Прогулки по старой Одессе

Ростислав Александров

В истинно парижском духе...

Старая часть Одессы — своего рода музей под открытым небом, залы которого — улицы, а экспонаты — дома, сохранившие историю города, научную, культурную, коммерческую. Несколько лет мы гуляли с читателями по одесским улицам, теперь предлагаем остановиться и присмотреться к отдельным их домам.

В 1818 году в культурной или, как тогда говорили, умственной жизни молодой Одессы случилось исключительной важности событие — стараниями графа Ланжерона открылся задуманный еще Дюком, а потому названный в его честь Ришельевский лицей. И по разным надобностям, но с одинаковым восторгом от этого благороднейшего заведения тут побывало немало известнейших людей: А.С.Пушкин и пользовавший его во время февральской трагедии 1837 года доктор Арендт, волшебник Гоголь и великий поляк Адам Мицкевич, венценосный Николай I и граф Михаил Семенович Воронцов, в бронзе взошедший потом на пьедестал на Соборной площади. Лицей располагался в двух, поныне сохранившихся длинных двухэтажных зданиях на Дерибасовской, 16, и Ланжероновской, 17. И с его постройкой образовался комплекс зданий, именуемый в старой Одессе не иначе как дом Вагнера. А их торцы по Екатерининской улице соединяло одноэтажное строение с высокими воротами в центре. Позже к этим зданиям со стороны Екатерининской пристроили дом №14, протянувшийся во всю длину квартала от Дерибасовской до Ланжероновской.. А дело было в том, что после переселения лицея в нововыстроенное здание на Дворянской, 2, где его впоследствии преобразовали в университет, был совершен обмен, так сказать, на городском уровне. Ставшие ненужными старые лицейские здания отошли к одесскому 1-й гильдии купцу Вильяму Вагнеру, а он отдал лицею свою гостиницу «Европейская» на Преображенской улице возле Городского сада, на том месте, где ныне расположена университетская его библиотека. Заполучив дом на Дерибасовской, новый владелец незамедлительно перевел туда с Ришельевской улицы «Английский магазин» основанного им еще в 1833 году Торгового дома «Вильям Вагнер». И приобрести здесь можно было самые разные американские, английские, немецкие да французские товары: столовое серебро, конскую сбрую, нежнейший батист, садовые ножницы, янтарные мундштуки, пожарные насосы, черепаховые гребни, пробковые пояса для не рискующих плавать без оных, лорнеты, готовальни, сигары, прочая и еще раз прочая — по сути, это был первый в Одессе универсальный магазин. Время, конечно, корректировало его обширнейший ассортимент товаров — появились, к примеру, швейные машины, электрические лампочки, спортивные принадлежности. Но, переходя от одного наследника Вагнера к другому, его магазин просуществовал до того лихого времени, когда старую коммерческую Одессу отправили в область воспоминаний. А до этого под крышей дома Вагнера на условиях аренды соседствовало довольно много торговых заведений, только ассортимент их товаров был совершенно иным, нежели «у Вагнера». По-видимому, конкуренцию с этой солидной старинной фирмой местные коммерсанты считали зряшным делом, а между собою — сколько удалой душе угодно. И гражданин, пожелавший приобрести сюртук, в раздумье переходил из магазина Прейса к Ристеру или наоборот, потенциальный покупатель «чего-нибудь из галантереи» не ленился заглянуть к мадам Мировской или к Киво, табачными изделиями можно было разжиться у Попова или Чирикова, а решивший раскошелиться на часы, не жалея ног приценивался к ним у Багатырева, Григоровича, Зиферта или Шуппа. Помимо этого, в доме Вагнера располагались магазины белья, книг, писчебумажных товаров старинной фирмы «Г. Гезелле», техническая контора «Ауэр» (горелки для газово-калильного освещения), переплетная, портняжеская и токарная мастерские. Здесь можно было нанять гувернантку и экономку через посредническую контору Дзюбина, постричься у парикмахера Филиппа и заказать изящнейшей работы колье у известного ювелира Пахмана или у четырех его коллег. Словом, дом Вагнера был престижным торговым Центром в самом сердце Одессы. И, пожалуй, не только торговым… В глубине двора, подальше от треска экипажей и гомона фланирующей по Дерибасовской публики, еще в 60-х годах ХIХ века размещалась «пивная зала» Николаи. Позже она уступила место имевшему статус ресторана «пивному заведению» Брунса, которое было колоритной достопримечательностью этого старого дома. Волею случая ли, судьбы или того и другого, но пивная Брунса стала штаб-квартирой одесской творческой интеллигенции. Чуть ли не ежевечерне тут в голубом и ароматном сигарном дыму мелькали бархатные блузы художников, бритые лица актеров, студенческая тужурка А. Шполянского — будущего известного сатирического поэта Дона Аминадо, изящно повязанный под белоснежным воротничком галстук и ухоженная, волосок к волоску, бородка академика Бунина… И под звон пивных кружек все время кто-то уходил, а кто-то приходил, одних шумно приветствовали, других весело разыгрывали, дружно обсуждали новый спектакль, недавно выставленное на вернисаже полотно или только что напечатанный рассказ. В общем, все было в истинно парижском духе, как в каком-нибудь тамошнем кафе

Слоны нашего детства

В начале ХХ века, который мы еще не привыкли считать прошлым, на Ришельевской, 17, появился дом инженера-технолога С. Райха. В занимающем добрую половину квартала по Ришельевской и примерно столько же по Жуковского так называемом доходном доме квартировали коллеги хозяина, врачи, акушерки, массажистки, преподаватели, чиновники, приказчики, директор-учредитель музыкальных курсов и…член парижской академии профессор мнемоники Соломон Файнштейн — «Укрепление памяти лиц каждого возраста (начиная с 8 лет и до глубокой старости) лично и заочно за 10 легких уроков» А на четвертом этаже в квартире № 10 с балконом на Ришельевскую жил Эммануил Бабель, которого тогда еще, как говорят в Одессе, не держали за отца писателя, но знали как приличного человека и честного в делах предпринимателя, имевшего контору по продаже земледельческих машин на Полицейской улице. В самом же доме Райха веялки, жатки, культиваторы, молотилки, сеялки, плуги и прочие машины для обработки отзывчивой на заботу земли можно было приобрести в Торговом доме «Маклер и Пинтель». Но подобной специализации торговых заведений в Одессе насчитывалось более трех десятков и для снижения коммерческого риска в условиях бескомпромиссной конкуренции Маклер и Пинтель предусмотрительно расширяли номенклатуру предлагаемых товаров за счет пожарных насосов, медного купороса, чугуна в чушках, оборудования для производства черепицы и кастрюль «Варшавской фабрики штампованной посуды». Не ограничивались товарами какого-нибудь одного вида или группы и размещавшиеся по-соседству торгово-посреднические конторы Гессена, Кудермана, Ротштейна, где можно было заключить контракт на приобретение оптовых партий добротного английского сукна, тончайшего батиста берлинской фабрики «Тухлендер и Ко», сверкающих черным лаком и золотом фирменного знака пишущих машинок «Эрика», всевозможных сортов бумаги от акционерного общества «Кюмменс», прозаичной, но необходимой всем, всегда и везде муки и знаменитых апельсинов из Мессины. И только в Отделе технического применения спирта при «Российском обществе винокуренных заводчиков» глаза не разбегались от разнообразия реализуемого, но душа вполне могла возрадоваться, поелику не только на технические нужды годился реализуемый тут продукт…

