Рабинович

(комментарии Александра Дорошенко)

В саду литературного музея, в самом конце Ланжероновской улицы, перед спуском к порту, устроен теперь скульптурный сад --- в малых скульптурных формах даны любимые городские сюжеты.

Сидит за своим рабочим столом старый еврей-часовщик по имени Рабинович. Так сидит он весь день на глазах у прохожих за оконным стеклом своей мастерской и глаз от ремонтируемых механизмов не поднимает. Он смотрит не мелочь деталей в часовую лупу, приросшую к его глазу. Часовщик починяет время. Иногда, не сняв часовую лупу, он смотрит сквозь нее на пришедшего клиента. Лупа стала частью его лица. Весь день он видит только эти маленькие часовые детали, а вечером его заедает жена отсутствием денег, бегают и шумят внуки. Уже наступил вечер, день был длинный и немного устали глаза. Он поднял голову, взглянуть на вечереющее небо и первые на нем звезды. И смотрит он на звезды, на их звездную механику, в свою привычную лупу --- он ее не снял --- так виднее часовщику. Он смотрит и думает, что там, в вышине, все же что-то неладно и можно было бы, найдя время, что-нибудь там подправить.

Я этого старого часовщика по имени Рабинович помню. Множество лет назад мы как-то встретились с ним на углу Госпитальной и Запорожской улиц, неподалеку от его дома и было это воскресное утро. Было еще рано, еще не был открыт винный подвал, куда шел старик, и ему захотелось поговорить со мной, проходящим мимо. Он спросил меня о времени, привычном ему предмете, --- который сейчас час (он спросил чисто по одесски --- сколько сейчас времени?), --- он, как водится, сам часов не носил. И потом, назвав меня молодым человеком, он сказал о погоде, что будет хороший день, и поскольку я остановился его послушать, он сказал дальше, что надо же иногда отдохнуть, что сегодня, чуть погодя, он пойдет в баню (и мы согласились, что наша баня на Комитетской, лучшая в Городе и такой парной, как наша, нигде нет, что бы там и кто не говорил, не понимая ничего в банях), а сейчас зайдет в подвальчик выпить стакан вина. (--- "И что же вы думаете, молодой человек, разве это так плохо, как пилит меня моя жена --- вы уже женаты? --- и не надо так торопиться! --- разве это плохо, что раз за эту неделю я выпью стакан вино? --- ладно, пусть не один, но разве это плохо, --- как вы думаете? И Вы, такой молодой и хороший человек, Вы никуда не торопитесь себе жениться, этого Вы всегда успеете! --- Прощаясь же, он сказал --- И чтобы Вы были мне здоровы!"). Именно эти слова --- "стакан вино" --- мне и напомнили старика и нашу с ним давнишнюю встречу, пока я смотрел на его изображение в бронзе в саду литературного музея. Так говорили старые евреи и теперь уже так никто не говорит у нас в Городе: --- "стакан вино".

(Когда-то давным-давно, кто-то, впавший от пережитых бед в крайнее уныние, придумал измерять время часами. Он выдумал принцип, ложно определив, что течение нашей жизни можно измерить чем-то, находящемся вовне нас. Он также исходил из неизбежности смерти. С тех пор, в процессе совершенствования этой вредной до крайности выдумки, были изобретены самые различные механизмы, от безобидных солнечно-песочных, до вредно тикающих. Их вокруг нас мириады и все они неумолчно, неостановимо тикают, ведя отсчет оставшегося нам времени жить. Надо бы это остановить. Так, чтобы в мире, пусть ненадолго, установилась полная тишина. Может быть это продлит, уходящую с неумолимым тиканием этих зловредных механизмов, нашу жизнь? Попробуем!?

"Ибо человек есть животное, измеряющее свое время" (Антонио Мачадо). Да, но правильнее будет сказать так: --- человек есть животное, утратившее веру в бессмертие.).

(Так и письмо. От клинописи шумеров и иероглифов египтян, от первого на земле алфавита финикийцев до кириллицы, написанное слово несло сообщение, чувство, мысль. Мы теперь привыкли к чрезмерности надписей --- они покрывают газетные листы, тысячи тонн макулатурных книг, черенки вилок и ножей, но и их лезвия тоже, наши одежды изнутри и с изнанки, игрушки наших детей, матерчатые лозунги и растянутые головки презервативов, прокладки с крылышками и без --- положим, здесь это вполне уместно, --- и эти надписи никто теперь и уже никогда не читает.

Нечитаемая надпись отрицательна энергией и опасна --- она растрачивает энергию и опустошает мир!).

Там есть скульптура из трех птиц в полете и лица у них Гоголя, Пушкина и Бабеля. Гоголь всем, и фамилией своей и лицом, и странностями судьбы действительно напоминает бесприютную птицу. Между ними внизу укреплено крутящееся яйцо, и стало принятым думать, насчет этого яйца, что, если его крутануть беременной женщине, то каким концом оно, повернувшись к тебе, перестанет крутиться, определится и пол ожидаемого ребенка. Если острым - то мальчик (но может быть и наоборот, главное, что родится, если это яйцо крутануть во время, талантливое дитя).

Стоит там и Михаил Жванецкий в камерном виде, плотный и довольный собой человек, хорошо и сытно перед этим позированием поевший. Вид он имеет персонажа собственного рассказа, одессита, летним чудесным утром собравшегося на пляж, и решившего хорошо позавтракать перед этим походом. Там, в его рассказе, описано, как и какой вкусный он готовит себе завтрак и как он потом ест этот завтрак (когда я слушал этот рассказ в его исполнении --- вечером в нашем Доме Ученых, мне так захотелось выйти и побежать скорее домой и сделать себе этим вечером именно такой завтрак!). "И уже никуда не пошел ...". Вот таким, вкусно и плотно позавтракавшим, "и уже никуда не пошедшим", изваян Михаил Жванецкий в нашем литературном саду. Его могли бы добавить и к этим летящим трем, в виде дополнительной птицы, и такая птица у нас есть, именем пересмешник.

Катит к Городу, по дорогам пыля, бессмертная "Антилопа - Гну" и ведет ее Адам Казимирович Козлевич, лучший из всех известных мне хороших людей, рядом с ним Командор (это ведь Маяковского называли Командором), а позади развалилась сладкая парочка, баловень судьбы, дитя природы, Шура Балаганов и Михаил Самюэлевич Паниковский, человек без паспорта, но с гусиной шеей в руке. Поэт, автор бессмертного сонета о гусиной шейке.

(Свобода воли --- это право выбора между кругосветным полетом серого гуся и теплой кормушкой домашней упитанной птицы с яблоками).

(Конечно велик Дант, разработавший в деталях проект предстоящего нам Ада ..., общечеловеческие проблемы и заоблочно-подземные дали, ...но, разве поэма о гусиной шейке это вовсе чуждая нам, не трогающая наше сердце проблема? Отнюдь нет, и еще раз отнюдь ... И, если поразмышлять, то ведь к Библии ближе, к словам Екклесиаста, например, окажется скорее всего Михаил Самюэлевич, нежели великий и так редко читаемый ныне Дант ...)