется, чем-то там еще космическим). Референт пригласил к трубке своего шефа, я назвал себя, цель своего визита, и разрешение на выдачу снимков было получено. Вообще говоря, вся эта секретность представлялась несколько странноватой уже хотя бы потому, что Нудельман был депутатом Моссовета, и когда-нибудь же должен был появляться на людях. Фотографий мне было дадено две или три, в фас и в профиль. И вот тут-то начинается вторая фаза моих московских приключений.

Не успел я добраться от мастерской до метро, как меня тормознули какие-то респектабельные штатские, пригласили в машину, где тщательно проверили документы. Ведь Кербель-то у меня никаких бумаг не спрашивал. Видно, неловко было. В метро меня ждал наряд милиции. Проверяли, как в заключительной сцене фильма "В августе сорок четвертого": "А какие у вас еще документики имеются?". Третья проверка последовала по выходе из станции метро "Университет". Затем наведывались на квартиру Гали Крыловой, у которой я остановился. Как бы то ни было, а заветные фотографии я привез в Одессу в целости и сохранности. И исполненный чувством тяжко исполненного долга, передал Евгению Михайловичу, рассказав, конечно, обо всех перипетиях. Написал также и пояснительный текст (без пассажей об антисемитизме, понятное дело). Затем документы попали к Б. Ф. Деревянко, а дальше, как принято говорить, тишина. Вероятно, редактору "Вечерки", несмотря на все его усилия, тогда не удалось сдвинуть дело с мертвой точки, поскольку "наверху" думали иначе. Возможно также - это уже предположение Е. М. Голубовского, - что снимки просто не могли проскочить свирепствовавшую тогда цензуру (эвфемизм - Комитет по неразглашению государственных тайн в печати). Но прошло относительно немного времени, и памятник А. Э. Нудельману был-таки сооружен на Комсомольском бульваре, напротив выставочного зала одесского отделения Союза художников.

Вы спросите, отчего это вдруг я вспомнил давнюю историю. Очень просто. Недавно забрел на означенный бульвар, и не застал памятника на его обычном месте. Снятый с постамента красного гранита, т. е. того же материала, что и параллелепипед монумента, он перенесен на противоположную сторону Торговой и водружен на бутерброд из силикатного кирпича. Спрашивается, это кто же так забавляется? Или, говоря риторически, кому это мешало? И разве демонтаж памятника - частное дело некой организации или институции? Разве это не дело всех горожан и разве оно может решаться кулуарно, иначе, как на сессии Горсовета? Или кому-то закон не писан? Может, очередную забегаловку решили соорудить? Место хорошее, приморское. Клиентов поднаберется, а сами они поднаберутся.

Подъезжаем на место событий вместе с фотохудожником Ваней Череватенко. Наблюдаем бравого разнорабочего, утрамбовывающего новую (хлипкую) подкладку выкорчеванного памятника. Заметив наше внимание, он разражается продолжительной тирадой с интонациями провинциального трагика. Мол, надо регулярно памятники с места на место переставлять, чтобы прохожие обращали на них внимание, повышали, так сказать, свой краеведческий уровень. Эмоциональное выступление прерывает заместитель мэра Н. Н. Балан, популярно и жестко объяснивший новоявленным Геростратам, что они совершают акт вандализма. О происшествии доложено Р. Б. Боделану, и мэр незамедлительно распорядился направить соответствующее сообщение в правоохранительные инстанции.

Какие же резоны имелись у демонтировщиков? Как пояснил Н. Н. Балан, речь шла лишь об инженерно-геологическом исследовании данной территории на предмет отдаленной перспективы жилищного строительства (если это вообще окажется возможным!) в данном районе и ни о чем больше. Вероятно, такая формулировка истолкована превратно: как говорится, покажешь шустрому палец - всю руку отхватит. Какие там сессии Думы, не говоря уже об общественном мнении. Нахальство - второе (а в данном случае и первое) счастье. Вообразите себе, что в один прекрасный день кто-нибудь сотворит рокировку фигур не на Комсомольском, а, скажем, на Приморском бульваре. Дюка поставят на место Пушкина, поближе к Думе, - он ведь первый одесский градоначальник! Пушкина же поместят близ Воронцовского дворца - как "друга семьи". А Глушко - во главе Потемкинской лестницы - как человека и в самом деле взлетевшего на изрядную высоту.

А что? У нас все возможно. Показывает же, простите, окрестности своего хвоста бронзовая верховая лошадь всей улице Преображенской: сверните на Базарную - сами насладитесь экстравагантным зрелищем. Стоит себе "потемкинский утюг" на камерной площади, против одноименной лестницы, на которой никогда и никого не расстреливали. Разве что, народовольцы "по-джентльменски" пристрелили в упор (в затылок) генерала с симптоматичной фамилией Стрельников, а потом, кстати, стреляли они на той же лестнице в портовых пролетариев, каковые их и задержали: за что боролись, на то, как было сказано, и напоролись. Хватает и прочих скульптурных уродцев: как бы это поэлегантнее выразиться, жертв скороспелого разрешения творческой беременности.

... Сегодня снова подошел "к Нудельману", - генеральный констркутор, естественно, так и стоит себе сиротливо по месту насильственной прописки. Не очень-то напугали градоустроителей-авантюристов предупреждения полномочного представителя городского гражданства...

Неужто прав был тогда опечаленный и вместе экспансивный Лев Кербель, припечатавший Одессу крепкими и очень обидными словами? Быть того не может. Ушло, вроде бы, поганое время? Так нет же. Выходит, и сегодня можно безнаказанно манипулировать монументами и живыми людьми. Когда кому-то все сходит с рук, то эти шаловливые ручки начинают регулярно чесаться. Или вот - с досадою читаю в местной газете "Время Ч" бойкие рассуждения на полном серьезе: мол, чего там обидного в слове "жид"; да ничего, мол, ну, разве, тем обидно, "у кого шапка горит". Блестящий образчик напористой хамской риторики. И такой памятник ничтожеству и пошлости сковырнуть куда труднее, нежели памятник "какому-то Нудельману".