Желающие же «запить» удачную сделку, выгодный контракт или деловую встречу чашечкой кофе с тающим во рту пирожным имели возможность незамедлительно проделать это в расположенном здесь уютном кафе Онипко с собственным кондитерским производством. А на тот случай, если для кого-то начинала вдруг меркнуть звезда коммерческой удачи, пребывало в доме Райха «Купеческое Общество взаимного кредита», которое зицпредседатель бендеровской конторы «Рога и копыта» Фунт искренне считал одним из символов старой Одессы: «Где первое общество взаимного кредита? Где, спрашиваю я вас, второе общество взаимного кредита?». Дальновидные же граждане, имевшие что терять, могли обрести тут, как говаривал великий комбинатор, полную гарантию в виде страхового полиса, для чего надобно было лишь заявиться в страховое общество «Волга» или «Помощь», но еще лучше в оба, поскольку первое страховало имущество от огня, а второе — от такой, в равной степени возможной напасти, как кража со взломом. Помимо страховых и кредитного обществ, представительств фирм и торгово-посреднических контор в «безразмерном», казалось, доме Райха помещались заведения розничной торговли, но самые респектабельные, поскольку при достаточно высокой тут арендной плате за помещения не имело никакого резону держать какую-нибудь мелочную или съестную лавку с копеечным оборотом. Потому и можно приобрести здесь нарядные обои у братьев Актаровых, последней модели велосипед у Берндта, кокетливую шляпку у Эйдельмана, роскошную багетную раму в магазине «Художник», брюки из новомодной ткани «Макс Линдер» у Полищука, престижное, с бронзовыми подсвечниками пианино фирмы «Блютнер» у Вицмана, золотые часы и ювелирные изделия у Биска, сын которого Александр был талантливым журналистом, критиком и переводчиком, а внук остался в истории французской поэзии под псевдонимом Аллен Боске… Только коммерция — дело живое и тонкое, чувствительное к колебаниям спроса, капризам моды, насыщенности рынка, прочая и прочая. И по мере течения времени одни торговые заведения в дома Райха закрывались, другие переселялись по новому адресу, третьи меняли владельцев как, например, старинный писчебумажный магазин Левинсона, который потом отошел к Христо, от него к Юделевичу. А в 1930-х годах здесь был магазин детских вещей, чей интерьер украшали два громадных, сработанных из папье-маше слона. После войны их «унаследовал» разместившийся там книжный магазин, который стар и млад называли не иначе, как «Два слона», и всем было понятно, о чем идет речь. Когда-то архитектор С. Гальперсон запроектировал дом Райха таким образом, что средняя часть его — трехэтажная, а крайние имеют на этаж больше. И, поскольку все они одной высоты да увенчаны общей мансардой, сия конструктивная особенность дома не сразу бросается в глаза, но, если присмотреться, различить ее можно

Санатория для головы

Одни смотрят, другие видят, и это, как говорят в Одессе, две большие разницы. Писатель Ю. Олеша видел, и если уж назвал Одессу городом балконов, то этому можно поверить, проверить и убедиться, что их у нас великое множество. Балконы есть прямоугольные, полукруглые или треугольные, с дощатым настилом или цементной плитой, на железных балках или кронштейнах, огражденные каменной балюстрадой или металлическими решетками, крошечные, куда едва втиснется дама классических одесских форм, или просторные, где умещаются столик и пара табуреток. Но балкон, о котором идет речь, — единственный в городе, потому что выходят на него ни больше ни меньше как сорок четыре окна и двери. И, не будь там воздвигнутых жильцами различных перегородок, по нему можно бы спокойно пройти изрядное расстояние над тротуарами Греческой и Екатерининской, на углу которых расположен опоясанный балконом дом под номером 25. История этой городской достопримечательности начиналась в 1905 году, когда богатый одесский грек Маврокордато купил под снос дом у богатого одесского еврея Менделевича и по проекту архитектора Ю. Дмитренко выстроил на его месте внушительное и по нынешним понятиям здание. На излете же ХIХ века в старом доме Менделевича был магазин и склад основанного еще в 1856 году свечного завода Санценбахера. Свеча много лет была самым совершенным "осветительным прибором", в ее колеблющемся свете сочинили видимо-невидимо лирических строк и исполнили уйму деловых бумаг посредством брызгавшего чернилами гусиного пера. Только время и люди иногда отбрасывают в прошлое самое, казалось, необходимое и единственно возможное. А посему в новом доме Маврокордато открылся магазин электрической арматуры Рихарда Гейма, где продавали "прочные и экономические танталовые лампы", электрические звонки, пронзительная трель которых пришла на смену малиновому звону дверных колокольчиков, провода в хлопчатобумажной "рубашке" поверх резиновой изоляции и фарфоровые "ролики" для их крепления к стенам, выключатели в изящном латунном корпусе с рукояткой из черного эбонита. Для включения и выключения ее поворачивали, почему оба этих противоположных по назначению действия именовали одинаково: "выкрутить свет". Подобно тому, как свеча осталась лишь в одним из символов давних времен, стальные перья для письма вытеснили гусиные, которые наравне с другими теперь использовали только по давнишнему прозаичному назначению. Для того и продавали "паром очищенные и дезинфицированные пух и перо" в расположенном по-соседству с "электрическим" магазином Торговом доме "Штраус и Ко". Там же можно было приобрести сработанное из этих, как теперь говорят, экологически чистых материалов пуховое одеяло, перину, подушку, которая, по словам приказчиков, была "не подушка, а санатория для головы". Конечно, даже такая подушка без кровати — все равно, что… кровать без подушки, но это было вполне поправимым, так как в этом же доме помещалось представительство рижской мебельной фирмы "Лютер"… На Греческой издавна торговали деликатесами: итальянскими апельсинами, немецкими колбасами, португальскими сардинами, французскими винами… Сообразно такой специфике улицы под сенью самого длинного балкона гурманы могли попробовать, выбрать и купить божественного вкуса "закавказский сыр" в магазине Шадинова. Рядом находилось представительство всероссийской известности кондитерской фирмы "Жорж Борман" и отделение Товарищества чайной торговли "Бр. К. и С.Поповы", однофамильцев братьев-"табачных королей" Одессы. А в магазине Хасудовского и Рицкера прилавки были уставлены легкими, как скрипка, деревянными ящичками с сигарами. Только курили их тогда разве что англичане из конторы проведенного через Одессу Индо-Европейского телеграфа, директора банков, управляющие пароходными конторами, фрайера-бильярдисты и продажей этого заморского товара магазин вряд ли сумел бы сводить концы с концами. Но там же можно было заключить контракт на приобретение партий горло дерущей махорки фабрики "Наследники И. Дунаева" и табака знаменитого Товарищества "Асмолов и Ко", золотые кудри которого источали при курении восхитительное благоухание. Было в доме Маврокордато и Общество взаимного страхования жизни "Нью-Йорк"… Но не застраховаться от неумолимого течения времени, и молодость дома Маврокордато прошла, "как с белых яблонь дым" или как дым асмоловского табака.

