Хроники каменного века

Владимир Каткевич

Неподалеку от детской больницы моряков, что на Мариинской, когда-то тарахтела и отравляла жизнь нескольким кварталам дробилка. В нагрузку к оглушительным мотоциклетным трелям с велотрека, где редко прекращались гонки за лидером, жители получали нутряной долбеж дробилки-мельницы, сипение и писк жерновов. Дробилка пожирала несметное количество колотого ракушечника с развалок, создавала дрожание воздуха и земли, прохожие чихали. Результатом производственного шума была въедливая ракушечная пыль, ее копилось в бункере почему-то до обидного мало. Пыль эту подмешивали к штукатурке и раскисляли ею раствор, снижая расход цемента.

Штукатурка, наверное, получалась доброй, жирной, стройбатовцы у здания штаба воздушной армии, что на Спортивной, лихо лепили "шубу", замысловатые барельефы со знаменами и лентами. Усатый брюнет, его звали Самвелом, орудуя мастерком, художественно насвистывал что-то из Артура Айдиняна, фильм недавно вышел на экраны. Когда у лесов собиралась толпа слушателей, приходил ротный и свист прекращал.

Часть моего дворового детства, целое счастливое лето, а может, и с осенью, прошла возле стройки и этого наспех гороженного дощатого сооружения с трапами, перилами, лебедкой. Было в нем что-то пароходное, вместо шлюпки на верхней палубе стояло корыто с окаменевшим раствором, мачту нам заменял громоотвод. Когда рабочие забывали вывернуть предохранители, пароход оживал, мы взмывали в корыте над крышами, подглядывали в окна гинекологического отделения больницы моряков или сигали из корыта в пушистую кучу.

Еще мы штурмовали молотилку или, наоборот, держали осаду, не давая скучать травматологии той же больницы моряков. Если головы разбивали кусками асфальта или булыжником, накладывались скобки, раны же после прямого попадания ракушечником, как правило, обильно смазывались зеленкой, иногда бинтовались, пористый крохкий камень щадил нас. Ссадины, присыпанные желтой, богатой кальцием пылью, заживали быстрее.

Стены родильного дома № 1 в переулке Карпинского, где появились на свет почти все мои сверстники, были неоштукатурены и прочно сложены из мелкопористого известняка. Даже благодарные послания на фасаде "Поль, спасибо за Яшу!" и другие были начирканы ракушечником, подобранным на радостях здесь же.

Яша Лерер, как и многие мои одноклассники, учился в двух шагах от места своего конкретного рождения. Бывшее коммерческое училище, где размещалась пятьдесят седьмая школа, возводилась из такого же теплого шершавого камня, тщательно шлифованного, что и швов не было видно, лишь одни паутинные стыки. Только парадная лестница и крыльцо с приветствием "SALVE" были выстланы мрамором.

Район со школой, родилкой, госпиталем и штабами был стадионным, в Москве есть площадь трех вокзалов, а в Отраде три стадиона окружали среду обитания: "ОдВО", так тогда называли "СКА", "Динамо" и "Спартак", самый ближний и доступный. "Спартак" был не просто запущенным народным стадионом, он был обжитой территорией, где рождались, играли свадьбы и помирали. За велотреком со стороны Пантелеймоновской к стадиону примыкали два барачных общежития трамвайно-троллейбусного управления и трехэтажный ломоть жилого дома, в который угодила бомба. На штукатурке сохранился трафарет с личной подписью минера, к трафарету дописали две буквы, получалось: "Румин нет". С Белинского хорошо просматривались аляповатые обои трехэтажки, в уцелевшей половине продолжали аварийно жить люди, которые понаделали из дармового камня времянок. На руинах буйно кудрявились странные неприхотливые айланты, то ли деревья, то ли одеревеневшие не до конца травы-мутанты, высасывающие соли из ракушечника. Айланты объединяла веревка, на веревке сушилось белье.

