Сионистское движение в России
Ицхак Маор. Иерусалим, 1977
(авторизованный, сокращенный перевод c иврита)
Глава одиннадцатая
КРИЗИС В СТАНЕ СИОНИСТОВ
1. План Уганды
Герцль до глубины души был потрясен кишиневскими событиями. О его настроении можно судить по письму-соболезнованию главам Кишиневской общины, отправленному 19 мая 1903 года: "Весь еврейский народ находится под впечатлением ужасных дней Кишинева... Потрясенные размерами этого народного несчастья, жмем вашу руку с чувством братской боли... В страдании нашем есть лишь одно утешение: "Дай Бог вместе стоять нам в радости и в беде, дабы избавить наш народ от рабства!"
Эти события еще более усилили в Герцле чувство необходимости искать скорейшие пути помощи страдающему еврейству России.
Разочарование в надеждах заполучить "чартер" от султана, но более всего потрясение от Кишиневского погрома побудили Герцля предложить на обсуждение план Уганды, о котором он прежде и думать не хотел. В июле он засел за редактирование "чартера" для еврейского переселенческого общества в Восточной Африке.
Ему помогали работающие в Колониальном банке английские юристы из фирмы "Ллойд-Джордж, Робертс и Ко", которую возглавлял член британского парламента Дэвид Ллойд-Джордж, в будущем, во время первой мировой войны, — центральная фигура в английском правительстве, человек, сыгравший важную роль в качестве одного из создателей декларации Бальфура.
Ллойд-Джордж хорошо разбирался во всем, что касалось Уганды, и поэтому помог выработать формулировку "чартера" в согласовании с Министерством иностранных дел. В проекте "чартера", между прочим, говорилось, что еврейское переселенческое общество будет вправе, с согласия британского правительства, {167} учредить особый флаг и назвать свою территорию "Новой Палестиной" ("Нью—Палестайн"). Кроме того, там значилось, что поселение создается ради "поощрения еврейской национальной идеи" и "улучшения положения еврейского народа". В начале июля Герцль переслал этот документ на рассмотрение Малому исполкому. Однако он не стал дожидаться окончательных результатов переговоров с англичанами и в начале августа выехал в Россию.
Когда Нордау узнал от Герцля об угандийском плане, он не согласился с ним. Он предвидел заранее, что план этот вызовет сильное сопротивление русских евреев, хранящих верность Эрец-Исраэль как исторической родине еврейского народа. Но Герцль силился убедить Нордау, что это не означает отхода от Базельской программы и отказа от Эрец-Исраэль, которая была и остается главной целью сионистского движения; угандийский план — не более чем средство оказать немедленную помощь преследуемым евреям, особенно из России и остальных стран Восточной Европы.
В конце концов Нордау взялся защищать эту рекомендацию с трибуны Шестого конгресса. Ответное послание британского Министерства иностранных дел поступило 14 августа 1903 года, накануне Шестого конгресса. В послании говорилось, что Министерство иностранных дел готово обсудить детали плана, главными пунктами которого являются: предоставление для еврейского поселения в Восточной Африке соответствующей территории под покровительством Великобритании, назначение еврейского чиновника главой местной администрации и предоставление колонии права издавать муниципальные законы для регулирования религиозных и внутренних дел. Эта местная автономия обусловливается правом Правительства Его Королевского Величества осуществлять общий контроль. Положительный ответ британского Министерства иностранных дел был получен Герцлем, когда он находился в Вильно. Он ничего не сказал об этом даже деятелям сионистского движения, устроившим {168} в его честь ужин перед его отъездом из России, однако в прощальной речи, с которой он обратился к виленским евреям, он намекнул, что стоит внимательно следить за ближайшим сионистским конгрессом, потому что там произойдет нечто такое, что облегчит положение народа. Свое обращение к евреям Вильно Герцль заключил словами: "Не падайте духом, ибо придут лучшие времена. Должны придти лучшие времена, ведь ради этого мы и работаем".
2. Шестой конгресс
Шестой конгресс, который также состоялся в Базеле, был созван, в соответствии с новым уставом, через два года после предыдущего конгресса и работал с 23 по 28 августа 1903 года. Делегатов съехалось больше, чем когда-либо прежде, около 600 человек, не считая многочисленных гостей и представителей печати. И на этом конгрессе сионисты России имели самое крупное представительство и могли бы иметь решающее большинство, если бы не отделившаяся организационно религиозная фракция Мизрахи.
