Деревянко. Три дня и вся жизнь

Белла Кердман, Мазкерет-Батья

Борис Деревянко (1938-1997)Не вспомню года, но хорошо запомнила день, когда к нам в редакцию одесской молодежной газеты явился мальчик из райцентра Ивановка. Он привез заметку. Его направили ко мне, заведующей отделом учащейся молодежи. Заметка была о том, как в сельском ставке утонул ребенок на глазах у взрослых, которые могли бы его спасти. Она стала первой публикацией Бориса Деревянко, будущего профессионального журналиста и писателя, будущего моего коллеги по той же молодежке, будущего основателя и бессменного редактора газеты «Вечерняя Одесса», последнего моего редактора в стране исхода. И будущей жертвы наемных убийц.

Мальчик из Ивановки в день его первого визита в редакцию был легко одет, а на дворе было пасмурно и сыро и наш тогдашний редактор Ервант Григорянц, сорвав с вешалки свой шарф, повязал его на шею новому юнкору. Так мне запомнился день первый, связанный с БД.

Шло время, Борис поступил в Одесский университет – на филфак, разумеется. На украинское отделение. К нам в редакцию заходил, что-то писал. Перевелся в заочники и начал работать в штате. Само собой, он уже перешел со всеми нами на «ты» - в нашей конторе не принято было «выкать», невзирая на возраст или должность коллеги. Спустя сколько-то лет Борис стал заведовать отделом комсомольской жизни, и мы сравнялись статусом. Однако Боря по первости явно комплексовал – мол, мы, городские, его, деревенского, не любим. Или недолюбливаем, не принимаем всерьез. Дерзил, задирался, вызывающе держался особняком. Пришлось «выяснять отношения», что мы и сделали.

Нас, завов, было четверо. Самая молодая, Галина Семенова, пришла из Львовского университета – сперва на практику, а затем в штат. И сделала немыслимо крутую карьеру: выйдя замуж за редактора Григорянца, вместе с ним была приглашена на работу в Москву, там «подросла» сперва немного – до должности редактора «Комсомольской жизни» – был такой брошюрного вида журнальчик. Затем стала главным редактором популярной «Крестьянки», доведя ее тираж до 22 миллионов! А в начале перестройки вошла в состав последнего (горбачевского) Политбюро ЦК КПСС - «процентом женщин», вроде Екатерины Фурцевой в предыдущее время. Но это когда еще будет! А пока мы, завы, – Варламов, Деревянко, Кердман и Семенова, держались равно, будучи из разных социальных слоев, разного, хотя и советского, воспитания, разных национальностей. Шурика Варламова занесло к нам откуда-то из России, украинского языка он не знал абсолютно. Галя, офицерская дочь родом из Смоленска, все же по месту службы отца училась во Львове, так что украинский был у нее на слуху. У меня он был выученный – после 15 сибирских лет, но зато основательно: читала и писала свободно. Борис, крестьянского рода, украинским владел в совершенстве, но в скором времени легко переходил на русский. Что было кстати: в пору совнархозов нам разрешили большой формат и русский язык для части тиража, а мы, учитывая специфику Одессы и области, сделали его основным, на украинском выходила лишь малая толика нашей «Комсомольской искры», так что держали в штате украинского переводчика.

Борис вскоре стал проявляться как человек, сам себя усердно делающий, чем нередко удивлял. Я второго такого за всю свою долгую жизнь не встретила. Помню, он написал рецензию на какой-то спектакль – в Одессе часто бывали на гастролях лучшие театры страны – и я просто ахнула от изумления: откуда что взялось! Такая тонкость, такая зрелость восприятия у недавнего «селюка». Он читал много и основательно, любил дарить книги и сам радовался книге, действительно, как «лучшему подарку» (помните эту «ненавязчивую» рекламу?).

