118-ый день войны

21 июня

"Мы имеем дело с абсолютным злом. И у нас нет другого выбора, кроме как идти дальше. Освобождать всю нашу территорию. Выбивать оккупантов из всех наших областей. И хотя сейчас ширина нашего фронта – уже более 2,5 тысячи километров, чувствуется, что стратегическая инициатива - все же за нами", - написал Владимир Зеленский в Телеграмм-канале.

Продолжается война, уносит человеческие жизни. Сколько их кануло в «линию фронта»?
Жизней птиц, животных.
Жизней дельфинов.
В Чёрном море продолжают находить мертвых и раненых дельфинов, часто случаются ожоги и ранения, которые приводят к смерти, а звуки взрывов дезориентируют морских обитателей.
Строка в новостях чуть изменила настроение и начало сегодняшней записи в дневнике:
Стаю из тридцати афалин заметили на территории Нацпарка «Тузловские лиманы» в Одесской области.
Вчера по югу Украины за три часа было выпущено 13 ракет…
Били по Очакову, по устью Дуная, по Белгород-Днестровскому району Одесщины и по самой Одессе. В области и в пригороде Очакова повреждены сельскохозяйственные площади, в Одессе в результате попадания ракеты выгорел логистический продовольственный склад. Пожар на площади свыше 300 кв.м оперативно ликвидирован спасателями". Погиб охранник склада.
Николаев обстреливают каждый день и каждую ночь.
Сегодня Координационный штаб по обращению с военнопленными провел очередной обмен телами погибших по формуле "35 на 50". Среди них 25 украинских защитников Мариуполя. Павшие украинские герои будут похоронены со всеми военными почестями".

И всё же. Сегодняшняя ночь в Одессе – ночь накануне летнего Солнцестояния, была относительно спокойной.
Спокойным был и вчерашний вечер, тревожным и…спокойным.
Штиль на море.
Пустынные пляжи.
Пляжный Будда расплывается в сумерках.
Тени, полутона.
Если бы не комендантский час и запрет на купание, можно было бы и не уходить – поплавать, встретить рассвет, увидеть солнце, восходящее над морем – сегодняшняя ночь из самых коротких.
Но время восхода 5.04. приходится на комендантский час.
С утра – сводка новостей, кофе, море, солнце.
Воздушная тревога....
21 июня. Лето пришло. Не календарное, настоящее, астрономическое.
Самое время для кофе и прогулки по страницам довоенного дневника, там много моря. Хотя бы там... На углу, у Староконного, в бакалее, продавался кофе в зёрнах, обжаренный и сырой.
Чаще всего покупали уже обжаренный и мололи дома на старой ручной мельничке.
Потом на новой – электрической кофемолке. Но если никакой спешки с утра не было, доставали старую, ручную.
Кофе она молола медленно, нехотя, но это был самый ароматный кофе в моей жизни.
Турка наша – родом из той же страны, стеночки её хранят аромат и отдают потихоньку, насыщая кофе нынешний.
Варить кофе меня научила соседка, носительница невероятного имени: Этель.
Вторая Этель в моей жизни. Первой была, конечно же, Этель Лилиан Войнич.
Впрочем, для всего двора она была просто тётя Этля.
Она же строго-настрого наказала не чистить турочку внутри, а только ополаскивать, и обзавестись нормальной, красномедной, или, хотя бы, керамической.
У нас тогда была обычная, алюминевая.
Красномедная появилась, когда тёти Этли уже не было в живых.
Она и её муж, дядя Яша, уехали к детям в Канаду уже в достаточно немолодом возрасте.
– Едем умирать, – говорила она, и светлое серебристое облако волос её вздрагивало.
И я вздрагивала и, пытаясь соблюсти правила приличия, фальшивила:
– Что Вы...зачем думать о смерти, рано ещё.
– Нет, дорогая моя, не рано. Самое время. Едем умирать, я это точно знаю. Как и то, что мы больше не увидимся. Поэтому, очень прошу и даже настаиваю: будь собой и держи равновесие, что бы ни случилось. И непременно будь счастлива.
Они, пережившие гетто, выжившие в оккупационном аду, были на волосок от смерти и потому не боялись её и любили жизнь.
Впрочем, нынче некоторые говорят, что при румынах жилось хорошо.
Шрамы на голове дяди Якова и несгибающаяся после перелома румынским штыком рука, кричали об этом "хорошо" лучше всяких слов. Ему было десять лет, когда пришли румыны.
Семью расстреляли, а он выжил. Под трупами. Потом его прятали бывшие соседи. Потом Одессу освободили.
– Нет, не все соседи сволочи..", – повторял он, когда в нашем маленьком дворе скандалили соседки, а я замирала над старинными тяжёлыми альбомами и не могла отличить маму тёти Этли от её бабушки и от неё же самой – так они были похожи на фотографиях: красивые, с взглядами такими, каких сегодня не встретишь. Что в них: достоинство, ум, красота и чистота какая-то, особенная, духовная.
Тётя Этель иногда рассказывала, что выпало на их долю.
Я плакала. Я не понимала, как она смогла выжить и остаться такой гордой, такой красивой.
Мама моя маленькой девочкой пережила голод, войну и лагерь смерти.
И у неё – та же любовь и жажда жизни. То же достоинство. Тот же свет.
При воспоминании, выпрямляю спину и расправляю плечи.
Выполняю обещание, данное когда-то.
И что бы ни случилось – стараюсь держать равновесие.