Иногда у общаги останавливался грузовой трамвай, на котором работала ватманом мама одноклассника Колоска, Коли Пшеничного. Мы помогали Колоску грузить добытый с развалок ракушняк на платформу трамвая. Когда сзади нетерпеливо трезвонил полноценный "вагон" пятого или семнадцатого маршрута, мама говорила вагоновожатой: "Ты что, не бачыш? Ремонт путя." И увозила камень в Усатово, где Пшеничные строились. Усатово - единственная деревня, доступная для городского трамвая.

Из дармового боя была сложена будка газированной воды на остановке, где Броня втихаря наливала, летчики прозвали заведение "Военной мыслью". Но самое главное, "Спартак" был еще оазисом свободы, и не только для детворы. На "Спартаке" каждый находил себе занятие по интересам. Грудничков в колясках передавали через проломы в стене на четырехметровую высоту, малышня ловила в бурьяне стрекоз, или шли на поле в штрафную площадку, где выуживали из норок каракуртов зачастую прямо во время матча. Матчи были не помехой, к чемпионатам заводских команд привыкли.

Мальчишек тренировал на малом футбольном поле Юзик. У Юзика было смуглое лицо пепельного оттенка и печальные глаза, говорили, он был узником гетто. Юзик давал детям настоящий кожаный мяч, назначал ответственного за инвентарь, а сам ложился за штрафной в выгоревшую траву, и это называлось тренировкой.

На каменных трибунных лавках, как в древнегреческих цирках, постоянно, есть матч или нет, толклись неопределившиеся взрослые, пили вино или резались в чирик на интерес. Щель за трибунами и все тропинки были засыпаны колотым, раздавленным ракушечником, желтой пылью было припорошены спартаковские собаки. Как-то однорукий правый крайний "Автогенмаша" Паша Ручка поскользнулся на куске камня, упал, больно ушибся, что возмутило болельщиков. Юзик выдал юниорам ведра и велел собрать с поля камни.

На "Спартаке" школьники бегали стометровки и прыгали в длину.

- Следите за моей маховой ногой, - говорил физрук папа Карло, Михаил Карлович Гальперин. Он поднимал мощную ногу, наклонял корпус, секундомер на его шее раскачивался, едва не касаясь гаревой дорожки.- Следите за корпусом.

Мы следили за сексапильной Кирой Львовной, которая проводила щадящие занятия с нашими малоподвижными одноклассницами.

- Ради вас, да, и ради тебя, Лерер, я бросил консэрвный институт,- укорял папа Карло.

Яша Лерер, разогнавшись с горки у тыльной стороны велотрека на трековой машине, захотел на ходу эффектно ухватиться за турник, сооруженный у края стены-пропасти, но промахнулся и вместе с велосипедом грохнулся с высоты на улицу Спортивную. Приземлился на копчик. Счастье Яши, что упал не на булыжник, а на кучу ракушечника, осыпавшегося из пролома. С неделю ему разрешали на уроках стоять.

Все изменилось, когда на "Спартаке" разбил шатер шведский цирк на льду - матчи прекратились, мотоцикл на треке отдыхал. На "Спартак" устремился весь город. Говорили, что нашей жары шведский лед не выдержит, царапали лед ногтями, нюхали и даже пробовали на вкус.

За слонами ухаживал Нильс, музыкальный эксцентрик, Нильс был занят в трех или четырех номерах. Я помогал шведам, ворошил прессованную солому для слонов и потерял в стогу связку ключей от коммунальной квартиры.

С утра шведы ходили на Детский пляж в Отраду. Там Нильс увидел мою соседку по квартире Алю, студентку медучилища. В коммуналке было две сестры-красавицы, Аля и Клара. Младшая Клара, грубоватая, в отца - кубанского казака, подполковника, прошедшего войну, сосредоточенная умница, заканчивала первую железнодорожную школу "на медаль" и принимала ухаживания только двоечника, которого к ней прикрепили. Старшая Аля была общительней, в матушку, полногрудую воронежскую хохотушку тетю Тосю. Аля принимала ухаживания мадьярского студента Тибора, еще моего учителя английского языка Тарзана, недавно репатриировавшегося из Порт-Артура, и капитана- авиатора Колесникова, который в форме и с кортиком исполнял политические куплеты в доме офицеров.

