Монолог педикюрши

Татьяна Янковская

Как обаятельны (для тех, кто понимает) Все наши глупости и мелкие злодейства.

Булат Окуджава.

Здравствуйте, Танечка! Раздевайтесь, не сопротивляйтесь. Подождите, сейчас я с этой старухой быстро разделаюсь. Спрашиваете, как дела? Ну какие в Америке могут быть дела? Вот в Рашке были дела! Стоял в очереди за бананами, давали по два килограмма, а ты взял четыре — это дело! Туфли чехословацкие лакированные купила, только десять рублей переплатила — это дело! Апельсины без очереди взял, мясо с черного хода вынес — вот это все дела! А здесь что? Никаких дел. Скука.

Ирочка, привет! На стрижку к Тони пришла? Подожди, я тебе сейчас голову помою. Да как жизнь? Жисть — держись, упадешь — не подымут. Танечка, берите пока конфетку, чтоб в ротике было нескучно. Ира, ты что?! Крыша у тебя поехала? Чаевые она мне дает! Еще чего выдумала. Столько мне услуг сделала!

В Одессе у нас в парикмахерской большими буквами на стене было написано: "Позор тем, кто дает! Позор тем, кто берет!" А начальница наша — ну чисто комсомолка. А я ротатая, и все к ней приставала, чтоб вывеску эту снять. А она мне: "Ты тут нам, Фаина, устроишь вырванные годы!" А нам что эти чаевые? Копейки! Мы там деньги делали — покупали, продавали. Клиентура у нас была богатая, большие дела крутились.

Вот ювелир у меня был в Одессе хороший. Я покупала обручальные кольца — у меня девочки были знакомые в магазине для новобрачных, несла ему, и он такие кольца делал, такие серьги: с рубинами, с другими камнями — таких нигде не найдешь. Надену я серьги, кольцо, наведу марафет и иду к ювелирному магазину к открытию. А там уже очередь стоит, ждут, что выбросят. Я к началу очереди подойду и как бы невзначай: "А что сегодня привезут? Что слышно?" А сама так волосы поправляю, воротник. Они все: "Ой, женщина, какое у вас кольцо красивое! Какие сережки! Продайте, а? Вы здесь живете, вы себе еще достанете, а мы специально приехали, неизвестно еще, что сегодня выкинут". А я: "Да нет, не могу, это такой дорогой гарнитур! Другой такой нигде не найдете". Ну, поломаюсь, цену понабиваю, а потом говорю: "Ну ладно уж, за хорошую цену уступлю". Деньги в карман — дело в шляпе. Вот так и крутились. Весело было жить.

У меня же квартира была шикарная, дачу снимала на Фонтане. Курортники приезжали, я оденусь, иду вся такая из себя — я-тебе-дам! Я же не крестьянка какая-нибудь. Европа! Вот мне здесь все говорят: "Зачем же ты приехала, если ты там так хорошо жила?" — "Да, — говорю, — нет ума — считай, калека". Вот как клиентки наши, старухи эти — волос мало, а мозгов еще меньше.

А по воскресеньям в три часа утра к дому подходило такси. Я брала большой мешок, фонарик, надевала парик, и мы с девочками ехали на толчок. Мы шли по рядам, светили фонариком и покупали сапоги, купальники — всё. А утром продавали на двадцать — тридцать рублей дороже. Я брала только свой размер: если спросят — купила для себя, не подходит, принесла продавать. Лифчик покупала себе на пять размеров больше — специально, чтоб деньги складывать.

Один раз забрали в милицию. Начинают допрашивать, я время тяну. А тут два часа, у них пересменка. Мой милиционер сдает меня молодому: "Вот, закончишь тут со спекулянткой". Смотрю я на них — все они там пьют, тоже каждый смотрит, где урвать, я вынимаю десятку и говорю этому молодому: "Слушай, давай-ка, парень, ты меня не видел, не знаешь, покажика, где тут у вас черный ход". Он как увидел десятку, аж затрясся. Пошел, незаметно вывел меня к задней двери, ну я и утекла. И обратно на базар.

Куда вы в отпуск едете, Танечка? Мы тоже в прошлом году на острова ездили. Все включено. Чисто, конечно, и еда вкусная, но там ведь делать совсем нечего. Что я, пришла на

пляж — так мне скучно! И солнце так и жарит. Ну, я пошла в бассейн, там деревья, тень. Никого нет, а полотенца все разложили, места заняли. Смотрю, лежит дорогое полотенце, Валентино-шмалентино, значит, думаю, наши, из Рашки. Показать, что они за 50 — 60 долларов полотенце купить могут. Я взяла, скинула его и легла. Потом пришла одна — и правда, из наших — рот открыла. Так как она его открыла, так она его и закрыла. Всё! У меня разговор короткий.