ПАССАЖ. Огромное пирожное с кремом

В последние годы Одесса стремительно обретает давно и насильственно утраченные черты большого европейского города. И, наверное, самое время вспомнить, что еще «каких-нибудь девяносто лет назад» земляки наши называли ее маленьким Парижем, без труда отыскивая приметы этого лестного сходства: очаровательные дамы, живописный Пале-Рояль, банк «Лионский кредит» на Ришельевской, жареные каштаны, блистательная Опера, открытые веранды кафе Робина и Фанкони, кино «Мулен Руж» на Тираспольской, многоголо-сый нарядный Пассаж, который, по словам имевшего возможность сравнивать В. Катаева, «нисколько не уступает парижским пассажам на Больших бульварах». До Пассажа на углу Дерибасовской и Преображенской многие десятилетия стоял внушительных размеров дом купца Михаила Крамарева, являвший собою такую достопримечательность, что отцы города посчитали необходимым показать его изволившему посетить Одессу императору Николаю I. У Крамарева квартировал, в частности, родной брат поэта, освятившего своим пребыванием молодые годы Одессы, чиновник портовой таможни Лев Пушкин, в разные годы помещались цензурный комитет, Земская управа, другие казенные учреждения. Располагалось тут и ателье художника-мастера портретной миниатюры, которая заменяла тогда еще неизвестную фотографию, продавали книги в магазине Григорьева, лекарства у Кестнера, косметику у Кохлера, сюртуки, панталоны, шейные платки, французские вина… поскольку бойким оказалось сие место для удачливой торговли. Этот дом «пережил» несколько поколений одесситов, но век его тоже оказался измерен. И в 1899 году по проекту архитектора Л. Л. Влодека с участием скульпторов С. Мильмана и Т. Фишера на месте крамаревского дома выстроили пассаж, точнее, Пассаж, потому что по единственности его и значимости возвели это слово в Одессе в ранг названия и писали исключительно с большой буквы. Многочисленные горельефы, скульптуры, лепнина фасадов здания и стен собственно пассажа, сиречь, крытой стеклом галереи, колонны, арочные окна, художественно исполненные ограждения балконов и наличники сливаются тут в мощную симфонию барокко, напоминая слова Гете о том, «архитектура – застывшая музыка». Впрочем, ожившая да и по-настоящему живая музыка тоже звучала в Пассаже. В торгово-посреднической конторе Л. Иозефера можно было оптом и в розницу приобрести граммофоны рижского «Акционерного общества граммофонов» и итальянской фирмы «Фонотипия», швейцарские мембраны «Mont-Blane», граммофонные иголки «Салон» и французские пластинки от «Патэ», которые тогда еще не называли дисками. И все это приказчики добросовестно проверяли на глазах, вернее, на ушах каждого покупателя, почему в магазине с утра до вечера сводил с ума меломанов баритон Маттиа Баттистини, звучали сопрано тогдашней поп-звезды Анастасии Вяльцевой, чарующий тенор Энрико Карузо, озорные куплеты Юрия Убейко, могучий бас Федора Шаляпина… А в соседнем же музыкальном магазине Торгового дома «Полякин и сыновья» покупатели наигрывали на пианино всяческие мелодии, пытаясь, наконец, отдать предпочтение инструменту одной из знаменитых немецких фирм «Блютнер», «Лапп Рих и сын» или «Юлиан Фейлих». И подо всю эту музыку в продолжение многолетней традиции дома Крамарева в Пассаже продавали еще одну разновидность «духовной пищи» — книги у Е. П. Распопова, а потом в сменившем его Одесском отделении респектабельного книжного магазина «Товарищества А. С. Суворина «Новое время». А по части съестного здесь были магазины Южного Товарищества чайной торговли в Кяхте да московского Товарищества «Перлов и сыновья», где, помимо чая, продавали еще кофе, и знаменитый магазин «Bonbons de Varsevie» мадам Кельбасинской, чьи варшавские конфеты при всей насыщенности тогдашнего рынка кондитерских товаров не имели себе равных в Одессе по божественности вкуса да изяществу упаковки. И, как говорят в Одессе, кудою бы в Пассаж ни войти, с Дерибасовской ли, с Преображенской, можно было заказать или выбрать и тут же купить золотые и серебряные ювелирные изделия в магазинах Полищука, Векслера или Якова Кохрихта, у которого с началом войны 1914 года появились даже «совершенно не теряющие хода от влаги специальные часы для господ офицеров». Вообще же, практически каждый что-нибудь да находил в Пассаже сообразно своему вкусу и потребности. У ослабевших глазами — они, можно сказать, разбегались от разнообразия очков, которые предлагали оптики Корсунский и Никитен, а врачу уже никуда больше не нужно было ходить после посещения магазина сверкающих полированной сталью хирургических инструментов Торгового дома «В. Нурик». Дети, как завороженные, застывали перед витриной магазина игрушек мадам Шиловой, местные франты, казалось, часами могли перебирать галстуки у Гальперина, и заезжие провинциалы дивились настоящим губкам и нестерпимого блеска штиблетам со щегольским скрипом в обувном магазине Георги. Что же касается представительниц прекрасного пола, то они просто не могли пройти мимо благоухающего волнующими ароматами косметического и парфюмерного магазина Р. Аудерского (сына), папаша которого держал на Дерибасовской магазин такой же специализации — это была, видать, их семейная профессия. Аудерский-младший состоял одесским представителем известных промышленных фирм и торговал произведенными ими высококачественными кремами, духами, помадой, пудрой, румянами и краской для волос, которая ни в коем разе не окрасила бы кудри бендеровского компаньона Воробьянинова во все цвета спектра… Обустраивающиеся молодожены могли приобрести тут полный набор посуды, состоятельный любитель живописи — роскошную раму золоченого багета, собирающиеся провести лето в каком-нибудь живописном уголке Малого Фонтана — бамбуковую дачную мебель, легкую и удобную… Да мало ли что еще там продавалось когда-то, только этим уже никого не удивить, не вспыхнет огонек зависти в глазах нынешнего покупателя, потому что и сегодня Пассаж остается Пассажем, похожим, как когда-то заметил Лев Славин, «на огромное пирожное с кремом».

И привели сие в исполнение...

Он открыл у нас Ришельевский лицей, способствовал дарованию Одессе вожделенного порто-франко, приглашал в Городской театр итальянских артистов, сочинял комедии, вел доверительную дружбу с молодым Пушкиным…

И время благосклонно пощадило, а архивы бережно сохранили немало старинных бумаг, пространно подписанных им сообразно церемонному протоколу начала ХIХ века: «ЕГО ИМПЕРАТОРСКОГО ВЕЛИЧЕСТВА ВСЕМИЛОСТИВЕЙШЕГО ГОСУДАРЯ моего Генерал от Инфантерии в свите ЕГО ВЕЛИЧЕСТВА, Херсонский Военный Губернатор, управляющий по Гражданской части в Губерниях: Херсонской, Екатеринославской и Таврической, главный Начальник города Одессы и пограничной стражи; Орденов: Св. Андрея Первозванного, Александра Невского, украшенного бриллиантами, Св. победоносца Георгия большого Креста 2-й степени, Равноапостольного Князя Владимира 1-й степени, Св. Анны 1-й степени, Австрийского ордена Марии Терезии 3-го класса; Королевства Французского Св. Людовика; Прусских Черного и Красного Орла большого Креста; Королевства Шведского Меча 1-й степени; Иоанна Иерусалимского и Американского Синсинатуса Кавалер; имеющий золотую шпагу с надписью за храбрость, Медали: за штурм Измаильский и за 1912 год граф Ланжерон». Только все эти должности, звания, чины да регалии суть вещи, конечно, заслуженные, почетные и приятные, но от забвения, увы, не спасающие. По этой части куда более ценным оказался презент, который поднесли Ланжерону относившиеся к нему с неизменным пиететом одесситы. В феврале 1817 года Одесский строительный комитет «определил изъявление признательности Его Сиятельству генералу от инфантерии Херсонскому военному губернатору Александру Федоровичу Ланжерону и постановил улицу от городового (Городского. — Р.А.) сада мимо театра до таможни назвать именем Его Сиятельства и привести сие в исполнение». В исполнение сие привели, а восемь лет спустя, состоя уже в отставке, граф приобрел у коллежского советника Дембровского недавно выстроенный дом, повелел установить по обе стороны его ворот две трофейные французские пушки, пожалованные ему императором Александром I, и обосновался на… Ланжероновской улице. То была редкостная, судьбой дарованная удача, поелику мало кому из смертных случается жить на улице, названной в его честь, или, как сказал бы легендарный П. С. Столярский, на «улице имени мене».
Двухэтажный, незатейливой, но изящной старинной архитектуры, дом Ланжерона, доныне сохранившийся на углу Ланжероновской и Гаванной под номерами, соответственно, 21 и 9, официально числился за его супругой Елизаветой Адольфовной, урожденной Бриммер, так как в ту пору мужья в справедливом разумении того, что представительницы слабого пола дольше пребывают на этом свете, записывали недвижимость на них. Еще во времена Ланжерона отдельные помещения его дома арендовали для своих коммерческих нужд различные торговые фирмы, одна из которых, «Натанзон и Ко», открыла там «магазин разных товаров в новейшем вкусе». После графини ее дом пребывал, в частности, во владении Аркудинского, братьев Склаво, Болгарова и, уже в 1910-х годах, Марии Александровны Левинской. А супруг домовладелицы Леон Маврикиевич держал там мастерскую, громко именовавшуюся фабрикой «Эмалиограф», изготовлявшую эмалированные на металлической основе вывески, таблички типа «Звонокъ к дворнику» и откидывающиеся на проволочном затворе фарфоровые пробочки, которыми укупоривали, к примеру, бутылки с пивом Санценбахера. И побаловать себя этой янтарной пенистой влагой «в сопровождении» подобающей сему действу закуски можно было в расположенной в том же доме пивной лавке Морозова, а не имеющие интерес к такому удовольствию удовлетворялись кофе с пирожными в кофейне мадам Модзилевской. Заведения эти соседствовали тут с магазином аптекарских товаров Линецкого, мастерской модной дамской одежды Ланда, табачной торговлей Гершмана, парикмахерской Тиньоля — одной из шести на тогдашней Гаванной улице, новоявленной кинопрокатной конторой Эбина и всем известной своей добросовестной работой и многолетним пребыванием на одном месте фотографией Готлиба. Типичным для Одессы начала ХХ столетия предприятием крупного бизнеса был Торговый дом с символичным названием «Золотой двигатель», представлявший английские и немецкие фирмы-производители различных двигателей, машин, механизмов, мельничного оборудования и электрической арматуры. Символичным было и название помещавшейся в этом доме гостиницы 2-го класса «Ланжерон». Только вряд ли кто из нашедших здесь временный приют связывал его с именитым хозяином дома, потому что, как говорится, все проходит. Сегодня уже старинных пушек след простыл, лоскутка не осталось от роскошных туалетов, некогда сработанных в мастерской Ланды, за наступившей ненадобностью давным-давно утрачены или погребены под слоем штукатурки таблички «Эмалиографа», днем с огнем не сыскать хотя бы одного кадрика какой-нибудь, как их называли, фильмы из прокатной конторы Эбина… И только прекрасно исполненные когда-то Готлибом фотографические карточки еще хранятся в семьях одесских старожилов, не давая угаснуть памяти о предках. Право на нее имеет каждый, кто жил на земле, только одних вспоминают родные и близкие, других — друзья, третьих — коллеги, четвертых — собутыльники… Графа Александра Федоровича Ланжерона должна помнить Одесса. 