Однажды я купила в Болгарии карманный томик «Евгения Онегина» с изумительными акварельными иллюстрациями, изданный небольшим тиражом в Ленинграде. Довольно долго держала перед глазами на журнальном столике, не ставя на полку – любовалась. Но вот подоспел день рождения Бориса. И я поняла: надо подарить. Через «не хочу» – надо! И, одолев нешуточные борения с самой собой, не преподнесла, а просто протянула, не обернув подарочной бумагой и не подписав «на память». И увидела сразу вспыхнувшее радостью лицо.

С коллегами-журналистами. Слева направо: Юрий Михайлик,
Евгений Голубовский и Борис ДеревянкоОн рано женился – на девочке Алле, с которой сидел за партой в первом классе. И дочку свою, тоже раннюю, назвал Аллочкой. Его жена, Алла Деревянко, до самой пенсии работала в той же газете корректором. Но никогда не держалась «первой леди» в коллективе. Их не видели вместе на работе, она не сопровождала Бориса на «мероприятиях». В застольях, которые в нашей конторе, разумеется, бывали регулярно, сидела обычно с женщинам из корректуры. Дочка, Аллочка Деревянко, окончила мединститут и так же рано вышла замуж – за коллегу-врача. Родила двух девочек, и наш Борис стал молодым дедом. Внучек он обожал!

Когда он стал в молодежной газете редактором, я уже там не работала: перевели в областную, которая называлась «Знамя коммунизма». В сельскохозяйственный отдел. По моей, кстати, просьбе. А куда было идти? В партийный (без комментариев)? В культуру, чтобы какой-нибудь письменник-графоман перед тобой выделывался? Заводы я, поработавшая на каникулах в эвакуации во вредном лакокрасочном цехе «Алтайсельмаша», а после школы два года там же чертежницей-копировщицей, не любила. Другое дело – сельское хозяйство: область большая, ездить по селам придется часто, что мне подходило. К тому же в Одессе существовал (как сегодня, не знаю) Всесоюзный селекционно-генетический институт, что само по себе было любопытно. А со временем любопытство переросло в серьезный профессиональный интерес. Возможно, дело было еще и в том, что нашу «вторую древнейшую» более-менее всерьез воспринимали тогда уже только в селе.

Но вот наступил 1973 год, в одесских СМИ ожидаются серьезные события: во-первых, многолетний редактор областной партийной газеты, где я работаю, уходит на пенсию и предстоит его замена, а, во-вторых, наш город стал «миллионником» и ему положена вечерняя газета, туда тоже требуется редактор. Кто да кто займет эти две должности? Вскоре проявились имена: Беленьков Игорь Павлович и Деревянко Борис Федорович. Первый постарше, генеральский сын, поживший с родителями в Германии, человек сугубо городской. О втором сказано выше. Оба с университетским филологическим образованием, с опытом руководящей работы в газете.

Тут мне надо сказать несколько слов об Одесской области. По размерам она – самая большая в Украине. Несмотря на Черноморское пароходство и серьезное станкостроение, основную продукцию Одесщины составляли урожаи с полей и надои с привесами. И потому само собой казалось ясным, что редактором областной газеты поставят Бориса Деревянко, а городской – Игоря Беленькова. Но когда это в совке дела решались по логике и целесообразности? Областную «Знамя коммунизма» таки получил Беленков, а Деревянко досталась «Вечерка». Так что мои, корреспондента сельхозотдела, ожидания редактора-«селюка» оказались напрасными.

Когда Борис стал набирать людей для новой газеты, я не сомневалась, что он меня позовет к себе. И никак не могла решить: согласиться или остаться на месте, ущемив отказом Борино самолюбие? Шли дни, он нанимал ребят из молодежной газеты, которой руководил перед тем, а меня не звал! Я пребывала в недоумении. Наконец, позвонил: «Зайди». Спросил хитро, совместив вопрос с утверждением: «Ты, конечно, не откажешься от сельхозотдела?». И после моего кивка продолжил: «Напиши статью в первый номер «Вечерней Одессы», о чем хочешь». Я написала: в нашем дворе как раз шли съемки какого-то фильма для детей, и сама пани Моника – Ольга Аросева прилетела из Москвы, к великой гордости обитателей нашего и ближайших домов. Однако в первый номер моя статья не попала, вышла во втором.