Хорошо было отдыхать в Румынии. Там такое лечение! Только с едой плохо было. Но нас предупредили, мы взяли с собой сухую колбасу, шпроты. Там ведь на море не аппетит, а само летит. Кормили нас этой ихней кашей, мамалыгой. Семке нравилось. А потом придем на пляж, я сижу, как королева, кушаю шпроты прямо из банки. Другие смотрят — им завидно. Хотели оттуда в Одессу съездить, но не получилось, только в прошлом году, наконец, съездили.

Лису себе из Рашки привезла. Сема говорит: "Зачем она тебе?" А я: "Хочу, и все!" Мы были на круизе, так когда обратно из Одессы на корабле отплывали, нас так трясли на таможне! Одна говорит: "Мы хотим вам сделать личный досмотр". Ну, я, конечно, раскрыла рот: "Да что там досматривать? Вот, все видно в этих ваших мешках дырявых!" А нам родственники чего-то там в авоськи положили по мелочи. А они все шуруют. "Да можете вы сказать, что вы там ищете?" — ору. А она мне: "Мы землю ищем". — "Какую землю?! Вы что, офонарели?" А она мне — дескать, многие приезжают за родной землей, накопают и в мешочке увозят. Твою мать! Сколько буду жить, никогда такого не услышу. Землю они искали! А Сема потом говорит: "А все-таки они дернули банку черной икры". Родная земля, чтоб они провалились!

Мой отец был прекрасный маляр, его вся Одесса знала. Если у него бывала калымная работа (например, рублей триста), мне всегда 10 — 15 рублей перепадало. Было нас четверо детей, но он всегда почему-то меня выделял, может быть, потому что я такая же отмороженная, как и он. Он говорил: "Если не хочешь быть нищей, нужно быть аферисткой". А я все на ус мотала. Мне еще пятнадцати не было, я уже знала: не подмажешь — не поедешь. Папа меня часто с собой брал. Если клиенту скажет: пятьсот рублей, то всё. Четыреста пятьдесят, даже четыреста девяносто — нет. Такой у него вкус был! Приходили все на его работу смотреть. А он так встанет, руки на груди сложит и молчит, любуется своей работой. Мне папа говорил: "Главное — знай себе цену. Будешь знать себе цену — все будут знать тебе цену. Как себя поставишь, так все и пойдет".

Вот Зиночка, моя подружка еще со школы. Когда она замуж выходила, свекровь очень ее не хотела, потому что она не из богатой семьи. Как будто в Одессе все мультимиллионеры! Они все равно поженились, потому что парень очень ее любил. Свекровь знать ее не желала, они комнату где-то снимали. А когда у Зины дочка родилась, свекровь стала их звать к себе жить. Очень ей внучку хотелось, а от старшего сына внук был. Квартира была большая, Зина с мужем переехали. Свекровь со старшей невесткой сразу забыли, что только что волосы на голове друг другу рвали, объединились и стали над Зиной издеваться. Поедят все, гору грязной посуды оставят и ее заставляют мыть, все свои грязные тряпки несут ей стирать. В общем, как Золушка, она у них жила. Каждый день плакала, а слово сказать боялась.

Раз прихожу я к ней, а у нее вид — на море и обратно. Привела меня на кухню и показывает: все завалено кастрюлями, горшками, сковородками грязными, посуда навалена — это они ей все помыть оставили. Я ей говорю: "Слушай меня. Если ты хочешь, чтоб они тебя уважали, знаешь, что ты должна сделать? Ты должна им эти кастрюли на головы надеть!" Она перепугалась: "Они же меня убьют!" — "Не убьют. У тебя другого выхода нет. Хочешь жить, как человек, делай, как я скажу. Я сейчас выйду, пока они меня не увидели, а как они войдут, ты им все это на головы и надень". Ну, зашли они, рот на нее раскрыли, а она свекрови казанок из-под жаркого на голову надела. А невестке — сковороду. Да еще взяла половник и стала по сковородке бить. А я стою под окном и хлопаю, как в театре, мне же все через окно видно. Так они такой крик подняли — весь двор сбежался. И мужья из комнат повыскакивали, стали в кухню ломиться. А я ей сказала: "Ты дверь закрой на крючок, чтоб никто не мог войти". Она так и сделала. Ну, взломали мужики дверь, в конце концов, ворвались — и не знают: или им смеяться, или что. У свекрови по лицу соус мясной течет, у невестки масло подгорелое, голосят обе. А на Зиночку сердиться тоже не могут: они ведь все знали, что она ангел, это я знала, что она идиотка. Понимают, что, видно, достали они ее. И что вы думаете? Они ей потом задницу целовали!

