Генерал Запо

Михаил Чулок

Е. Е. Запорожченко (слева) и В. П. КатаевМихаил ЧулокМихаил ЧулокЕвгений Ермилович Запорожченко — человек-легенда. Друг детства Валентина Катаева, он жил много лет в эмиграции, а позже вернулся в Одессу. Он знал и любил старую Одессу — и передавал эти знания и любовь молодежи. Только один пример: когда художник Геннадий Гармидер задумал альбом «Виды старой Одессы», Евгений Ермилович часами ходил с ним по городу — показывал дома, рассказывал, кто в них жил.

Давно уже нет в живых Евгения Запорожченко. Но сохранился дом на Уютной, построенный архитектором Юрием Дмитриенко специально по заказу его родителей. Здесь Евгений Запорожченко жил, сюда приезжал Валентин Катаев, увековечивший его в своих произведениях. Не пора ли повесить мемориальную доску на этом доме?

На снимке: Е. Е. Запорожченко (слева) и В. П. Катаев около дома на Уютной.

О Евгении Ермиловиче вспоминает одессит Михаил Чулок, живущий сейчас в Сент-Поле.

Генерал Запо

Где-то в конце 70-х, будучи в Москве у родственников, познакомился я с гостившей там бывшей москвичкой — М. A. К-ой. Узнав, что я из Одессы, М. A. попросила найти там одного человека — Евгения Ермиловича Запорожченко: передать приветы, а также разузнать о судьбе мадам Ивановой, вернувшейся из Парижа в Россию — в общем-то, чтобы умереть.

Отыскать Е. Е. в Одессе оказалось делом нехитрым — казалось, труднее найти того, кто бы его не знал. И вот я в старом, добротном особняке (одном из немногих тогда частных) с большим забором, запущенным садом — в благословенной Богом Отраде. Евгений Ермилович — огромный, добродушный, крепкий еще старик лет где-то за восемьдесят.

От мадам Ивановой была у него лишь небольшая, с трудом нацарапанная записка (письмо, прощание?) из дома престарелых города Буйнакска. Ну а я провел один из интереснейших в жизни дней-вечеров.

Общительный человек с годами испытывает естественный дефицит общения — поэтому трудно сейчас вспомнить все, что было тогда рассказано и показано... Огромная комната, множество книг, пластинок, стены, увешанные картинами и рисунками-подарками. Круг друзей-знакомых не поддавался учету.

Помню работу Малявина (они оба жили в Ницце). Помню, не мог он найти пластинку с «Морем» Дебюсси, и я ему вскоре ее достал. Но большая часть увиденного-услышанного в тот вечер стерлась уже из памяти...

Узнав, что я собираюсь к тетушке в Париж (сборы, правда, были долгими, лет шестнадцать или семнадцать), Е. Е. засуетился — как-никак, полжизни в тех краях: «Давайте вместе... да у меня там, да я ведь...» На дворе — расцвет застоя, но зато можно поговорить — и о первом выпуске одесского политехнического (из которого и вышел инженер Евгений Запорожченко), и о полукругосветном плавании на каком-то корабле с оружием (из-за которого начинающий инженер сел слегка в Турции), и о русских общинах в Париже и Ницце (отсюда и мадам Иванова, и мадам К-ая), и о высылке из Франции (слишком уж взгляды просоветские, да и действия тоже), и о германской тюрьме (недолгой, правда), и об одесском яхт-клубе (почетный председатель все-таки), и о местной богеме (всем что-то нужно: художнику Геннадию Гармидеру — помочь с новой серией «Одесса и французы», архитекторам — рассказать, какими были чугунные решетки на Греческой, и прочее, прочее), и о литераторах...

И вдруг вопрос:

— А вы читали уже «Алмазный мой венец»?

— Да, конечно.

— Ну и как?

— Очень, — говорю, — интересно. Большой мастер писал.

О самом Мастере, впрочем, старик сказал тогда что-то нелестное (ну иди знай!). И хохочет-заливается. Доволен чем-то. Но чем?