А годы шли. И подошли к пенсии. Я решила, к немалому удивлению коллег, не застить дорогу какому-нибудь молодому дарованию, буде такое появится, уволиться сразу. К тому же заболела мама, ездить по селам уже не получалось. И тут меня позвал Борис Деревянко. Предложил работать на «Вечерку» в качестве спец. корреспондента. Оформить готов как угодно: в штат или нештатно, на договор. По возможности будет предоставлять машину для поездки в село. Что от меня требуется? Регулярные сельскохозяйственные обозрения для городского читателя. Одесситы станут такое читать?! - удивилась я. Еще как станут, - не сомневался Борис, - будет в селе, будет и на Привозе! Он оказался прав. Я предпочла внештатную работу, в редакцию заходила только ради встречи, кому-либо назначенной, или чтобы отдать редактору готовый текст. При одном из таких заходов секретарша Люся шепнула: «Борис тебя в штат оформил, хочешь посмотреть приказ»?

Не помню, посмотрела ли я тот приказ. Но ни я редактору, ни он мне насчет перемены моего статуса не сказали ни слова. Мои опасения, что придется отбывать рабочий день в конторе не оправдались. Все шло, как шло, почти десять лет, и отразилось в моей трудовой книжке. И в 1994 году я занялась оформлением исхода в Израиль. К тому времени уже ушли из жизни родители, переселилась в Еврейскую страну дочь моей единственной сестры со своей семьей, спустя год сестра с мужем последовали за ними, и я, оставшись в Одессе одна, приняла это кардинальное решение. Борис Федорович не одобрил. Спросил, какого черта мне не хватает. Я ответила вопросом: «А когда ты, Боря, последний раз был в Ивановке, у своей мамы?». Редактор, единственный сын вдовой пожилой женщины, только хмыкнул, залившись краской. Согласился: одной мне оставаться нельзя. И вызвался устроить «отвальную» в своем кабинете. А когда там собрались не только коллеги-журналисты, а и кое-кто из председателей колхоза и ученых-аграрников, с кем я дружила, Борис Федорович произнес речь. И сказал, в частности, – мол, ладно, езжай в свой Израиль, пропишись там, поставь багаж и возвращайся в редакцию поработать; я тебе сниму комнату в лучшем общежитии. На что кто-то из ученых-предпринимателей заметил, что можно и однокомнатную квартиру купить в Одессе в таком случае. На том прощальном вечере мне подарили потрясающие розы, так называемые «черные», т.е. темно-темно красные. Поскольку в моей опустевшей квартире уже не оставалось ни одной вазы, я поставила эти дивные цветы в ведро, благо у них были длиннющие стебли. А наутро обнаружила букет увядшим – очевидно, торговка его держала в каком-то растворе для сохранности, а я поставила в воду из-под крана. Боже, как я рыдала! Те цветы, видимо, были последней каплей, просто поводом для слез перед столь резкой переменой участи, расставанием с Одессой, с друзьями, с любимой работой. Пусть это будет второй особо памятный день из моего многолетнего общения с редактором Борисом Федоровичем Деревянко.

Перед тем, как навсегда покинуть свою квартиру в Черемушках, я вынесла за угол дома весь наработанный архив: газетные и журнальные публикации, снимки и Почетные грамоты – и сожгла. Дабы не поддаться на новом месте соблазну кому-то что-то доказывать.