Мы когда в Нью-Йорк приехали, тут уже жила моя подруга Муся. Так она за меня хозяину своему говорила. Звонит он мне по телефону. А у меня такой английский — с ним только на Брайтон. Я не знаю, что там он мне говорил, но я знаю, что я ему говорила. Когда он услышал, сколько я хочу, он стал смеяться. Сказал, чтобы я пришла. Прихожу. На мне весь наряд — десять долларов, но выглядит все хорошо. Брюки малиновые за колено, вот такой каблук, волосы кудрявые до плеч, жгучая брюнетка, так выглядела — я-тебе-дам! И так себя преподнесла, он мне сразу сказал: "Я вас беру". Сначала он взял меня на три дня в неделю, а уже через неделю сказал: "Я тебя хочу на пять дней в неделю". Конечно, я работаю быстро — пока Муся с одним клиентом возится, я троих делаю. И все довольны были.

Недавно Тони нас всех на свадьбу своей дочки пригласил. Я так оделась, так себя преподнесла — как будто я дочь графа Потоцкого. Вопервых, костюм, мне его из Франции привезли. Черный, на юбке ниже колена нашита лиса в пять рядов, вот такой вырез фигурный, и я надела бриллиантовое колье вместо пёрлов, тоже фигурное, и кольцо. Это сет, гарнитур — шестнадцать тысяч стоило! И лису свою надела. Они все упали! Так что я им на всякий случай показала, кто я такая, если они раньше не знали.

Однажды, давно уже, была я в Сан-Франциско на свадьбе. Столько там было красивых русских мальчиков! Я у подруги спрашиваю: "А где же девочки?" Она мне говорит: "Да они же все гомосеки!" Потом выпили, стали танцевать. Ну, сначала ничего не заметно, на еврейских свадьбах мужчины и так отдельно танцуют, а потом смотрю — мать моя! — разобрались по парам, обжимаются по углам. Я такого никогда не видела. И так мне страшно стало — а вдруг Леню моего сманят? Ему тогда шестнадцать лет было, он уже с девочкой встречался. Вернулась я в Нью-Йорк и говорю ему: "Леня, тебе Любочка нравится?" — "Да". — "А ты с ней спишь?" — "Нет". — "А почему?" Он так удивился. Говорит: "Мне ее некуда привести". — "В чем дело? — говорю. — Приводи ее сюда!" Ну, он и привел. Я Лене сказала: "Со всеми не переспишь, но к этому нужно стремиться". Это ему так понравилось! Ну, а теперь — хо-хо! Ничего говорить не надо.

Потом я работала у одного голубого в салоне. Он хорошо ко мне относился. Стрижет бесподобно. Я к нему не хожу только потому, что он с меня денег не возьмет, а я так не хочу. Он у меня педикюр, маникюр делал, потом бикини стал делать. И дружки его стали ко мне ходить. Волосы с тела удаляли. Я их чистила, как курей! Мальчики они не бедные, хорошие типы мне оставляли. Другие девочки в салоне брезговали, а мне это чисто по барабану: мне деньги были нужны, у меня мальчики в школе учились. И как учились! Такие оба способные. Жора — тот тихий, а у Лени язык подвешен, как лопата, он если 95% за тест получит, уже недоволен и все с учителями спорит! Даже если 100% — и то бывал недоволен, требовал, чтобы с плюсом. И всегда добивался своего. Ну чисто отмороженный!