"Пушкинская" на Пушкинской

Один из своих рассказов на любезную его сердцу одесскую тему Исаак Бабель закончил на неожиданно-ностальгической ноте: «Из окна летели прямые улицы, исхоженные детством моим и юностью, — Пушкинская тянулась к вокзалу, Мало-Арнаутская вдавалась в парк у моря».

Аккурат на углу этих улиц, каждая из которых в Одессе по-своему знаменита, испокон веку стоит крытый железом двухэтажный, с подвальными помещениями дом без особых архитектурных изысков, числящийся по Пушкинской под №73. А со стороны Малой Арнаутской к нему примыкает давно «разменявшее» второе столетие длинное одноэтажное строение, прорезанное воротами, за которыми небольшой двор с высоченной старой вишней и двухэтажным флигелем. Через него прямым ходом можно было выйти на Пушкинскую, потому что это сквозной двор или, как называли когда-то, сквозник. Бытовало даже выражение «сделать сквозник». Если, к примеру, барышня, имея интерес отшить навязчивого ухажера, со словами «вы меня туточки абождите, а я только забежу до подруги и через минуточку сделаюсь взад» заходила во двор и эта минуточка никогда не кончалась, то говорили, что она ему «сделала сквозник»… В старое время Пушкинская по мере ее приближения к вокзалу, Привозу и Куликовому полю, сохраняя величественные платаны и отменную брусчатку мостовой, постепенно теряла шарм центральной улицы. Потому и не обосновалась в этом доме какая-нибудь солидная банкирская контора, респектабельное представительство иностранной пароходной компании или фешенебельный магазин. Зато располагалась тут бакалейная лавка Фриделя, в которой можно было купить крупу, постное масло, семечковую халву, селедку, уксус, бутылку воды «Фиалка», названной так не в честь нежнейшего цветка, но по фамилии владельца завода искусственных минеральных вод И. Фиалки на Колонтаевской улице, непременные для таких заведений свечи, а также табак, махорку и «папиросы Сальве с антиникотиновым мундштуком фабрики братьев Поповых» на месте нынешнего Центрального универмага буквально в двух шагах от дома №73. А со стороны Малой Арнаутской улицы была, как тогда говорили, «керосиновая» лавка Кодымера и «Молочная торговля» Гершковича, не похожая, правда, на отделанные фирменным зеленым кафелем магазины всероссийской фирмы Чичкина, но и тут всегда наличествовали свежие молоко, сливки, сметана, исправно поставляемые немцем-колонистом из Люстдорфа или Малой Аккаржи. Но «старожилом» дома на Пушкинской, 73, по праву считалась открытая еще в 80-х годах ХIХ века второразрядная гостиница «Пушкин», потом переименованная в «Пушкинскую», безо всяких, понятное дело, звезд, окромя как от раздавленных измученными постояльцами клопов на засаленных обоях. В ее непрезентабельных номерах находили приют приехавшие «показаться» одесским докторам провинциальные дамочки, мелкие коммивояжеры, недорогие «жрицы любви» с только что случившимися клиентами. Помимо «Пушкинской», в дополнение или в конкуренцию с ней, в этом же доме помещались так называемые «Меблированные комнаты», в просторечии именовавшиеся «меблирашками», которые отличались от гостиницы разве что намеком на домашний уют. А о каких-либо особых удобствах, вроде душевых или ванных комнат в гостинице или «меблирашках», и говорить не приходилось, но в соседнем доме были «Харьковские бани» Уманского, неизвестно чем отличавшиеся от бань одесских или, скажем, мариупольских, и парикмахерская Чобана, в которой приезжий человек мог обрести вид, достойный пребывания в самой Одессе. Что же касается возможности поесть или, как у нас говорят, покушать, то за провизией можно было отрядить коридорного в лавку Фриделя или какую другую и заказать самовар в номер, поскольку ни в гостинице, ни, тем более, в «Меблированных комнатах» ресторана не имелось. Не желавшие же питаться всухомятку приезжие и холостого образа жизни одесситы могли воспользоваться кулинарными способностями мадам Гольденшлугер, которая держала здесь «Домашние обеды», — одно из распространенных в то время заведений малого, зачастую, семейного бизнеса, продержавшихся аж до конца 1920-х годов. Кстати, именно за счет таких «домашних обедов» кое-как сводили концы с концами старый ребусник Синицкий и его внучка Зося, решительно отвергнувшая амурные притязания столовавшегося у нее подпольного миллионера Корейко и коварно покинутая потом его «контрагентом» Остапом Бендером. В меню «Домашних обедов» не входили деликатесы из известного на всю Одессу магазина Дубинина на Дерибасовской и разносолы, как в ресторане «Лондонской» гостиницы. Но здесь готовили великолепные блюда одесской кухни: наваристый украинский борщ, перец по-болгарски, еврейскую фаршированную щуку, баклажаны под греческим соусом, икру из «синеньких», которых для сохранения естественного цвета принято было рубить исключительно деревянным секачом, вареники с вишнями, форшмак из селедки, соленую скумбрию, божественный вкус которой нельзя забыть даже за десятилетия ее непонятного отсутствия, и настоящую молдавскую брынзу, такую сухую да соленую, что ее требовалось незамедлительно запить красным бессарабским вином. Для своевременного же и полного удовлетворения этой надобности к услугам приезжих и местных граждан в доме были два винных погреба — Гассака и Брейера. И они вряд ли особо конкурировали друг с другом, поскольку первый располагался со стороны Пушкинской, а второй — по Малой Арнаутской, к тому же, каждое такое заведение, кроме случайно забредших посетителей, имело свою постоянную клиентуру, почитателей и ценителей, что, впрочем, сохранилось и поныне, но уже по другим адресам. О прошлом этого старого дома напоминает лишь длиннющий коридор, куда обращены двери квартир, под которые давным-давно были приспособлены гостиничные номера. Но в подвалах и на первом его этаже, что по Пушкинской, что по Малой Арнаутской, и сегодня не пустует ни одно торговое помещение — и это, как говорят в Одессе, «уже хорошо»