А теперь – день третий. О Деревянко, но уже без Деревянко. Почти ежегодно, пока жива была, приезжала ко мне в Израиль одесская подруга и коллега Люда Гипфрих, бессменный ответственный секретарь, а затем и заместитель редактора «Вечерней Одессы». Нет, не еврейка – фамилия ее от предков-австрияков. Мы вместе ездили на Мертвое море, а спустя несколько месяцев встречались на отдыхе где-нибудь в Европе.

Это случилось в августе 97-го. Я жила тогда на съемной квартире в Реховоте. Проводила гостившую у меня Люду на экскурсию в Иерусалим и занялась чем-то по дому. Как вдруг раздался международный звонок, и Дора Дукова, одна из сотрудниц «Вечерки», сообщила: убили Бориса Федоровича, только что увезли в больницу. «Он ранен?», - задаю нелепый вопрос. «Убит», - повторила плачущая Дора. Деревянко был застрелен утром 11 августа 1997 года по дороге из дома на работу. Это произошло на улице Академика Филатова недалеко от площади Независимости (ныне площадь Деревянко), когда он по обыкновению отпустил водителя, чтобы пройти остаток пути пешком. Это его обыкновение убийцы, выполнявшие заказ, безусловно, знали. Двух подозреваемых в преступлении задержали, судили и приговорили, но ни город, ни даже семья погибшего не верят, что они – «те самые». Насчет заказчиков – «нет и неизвестно», как и в случаях прочих громких убийств в постсовковом пространстве.

Мемориальный знак работы скульптора Александра Князика установлен в 1999 году на площади, получившей имя ДеревянкоОднако и редакционный коллектив, и семья, и Одесса знают, за что убит редактор Борис Деревянко. В отношении него даже тени сомнения в истинной причине его уничтожения не промелькнуло. Его расстреляли за смелое, принципиальное противостояние коррупции: разорению Черноморского пароходства, захвату и присвоению исторических зданий города, незаконной застройке приморской зоны. Были жестоко избиты авторы статей на эти темы Игорь Розов и Виктор Чечик (кстати, профессиональный архитектор). Это было явное предупреждению редактору, которому он не внял…

Звонок из Одессы, прозвучавший примерно в 12 дня, когда я была в доме одна, вызвал шок. Что делать? Звонить в туристическую компанию, чтобы они через водителя автобуса (мобильников у нас еще не было) связали меня с Людмилой? А дальше что? Снять ее, не знающую ни иврита, ни английского, с маршрута где-то в чужом городе чужой страны? Не годится, лучше дождаться ее возвращения вечером. Но я не могу оставаться со страшной новостью одна, необходимо с кем-то срочно поделиться. С кем-то, кто сразу поймет, какая беда случилась!

И я позвонила Давиду Шехтеру, журналисту, одесситу, в то время политическому обозревателю радио РЭКА. Он среагировал тут же, предложил переключить на меня микрофон в свое эфирное время, в 16 часов. Но я была не в состоянии говорить, я могла только плакать. Помню, он у меня спросил: «Правда же, Деревянко любил евреев – у вас в штате было немало нашего брата?». Я уточнила: он не евреев любил, он любил хорошую работу. Давиду Шехтеру пришлось самому сообщить трагическую новость из Одессы. Так что в Израиле стало известно об убийстве одесского редактора раньше, чем в Киеве.

Бориса хоронила, что называется, вся Одесса. На месте, где его расстреляли, кто-то поставил памятный камень, и женщины из окрестных домов загородных Черемушек до сих пор приносят к этому месту цветы из своих палисадников. Имя Бориса Деревянко носит площадь, где стоит Дом печати. Его именем названо одно из рыболовецких судов. Это имя можно видеть сегодня на стеле в районе Крещатика в Киеве в перечне журналистов, погибших, защищая в Украине правду. Оно высечено также на монументе на Арлингтонском кладбище в Вашингтоне в память о наших коллегах, сложивших голову при доблестном выполнении своих служебных обязанностей.

… В начале октября нынешнего 2018 года ему исполнилось бы 80.