Страна грез

"Звук осторожный и глухой…" Если краскам свойственно сонорное измерение, то для живописи Светланы Бринюк я не нашел бы лучшего определения, чем слова поэта, сказанные примерно столетие тому назад.

Хотя и кисть ее – не то чтобы так осторожна. И цвета картин – вовсе не глухи… Однако ж и не звонки-громки!

Но чудится: картины ее легко услышать. Расслышать, различить среди щебета, гомона и несмолкаемого треска, словно издаваемого толпищами работ иных мастеров.

Здесь: сонаты немых поклонов. Ноктюрны сдержанных, чуть сдавленных страстей. Вальс-фантазии, исполняемые на лету.

(Уже после того, как были написаны эти строки, случайно узнал о ее втором, «музыкальном призвании», которое на определенном этапе чуть ли не составило конкуренцию призванию первому, художественному. Зато впоследствии образовало ей удачное дополнение).

Редкое качество, отмечаемое в ней, как ни в ком другом: между работами просвечивают пленительные дистанции, нередко задаваемые самим зрителем. И это – вопреки неопровержимому стилистическому родству, которое объединяет все эти работы, даже создаваемых во внешне разных манерах.

Отзвучал уже, отпрянул в небытие один звук, а идущий ему на смену только ожидается, но сильно наслаждение услышанным, и тишина разделяющая два звука, одинаково пропитанная послевкусием и предчувствием, дарует наслаждение, сравнимое с непосредственным восприятием, мгновенным впитыванием звука.

Музыкальное в творчестве Светланы Бринюк – в приоритете состояния над темой, настроения над идеологией, нюанса над доминантным аккордом… что не превращает ее работы в абстрактные опусы, которым к лицу голая нумерация, а не вроде бы изощренный (на самом деле – не очень) титл названия.

«Вещий сон», «Безумное чаепитие», «Средневековый натюрморт», «Комета летит», «Портрет с саламандрой», «И снится сон».

Сон, снова сон… даже там, где его нету в заглавии. («Египтянка» - веще спит, сомкнув вежды). Мы словно вырываемся из липких тисков трезвомыслящей современности, чтобы погрузиться в дремотное и сладкое состояние, сравнимое с тем, которое культивировали мастера Сецессии, то бишь – Югендстиля, сиречь – модерна, альбо «ар нуво».

Трудно представить, что писала эти картины красивая и крепкая, кровь с молоком, неугомонная и решительная южанка. А не, скажем, томная и впечатлительная, предельно хрупкая декадансная дива «с Севера, что ли», навеки обреченная бледности – и хронически не знакомая с румянцем.

К духовно-творческому облику Светланы добавлю еще одну деталь: многие годы она блестяще и очень профессионально проработала в качестве художника-реставратора, возвращая к жизни артефакты различных народов и эпох.

Помимо наличия мощной профессиональной школы, она не могла не подвергнуться соблазну прямой стилизации «под серебряный век», к которому, без сомнения, испытывает определенный сантимент, но им, конечно, не исчерпывается спектр «ейных» инспираций.

Зачем стилизовать то, что слишком глубоко засело внутри? Есть ли смысл в том, чтобы подражать внешним признакам алкаемого явления, если его «изящная трещина» прошла сквозь сердце художницы?

Ее живопись изобилует набором чарующих противоречий, которым мудрено было бы сыскать общий знаменатель.

Она – живопись, Света?.. а, обе, каждая по-своему - нескрываемо эскайпична, но и замешана на достоверном опыте-впечатлении (без преизбыточных шершавостей последнего). Исполнена мучительной неги – но и неожиданной готовности к действию: как ни странно, в натюрмортах, необъяснимая ощетиненность аксессуаров может показаться даже агрессивной, но уж явно не благостной, что скорее проглядывает в ее портретах.

Эскайпизм – но куда? Не на Таити же, и не в дебри романтизированного средневековья. И не в мир глазурно-крендельных сказок или добродушно-косматых легенд. Экзотика – слишком элементарный выход из ситуации, поэтому и чураются ее настоящие мастера – кроме тех, которые прожили на Таити полжизни, напитавшись ее мокрой тенью и мороком.