19 августа началось предварительное совещание делегатов из России. После того как собравшиеся почтили вставанием память жертв Кишиневского погрома, было зачитано приветствие Усышкина, находившегося в то время в Палестине, где он занимался организацией нового еврейского ишува и основанием союза учителей. В своем приветствии он просил товарищей извинить его за то, что не смог приехать на конгресс, будучи занят большим и почетным делом организации еврейских сил в Эрец-Исраэль. Слова эти вызвали волнение и бурные аплодисменты. Было принято предложение послать приветственную телеграмму Усышкину, а также слету представителей еврейского ишува в Палестине.
Первым пунктом повестки дня совещания был вопрос о положении в движении и дальнейшей {169} сионистской работе. Ввиду враждебного отношения к сионизму русских властей, во главе с Плеве, на совещании ощущалась атмосфера угнетенности и уныния. Выступавшие боялись открыто высказываться, были очень осторожны в формулировках. Принимали в расчет, что сионизму в России придется идти по опасной тропе нелегального движения, и во время выборов организационной комиссии не называли ее членов по именам из соображения, что огласка поставит их под угрозу. По этому пункту совещание приняло резолюцию, сформулированную осторожно и расплывчато, хотя ее цели и намерения были ясны и понятны.
"Собрание представителей российских сионистов считает долгом своей совести заявить, что оно, невзирая ни на какие условия, не допускает и мысли прекратить сионистскую работу, дающую жизнь, свет и надежду еврейскому народу во мраке его блужданий. Принимая во внимание меняющиеся обстоятельства данного времени, способствующие или осложняющие ведение работы, делегаты обязуются ни на минуту не покидать своих постов".
Резолюция была принята с огромным воодушевлением; ей долго аплодировали. Многие из собравшихся восторженно называли резолюцию важной вехой в истории сионизма и предлагали занести ее в "Золотую книгу".
На следующий день были представлены отчеты по различным областям работы. Отмечалось, что сионистское движение в России, действующее на территории двенадцати округов, за последний год усилилось как в пределах черты оседлости, так и вне ее. Этот рост движения в России (отмеченный позднее и на пленуме конгресса Оскаром Мармореком в главном докладе от имени сионистского правления) указывал, по мнению авторов отчетов, на несколько факторов: укрепление национального самосознания еврейских масс; успешное влияние сионистской пропаганды; сознание необходимости самостоятельных действий, а также на результаты оживления культурной работы. Степень роста {170} движения можно увидеть из данных об общем числе местных кружков и обществ: к началу обзорного периода их насчитывалось 1146, а к моменту конгресса эта цифра дошла до 1572, иначе говоря, число сионистских отделений в России увеличилось на 426, то есть — на 37%; причем все это происходило в крайне неблагоприятных для движения условиях.
Накануне конгресса, как обычно, состоялось заседание Большого исполкома. Это было через три дня после возвращения Герцля из России. Он рассказал о своих встречах с Плеве и Витте. Подавляющее большинство членов исполкома из России считали, что на обещания Плеве нельзя слишком полагаться, в то время как Герцль видел в письме Плеве документ большой политической важности.
Далее Герцль сообщил, что английское правительство предлагает на востоке Британской Африки территорию для еврейского поселения с автономными правами. Предложение будет официально представлено конгрессу. Те из членов Большого исполкома, которые теперь впервые услыхали об угандийской рекомендации, были, конечно, поражены.
Подробных прений по этому вопросу не было — лишь короткие реплики за и против нее. Я. Бернштейн-Коган сказал, что при теперешних обстоятельствах еврейство России побежит даже в преисподнюю. Аналогичное мнение выразил Ясиновский (позднее Бернштейн-Коган изменил свой взгляд и стал одним из самых активных противников угандийского плана, Ясиновский же остался его сторонником). Однако Членов, глава российского объединения сионистов на конгрессе, не согласился с мнением двух своих товарищей. До прений по этому вопросу дело не дошло и на втором заседании Большого исполкома, так как обсуждение там, в основном, сосредоточилось вокруг кишиневских событий и письма Плеве. Члены исполкома успели лишь ознакомиться с текстом послания {171} английского Министерства иностранных дел, и весь вопрос оказался вынесенным на рассмотрение конгресса без предварительного обсуждения на Большом исполкоме.