Тихая прелесть одесских домов

Городской фольклор, если его не записывают энтузиасты, постепенно угасает в памяти поколений. И кто уже сегодня напоет озорную песенку: «Ты говоришь, что рубль тебе мало, а два рубля тебе никто не даст», скажет о небрежно одетом гражданине, что у него «вид на море и обратно», или вспомнит, как в 1960-х годах винный погреб на Большой Арнаутской фрондерски именовали «Дружба народов». И в разные годы ХIХ века в доме Прокопеуса обильно потчевали посетителей в ресторации «Америка», торговал мужской одеждой Фрейман, из сукна, полотна, парусины «строили» головные уборы шапочники Гроссман, Вейнгардт, Кобелянский, Щербанский, вытачивал всякие поделки токарь по дереву Ганм, гремел молотками жестянщик Русович, приготовлял незаменимый по одесский жаре лимонад Боско, исправно выполняла заказы на пошив постельного белья белошвейка мадам Саламье… Но еще не забыта подвальная «винарка» на углу тогдашних улиц Карла Либкнехта и Карла Маркса, которые теперь, как говорят в Одессе, обратно называются Греческой и Екатерининской. А удержалась-то она на поверхности памяти исключительно потому, что некий, просветленный «Белым крепким» или, на худой конец, «Красным столовым», остроумец когда-то гениально обозвал ее «Два Карла». Сие достопамятное заведение помещалось в доме, который выстроил поручик И. И. Прокопеус еще в 1796-м, всего через два года после того, как адмирал де Рибас основал этот благословенный город. Пролетели века, но осталась там тихая прелесть стародавних одесских домов: дворовые галереи под широкими деревянными козырьками, каменные тумбы по обе стороны подворотни, дабы экипажи своими ступицами не наносили ущерба стенам, карниз под крышей с выступающими кирпичиками-«сухариками» и изящной работы металлическая решетка углового балкона. А под балконом — крутая лестничка в подвал, в котором и зарождалась традиция виноторговли в доме Прокопеуса. Еще в конце 1830-х годов здесь был один из лучших в городе винный погреб Кулена, где в духовитом прохладном полумраке можно было, как говорили на изысканном одесском языке, «отведать в натуральности шабских, бессарабских и крымских вин». Опосля Кулена грек Левиди и итальянец Россолимо держали здесь уже сразу два таких заведения, всего же их было где-то под двести, но Одесса не слыла «пьяным городом», поелику на благородном и легком вине подобной репутации не заработать. Да и, вообще, уж если не хлебом, то, тем более, не вином единым жил человек в Одессе. Но, кроме заурядных винных погребов, магазинов и ремесленных мастерских, здесь располагались несколько заведений, которые непременно должны остаться в истории Одессы. В 1828 году в доме Прокопеуса Григорий Цайковский открыл «Библиотеку французских, немецких и итальянских книг», и сие вовсе не было удивительным, поскольку еще за пять лет до этого А.С. Пушкин в письме князю Вяземскому сетовал на то, что «Одесса город европейский — вот почему русских книг здесь и не водится». Впрочем, образовалось потом и с русскими книгами, которые выходили, в частности, в типографском заведении прибывшего из Санкт-Петербурга искусного мастера этого дела Францева. Помимо книг, брошюр, афиш и «Листка РОПиТ», то есть Российского Общества Пароходства и Торговли, там печатались литографии с видами Одессы. И, если сегодня мы имеем счастливую возможность представить себе, какие корабли бросали когда-то якорь в здешней гавани, как выглядели одесские улицы во второй половине позапрошлого века, в каких туалетах фланировали по ним дамы и какой вид имели тогда экипажи, то, наравне с художниками, превеликая в этом заслуга Петра Федоровича Францева, типография которого без малого десять лет помещалась в доме Прокопеуса.
Кстати, эффективней самой изощренной рекламы срабатывало постоянство местонахождения какого-нибудь торгового или иного заведения, когда, к примеру, достаточно лишь было сказать, что не знающий износа жилет куплен «у Альшванга» или изумительного вкуса и аромата колбаса — «от Дубинина», и не имелось никакой надобности называть адрес, который не менялся, что называется, испокон веку. Подобное отчетливо прослеживается и в истории дома Прокопеуса, где в 1853 году открылся «Аптечный магазин М. Волохова», и потом уже под фирмой «Депо аптечных, химических и фотографических материалов» Корнштейна и Лемме «задержался» там на целых пятнадцать лет. Но совершенно исключительной в этом смысле была аптека Дураццо, располагавшая, в числе прочего, единственным в Новороссийском крае ассортиментом гомеопатических снадобий. Обосновавшись в доме Прокопеуса в 1835 году, она переходила потом к Цорну, Покорному, Коплановскому, Маю, Очаковскому и пребывала там ни больше ни меньше как шестьдесят пять лет, аж до начала ХХ века. К тому времени в центре города появилось множество новых зданий, и в глазах предпринимателей изрядно потеряли былую привлекательность торговые помещения старенького дома Прокопеуса, который уже и не принадлежал потомкам одесского первопоселенца, но просто числился по Греческой под номером 32, а по Екатерининской, как говорится, совсем наоборот — 23. Тем не менее, в продолжение давней питейной традиции там еще была виноторговля «Первушин и сыновья» и не нуждавшиеся в каких-либо особенных апартаментах красильная мастерская Барановского, керосинная лавка Гихмана да магазин железо-скобяных изделий Постовского. В этом же доме в 1910-х годах помещались контора и склад одесского отделения солидного, с миллионным капиталом, Российского Общества колониальной торговли, которое не только имело два телефона с отдельными номерами, но и свой телеграфный адрес «Колониаль-Одесса», что было равноценно сегодняшнему электронному адресу. И стараниями Общества даже зимой «в окнах фруктовых лавок сквозь подтаявший лед виднелись большие пирамиды овальных коробочек с алжирскими финиками, волосатые кокосовые орехи, ананасы, висели пудовые ветви бананов», — как на зависть уже не заставшим всего этого писал когда-то В. Катаев. Теперь у нас опять появилось такое тропическое изобилие, и это радует, как всегда радует возвращение чего-то хорошего.

ОДЕССА — ПАРИЖ, далее везде...

Годы неутомимо «отбрасывают» в прошлое отдельных людей и целые поколения с их обычаями, навыками и привычками. Сегодня, узрев, к примеру, как в разгар знойного дня истекающий потом полуголый человек мечется по комнате, истово размахивая зажатым в руке полотенцем, впору подумать о диагнозе. Подобное действо «каких-нибудь» лет сорок назад было в порядке вещей — в предвкушении сладостного послеобеденного сна гражданин выгоняет из комнаты мух. Сие занятие, самое интеллектуальное после перетягивания каната, требовало, однако, времени, сноровки и охотничьего азарта. Но, как подметили еще И. Ильф и Е. Петров, «параллельно большому миру, в котором живут большие люди и большие вещи, существует маленький с маленькими людьми и маленькими вещами. В большом мире изобретен дизель-мотор, написаны «Мертвые души»… В маленьком мире изобретен кричащий пузырь «уйди-уйди»… и построены брюки фасона «полпред». И в этом же, кстати, не лишнем мире придумали бумагу с таким коварно-сладким липким покрытием, что прельстившиеся им мухи с жужжанием погибали мученической смертью. В наш аэрозольно-химический век, когда даже мороз уже не рисует на стеклах свои волшебные узоры, мух, вроде бы, стало поменьше, да и появились новые способы борьбы с этими назойливыми насекомыми. А когда-то полоски и листы липкой бумаги были деталью летнего интерьера одесских квартир, а в хоре бродивших по дворам мастеровых и торговцев наряду с классическим «пайять, починять…» непременно звучало: «Липкая бумага! Купите и можете спать спокойно!». Ее выпускали самые разные фирмы, в том числе английская «Tange Foot the O. W. Thum Co», единственным представителем которой в России и Румынии был одесский 2-й гильдии купец Герман Гозиасон. И на этом грошовом, но прибыльном своим большим оборотом товаре, приторговывая еще смазочными маслами да мануфактурой, он сколотил капитал, который в начале 1910-х годов позволил ему перевести с Успенской улицы свою агентурно-посредническую контору и поселиться с семьей в приобретенном им доме на Ланжероновской, 9. С младых акаций дух вольной торговли витал над этим местом, где в доме коммерции советника Рено была когда-то канцелярия генерал-губернатора графа Ланжерона, куда в апреле 1817 года фельдъегерь доставил императорский указ о даровании Одессе порто-франко, сиречь свободной экономической зоны, в решительной степени способствовавшей процветанию города. Расположенный на месте канцелярии генерал-губернатора дом с двумя дворовыми флигелями приносил купцу Гозиасону изрядный, дополнительный к его основным занятиям, доход за счет сдачи в наем жилья и помещений, которые арендовали несколько коммерческих предприятий. Здесь представлял известную гамбургскую парфюмерную фирму «Г. Дралле» С. Ярославский, а в торгово-посреднической конторе С. Баумштейна всегда готовы были подписать с покупателем контракты на поставку оптовых партий натуральных минеральных вод известной компании «Гунияди Янос», изоляционной массы для электротехнических работ фирмы «Ньювелль», мыла завода «Свеча», красок и клея от «Виель-Монтань», химикатов для садоводства и огородничества товарищества «Корабль». А к настоящим кораблям можно было поиметь касательство в Торговом доме купцов 2-й гильдии Гергарда и Гея, который не только предоставлял экспедиционные услуги и проводил операции от имени лондонского банка «А. Риффель», но и исполнял функции одесского агентства Бременского пароходного Общества. Рангом пониже, прибылью поскромней, но вполне кормившей своего владельца, были располагавшиеся тут же контора по приему коммерческих и всяких других объявлений Г. Закса и фирменная лавка популярного своей продукцией «Товарищества одесского пивоваренного завода бывш. Санцебахера». Одесса никогда не слыла «пивной столицей», но в местном Обществе фабрикантов и заводчиков была отдельная «Пивоваренная секция», имелось несколько своих пивзаводов, представительства иногородних и около двухсот пивных лавок в разных районах города. Две из них находились на Гаванной улице и в Театральном переулке, совсем недалеко от дома Гозиасона, но не заставлять же было человека, вознамерившегося за собственные деньги испить пива, вышагивать по жаре кварталы в поисках вожделенного напитка. А поблизости от Ланжероновской, 9, рядом с Городским театром, помещалась редакция солидной своей репутацией, авторами, тиражом и форматом газеты «Одесский листок». В доме же Гозиасона, будто в подтверждение сентенции Ильфа и Петрова о «большом и малом мире», обосновался редактируемый Р. Г. Ратур-Рутером «Голос Одессы» — самая, как она себя рекламировала, «дешевая газета юга России», которая и впрямь была таковой не только четырехрублевой ценой годовой подписки. И дело даже не в том, что там печатали бесконечные низкопробные романы, расхваливали не самого высокого пошиба журнал с прозрачным названием «Декольте» и преподносили читателям «перлы» типа «пострадавший получил ушибы на тело» или «гимназисты плохо знают в науках». Это было бы еще, как говорится, полбеды. Но «Голос Одессы» постоянно муссировал самые несусветные городские сплетни и позволял себе бестактность в адрес отдельных лиц, наподобие того, что владелец крупной фирмы по продаже земледельческих машин А. Бирнбаум «прет в аристократы». Правда, почтенный коммерсант даже не снизошел до судебного иска, а попросту огрел тростью повстречавшегося на улице Ратур-Рутера, в объяснение и оправдание чего известный присяжный поверенный А. А. Богомолец заявил, что бывают редакторы для «отсидки» или для «отбивки», и эту остроту потом долго смаковали среди газетной да адвокатской публики. Помимо прочего, господин Ратур-Рутер грешил стишками вроде: «Не будет сохнуть грудь, — Не будут литься слезы…» и не стеснялся печатать их в еженедельном иллюстрированном приложении к своей газете рядом с такового же уровня рисуночками.
Но и настоящее искусство не обошло стороной дом Гозиасона, чья жена Августа Леонтьевна принадлежала к старинной, обосновавшейся в Одессе чуть ли ни при Ришелье, семье, которая дала миру художника Леонида Пастернака и его сына — поэта Бориса Пастернака. Фамильные гены определили и судьбу сына Гозиасонов — Филиппа, который одно время состоял в одесском художественном училище. Потом, подобно многим, он эмигрировал во Францию, где стал известным художником левого толка, и где его работы теперь хранятся, а выставки проходили в Париже, Варшаве, Нью-Йорке, Риме, Стокгольме, Токио, Флоренции… А начиналось-то все на Ланжероновской улице в Одессе