И тут звучит интересная история — история дружбы одесских мальчишек, начавшаяся на заре века и закончившаяся с концом его, а точнее — с уходом из жизни сначала Валентина Петровича Катаева (1986), а затем и Евгения Ермиловича Запорожченко (1990).

— Вот в этом самом доме, в подвале, мы с Валькой устраивали театр... А вот... А вот... Увы, время стирает из памяти множество подробностей... А вот на фото — один из последних приездов Катаева в Одессу...

Когда ухожу, уже в коридоре слышу, кто-то зовет его.

— Это мама моя...

Старик иногда звонит — сначала просто так, потом что-то нужно (годы идут ведь) — захожу...

В 87-м, когда наконец «пущают» — он уже слишком слаб; все же пишет несколько писем во Францию, просит и ему написать откуда-нибудь оттуда, лучше всего из Ниццы. И еще просьба: заехать в Американский госпиталь в Сюррен (пригород Парижа), там должно быть что-то об основателе госпиталя докторе Дюбуше. А где-то в самом Париже живет еще, возможно, его родственница.

Полуфранцуз-полуамериканец, молодой доктор Дюбуше в начале своей карьеры женится на дочери известного тогда в Одессе Орлова и успешно практикует. И все бы хорошо, не свяжись жена доктора с «бесами» — то есть социалистами. Да так плотно, что, одесские власти настойчиво просят семью Дюбуше покинуть пределы Российской империи.

Вернувшись во Францию, Дюбуше продолжает медицинскую карьеру, лечит Владимира Ульянова его сестер, а также возвращающихся из сибирской ссылки или с каторги его друзей. Основывает вместе с двумя приятелями Американский госпиталь под Парижем. Госпиталь сейчас — это целый городок. А в вестибюле главного корпуса —барельефы Дюбуше и двух его соратников.

Родственницу — племянницу — Дюбуше (фамилию забыл, конечно) я тоже нашел, она жила на улице Моцарта. Дверь она мне, правда, не открыла (и правильно, с моим-то французским), но по телефону сказала, что дядя ее не «одним из основателей», а самым главным был.У советского человека, которого впервые — наконец-то — выпускают, да еще во Францию, сдерживающие центры перестают работать еще до станции Брест. Посему на вопрос московской кассирши «Куда билет-то?» прошу что-нибудь подальше. «В Монте-Карло можно?» — «Только до Ниццы». — «Уже договорились».

Вагоны, хоть и международные, неудобны, в три этажа, — да ладно уж. Но что за народ едет? Большие крестьянские руки мужиков, толстые бабы, почти неграмотные; язык вроде немецкий, но какой-то нерезкий, — советско-казахстанские немцы. После многолетних отказов тоже «пущают». Сразу сжимаюсь: только бы не разговориться, да и на землю Германии не ступить бы. (Вспоминаю недавний визит в консульство ФРГ: стоит в центре двора, в плаще, руки за спину... Нет только собаки и формы СС... Невольно оглядываюсь назад — а милиционер-то где, родной советский? Да нет, стоит себе как ни в чем ни бывало... Дорогу в отдел виз, правда, «эсэсовец» показывает сразу).

Зарока не разговаривать и не ступать хватает, впрочем, ненадолго. То бумажку-декларацию не могут сами заполнить, то вещи поможешь вынести в разных там геттингенах-аахенах... А городки такие красивенькие, чистенькие — аж противно (непривычно?)...

Ах, да — за Кельнский собор спасибо большое проводнику-чекисту. Было бы обидно проехать мимо и не увидеть это чудо — ребенок на пляже все сыплет сверху мокрый песочек, а окна-двери палочкой потом... Опустим, однако, Париж (что тут можно добавить?) и вернемся к главному герою. Проспав благополучно и Арль, и Авиньон, и Марсель, и Тулон, просыпаюсь уже где-то на Лазурном берегу и выхожу в Ницце. Что ни улица, то какой-то композитор, — к чему бы это?