Нильс пригласил сестер в ложу. Клара назвала шведское представление балаганом, Аля к цирку на льду отнеслась терпимее, она больше разглядывала костюмы артистов. Я исправно носил Але цветы и записки от Нильса, за это мне разрешали вынуть из ножен трофейную саблю с львиной головой на ручке, сабля висела на трофейном ковре.

В августе вагончик Нильса обворовали, потом сломался бутафорский фордик, ему положено было разваливаться на арене, но он рассыпался за кулисами, то есть на поле "Спартака". Нильс лудил, паял и больше не посылал меня на "Привоз" за гладиолусами. К Але зачастил курсант мореходки.

В сентябре шведы стали упаковывать балаган. Отрадские хулиганы раскурочили холодильную установку, запасаясь красномедными трубками для самопалов впрок. Нильс был занят слонами и опоздал. Помню его глаза и пальцы, теребящие змеевики.

- ……, каменный век! - сказал Нильс, за лето он, будучи человеком музыкальным, научился выражаться.

В конце сентября позвонили в дверь.

- Элла на занятиях, - сказала Клара.

- Извините, я не к ней, - сказал Нильс.

Позвали меня, и он протянул поржавевшие ключи. Кончилось сено для слонов, и ржавые ключи обнаружились на ракушечнике. Если бы они затерялись в бурьяне, он бы их не заметил. Ключи были теперь не нужны, замки давно поменяли.

Цирк уехал. Вода в море еще не остыла, за Детским пляжем ловили крабов. После неумеренных бултыханий теплые скалки Отрады согревали наши цыплячьи тела. Фактура лизанного прибоем камня, поры его выдавливались на коже вместе со шрамами выцарапанных имен наших ровесниц. Я нацарапал имя "Галя". Галя тренировалась со мной в детской велосекции у пожилого тренера Валентина Михайловича Гельмана. Валентин Михайлович ходил в лоснящейся как у паровозного машиниста робе и ремонтировал велосипеды, которые мы неутомимо ломали. Галя на Мариинской врезалась головой в асфальтовый каток, и Валентин Михайлович на руках отнес ее в больницу моряков. Я, конечно, представлял, как поднимаю Галю, в велотрусах, а она, очнувшись, целует меня. После сотрясения мозга трек был ей противопоказан, и она уехала в Холодную Балку.

Дом в Валиховском переулке.Леса у штаба воздушной армии убрали, застроилась и развалка возле тубдиспансера на Белинского. Неоштукатуренный пока двухэтажный корпус радовал прохожих золотистостью ископаемого материала, так радуют струганные доски. Возможно, именно новостройками глянулся бойкий город репортеру американской газеты "Альта-Калифорния" Сэмюэлю Клеменсу. "Одесса - типичный американский город", - напишет он в "Простаках за границей".

Не исключено, что бродя по улицам молодой репортер видел дом в Валиховском переулке, он неподалеку от порта. Величественное здание в три полноценных этажа с парадным подъездом-горкой для конных карет скорой помощи прячется в глубине переулка. Кованые решетки строгого узора украшают простенки, но парадным входом не пользуются, он наглухо закрыт. Стены загадочного дома, принадлежащего инфекционной больнице и, наверное, помнящего эпидемии Крымской войны, почистили проволочными турбинками, такими шарошками-"обезьянками" убирают ржавчину с корпусов судов. Жесткая проволока, правда, оставила царапины на нежном известняке, но дом омолодился, заиграл живым цветом.

Наверное, практичнее обновлять, подчищать время от времени стены, чем привычно ремонтировать и штукатурить заново. Правда, такая честная стена будет постепенно утончаться, так безнадежно изнашиваются корпуса судов, но приемлемый жертвенный износ оправдан волшебным преображением и потребностью в городской красоте. На рассвете Валиховский дом золотится. Вероятно, таким золотистым выглядел и весь город, пиленный из спрессованных моллюсков органических донных отложений.