Потаенный Бернардаций, или Лист платана в почтовом конверте

Еще на заре ХIХ века поэт Константин Батюшков отметил, что «Одесса — чудесный город, составленный из всех наций». И возводили ее в разные годы австриец Круг, англичанин Валькот, армянин Мазиров, голландец Ванрезант, еврей Минкус, испанец Даллаква, караим Пампулов, молдаванин Портарий, немец Кундерт, поляк Гонсиоровский, русский Мельников, серб Колович, украинец Нестурх, француз Оттон, чех Прохаска и итальянец Бернардацци. По его проектам построили биржу, в здании которой теперь Филармония, а напротив — гостиницу «Бристоль», впоследствии поименованную по кровавому цвету эпохи. Но, кроме биржи и гостиницы, давно и справедливо возведенных в ранг архитектурных достопримечательностей, Одесса обязана Александру Бернардацци десятками других, украсивших ее улицы зданий, одно из которых находится на Пушкинской, 34. В былые времена тут стоял дом потомка старинных одесских коммерсантов, купца 1-й гильдии Карла де Азарта, где жили чиновники, акушерки, исполнявший необходимую в портовом городе должность переводчика при канцелярии градоначальника Павел Новотный и ветеринарный врач Генрих Ярон — представитель Российского Общества взаимного страхования от падежа животных. Здесь же располагалась контора «паровой фабрики халвы», производство которой с легкой и искусной руки одесских греков достигло неповторимого потом совершенства и разнообразия: сахарная, медовая, ореховая, фисташковая, миндальная, шоколадная в ярких жестянках-банках, круглых лубяных коробках… Все это было мило, колоритно и отдавало уходящей в прошлое старой Одессой.
А на рубеже ХIХ–ХХ столетий дом де Азарта приобрел инженер А. О. Шполянский и возвел на его месте величественное трехэтажное здание, каждая деталь фасада которого, от изящного эркера и лепных раковин над окнами до кружевных балконных решеток и изысканного рисунка входных дверей, была подчинена творческому замыслу архитектора. Заказать проект своего дома «самому Бернардацци» было сколь престижно, столь недешево, но Шполянский мог себе это позволить, поелику владел и толково руководил заводом по выпуску ходовой в те годы промышленного расцвета продукции: металлических балок, болтов, гвоздей, заклепок, проволоки. Завод располагался на Пересыпи, а его контора — в новом доме хозяина на Пушкинской, по соседству с магазином колониальных товаров, молочной торговлей, столярной мастерской, прачечной и типографией П. Копельмана, отец и брат которого тоже занимались в Одессе этим фамильным делом. Помимо этих небольших заведений, известных не далее соседних кварталов, в доме Шполянского размещались шесть крупных, с серьезным годовым оборотом, агентурно-комиссионных контор: Боюканского, Валика, Гантовера и других. Человеку изначально свойственно стремление к достатку, благополучию, обеспеченности и, может быть, поэтому, как подметил Юрий Олеша, «всегда бывает как-то особенно интересно читать список еды, которую покупают персонажи в романах. Такое же чувство вызывает перечисление блюд в обеде, который собирается съесть герой… В «Робинзоне» увлекательнейшими страницами мне кажутся те, где описывается, как Робинзон перевозил с погибшего корабля на остров провиант, вещи, всяческие запасы». Как изъяснялись в старину, ласкаю себя надеждой, что сегодня небезынтересным может быть и перечень того, что рекламировали и поставляли когда-то агентурно-комиссионные конторы в доме Шполянского: новоявленные пылесосы «Идеал», еще именовавшиеся пылевсасывателями, бронзовые канделябры, настольные колокольчики и статуэтки литейного завода А. Сорокина, незаменимое при изготовлении высококачественных рыбных консервов прованское масло марсельской компании «Генри Роубанд», водочные, винные, пивные и аптечные бутылки стекольной фирмы «Торгувек» в Варшаве, отменной стали итальянские бритвы «Komilleti», тетради и разных сортов бумага Окуловской писчебумажной фабрики, давно и отменно зарекомендовавшее себя мельничное оборудование из Швейцарии, мануфактура рижской фабрики «Ф. Мюльгенс», металлы и металлические же изделия, химические реактивы акционерного общества «Фр. Карпинский», легкая, гнутая из дерева мебель акционерного общества «Войцехов», новомодные, с расписными спинками, железные кровати товарищества «У. Нейфельд», керосин, нефть и смазочные масла нефтепромышленного Общества «Мазут», поблескивающая латунью да фарфором электрическая арматура фирмы «Б. Рейхман», масляные и эмалевые краски от «Карпинского и Лепперта», нумераторы немецкой работы, коими в обязательном порядке нумеровали билеты для проезда в трамваях Бельгийского Общества, посещения знаменитой бани Исаковича или иллюзиона «ХХ век» на Ришельевской улице, пользовавшийся повсеместным спросом плюш известной фабрики «М. Серейский», из которого десятилетиями шили жакеты с высокими буфами, оставшиеся теперь лишь на старинных фотографиях и в кинофильмах «за прошлую жизнь»… И все это можно приобрести совершенно свободно, безо всяких лимитов, планов, разнарядок, фондов, резолюций, виз, согласований, протекций, блата и взяток. Ничего такого не требовалось и для того, чтобы… вступить в открытое молодыми энтузиастами местное отделение всероссийского Союза поэтов. Каждому, причислявшему себя к сему вдохновенному сословию, достаточно было лишь появиться в квартире № 3 дома Шполянского, ознакомиться, если на то было желание, с уставом и записаться у секретаря новорожденной организации, начинающей поэтессы Ады Владимировой. Правда, это происходило летом 1919 года, когда новая власть окончательно еще не узурпировала гражданские свободы. Зато впоследствии все союзы, кружки, студии, ассоциации, федерации, товарищества и прочие неформальные объединения творческого люда, не дрогнув усом, пустил под откос «вождь всех времен и народов», который, подобно незабвенному Михаилу Самуэлевичу Паниковскому, «не любил большого скопления честных людей в одном месте». Но Одесса испокон веку привлекала сторонние и рождала собственные литературные таланты. Сие таинство никогда не исчезало и обернулось страницами И. Бабеля о Дальницкой, И. Бунина о Преображенской, М. Жванецкого о Старопортофранковской, В. Катаева об Отрадной, И. Ильфа и Е. Петрова о Малой Арнаутской, А. Козачинского о Балковской, А. Куприна о Большом Фонтане, А. Львова об Авчинниковском переулке, Ю. Олеши о Карантинной, К. Паустовского о Черноморской, Л. Славина о Дерибасовской… Всеволод Азаров писал о Пушкинской, потому что родился в доме Шполянского, впервые прочитал там стихи того, чьим именем названа улица, и зарифмовал свои первые строчки. Отсюда он в 1930-х подался в Ленинград, а наезжая в Одессу, всегда заходил в свой двор, но никогда не поднимался в квартиру, опустевшую после той страшной войны. В промежутках же между приездами я отправлял ему в конверте вызолоченный осенью лист могучего платана, что когда-то касался своими ветвями балкона его отцовской квартиры, а с годами вымахал выше крыши дома Шполянского. Потом отправлять стало некому, но платаны еще долго будут осенять Пушкинскую улицу и дом на углу Троицкой.