В своей вступительной речи Герцль не говорил о политической работе в общей форме, а рассказал о конкретных политических шагах, например, о переговорах с султаном, закончившихся безрезультатно, и о новом предложении британского правительства насчет еврейского поселения в Восточной Африке. В заключение он сообщил о результатах своей поездки в Россию, сделав особый упор на обещании Плеве поддержать стремления сионистов перед турецким правительством. Он сказал: "Ценность этой декларации, которую я уполномочен довести до сведения конгресса, безусловно, понятна всем. Подобное обещание со стороны русского правительства означает несравненное политическое достижение. Не только устранено с пути огромное препятствие, но появилась внезапно и могучая поддержка. Правда, результатов еще следует подождать, однако свое дело мы теперь можем продолжать с новым подъемом и с лучшими, чем прежде, перспективами в наших усилиях добиться Эрец-Исраэль".
Тем не менее, в центре речи Герцля, как и в центре последовавших затем прений, стояло предложение английского правительства по поводу еврейского поселения в Восточной Африке. Герцль описал бедствия евреев в Восточной Европе, с гневом и болью упомянул о Кишиневском погроме и сказал, что есть и другие "кишиневы" и не только в России. "Кишинев" повсюду, где истязают плоть евреев или их душу, где их честь и имущество предаются поруганию и разграблению, потому что они евреи. Давайте же спасем тех, кого еще дано спасти. Это последний срок".
В этих немногих фразах заключено все объяснение подхода Герцля к истории с Угандой. Он считал себя не вправе отвергнуть это предложение ввиду ужасных бедствий еврейских масс в странах, где их преследовали, порабощали и притесняли. Говоря о местности, {172} предлагаемой британским правительством в Восточной Африке для поселения евреев, Герцль сказал: "Эта новая территория не имеет той исторической, поэтико-религиозной и сионистской ценности, которой еще обладал Синайский полуостров (В конце 1902 г. Герцль вел переговоры с британским министром колоний Джозефом Чемберленом о поселении евреев в Эль-Арише на Синайском полуострове. План этот не получил одобрения английского правительства. — Прим. ред.), но я не сомневаюсь, что конгресс, как представитель еврейских масс, примет новую рекомендацию с чувством самой горячей благодарности. Предложение означает создание в Восточной Африке автономного еврейского поселения с еврейской администрацией и местными еврейскими властями, возглавляемыми верховным еврейским чиновником, разумеется, под суверенным контролем Великобритании. Поскольку такое предложение было сделано, я счел себя не вправе — учитывая положение еврейства и необходимость срочно изыскать какое-нибудь средство для возможного облегчения этого положения — поступить иначе, кроме как заручиться разрешением вынести этот вопрос на обсуждение конгресса".
Чтобы кто-нибудь не подумал, что принятие этой рекомендации означает отказ от Эрец-Исраэль, Герцль тут же добавил: "Понятно, что и речи не может быть о том, будто у еврейского народа существует другая конечная цель, кроме Эрец-Исраэль, и какой бы ни была судьба угандийского предложения, наш взгляд на страну наших отцов не подлежит изменению и не переменится никогда.
И все-таки конгресс должен признать: наше движение добилось необычайного прогресса благодаря переговорам с британским правительством. Могу сказать, что наши взгляды в отношении Палестины были детально и с полной откровенностью доведены до сведения членов английского кабинета и высоких правительственных чиновников, компетентных в этом вопросе. Я убежден в способности конгресса найти средства, чтобы извлечь пользу из этого {173} предложения.
Форма, в которой оно было нам представлено, обеспечивает улучшение положения еврейского народа и его участи без малейшего отказа от великих принципов, на коих зиждется наше движение... Каким бы ни было решение, я могу с полной уверенностью сказать: все мы испытываем самую глубокую признательность Великобритании за политическое доброжелательство в отношении еврейского народа, проявленное в этих переговорах.
Конечно, это не Сион и никогда не будет Сионом. Это не более чем помощь посредством поселения; однако заметим, что она основана на национальных и политических принципах. Мы не можем, да и не подадим сигнала еврейским массам к выходу в (конечный) путь, потому что речь идет всего лишь об акции, вызванной чрезвычайными обстоятельствами... И, тем не менее, есть в этом повороте очень существенный прогресс". Герцль предложил конгрессу избрать комиссию в ограниченном составе, которая займется этим вопросом.