Бригада в забое.Податливый материал залегает равномерным слоем на доступной глубине. "Рост камня", если пользоваться горняцкой терминологией, позволяет бить штольни, но сама добыча его всегда была каторжным, опасным артельным трудом. Сначала отбивали ломами и кайлами косяк, потом плаху-глыбу буртовали, щели расклинивали, а когда плаха откалывалась от "крыши", образованной дикарем-бутом, более жестким известняком с кристаллическими вкраплениями, ее распиливали ручными пилами. Работали при каганцах, чадных карбидных лампах, керосинках. Респираторов, понятное дело, не водилось и в помине. Пиленый камень возили ручными тачками, не везде могла пройти лошадка.

Еще в 62-м камень в Дальнике пилили цепными пилами-"рагозинками". Основным горняцким подспорьем был гужевой транспорт, под землей трудилось 20-25 лошадок, которыми управляли 15-20 откатчиков. Камень возили биндюжками, приземистыми тележками на резиновом ходу, в биндюжке помещалось двадцать "сороковиков", не более. На поверхности добытый камень бережно выкладывался клетками, чтобы отстоялся. Если прослойка глинки подсыхала, камень мог треснуть, тогда его браковали.

Горняцкий поезд.Лошадкам полагалось ежедневное довольствие, 5 килограммов фуражного зерна, после месяца подземной работы их ожидал отдых и выпас на вольном воздухе. Реабилитацию парнокопытные проходили на антенных полях серьезной воинской части, где щипали живую травку, одуванчики, радовались солнышку и лакомились остатками сытных солдатских каш.

Благополучные шестидесятые с лошадками и рагозинками все же нельзя обозначить пиком в местной горнодобывающей отрасли. В строительстве - возможно, а каменоломный бум наступит позже.

Самым добычливыми были восьмидесятые, годы раздачи дачных участков, огородного ажиотажа, когда застройщики, само словцо это рождено строительной лихорадкой, томились месяцами в очередях за стройматериалами. На отгрузке камня в некоторых карьерах работали солдаты. Из солдатских карьеров получал ракушечник и наш военно-строительный отряд, камня было много, штабели, из него мы клали ДОСы, шестнадцатиквартирные дома офицерского состава, излишки и бой шли на гаражи, курятники, погреба. Если из кирпича за ночь сарай или летнюю кухню не слепишь, то из ракушечника мое трудолюбивое интеротделение складывало коробку, не напрягаясь. Ракушечник нас еще кормил. И поил. Солдатики-азиаты охотно брались за халтуры, чтобы на дембель вернуться с калымом. В поисках заказчиков ходили в соседний совхоз к почте, обычно прихватив с собой образцы стройматериалов.

Однажды командир части подполковник П-о, до этого свирепствовавший в дисбате на Карпатах, где, говорили, он дисбат сделал образцовым, наткнулся на сержанта с рулоном рубероида. Утром на разводе П-о устроил изощренную экзекуцию.

- Вчера, - сказал, - коло почты я встретил родного солдатика, который торговал толем. Сержант Кривенко выйти из строя! Я его не отправлю на гаупвахту, потому что он должен гроши зароблять для части, но этот толь он запомнит. Будешь, сынок, тот толь носить ровно месяц: на объект, с объекта, в столовую и на оправку с толем. Встать в строй!

Над коробкой как пароходная труба дыбился рулон. Следующим наказуемым по справедливости должен был стать автор, дело в том, что в десяти метрах от Кривенко с образцом ракушечника находился я. Спасло меня то, что я сидел на ракушечнике и читал письмо с треугольником на конверте. Когда П-о наехал на Кривенко, я уставно поднялся и отдал честь. П-о понимал, что я стану врать, будто ходил за почтой, и только показал мне кулак с наколкой "Коля".

Стройбатов, говорят, уже нет. Но не из-за их расформирования же снизилась добыча, причем в несколько десятков (!) раз.

Блеклая карта-синька подземных богатств области пестрит треугольниками месторождений пиленого камня. Есть на карте значки шахты в стадии консервации или в забытьи, или в стадии доработки, или убыточные. При длине штольни свыше трех километров, затраты на перевозку (аккумуляторы для электровозов), рельсовые пути, силовые кабели, лес для крепежа устья, делают дальнейшую проходку невыгодной, да и камень на стыках рельс бьется, крошится.

