Напишемо розповідь про подвір'я свого дитинства!

Замисел директора видавництва «Оптимум» Бориса Ейдельмана набуває перших зримих рис.

До редакції «Вечірки» надходять листи від одеситів із розповідями про двори свого дитинства та юності від тих, хто прислухався до заклику нашого Віцепрезидента ВКО Євгена Голубовського:

"Напишем книгу об одесских дворах!
О своеобразии Одессы написано уже так много, что, пожалуй, добавить нечто новое — невозможно. Но у каждого из нас — своя память, а значит, примет города, пусть похожих, близких, типологических примет возникает множество.
Кто из нас забыл свою первую школу? Кто не вспомнит первую влюбленность? Кто не вспомнит двор, в котором прошло детство? А Одесса, как из ракушечника, строилась из дворов, жила дворами, ее быт, нравы, юмор определялись не районами, даже не улицами, а дворами...
Мне кажется, что вашим рассказам не нужно давать названия. Вернее, адрес и должен становиться названием — Пироговская, 8, Колонтаевская, 17, Пушкинская, 37…
Работы и фото (если такие сохранились в вашем архиве) присылайте на адрес: Адрес электронной почты защищен от спам-ботов. Для просмотра адреса в вашем браузере должен быть включен Javascript..
После того, как рассказы выйдут в «Вечерке», постараемся издать книгу. Евгений Голубовский".

Виктор Бердник
Мой двор

Когда в кругу одесситов я с нескрываемой гордостью говорю, что вырос на Молдаванке, и называю улицу, обязательно слышу уточняющий вопрос:

— А в каком номере?

Интересуются этой подробностью абсолютно все и отнюдь неслучайно. Госпитальная улица, на которой прошло моё детство, в Одессе знаменита не менее Дерибасовской. И если, допустим, о той же Малой Арнаутской, с лёгкой руки Ильфа и Петрова, знают, как об улице, где «делается вся контрабанда», то Госпитальную прославил живший там когда-то легендарный Мишка Япончик. Вернее, и он тоже. Вспомните, даже действие рассказа Бабеля «Король» происходило именно на Госпитальной, во дворе дома № 23.

О Мишке Япончике я впервые услышал там же от старших пацанов, обсуждавших изящество его криминальных «подвигов». В Одессе Япончика в советское время не забыли, а уж на Молдаванке и подавно хранили воспоминания о нём с трепетными подробностями, подпитывая их слухами о маузере, якобы преподнесённом ему в подарок владельцем одного из оружейных магазинов. Маузер, как рекламировали этот пистолет в дореволюционном каталоге, на 200 шагов убивавший наповал лошадь и на расстоянии целой версты выводивший человека из строя, был вещью хоть куда. Правда, он и стоил тогда немалых денег — аж 48 рублей. То есть подарок был более чем достойным человеку, имевшему в городе очень определённый статус.

«Новейшее изобретение германца Маузера» Япончику, очевидно, понравилось. И этим щедрым подношением владелец магазина обеспечил себе лояльность налётчиков и неприкосновенность своего товара. И об этом мифическом пистолете, конечно же, слагали легенды в нашем дворе, полагая, и, наверное, не без основания, что, возможно, тот, родимый, здесь где-то до сих пор лежит, оставленный «на фатере у мамаши». Ну, вроде как, на всякий случай...

Вероятней всего, эта байка так и осталась бы пустым вымыслом, не заинтригуй однажды меня мой сосед Яшка неожиданным вопросом:

— Обещаешь, что никому не скажешь?

Он вытаращил глаза, не в силах больше маяться с тайной, имеющей для него огромный смысл. Её невозможно было кому-нибудь не выложить, и она распирала Яшку, готовая вот-вот вырваться наружу, словно несчастный пёс, пойманный на мыло гицелями-собаколовами.

— Забожись за муторшу! — добавил он, терзаясь нелёгким выбором: поделиться со мной всеми «мансами», которых у него накопилось немало, и родительским наказом никому не проболтаться об их семейном секрете. А тот и вправду был очень необычным...

Как оказалось, мой дворовый дружок жил в квартире, которую до революции занимала семья Меера-Вольфа Винницкого. Именно того самого Винницкого, одним из детей которого был не кто иной, как Мишка Япончик. Правда, та квартира в двадцатые годы была разделена на две части, и прежним хозяевам остались лишь две комнаты, но зато с большой изразцовой печью в одной из них. Там-то, в узком пространстве между потолком и карнизом печи, Яшкин отец, спустя многие десятилетия, и обнаружил жестяную коробку. Чего он туда полез? Да особых причин, в общем, не существовало, но исключительно по бытовой необходимости. Карниз печи дал трещину и не заделать её — значило плюнуть на упрёки Яшкиной мамы и проигнорировать её уничижительные заявления о своих руках, растущих из места пониже спины, а не откуда им положено.

— Стыдно перед людЯми, — выговаривала она чуть ли не каждый день, — ты хочешь, чтобы все думали, что я замужем за каким-то шлемазлом? Или тебе нравится устраивать мне в нервах гармидер?

Ну и какой одесский муж, «делающий базар» и обожающий жену — свою дивную хризантему, не прислушается к ней со всем вниманием? Кстати сказать, «делать базар» в Одессе — имелось в виду ходить на рынок за продуктами, и это прерогатива исключительно мужчины — главы семьи. Яшкин папаша не был исключением, «делая базар» регулярно по субботам и потом завтракая второй раз с рюмкой водки.

Однако на этот раз позавтракать, как он привык, у него не получилось, а вместо привычной стопки под малосольную скумбрию ему, вернувшемуся с «Привоза», пришлось заниматься ремонтом. Он, чертыхаясь, притащил со двора пыльную, обгаженную голубями лестницу и, проклиная архитектора, спроектировавшего такие высокие потолки, полез заделать трещину. Кусок злополучного карниза, как и следовало ожидать, от первого прикосновения тут же отвалился, обнажив спрятанную за ним коробку. К великому сожалению Яшкиного родителя ничего реально ценного он в ней не обнаружил, лишь пачку царских ассигнаций да пожелтевшие бумаги извозного заведения, принадлежавшего господину Винницкому М-В.

— А маузер? — у меня перехватило дыхание от этой новости.

Неужели рассказы, слышанные мною от старших пацанов, всё-таки оказались правдой? Однако Яшка лишь вздохнул, осведомлённый не хуже меня о пистолете Короля, а именно так именовали Мишку Япончика в Одессе.

— Не было, вот, батя дал, — Яшка вытащил из кармана розовый казначейский билет достоинством в 25 рублей, с двуглавым орлом и с портретом российского самодержца.

— И куда маузер мог деться? — Яшка, машинально мусоля доставшуюся ему ассигнацию, продолжал недоумевать. — Ведь он же должен был там быть…