Вступительная речь Герцля заворожила большинство делегатов. Его выступление неоднократно прерывалось продолжительными аплодисментами, а конец речи был покрыт овациями, словно Герцль возвестил конгрессу, что "Эрец-Исраэль — наша, пускай массы подымаются и трогаются в путь—дорогу", как писал корреспондент одного еженедельника, изображая впечатление, которое речь Герцля произвела на публику. Только позднее, на заседаниях объединений отдельных стран, собравшихся на свои совещания после пленума, начала раздаваться критика самой сути рекомендации и протесты против нее.
На второй день конгресса Нордау выступил с пространной речью, посвященной, главным образом, защите угандийского предложения. На сей раз, однако, ощущалось, что оратор не в ладу с делом, которое он поддерживает, и взялся за это только из-за своей верности и преданности Герцлю. Он говорил о бедствии "сотен тысяч наших несчастных братьев", которые не могут более ждать, — потому "мы и обязаны найти для них {174} своего рода ночлежный приют, пока появится возможность перевести их на постоянную квартиру".
"Постоянная квартира", которой жаждет народ, таким образом, есть и будет Эрец-Исраэль, и Уганда — не более, чем полустанок. Образ "ночлежного приюта", использованный Нордау в его выступлении, был подхвачен всеми участвовавшими в прениях и превратился в крылатое выражение на конгрессе, а позднее — и вне его.
3. Полемика вокруг Уганды
В сфере политической деятельности сионистского Правления решения принимались Герцлем единолично, и подавляющее большинство в лагере сионистов полагалось на него и шло за ним, не проявляя склонности к критике. Исключением из этого правила являлись сионистские лидеры России, на что и указал Герцлю Плеве во время их беседы.
Сионисты же Западной Европы, кроме редких случаев, противились всякой попытке критиковать внешнюю политику, которую проводил президент. Такой подход, правда, был и у некоторых российских сионистов, но они были в меньшинстве. Это положение наглядно проявилось в дискуссии по угандийскому вопросу, разгоревшейся на Шестом конгрессе и принявшей самые резкие формы.
Поначалу делегаты конгресса были застигнуты врасплох, будучи совершенно не подготовлены к принятию столь серьезного и необычного решения, как ответ великой державе на ее дружественное предложение облегчить участь евреев. Однако по мере того, как они постепенно освобождались от первого завораживающего влияния речи президента, делегаты начали собираться в своих местных объединениях для выработки собственной позиции в ходе свободного обсуждения вопроса. Совещания российских делегатов оказались продолжительными и бурными. Проводились они в перерывах между пленарными заседаниями конгресса и {175} по ночам, когда люди уже были утомлены. Споры завершились принятием проекта резолюции, который должен был быть представлен конгрессу. Текст гласил:
"Признавая огромное политическое значение сделанного английским правительством предложения — основать в Восточной Африке автономную еврейскую колонию, — конгресс поручает своему Исполкому выразить правительству великого английского народа глубочайшую признательность представителей еврейского. народа. Но, оставаясь верным своей программе и видя цель движения в основании правоохранного убежища в Палестине, конгресс не находит возможным внести осуществление этого предложения в программу работы сионистской организации".
На собрании российских делегатов эта резолюция была поставлена на голосование повторно и получила 146 голосов против 84. Большинство ее противников, то есть сторонников угандийского предложения, принадлежали к фракции Мизрахи.
В прениях по этому вопросу на пленарном заседании конгресса первым выступил адвокат Шимшон Розенбаум из Минска. Он заявил, что все усилия должны быть сосредоточены исключительно на Эрец-Исраэль и не стоит разменивать их на Восточную Африку. Когда сионизм завоюет поддержку всего еврейского народа и воля народа всей мощью обратится на то, чтобы добиться Эрец-Исраэль, он добьется ее. Желание двенадцатимиллионного народа — фактор огромного политического значения, с которым нельзя не считаться.
Большой Исполком, в противовес мнению семи своих членов из России (Из четырех остальных российских "уполномоченных часть поддержала предложение, а часть воздержалась.), постановил большинством голосов предложить конгрессу резолюцию в пользу угандийского плана. Содержание резолюции следующее: избрать комиссию в составе девяти человек в качестве консультативного органа при Малом исполкоме (Правлении), в то время как экспедиция специалистов по {176} поручению сионистского руководства изучит условия местности, предлагаемой правительством Великобритании под заселение.
Однако для этой цели нельзя будет пользоваться ни финансовыми средствами Керен Каемет ле-Исраэль, ни деньгами банка. Для принятия окончательного решения по вопросу о поселении в Восточной Африке будет созван специальный конгресс.
