Велосипедный циклодром

Александр Дорошенко

Велосипедный циклодром, 1880 год создания. В моем детстве он был на месте нынешней музкомедии, в конце стадиона Спартак. И назывался велотреком. Это был кратер вулкана, на крутые боковые стены которого велосипед выносила центробежная сила.

Поговорка насчет изобретательства велосипеда, связана не с созданием уже хорошо известного, но с тем, что подобное совершенство, однажды гениально созданное, уже никому не повторить. Легкий, изящный, стремительный и уравновешенный, он способен ехать сам по себе и в нас не нуждается… И тот, мне неведомый, однажды вдохновенно нарисовавший так эту машину, … создал нечто, достойное Рембрандта, и наряду с ним должен быть почитаем!

Езда человека верхом на лошади позаимствована была им, как принцип, от увиденного однажды кентавра… Все конные экипажи есть просто кресло, поставленное на колеса, … и это унаследовали автомобили. Мы в этой езде пассивны, и оторваны от колес …

Но только велосипед, нарисованный из паутинки и из нее собранный, … слит с ездоком воедино и только он дал человеку чувство собственного полета на новых скоростях…

Красив человек с лошадью … и с велосипедом. Все остальное есть просто транспорт, средство перемещения.

Велосипед с мотором, все равно, что танцор с клистирной трубкой в заду.

На этом циклодроме были свои герои, кипели позабытые теперь страсти, место ристалищ, … честолюбцев …

У нас с Юрием Олешей, мальчишками, были собственные велосипеды. "А в ту эпоху, друзья мои, велосипед являлся редкостью". Это Юрий Олеша о своем дореволюционном детстве в Городе, но и в моем, послевоенном, велосипед оставался редкостью.

Велосипед индивидуален. Он вовсе не транспорт, как решили в Китае и Амстердаме, он образ жизни. В отличие от автомобиля, он открыт и демократичен и человек на нем ничем от окружающих пространств не отчужден. Предписанными и ограниченными путями перемещается по Городу автомобилист, но велосипед дорог не выбирает. Для мальчишки он все - и начало всех путей. Упруго и плавно давила нога на педаль и колеса набирали неостановимую мощь. Давя на педаль, ты ощущал рождающуюся скорость и силу машины. Только в движении машина приобретала и сохраняла устойчивость. Как часто, воедино слившись, мы неслись с тобой, двухколесный мой гений, с крутых городских склонов! Прижавшись к рулю, взлетая на пригорках и неровностях, плавно приземляясь и вновь взлетая. Упругость шин ощущалась, как прикосновения собственных пальцев к земле, и ветер сердито свистел нам вслед, отставая!

Он сидел за столом у себя в Москве, невысокий и сутулый, рано постаревший писатель, он вспоминал улицы Города, потерянного навсегда в прошлом, и виделся ему мальчишка, катящий Французским бульваром на велосипеде, ранним весенним утром, катящий его любимым маршрутом, - он видел на этом моем велосипеде себя подростком, и когда вспоминал, это был я в его давнишнем возрасте, на его машине и на нашем общем Французском бульваре, и мы сейчас, с разных точек пространства и времени видели там несущуюся, через чередования света и тени, машину и на ней себя, мальчишками, но каждому из нас, всматривающемуся в это веселое утро, уже под шестьдесят, мне здесь, ему - там, а мальчишке этому тринадцать-пятнадцать лет, и в наше будущее он смотреть не станет, он видит несущуюся под переднее колесо своей машины дорогу, он успевает боковым зрением, не тормозя, рассмотреть самые красивые у человечества решетки оград, сменяющие друг друга, он чувствует дымный запах сжигаемой утренними дворниками прошлогодней травы - и не надо ему нас видеть, нас старых и отношения к нему не имеющих никакого.

Но все, что мы смогли потом сделать в жизни, все, что сумели, родилось этим весенним и солнечным утром, и случилось с нами, когда мы, каждый из нас, неутомимо гнали все вперед и вперед свой велосипед, вот так, вовсе без задачи и дела, но просто захотев этим чудным утром смотаться накоротке на Золотой берег, глянуть там одним глазом на море и быстро вернуться домой (это надо же: из центра Города, - он с Греческой и Польской, я - с Михайловской, глянуть на море, - на Золотом берегу, и это когда рукой подать до Ланжерона!).

Что-то они там увидели, эти беспечные мальчишки, что-то, ставшее много важнее всех долгих лет принудительного обучения и натужного опыта жизни, что-то сумевшее осветить всю предстоящую им жизнь! Я всматриваюсь в стремительный бег этой машины, мальчишка все гонит и гонит ее вперед. Вот он уже на шестнадцатой станции Большого Фонтана и легко в крутом и длящемся очаровательном развороте влево скатывается к пляжу Золотого берега. Машина на вираже положена на левый бок, а колено отставлено противовесом вправо. На пляже в этот утренний весенний час есть считанные и случайные люди. Вот он спрыгнул с седла, и, идя к берегу, ведет свою машину за руль, как коня, под уздцы. Последние же метры песка он, легко и привычно подняв ее, плечом под раму, бережно переносит и укладывает отдохнуть на влажный и еще холодящий песок у самого края волны. (Лежащий велосипед неуклюж и беззащитен, в холостую вращается переднее его колесо, подражая солнцу и солнечные блики отражаются на никелированном ободе). Потом мальчишка садится сам, рядышком, на влажный песок, подтягивает колени к груди и, обхватив их руками, так надолго замирает, глядя в открытое море.

Что ему там видится?