Сохранились законсервированные выработки и в черте города, по улице Фрунзе, например. На Сахарном поселке есть даже улица Шахтерская, часть домов побогаче на ней из кирпича, все-таки чаще отдают предпочтение прочным материалам, а одну хату поскромнее клали из бросового ракушечника, добытого из разваленных строений, их в городе предостаточно, не меньше, наверное, чем было при освобождении Одессы. В наличии развалин под боком, думаю, и первая причина падения спроса на пиленый известняк, и вторая. Случалось добывать камень из выселенного дома на Осипенко. Мы продели трос в проемы, дернули трактором простенок первого этажа, и стена трехэтажного дома аккуратно легла на землю. Наутро во дворе стояла толпа, честили почем зря нас, кооператоров. "Тебе это с рук не сойдет, - сказал мне авторитетный жилец, - в пристройке человека завалило, будешь мотать срок". Оказалось, освобожденная от стропил торцевая стена за ночь подморозилась, к утру оттаяла и рухнула на фавелы. Вызвали участкового, он взломал дверь. В пристройке крепко спал пьяный. Ракушечник не проломил плетение стропил, размеры у него больше ячеек, балки хоть и треснули, но самортизировали. Если бы рухнула кирпичная кладка, то, вероятно, кирпичи пронзили бы крышу. И здесь добрый камень щадил меня.

Истощило ли недра местного значения активное хозяйствование в период развитого застоя? Застоя в строительстве не наблюдалось никогда, ни в восстановительный послевоенный период, когда, кстати, руины разбирали аккуратно, вручную, по кирпичику, ни на марше, отмеченному вехами пятилеток, когда микрорайоны и города-спутники теснили виноградники, ни в недавний период лихорадочного дачного самостроя. Благодаря стараниям дорвавшегося до земли населения, наши пригороды, тесно и беспорядочно освоенные, стали похожи на мусульманские кладбища для великанов.

Специалисты утверждают, что даже такая устойчивая строительная активность не шибко истощила недра. Камень на месте доисторического моря залегает на больших площадях, мощность пласта 3-4 метра, снизу глина и вода, сверху кристаллический плитняк, "крыша", по-горняцки, плитняк по зубам только дисковым пилам машины Галанина.

То, что мы пока не позарились на доступный плитняк, говорит о том, что полноценный камень есть, ждет своего часа, и сохранению подземных богатств способствует потеря дачного интереса.

Предложение же нового пиленого стенового камня на городском диком рынке стройматериалов опережает смысл. Потерявшие российский рынок крымчане везут свой камень к нам. Крымский известняк-дереш добывается в карьерах открытым способом, тому способствует аппетитная мощность пласта в среднем 40 метров. Но дереш соленый, если сложить из него дом, то после дождя на штукатурке выступают пятна "шубы". Ко всему еще камень этот недешевый - 1 грн. 70 коп, сказываются расходы на транспортировку.

Шахта 4 БИС "Объединенная" прячется в местности непригодной для земледелия, в овражке, где, возможно, раньше паслись козы. За арендованную неважную землю в окрестностях Холодной Балки шахта платит пустяковую ренту.

Площадка, выпиленная в скальной породе и обнажившая слоистый известняковый пласт, не уродовала ландшафта, а скорее даже облагораживала его производственным порядком. В штольню ныряли рельсы узкоколейки, потешный электровозик размерами с два письменных стола тащил к аккуратному штабелю вагонетки с камнем под будущий заказ, козловой кран, широко расставив опоры-ходули, отдыхал в ожидании серьезных грузов. Как это бывает в пасмурную погоду, насыщенная водяной пылью котловина усиливала контраст скудной цветовой гаммы, чубы бурого бурьяна свисали с кровли штолен, а на площадке пронзительным спелым пятном желтел добытый ракушечник. При появлении начальства обнаружилось движение, из штольни вышла дама с лопатой и поздоровалась. Всего на шахте трудится 16 горняков и горнячек.