С легкой руки де Рибаса, или Вознесение грифонов...

Осип Михайлович де Рибас ехал к дому коллежского асессора Дофине близ угла нынешней Ришельевской и Греческой. Только в ту пору улицы, всего пару лет назад начертанные рукою Франца де Волана на плане еще имевшего строиться города, были едва намечены на земле недавнего Хаджибея. Неказистые строения перемежались землянками, а чаще обширными, как их называли, пустопорожними местами, и никакой тебе звонкой мостовой, изящных фонарей и мостов, грациозно «перепрыгивающих» через обустроенные балки…

Только адмирал верил в счастливую звезду этого города и пребывал в приподнятом расположении духа, как оно всегда с ним случалось, когда предстояла какая-либо новация во благо Одессы, будь то заложение верфи, открытие Магистрата, устройство Карантина или производство переписи всех и всякого звания жителей. А в тот день, 30 октября 1796 года, де Рибас с подобающим сему случаю торжественным церемониалом открыл в доме Дофине первую в Одессе купеческую биржу, и с его легкой руки началась дивная история этого места.

Дом Дофине строили то ли поспешно, то ли изначально как временный, но уже к 1816 году его место пустовало, и возвели здесь двухэтажный дом графини Ржевусской. Сама она в Одессу, скорее всего, не приезжала, а в доме одно время жила ее племянница Каролина Собаньская, чья родная сестра Эвелина Ганская, которая, кстати, бывала здесь, потом стала женой Бальзака. Каролина же судьбой, натурой, касательством к тайным службам и с ума сводящей красотой напоминала миледи из «Трех мушкетеров», только, в отличие от нее, девяносто одного года от роду умерла в своей постели при сострадании четвертого мужа, заурядного французского пиита Лакруа. А ведь отвергла она когда-то любовь своего великого соплеменника Мицкевича и самого Пушкина, в отношениях которого с Собаньской небезуспешно пыталась разобраться наша землячка Анна Андреевна Ахматова. Такие вот славные имена так или иначе, но были связаны с этим домом, который по смерти владелицы в 1837 году купил подрядчик Завадский. Люди же более скромной судьбы в разные годы трудились здесь для собственного дохода и одновременно на пользу землякам: «оптические и физические инструменты, особенно очки и лорнеты для всяких глаз» изготовлял мастер Энгель, вершили свои дела портовые маклеры М. Паст и И. Рафаил, пользовал болящих доктор Линк, держал купеческую контору Баржанский, ремонтировал часы Новицкий, шил сюртуки Немировский и перчатки Шаранюк, «строил» башмаки Шишманов, держал старинный, еще с конца 1820-х годов, мануфактурный магазин Натансон, а потомственный одесский нотариус Гурович составлял да удостоверял своей подписью всякие «сурьезные» бумаги. А если дать волю фантазии, то можно узреть какую-то гоголевскую чертовщину в этой общности дат: Собаньская родилась в год основания Одессы, дом потерял связь со Ржевусскими в год смерти Пушкина, а снесли его аккурат в год столетия поэта. А потом по проекту Ю. Дмитренко здесь возвели числившийся по Ришельевской, 12, и Греческой, 21, доходный дом Маврокордато, четырехэтажный, с вознесенными под крышу алебастровыми грифонами, что уже второе столетие «стерегут» круглые слуховые окна.
«Стерегли» они и заведения свободной коммерции: известную фирму «Гулье-Бланшард», поставлявшую сельскохозяйственные машины и «самодвижущиеся экипажи посредством бензиномоторов», как поначалу называли автомобили, типо-литографию «Труд», фотографию Берсуцкого, чьи работы еще хранятся в старинных одесских семьях, вожделенную мечту ребятишек — магазин игрушек с красноречивым названием «Детский рай» и располагавшийся здесь по давней традиции Греческой улицы Торговый дом братьев Канаки с поражающим воображение гурманов благоухающим ассортиментом бакалейных и колониальных товаров. Помимо этого, в доме Маврокордато можно было, в прямом смысле слова, одеться с головы до ног и при сем еще поиметь полное уважение к своей персоне. В магазине Кравца господа придирчиво выбирали котелок, цилиндр, касторовую шляпу или не знающее износу канотье из панамской соломы, а у Розалии Дербицкой приказчицы буквально «плясали» вокруг каждой покупательницы, при одном только намеке на желание примерить приглянувшуюся шляпку бросались протирать и без того сверкающее зеркало и потом почтительно становились поодаль. У Ивана Ставро имелся богатейший выбор роскошных мехов, которые казались еще прекраснее на плечах неотразимых одесских красавиц, а в деликатного профиля заведении мадам Берлинерблац приобретались корсеты, подчеркивающие или, на худой конец, моделирующие формы клиенток сообразно их собственному желанию, вкусу поклонника или настоятельной просьбе супруга. В магазине же Ш. Бейма имелась возможность без конца рассматривать, прицениваться и примерять всевозможную обувь, после чего приобрести, к примеру, ботинки «безусловного американского фасону» с обязательным по тем временам скрипом. По соседству со всем этим изобилием, в квартире №41 на столах, полках и в высоких канцелярских шкафах лежали щегольски заточенные карандаши, логарифмические линейки, крытые благородного цвета пластинками слоновой кости, сверкающие никелем готовальни точнейшей немецкой работы, гремящие, как жесть, листы настоящего, а не именуемого так за отсутствием другого слова, ватмана, плитки сухой китайской туши, а также «синьки», сиречь копии чертежей, на которых белым по синему были выведены всевозможные планы, разрезы и профили. Но ничего из всего этого не продавалось, поскольку не магазин тут был, а инженерное бюро «Пионер», где исполняли заказы на разработку проектов, составление смет, проведение экспертиз и других работ по технической части. В этом же доме братья Розинер держали представительство всероссийской известности журнала «Нива» и магазин, на который, в отличие от других, сегодня можно взглянуть восторженными глазами памятливого современника. «Уже одна его узкая, скромная вывеска «Образование» внушала чувство глубочайшего уважения..., — писал Валентин Катаев в повести «Белеет парус одинокий». — Это было сонное царство книжных корешков, зеленовато, как-то по-университетски освещенных газовыми рожками и увенчанных раскрашенными головами представителей четырех человеческих рас: красной, желтой, черной и белой… Голубые глобусы с медными меридианами, черные карты звездного неба, страшные и вместе с тем поразительно яркие анатомические таблицы. Вся мудрость вселенной, сосредоточенная в этом магазине, казалось, проникала в поры покупателей». Бюро «Пионер» и магазин «Образование» являли собой бизнес на интеллектуальной основе. И это вовсе не покажется удивительным, если вспомнить, что умница Ришелье ратовал за дарование юному городу порто-франко, другими словами, свободной экономической зоны, и построил классических форм Городской театр; душой и сердцем преданный Одессе Ланжерон добился этого вожделенного порто-франко, сочинял комедии и доверительно дружил с молодым Пушкиным; Пушкин в знаменитой одесской главе «Евгения Онегина» изрядное количество строк посвятил местному «торгу обильному»; Бабель окончил коммерческое училище и написал «Одесские рассказы»… Умственная, как ее называли, жизнь всегда переплеталась с деловой в богатом и веселом городе, где бок о бок жили коммерции советники, вундеркинды, негоцианты, виртуозы, купцы, маэстро, гоф-маклеры и классики…На том держалась Одесса и таки будет держаться.

