Я Тиля Уленшпигеля пою!

Александр Дорошенко

На углу Степовой и Дальницкой улиц стоит высокий и полный, молодой еще совсем человек. Он стоит в нерешительности (в глазах рябит от солнца, и кружится беспутная, хмельная голова), и размышляет, в каком направлении ему сейчас надо идти. Руки он глубоко засунул в карманы куртки, голова склонена к плечу, брови сдвинуты и чуть прикрыты глаза. А день весенний ясен (и ветер материнскою ладонью растрепанные кудри развевает). Это он, конечно же, Птицелов, знающий язык и повадку птиц. Веселый странник. Идет он, поглядывая на крыши, и чуть шевелятся губы, читающие стихи. Улицами Антверпена идет он на птичий рынок Одессы. Утро, в домах раскрыты двери настежь, и он останавливается у кухни, где синий чад над жарящимся мясом и легкий пар над супом золотым. И, прислоняясь к дверному косяку, невнятно напевая, сочиняет слова еще невыдуманной песни.

"Я Тиля Уленшпигеля пою!
И в этот день в Одессе на базаре
Я заблудился в грудах помидоров,
Я средь арбузов не нашел дороги,
Черешни завели меня в тупик;
Меня стена творожная обстала,
Стекая сывороткой на булыжник,
И ноздреватые обрывы сыра
Грозят меня обвалом раздавить.
Еще - на градус выше - и ударит
Из бочек масло раскаленной жижей
И, набухая, желтыми прыщами,
Обдаст каменья - и зальет меня.
И синемордая тупая брюква,
И крысья, узкорылая морковь,
Капуста в буклях, репа, над которой,
Султаном подымается ботва, ... "

Эдуард Багрицкий. Встреча

Надо бы где-нибудь в веселом и хорошем месте поставить памятник Эдуарду Багрицкому. По пути на базар, с собакой у ноги, с птицей на плече. ... На простом прямоугольном и мраморном постаменте - непременно монолите, а не облицованном туалетной плиткой - на высокой и широкой, скошенной к краям стилобатной ступеньке, чтобы могли ставить на нее свои тяжелые сумки пожилые и идущие с базара горожанки, а он мог бы послушать их разговоры ...

Боже мой, но эта простая строчка - "И в этот день в Одессе на базаре ..." - да вспомнив ее случайно, где-нибудь на улицах, например, Рима, можно, споткнувшись об нее, утратить зрение и перестать видеть что-либо в этом древнеримском городе. И вновь обретя, протерев глаза от выпавших слез, более ничего не захотеть в нем, в этом Риме, видеть. Стать, вот так, перед Колизеем, соляным столпом, к удивлению всяких подыхающих от скуки туристов, и вспомнить на него, Колизей именно глядя, наш массив у Ланжерона ранним летним и солнечным днем, солнечные блики на прохладной утренней воде, волны, упрямо и косо идущие к берегу и забрасывающие водой плиты массива, лужицы воды на этих плитах, ветер, бросающий в лицо мелочь морских брызг, корабли, высоко стоящие в воде, вдалеке на рейде - и закачаться от звериной непередаваемой тоски, потому непередаваемой, что нельзя ее пояснить случившимся здесь бесполезно-ненужным людям).