Они у меня такие грамотные все, аж противно. Газеты читают, как придут, так с Семкой начинают за политику говорить. Меня стыдят: "А ты почему новости не смотришь?" — "Зачем? — говорю. — Все равно я им ничем помочь не могу". — "И тебе не стыдно?" — "Мне? Стыдно? Обижаете! И что это вы тут мне партсобрание устраиваете?" Леня спрашивает: "А что такое партсобрание?" — "Пусть тебе отец объяснит, он в комсомоле был". А Семка: "Но в партии же не был!" — "Какая разница?" — говорю. А сама я и в комсомоле не была. Когда в девятом классе нас стали принимать, меня классная уговаривала — ты, мол, должна. А я говорю — ничего я никому не должна. Я уже тогда это твердо усвоила. "Но так ведь жить нельзя!" — "Можно, поверьте мне, Софья Борисовна. А собрания ихние меня не интересуют". — "Что же тебя интересует?" — "Пойти на толчок, за рубль купить, за три продать — вот это меня интересует". Она чуть не трохнулась: "Ты, Фаина, смотри, никому это не говори, с тобой никто дружить на будет". — "Не будут — так я переживу этот цорес!" — "Ш-ш-ш! Нельзя в школе такие слова говорить!"

Когда мы сюда ехали, Леня маленький был, четыре года, и ему все хочется — мороженое там, шоколад. А я говорю: "Мы в капиталистической стране, тут все должны деньги зарабатывать". А он у меня умел ушами двигать — и вверх-вниз, и взад-вперед, и вращать. У Жоры не было такого таланта. И вот мы на пляж придем, я ему волосы кудрявые уберу в косички, чтоб уши было видно, и говорю: "Ну, иди, покажи им цирк. К русским не подходи, только к итальянцам". Так он мне целый мешок мелочи приносил! И тогда мы идем на качели, на карусели, лимонад ему покупаю, конфеты. Так он до сих пор мне говорит: "Я все помню, как ты меня на преступление толкала, посылала ушами шевелить на пляже!" — "Какое же это преступление? У тебя же талант! Ты им цирк показывал, а за цирк надо платить". А что? За бесплатно папа маму не целует!

В Италии я Семку на работу устроила. Он работал сорок восемь часов в сутки. Днем в ателье, вечером дома. Он с собой швейную машинку привез. Наши же эмигранты все себе покупают, и кому ушить нужно, кому подкоротить. Я Семе говорю: "Ты только работай, а я буду цены назначать". Клиентов я ему легко находила. Смотрела: если одеты так себе, то одна цена, а если приходит такая вся из себя — я-тебе-дам! — то цена, конечно, выше. Они в крик: "Грабители! Три мили! Ну, две — еще куда не шло!" — "За две, — говорю, — идите к итальянцам. Они вам такую цену назначат, мало не покажется". Ну и куда им деваться: итальянцы-то с них двенадцать — четырнадцать миль возьмут, а тут три. У наших, конечно, денег мало, им каждая миля — деньги. Семе вроде неудобно, так я ему говорю: "Будешь даром работать, не буду при свете спать. А будешь деньги зарабатывать, то и при свете посплю". Так они там все Семку любили: "Ах, такой милый человек! А жена у него — ну просто грабительница!"

Одна у меня была знакомая, русская, муж у нее еврей. Так он первый в Америку уехал, а ее с ребенком оставил. Думал, наверное, что в Америке себе получше найдет. Ну, никого он не нашел и ее вызвал. Mы с ней вместе эмиграцию проходили. Она себе в Италии и любовника завела. Так и надо! Я ей сказала: он в сторону — и ты в сторону. Раз приехали мы с ней в Риме на Круглый рынок. Там же так все дешево было: куры там, мясо, я знаю? — двадцать копеек. Двадцать копеек, а я еще торгуюсь, она же торговаться не умеет. Ну, ходим мы так часа два, я ей все байки рассказываю. В паузах одесский мат вставляю, а иначе же никакого удовольствия! Потом остановились, а за нами стоит какая-то пожилая пара. И вдруг этот мужчина мне говорит: "Вы, конечно, из Одессы. Это ясно, тут и объяснять ничего не надо. Вот мы с женой уже два часа за вами ходим, слушаем. Вы так хорошо говорите!" Ну, я ему, конечно, выдала — это ж надо, без предупреждения ходили подслушивали! Потом мы с ним подружились. Они визы в Австралию ждали. Пока ждали, он всюду за мной ходил — и на пляж, и на пятачок, где по вечерам все русские собирались, записывал что-то в блокнотик. Я ему сказала — тут полно одесситов, идите их слушайте. А он говорит — нет, это все не то. Я не спросила, кто он по профессии — какое мне дело!

Так вы когда хотите снова прийти, Танечка? В среду? Конечно, можно! У нас все можно, даже то, что нельзя. Так я вас тогда на три часа забукаю!

США, Нью-Йорк.