p.s.
А ещё в наш двор приносили СВ – свежеворованный – растворимый, лёгкий, как пыль, порошок. Его растирали с сахаром и только потом заливали кипятком. Иначе он собирался в комочки и плавал на поверхности кисловатой светло-корчиневой бурды. Насыпали эту "пыль" в жестяночки из-под индийского растворимого, либо в стекляшки из-под Cacique и Pele и хранили, гордо выставляя на стол, когда приходили гости...и было всем счастье.
Моё же счастье заключалось исключительно в кофейных зёрнах, никакого другого счастья я не признавала, да и теперь не признаю, хотя давно покупаю молотый кофе.
Читаю рассуждения о пользе и вреде его, исключительно с утра, под чашечку горячего крепкого, божественного напитка, и улыбаюсь.
Не рассуждениям, нет. Утреннему кофейному настроению. И гадаю на кофейном вдохе.
*
— К морю?
— К морю. Скажи, зачем тебе столько чаек и моря...?
И правда. Зачем.
У меня тысяча фотографий...громко сказано, конечно, эти попытки "остановить мгновение", которое прекрасно и эфемерно, нельзя назвать фотографиями.
Картинки. Тени. Промельк неназываемого, пойманного случайно.
Зачем столько чаек и моря...
Чтобы открыть заброшенный файл на давно забытой флешке и улыбнуться: хорошему дню, тёплому морю, чайкам и людям.
Увидеть в промельках света себя, с идиотской улыбкой, пытающуюся "поймать на лету" то, что не ловится.
Что если и даётся в руки, то само. Только само.
Случается случайно, как правило. Как всё лучшее.
— Попробуй, приручить хотя бы одну, назови её...Джонатан. "Ты не должен любить обезумевшую стаю птиц..." Ведь так, кажется? Всё повторяется. Когда-то мы читали это вместе, и вместе верили, что..." выбираем следующий мир в согласии с тем, чему мы научились в этом. Если не научились ничему, следующий мир окажется точно таким же, как этот, и нам придется снова преодолевать те же преграды с теми же свинцовыми гирями на лапах."
— Нет. Никого приручать больше не стану. В этой жизни, по крайней мере. Слишком велика и непосильна ноша. И чайка по имени Джонатан уже была, и это была чужая чайка... Но мы в неё верили. Вместе. Помню. А одна я ...не смогу. Прости.
— И всё же. Хоть чему-то здесь, среди других чаек, мы с тобой научились. Даст Бог, "гири" не будут свинцовыми. Твои — точно. Тебе положены крылышки. .Как на сандалиях у... как звали вестницу богов?
— Ирида.
— Чайка по имени Ирида тоже неплохо звучит...
Обрывки нашего сегодняшнего разговора на прогулке в Лузановке – моей сумасшедшей затеи. Рано ещё для таких переходов и прогулок. Рано.
Но как устоять, если тепло, и ноябрь не скупится на солнечные дни, и море спокойное и ещё тёплое.
И чайки. Каждую кто-то нарёк своим именем. Возможно, есть среди них та, в которую мы когда-то поверили: чайка по имени Джонатан Ливингстон.
*
Был длинный летний день.
И было в нём – длинном дне вынужденного безделья – много хорошего: люди, море, чайки. И человек, которого я называю Сизифом.
Каждое утро он приходит к Жёлтому Камню и переносит камни с места на место, укладывая их в только ему одному известном и понятном порядке.
Трудится час два, потом садится передохнуть, устало вздыхая.
Вздыхаю и я, облегчённо: Уложил, как надо кому-то неведомому. Тому, кто знает, как должны лежать здешние камни.
Но на следующий день всё повторится.
Он будет таскать тяжеленные камни, уложенные им же вчера, и укладывать их по-другому.
Может… ночью сюда приходит другой Сизиф?
Ночной.
И в свете луны укладывает камни по-своему.
Мы носим свои невидимые камни, думаем, что вот теперь-то уже всё, справились, камешек – к камешку – лежит как надо. Собрали.
Но приходит ночной Сизиф.
И всё повторяется.
Разбрасываем, перекладываем с места на место и называем это жизнью.
В открытое море выходит яхта, ловит утренний ветер и поднимает алый парус.
Сизиф не видит его. Он занят. Он живёт свою жизнь.
Вот если бы он обернулся и посмотрел туда, где раскрывается и наполняется ветром алый лепесток, загадал желание, оставил бы камни так, как они лежат, и уплыл бы навстречу мечте.
Но ветер крепчает. Яхта ложится в дрейф и паруса не видно отсюда.
Лепесток превращается в тонкую белую полоску – алый цвет ей дарило восходящее солнце – яхта вышла в море под белым парусом.
Неважно, какого цвета мелькнёт парус однажды вдали.
Главное …увидеть. Не пропустить.

Дневник войны Людмилы Шарги на сайте ВКО: https://odessitclub.org/index.php/novosti-i-publikatsii/dnevniki-vojny/lyudmila-sharga-liniya-fronta-prokhodit-po-linii-zhizni

Одесский дневник войны Евгения Голубовского на сайте ВКО: http://odessitclub.org/index.php/novosti-i-publikatsii/dnevniki-vojny/evgenij-golubovskij-zhivem-dalshe