Улица (из жизни одесских проституток)

Семен Юшкевич

Семен Юшкевич. Улица (из жизни одесских проституток)

"Книга издана к 75-ти летию со дня смерти С.С. Юшкевича"

Книга С. Юшкевича "Улица" познакомит читателя с бытом и нравами низшего сословия Одессы - уличных женщин, которые не только зарабатывали на хлеб насущный своим телом, но и любили, и погибали от непосильного труда и неразделенной любви.

Старинные фотографии Дерибасовской улицы начала XX века представлены коллекционером Михаилом Познером.

В книге помещены работы художника Эрнста Людвига Кирхнера.

От издательства

У Вас в руках повесть Семена Юшкевича "Улица" - третья книга в "белой серии" книг об Одессе. Если первые две - "Исхоженные детством" и "Торг обильный" - интересное и глубокое краеведческое исследование, то нынешняя - высокохудожественное описание нашего города и нравов его "низкого" сословия - "уличных", по-современному, проституток.

Вы не будете шокированы откровенными описаниями, автора интересует психология человека, которого жизнь толкнула на панель, на тротуар Дерибасовской, на заработок хлеба насущного.

Мы надеемся, что эта повесть, которой предпослано предисловие Р.Александрова, нашего известного краеведа, тонко знающего и теневую история города, заинтересует Вас, дорогой читатель, и Вы получите истинное удовольствие, которое возможно при чтении только хорошей книги.

Издатели Александр Таубеншлак, Борис Эйдельман

"И с тех пор началась... жизнь хронического преступления заповедей божеских и человеческих, которая ведется сотнями и тысячами тысяч женщин,.. и кончается для девяти из десяти мучительными болезнями, преждевременной дряхлостью и смертью".

Лев Толстой, "Воскресение"

"Проститутки - это необходимость. Иначе мужчины набрасывались бы на порядочных женщин на улицах".

Наполеон I

Содержание

Ростислав Александров. "Где я забыл галоши?.."

Семен Юшкевич. Биографическая справка

Семен Юшкевич. Улица

Борис Зайцев. С.С.Юшкевич (1869-1927)

Семен Соломонович Юшкевич

(1868, 0десса - 1927, Париж)

Биографическая справка

Семен Юшкевич, писатель, драматург. В 1902 г. окончил медицинский факультет Сорбонны. С 1890-х годов начал заниматься литературной деятельностью; одно из первых произведений - рассказ "Портной" (1897). С 1900-х гг. сотрудничал с книгоиздательским товариществом "Знание", напечатавшим повесть "Еврей" (1904), посвященную М. Горькому, драму "Король"(1906), первое собрание сочинений в 5-ти томах (1903-1908). В 1903-1922 годах опубликовано 15 драм и комедий Юшкевича: "Голод" (1905). "В городе" (1906), "Miserere" (1910), "Комедия брака" (1911), "Человек воздуха" (1915), "Облака" (1922) и другие. Большую известность получила социальная драма "Король", в 1906 году запрещенная цензурой, но впоследствии широко ставившаяся в театрах (в Москве впервые поставлена братьями Адельгем). Пьесы С. Юшкевича широко шли в театрах Петербурга. Москвы и других городах России. Некоторые пьесы Юшкевича были переведены на идиш и ставились в еврейских театрах. В 1914-1918 годах в Петрограде вышло полное собрание сочинений Юшкевича в 14-ти томах. С 1921 года жил во Франции, затем - в США, где сотрудничал с газетой "Дер тог", журналом "Ди цукунфт", издавался на идише. В еврейских театрах Нью- Йорка были поставлены пьесы "Miserere", "Человек воздуха" (обе в 1925 году), "Мендель Спивак" (1926) и другие. Среди произведений 1920-х годов известен роман "Эпизоды" - о гражданской войне в России (издан в Берлине в 1923 г.; в СССР - в 1926 г.). Автор рассказов "Автомобиль", "Улица", "Дудка" (все - 1922).

Борис Зайцев. С.С.Юшкевич (1869 - 1927)

Я много лет знал покойного Семена Соломоновича, но впервые его "почувствовал" как следует и, быть может, понял, лет десять назад, в Москве, - мы встречались довольно часто в пестром и шумном предреволюционном кафе Бома. Большой лоб Юшкевича, большие руки, уши, нервный и горячий говор, удивленные, светлые и добрые глаза с очень детским оттенком живо помнятся среди мягких диванов Бома, в накуренной комнате, где встречались прапорщики, писатели, актеры, вечно бывали разные дамы. Юшкевич всегда горячился и всегда спорил, со страстью утверждал свое. Он очень любил разговоры о литературе, кипел беззаветно и самым искренним образом воспламенялся... Именно тогда я увидел в нем "нашего", очень, навсегда отравленного литературой - а значит, сотоварища. И добрую его природу тогда же почувствовал.