Первая приятельница Евгения Ермиловича живет где-то у вокзала, начнем с нее. Визит этот, впрочем, не оставил бы следа в памяти (небольшая, бедненькая квартирка, кофе на кухне, сын вообще-то живет и работает где-то недалеко, но сегодня — уж извините — ночует здесь...), если бы не куча старых газет, журналов, фотографий. Вот молодой Е. Е. (точнее — «General Zapo») выступает на стадионе, вот он в театре, вот на какой-то трибуне... Такой большой, такой деятельный, с таким голосом, организатор всяких действ — и чтобы не генерал?

Пора, однако, и честь знать. Снова композиторы, станция, электричка на Монте-Карло... А почему бы, собственно?.. Ну не пустят с моим серпастым-молоткастым (все же другая страна — Монако) — вернусь... Пускают, однако. Ах, как жаль — не взял тогда в Одессе адрес-телефон у Эмманюэля! (Парень-француз стажировался у нас пару лет назад, и как раз отсюда). Иди знай тогда... Ну да ладно — и так все интересно. Первый раз за границу попал — а тут тебе дворец князя, игрушечные пушечки, гвардейцы, лифты в горах, пляж — вода светлая, бирюзовая, не как у нас, игривые итальянки, двери сами открываются-закрываются; за заливом уже почему-то не Монако, но Монте-Карло; зеленая крыша казино, морской музей-аквариум... Горы, горы, горы... Остановиться на ночь, что ли? Уж очень дорого все, да и адрес еще один в Ницце от Е. Е., а темно уже, — нет, поехали. Пустые окраинные улочки, в темноте с трудом нахожу дом. Если б не русская речь, открыли бы вряд ли. Поднимаюсь, звоню. Стройная, красивая, потомственная российская дворянка — Матильда Георгиевна Крыжановская. Имение под Изюмом в Харьковской губернии, прекрасное образование, отношения с крестьянами — лучше некуда. «Ах, какая там природа!» (вокруг, правда, пальмы, магнолии, апельсины свисают, но...). В 17-м начинается, однако, нечто... Бегство, война, тиф где-то на Кубани, встреча с братьями (то ли у Деникина, то ли у Врангеля — память, память...), Крым, пароход... Классика.

Потом — Болгария, замужество. Муж, выпускник киевской консерватории, поет в Софийской опере, затем в русском хоре — гастроли, переезды, разные страны. Не до детей все как-то...

Наконец — Ницца. Война. Немцы. Знание языков кстати как никогда. Кто может заподозрить эту красивую, стройную женщину (голубая кровь), гуляющую с ребенком по горным тропинкам (девочка — одолженная), собирающую грибы? Сведения, добытые таким образом, оказываются, однако, весьма ценными. Позже генерал де Голль лично вручит Матильде Георгиевне награду (ценный подарок? — память, память...).

Живет одна. Муж умер годом раньше, прямо на ступеньках какой то церкви. Боли в спине... Худая, еще красивая... Голубая кровь.

Дело к полуночи, пора прощаться. «Давайте поцелуемся на прощанье, три раза, по-русски». — «Да-да, конечно»...Будут потом ночные улочки незнакомого города, маленькая двухэтажная «Santa Lucia» за 100 франков (без завтрака). Утром под окном будет крутиться некто в штатском (стукнула-таки девушка, молодец: не каждый день ведь с красными паспортами...) — недолго, правда. Будет богатейшая — даже по их меркам — русская церковь (молодой парень-монах, узнав, что из Союза, засуетился, денег не взял, еще надарил всяких открыток). Небольшой, но такой чудный — специально построен — музей Шагала с иллюстрациями к Библии. С какой-то почты пошлю Е. Е. открытку — обещал ведь. (Придет она, правда, позже меня...) Все фото, брошюрки и т. д. о докторе Дюбуше старик, увы, вскоре потеряет, так что журналистам, интересующимся доктором, дать я ничего не смогу уже. Евгений Ермилович звонит еще изредка, иногда захожу — приношу что-то; какие-то новые люди... А однажды, вернувшись из командировки, узнаю от Сергея Зеноновича Лущика (тоже Отрада, конечно) печальную весть. Жаль, не попрощались...

С Матильдой Георгиевной некоторое время еще переписываюсь. Все уговаривает: «Не покидайте Россию»...