Но у нас может архинеобычным оказаться, показаться, пригрезиться очередной закуток, коридор, ведущий к соседней квартире, окно во двор, где резвятся таксы… и порою в гости захаживают ангелы. Материализация старого, доброго тезиса «удивительное - рядом» совершается в режиме камерного квазипарадокса.

В этом странном мире почти нет мужчин. Я, по крайней мере, не насчитал ни одного. Но и на девичник – упаси Боже, и на «бабье царство», также не похоже ничуть. (Толпы – только в Stilleben). Скорее, карнавалы изысканных одиночеств, которые скрашивают… Правильно, дети, но уж очень изредка, чтобы это стало правилом. Слишком сосредоточенные, чтобы радовать своей заявленной детскостью.

Ангелы – и те женского полу, с русо-распущенными власами. Им, разумеется, «закон одиночества» не писан. Даже противопоказан: опекать смертных предназначено изначально. Рекордное их количество – на авторском полиптихе, дипломной работе, ставшей событием студенческой защиты 199… года. Но ангелы эти - двойники людей, как в «Крыльях любви» Вима Вендерса, и ничто человеческое, вплоть до сомнения, им вовсе не чуждо.

Сладкая печаль медленно разлита здесь, словно из опрокинутого стакана – медовая жидкость (наползающая на клеенку). Уже не меланхолия, еще не тоска, разве что «по морю». И беж первого бала, и пепел последнего костра, и выцветшая глазурь застиранного платьица. Яркие акценты врываются, как соло на трубе – дабы окрасить трубчатые и непокорные судьбе сосуды. Отложиться пятном чьей-то, взрослой, одежды… но в целом они мало типичны для колористической палитры Светланы Бринюк.

Были – здесь годится глагол прошедшего времени. Ибо за последний год почерк художницы стал жестче, определеннее, четче. (Как Скрябин после Малера и Дебюсси). Изменилось ли что-то по существу? Ничуть. Налицо отдаленные реминесценции Выспяньского, то бишь «серебряновековая» ретроспективность ее творчества стала еще явственнее. Та же «страна грез», только более уверенная в правомерности собственного существования.

Появились и пейзажи – ранее почти не баловала ими зрителя, исключая прогулки по дождливым набережным, явно нездешним.

(Автобиографическим фактором не объяснить этой особенности. Ну, жила энное количество лет в Словакии – так ведь рукою подать от Киева до Братиславы, зарубежье то вполне славянское, комплиментарное).

Сегодня – изумляется «кружевным деревьям», пришедшим на смену «кружевным настроениям», под бременем которых изнемогали ее тендітні героини, повторюсь – так не похожие на саму художницу, внешней энергии которой можно только по-доброму позавидовать.

Но, видимо, нет прямого соответствия между уровнем внешней обыденности – и потаенным, сокровенным, втуне скрываемым. Иногда зазор между ними просто таки разителен… Всегда ли нужно знать о том зрителю? Думаю, нет. При беглом знакомстве – даже противопоказано. В случае же большой, многомерной персоналки – подобные парадоксы могут оказаться чем-то вроде ключика к закрытому ларцу ее творческого «эго».

На первый взгляд – и не заперт он вовсе. Потянул за крышку, ларец и разинет свой зев… ан, нет. Не получается. Мелодия вроде бы проста, а не напоешь сходу, будто куплет шансонетки.

Только необъяснимо ползет по ладони «красное и черное» - земноводное. Другой бы автор обрек его на тягостную военную экспансию, а здесь – «саламандра друг человека». Как и юркая такса, которая ластится к ногам хозяйки… но это вполне объяснимо и понятно.

Обаяние искусства рождается на перекрестке энигмы и бытовухи, загадочного и само собой разумеющегося.

Олег Сидор-Гибелинда

Ссора двух одиночеств 12 лет звенящей тишины Отдых после матча Фата - моргана Посвящается Карине Золотой полдень Кофе с лимоном Чудо