Эти впечатления потом только подтвердились. В эмиграции еще чаще приходилось с ним встречаться. Он так же любил шумно и горячо говорить о литературе, хохотать, сидя в дружеской компании за бутылкой вина, и еще ясней раскрылась (для меня) одна его прекраснейшая, трогательная черта: беспредельная, воистину "неограниченная" любовь к семье - жене, детям. Даже казалось, что его жизнь вообще ориентирована по этим близким, что и слава, и возможность заработка интересны не столько для писателя Юшкевича, сколько для Юшкевича - мужа и отца.

Но одной стороны раньше я в нем не знал или, может быть, на чужбине она сильней выступила: это общая горечь отношения к жизни, пессимизм, безнадежность. Сыграло ли тут роль изгнанничество? Надвигавшаяся болезнь, упорно направлявшая его мысль к рассуждениям о смерти? Или дало себя знать безысходно-материалистическое его миросозерцание?

Как бы то ни было, за шумностью, нервностью, иногда и за смехом Юшкевича в Париже или в Жуан ле Пен (где так дружественно и бесконечно приветливо принимал он нас с Буниным этим летом!) - всюду ясно чувствовался какой-то "хриплый рог". Смерть ли это давала ему сигналы?

Он очень тосковал по России и тяжелей других переносил изгнание. Тут приближаемся мы к его писательскому облику.

Юшкевич нередко говорил (мне и Бунину):

- Вам хорошо, вы рождены Москвой, а я Одессой.

Этим хотел сказать, что его родина, которую он так любил и с которой так тесно был связан, юг России, иерархически как бы подчинена, второстепенна рядом с Великороссией.

- За вами целая великая литература, - кричал он иногда. - Россия! Какой инструмент языка!

Тут он был и прав, и неправ: прав в иерархическом предпочтении Москвы Одессе, и неправ в мрачных выводах о себе: сам-то он очень ярко и сильно выражал южнорусский народ, русско-еврейский - и в этом была главная его сила как художника. Так Мистраль (с которым у Юшкевича ничего нет общего в натуре) выражал свой, южно-французский, провансальский народ с таким гением, которому бы позавидовал всякий северный француз.

Да, Юшкевич был писатель "региональный". Лучшее в его писании связано именно с русским югом, с Одессой, с ее живым, нервным, говорливым и бурливым народом. Юшкевич, будучи евреем, нередко будто бы евреев задевал в своем писании, давал так называемые "отрицательные типы" ("Леон Дрей") и даже, кажется, в еврейских кругах это ему ставили в некий минус. Если стоять на этой точке зрения, то следовало бы нашего Гоголя совсем заклевать - уж кажется ни одного порядочного русского на сцене не показал. Конечно, у Юшкевича была сатира (и кстати, он как раз Гоголя очень ценил, и сам весьма тяготел к гротеску) - но подо всем этим, конечно, пламенная, кровная, органическая любовь к своему народу. Юшкевич был органический писатель, в этом его главная сила, он достигает наибольшего тогда, когда живописует художнически - любимых им людей Одессы, когда дает неподражаемый их язык, трепет и нервность, и неправильность этого языка, и их облики, сплошь живые.

Вот потому, что он был такой кровный и настоящий, ему пришлось столь трудно заграницей, в том Париже, который он знал с молодости, - но где нет Одессы. В одном небольшом его очерке, уже здесь, в эмиграции, трогательно и ярко изображена тоска двух одесситов по Одессе. Все тут хорошо, а там лучше, и акации, и море, и Франкони... Если угодно, это древний плач на реках вавилонских. Возможно, что в каждой еврейской душе есть тоска по Земле Обетованной и горечь безродинности. Для Юшкевича жизнь так сложилась, что на склоне лет солнечная и веселая, разноязычно-пестрая и яркая Одесса была отнята у него, и его плач стал еще пронзительней.

Совсем, совсем недавно мы сидели с ним на берегу Средиземного моря, под пиниями, в солнечном дыму каннского залива, и он искренно всем этим восторгался, но сердце неизменно направлялось на Россию, и никакими Каннами утешить его было нельзя.

А тому назад месяц со вздохом кинули мы по пригоршне латинской земли в могилу на прах нашего дорогого сотоварища, талантливого и честнейшего писателя, добрейшей, открытейшей души человека.

Вечная ему память!