Хаим-Нахман Бялик (1873 - 1934)

Александр Дорошенко

Бялик был ребенок гетто, его детство состояло из пронзительного одиночества.

"— Где душа твоя, сын мой?
— Там на свете широком, о ангел!
Есть на свете поселок, огражденный лесами,
Над поселком - пучина синевы без предела,
И средь синего неба, словно дочка-малютка,
Серебристая легкая тучка.
В летний полдень, бывало, там резвился ребенок
Одинокий душою, полный грезы невнятной,
И был я тот ребенок, о ангел" .

Если ангел вопросит, 1905

В "Сказании о погроме" он сказал о своем народе от имени Бога:

"Мне срам за них, и мерзки эти слезы!
Да крикни им, чтоб грянули угрозы
Против Меня, и неба, и земли, -
Чтобы, в ответ за муки поколений,
Проклятия взвилися к горней сени
И бурею престол Мой потрясли!
Я для того замкнул в твоей гортани,
О человек, стенание твое:
Не оскверни, как те, водой рыданий
Святую боль святых твоих страданий,
Но сбереги нетронутой ее.
Лелей ее, храни дороже клада
И замок ей построй в твоей груди,
Построй оплот из ненависти ада -
И не давай ей пищи, кроме яда
Твоих обид и ран Твоих, и жди.
И вырастет взлелеянное семя,
И жгучий даст и полный яду плод -
И в грозный день, когда свершится время,
Сорви его - и брось его в народ!"

После текстов Библии, после раскаленных слов библейских пророков и до этих слов поэта Бялика никто не говорил таким голосом, не бывало такого голоса на земле.

(Горький на 1-м съезде советских писателей, говоря о Х.-Н. Бялике, выработал для него удивительное определение - "почти гениальный поэт". Уже само это определение много говорит о времени и о горькой жизни самого Горького).

Какое острое чувство смысла жизни, необходимости его найти в повседневной тысячелетней суете. Народ евреев жил этим чувством, сохранился им в толще двух прошедших тысячелетий и в нем именно обретал всегда надежду и терпение все превозмочь:

"И будет
Когда продлятся дни, от века те же
Все на одно лицо, вчера как завтра,
Дни, просто дни без имени и цвета,
С немногими отрадами, но многой
Заботою; тогда охватит Скука
И человека и зверей. И выйдет
В час сумерек на взморье погулять
Усталый человек - увидит море,
И море не ушло; и он зевнет.
И выйдет к Иордану, и увидит -
Река течет, и вспять не обратилась;
И он зевнет. И ввысь подымет взоры
На семь Плеяд и пояс Ориона:
Они все там же, там же ... и зевнет.
И человек и зверь иссохнут оба
В гнетущей Скуке, тяжко и несносно
Им станет бремя жизни их, и Скука
Ощиплет их до плеши, обрывая
И кудри человека, и седые
Усы кота.
Тогда взойдет Тоска.
Взойдет сама собой, как всходит плесень
В гнилом дупле. Наполнит дыры, щели,
Все, все, подобно нечисти в лохмотьях.
И человек вернется на закате
К себе в шатер на ужин, и присядет,
И обмакнет обглоданную сельдь
И корку хлеба в уксус - и охватит
Его Тоска. И снимет свой чулок,
Пролипший потом, на ночь - и охватит
Его Тоска. И отхлебнет от мутной
И тепловатой жижи - и охватит
Его Тоска. И человек и зверь
Уснут в своей Тоске, и будет, сонный,
Стонать и ныть, тоскуя, человек,
И будет выть, царапая по крыше,
Блудливый кот.
Тогда настанет Голод.
Великий, дивный Голод - мир о нем
Еще не слышал: Голод не о хлебе
И зрелище, но Голод - о Мессии!"

1908

Я не знаю и никогда не смогу прочесть и понять, как это звучит в подлиннике: "... Скука ощиплет их до плеши, обрывая и кудри человека, и седые усы кота", но какой неожиданный и сильный поэтический образ, особенно эти "седые усы кота"!

___________________

Все тексты в переводах Владимира Жаботинского.