Два в одном, или Губернский розыск рассылает телеграммы...

Два в одном,или Губернский розыск рассылает телеграммы… «Майора Зайчика» взял Ляховецкий по наитию, по чутью сыщика, взял, как он не очень деликатно выражался, «на морду» и привел на Херсонскую, 56. Еще во второй половине ХIХ века на этом месте были два небольших дома Корейво, который держал здесь одну из традиционно многочисленных в Одессе контор по хлебной торговле и дополнительного дохода ради сдавал квартиры гражданам разного звания да рода занятий. А уже через них к этим домам, сами того, наверное, не ведая, поимели касательство много других одесситов. Одни, едва появившись на свет, попадали в умелые и добрые руки квартировавшей тут повивальной бабки Гопанович или ее более высокого ранга коллеги акушерки мадам Марковой. Другие, облачившись в серую форменную тужурку, ходили в самую престижную в городе Ришельевскую гимназию, где директорствовал жительствовавший у Корейво господин Стратонов. Третьим посчастливилось слушать блестящие лекции профессора Императорского Новороссийского университета Николая Алексеевича Умова, чьи фундаментальные работы по теории колебательных процессов, земному магнетизму, распределению токов на поверхности проводника, диффузии водных растворов и многие другие остались в арсенале физической науки, а имя вошло в энциклопедии. Правда, в 1880 году почтенный профессор съехал из этого дома, но не потому, что разонравилась квартира или разладились отношения с хозяином. Просто Корейво продал два своих дома купцу 1-й гильдии Карлу Антоновичу Весле, а тот вознамерился снести их и затеять тут новое строительство. В 1881 году по проекту известного одесского архитектора Демосфена Егоровича Мазирова, племянника художника Айвазовского, аккурат на месте домов Корейво построили трехэтажное здание, которому, дабы не нарушать сложившейся нумерации последующих домов, следовало бы, как тогда поступали, присвоить единый дробный номер. Но, поскольку за новым домом оставались два отдельных, застроенных жилыми флигелями двора, подобное вызвало бы путаницу, и архитектор вышел из положения совершенно оригинальным способом. Вместо привычной одной, он устроил по краям этого длинного дома две подворотни, каждая из которых ведет в свой двор и до сих пор помечена своим же номером — соответственно, 56 и 58 по Херсонской, теперь улице Пастера. И получилось, как в нынешних рекламных слоганах, — «два в одном»… По завершении строительства перво-наперво сюда перебрался основанный в Одессе еще в 1872 году Торговый дом «К. Весле и Ко», специализировавшийся на поставках газогенераторов, бензиновых, керосиновых, нефтяных, потом и электрических двигателей, к которым время купно с техническим прогрессом потом добавили автомобили знаменитой немецкой фирмы «Бенц» и электролампы «Сириус». Дом Весле привлекал своей новизной, благоустройством, расположением близ центра города, и в разные годы тут пребывало одесское казначейство, уездное полицейское управление, агентство Московского страхового общества… Здесь же, по тогдашнему обыкновению, жили начальствовавшие в этих «конторах», равно как другой чиновный люд, к примеру, служащий страхового общества «Россия», член элитного Крымского-Кавказского горного клуба Эрнст фон Геннинг или состоявший при фискальном учреждении с колоритным сегодня названием «Одесское уездное по питейным делам присутствие» Ксаверий Сташевич, и многие другие. Но, подобно Умову у Корейво, знаковой фигурой среди обитателей дома Весле был в 1900-х годах Иван Андреевич Линниченко, заслуженный профессор историко-филологического факультета Новороссийского университета, статский советник, почетный мировой судья, человек разносторонних знаний, в круг научных интересов которого входили археология, археография, библиография, источниковедение, русское право, этнография, история Украины, Венгрии, Одессы, Польши, России… Соответственно этому он был участником разной тематики международных конгрессов в Афинах, Буэнос-Айресе, Женеве, Каире, Монако, Риме и состоял в многочисленных одесских да столичных научных обществах — археологическом, библиографическом, военно-историческом, истории и древностей, историко-филологическом, любителей российской словесности, охраны памятников старины… Помимо сугубо научных, по общественности натуры своей и благородству души Линниченко участвовал в работе многочисленных тогда благотворительных обществ — по устройству столовых для недостаточных студентов г. Одессы, попечения о больных детях, помощи литераторам и ученым, вспомоществования будущим курсисткам высших женских курсов, где он читал курс лекций по русской истории… А потом все эти научные и благотворительные организации стали ненужными новым властям, уже отошедшая к сыну Евгению фирма Карла Весле, подобно другим, приказала долго жить, а дом национализировали — типичная картинка начала горестных 1920-х. Тогда же, будто цыганка давно нагадала, опять объявился тут «казенный дом», на сей раз в обличье Управления одесского губернского уголовного розыска со всеми его службами, агентурным отделом и кабинетом начальника товарища Барышева. Только в отличие от лихих своих «молочных братьев» с Маразлиевской улицы, сотрудники угрозыска не выдумывали какие-то коварные, супротив власти, заговоры и потаенно, без суда и следствия не «разменивали» публику под аккомпанемент автомобильного мотора. Они в меру сил боролись с многочисленным уголовным элементом и пораскрывали немало громких преступлений, наподобие дерзкого ограбления губфинотдела. На Херсонскую, 56, приезжал к своему руководству юный начальник Мангеймского уездного розыска Е. Катаев, которого, как говорят в Одессе, еще не держали за писателя Евгения Петрова, и там же очутился «Майор Зайчик», которого взял Ляховецкий. А чтобы понять, как это получилось, нужно представить себе, каким агентом был Ляховецкий. Он не находил себе дома места, а в дежурной комнате розыска чувствовал себя как дома, знал все проходные дворы на Картамышевской улице и время, когда заканчивается первое действие оперы «Кармен» в Городском театре, мог различить «почерк» всех достойных его внимания налетчиков, карманников, форточников и опознать человека по весьма приблизительному «словесному портрету». Таким агентом был Ляховецкий, который взял «Майора Зайчика» в трамвае и привел на Херсонскую, 56. «Ляховецкий не ошибся, гражданин начальник, так я таки Майор Зайчик, — вроде бы «раскололся» он, — только уже не работаю, какой теперь работа, когда вокруг не клиент, а один сплошной голодранец без портмонета. Но можно что-нибудь поговорить не за сейчас, только уберите этого очкастого», — и он покосился в угол кабинета. Там сидел Бабель, и на его лице было написано такое откровенное неукротимое любопытство, что «Майор Зайчик», он же «Мотя-пожарник», он же «Мишка-шухер», он же... он же… — старый уголовник, кличек у которого было больше, чем титулов у покойного российского императора, почувствовал себя еще более неуютно, чем это можно было в его положении. Бабеля, конечно, никто не уводил, а «Майору Зайчику» пришлось рассказать «за сейчас», как он ездит в трамваях «тырщиком», которому карманник незаметно передает добычу, чтобы в случае чего оказаться чистеньким перед законом, агентом и потерпевшим. Он схлопотал тогда свой срок сообразно судьбе, статье и профессии, Бабель, к сожалению, не успел написать то, ради чего хаживал в угрозыск, а само это заведение потом перевели в другое место. И вскоре тут уже ничего не напоминало о том, как «губернский розыск рассылает телеграммы, что вся Одесса переполнута с ворами».

Опосля же под крышей бывшего дома Весле, одновременно или сменяя друг друга, располагался институт научно-судебных экспертиз, институт эндокринологии, курсы усовершенствования зубных врачей, зубоврачебная поликлиника Красного Креста. А во второй половине прошедшего ХХ века здесь была и доныне пребывает районная поликлиника, но это уже совсем недавняя страничка истории старого дома, которая еще будет продолжаться.