В прорабской сложенной из неоштукатуренного ракушечника, висела диаграмма с кривой падения добычи на шестнадцати шахтах и двенадцати карьерах. Мне объяснили, что пиковые показатели были в советское время размашисто завышены, в победный рапорт включили и бут, который годится лишь для отсыпки дорог. Начальник шахты выдал каски, отметил в журнале время проникновения в подземелье, захватил обязательный ломик, фонарь, и мы пошагали по рельсам в темноту. Начальник шел впереди, но оборачивался и вежливо посвечивал фонарем мне под ноги в опасных местах. От основной штольни равномерно ответвлялись штреки-сбойки, сообщающиеся с соседней штольней. Через эти запасные выходы горняки спасаются в случае обрушения кровли. Для укрепления свода установлены крепи, бревна или двутавры, свод еще прошит шпильками из арматуры. Штольня раздвоилась, одна ветка узкоколейки нырнула влево. Мы шли еще метров четыреста, впереди сначала появилось робкое световое пятно, потом увидели свет в тупике штольни. Бригада из четырех человек отгружала добытый камень на вагонетки, лица у всех были припорошены известняковой мукой. Камень пилили КАМЗом. Машина эта, изобретенная ныне покойным земляком-конструктором, лауреатом государственной премии Николаем Тихоновичем Заступайло, в свое время сделала революцию в горнодобыче. До КАМЗов камень пилили рагозинками. Режущий инструмент-бор у машины Заступайло та же цепная пила с победитовыми зубьями.

Машинист показал, как пилит КАМЗ. Он уже в шахте 31 год, привык, его туда тянет.

Мы простились с бригадой и пошли к дневному свету. По пути откатчик, доставлявший бревна для крепей, возился со своим игрушечным поездом, одна из тележек сошла с рельс. Начальник шахты ловко подковырнул ломиком колесо и поставил его на место.

У штольни стояла все та же дама с лопатой. На своде нацарапали "Хозяйство бабы Гали".

- Вы не у Валентина Михайловича тренировались на треке? - спросила рабочая. Это была та самая Галя, которая врезалась в асфальтировочный каток, Галя из Холодной Балки.

Ее позвали. Все еще моросил дождь, я побрел по штольне, трогал шершавые своды, сел на камень, вернувшись в свой персональный каменный век.

Вот я уже старшеклассник за трибуной "Спартака" целюсь в банку из боевого пистолета "Винчетто", который был табельным оружием офицера армии Муссолини. Пистолет с запасной обоймой принес на урок мой одноклассник Саша К. Целюсь, и как назло, стихает мотоциклетная трескотня на треке, в трамвайной общаге надрывно вздыхает духовой оркестр, кого-то хоронят. Нажимаю курок, и из пролома появляется Юзик. Пуля, к счастью, не рикошетит, а вонзается в ракушечную стену, на сухие листья просыпаются крошки..

Или я на Мальте в Ла-Валетте жду рейдового катера, стою у выпиленного в известняке дворца, за ним еще дворец, и дальше скальное архитектурное ожерелье украшает бухту. Катер подкрадывается тихо, я зазевался, привальный брус рядом с моей ступней, я уже не успеваю убрать ногу. В ракушечнике была ложбинка, выемка, и потому мне ногу не размозжило.

Замечаю, что сижу на каменном кресте, может, кто привез подновить или новое имя вырезать.

Обитатель средней полосы рождается в деревянной люльке и бревенчатой избе, а когда уходит, крест в могильный холмик чаще водружают березовый или осиновый, почему отношение к живой древесине у них трепетнее. "Нигде в мире нет таких берез!" - умилялся герой Войновича. У нас же березы если и искусственно выживают, то с муками, жителя степного юга окружает телесных оттенков камень, создавая неповторимую гармонию, и даже кресты, вросшие в старые могилы, не важно чьи, казацкие ли, немецких ли колонистов, тесали из того же подножного камня. Похожие на ацтекский знак крест, на котором я сидел, побурел от времени, живой камень, увы, темнеет, как и срубы, выкрашивается еще и стареет.

Когда вышел, ворота в штольню Галины были закрыты, думал она выдает рукавицы, а она пошла в другую, грибную штольню, где в подвешенных на крючьях мешках выращивают тонконогие грибы-вешенки...