По предложению Герцля Большой исполком постановил, вопреки мнению российских представителей, что на пленарном заседании члены Исполнительного комитета не будут голосовать как отдельные лица, поскольку данная резолюция вносится от имени всего Исполкома как единого органа. Между тем, на предыдущих конгрессах подобная процедура не была принята. Следует признать, что это решение прошло под личным давлением Герцля. Герцль не согласился и с требованием Членова, чтобы перед голосованием на пленуме президиум огласил имена членов Исполкома, голосовавших против посылки экспедиции в Восточную Африку. Герцль мотивировал это тем, что подобная огласка была бы равносильна попытке оказать давление на участников голосования.
На бурном пленарном заседании по вопросу об Уганде столкнулись два лагеря. На конгрессе прозвучало более тридцати выступлений "за" и "против". Членов сказал, что с того момента, когда он впервые услыхал об африканском предложении, он переживает тяжелую драму: "Я чувствую, как нечто, спрятанное в укромнейшем уголке моего сердца, нечто такое, что я всегда считал дорогим, святым и неприкосновенным, — здесь, в этом доме, ныне унижено и оскорблено". Нет, он, Членов, вовсе не опасается подмены Эрец-Исраэль другой страной, это так же невозможно, как невозможно другую страну сделать целью движения. Большая опасность кроется в том, что у народа может возникнуть очередная иллюзия, в то время как сионизм стремится освободить евреев от иллюзий. Верно, что бедствия велики, но нам это не в новинку, и мы должны вооружиться терпением. Герцлю удалось пробудить {177} понимание наших интересов у представителей великого английского народа, и они проявляют готовность помочь нам. И Членов обратился к Герцлю: "Пойдите к этому народу и скажите ему, что Сион наша родина; великий народ поймет наш патриотизм и не откажет нам в помощи для достижения этой цели".
Из этих слов следует, что Членов понимал и ценил политическое значение английского предложения, хотя и противился ему по соображениям принципиальным и политическим. Этот подход Членова выступает еще ярче в его сочинении "Сион и Африка" (на русском языке), появившемся после Шестого конгресса сначала в виде серии статей в сионистском журнале "Еврейская жизнь" (1904), а затем отдельной книгой (1905).
"Длинен и долог скитальческий путь нашего народа; со всеми народами ему пришлось столкнуться на этом пути; и что же встречал он? В лучшем случае терпимость; большею же частью двери закрывались перед его входом, или открывались для его ухода. Впервые со времени потери самостоятельности, скитальцу как бы протягивается рука для помощи. Впервые слова: автономия, национальная жизнь, своя территория применяются к нам внешним миром так, как они применяются ко всякой другой нации. Ведь мы, в нашем изгнании, вечных гонениях и унижениях, дошли уже до того, что многие из нас самих считают народ еврейский неспособным к автономной жизни, к возрождению; мы уверены, что так смотрит и внешний мир.
И вот могущественная, столь высококультурная нация устами своих представителей свидетельствует, что она не разделяет пессимизма наших мудрствующих интеллигентов, что она считает нас способными возродиться к самостоятельной нормальной жизни.
Итак, впервые земля, почва под ногами, полная внешняя безопасность под скипетром Англии, внутреннее самоуправление с еврейскими высшими чиновниками, возможность беспрепятственного национального развития: как много элементов из наших мечтаний заключается в этой бумаге!"
{178} И несмотря на все это, Членов, по своим собственным словам, чувствовал себя так, как если бы самое потаенное и святое в его душе подверглось поруганию.
Бернштейн-Коган, который до того — на заседании Исполкома — был готов поддержать угандийский план и сказал, что "в существующих условиях еврейство России согласится эмигрировать даже в преисподнюю", объяснил конгрессу перемену, произошедшую в его взглядах: "Когда я впервые услыхал об этом предложении, я почувствовал то, что испытывает каждый мучимый жаждой и голодом.
То был вопль: "Дайте мне хлеба и воды!" Мы, однако, явились сюда не только как посланцы страждущего, больного еврейства, но и как хорошие врачи". Дневник болезни еврейского народа — еврейская история, а она ведет к Эрец-Исраэль. Говоря о кишиневских мучениках, с которыми он лично встречался, оратор подчеркнул: "Страдания не ослабляют еврейский идеал, напротив — укрепляют его! Это заставляет меня дать вам совет не принимать никакого компромиссного решения на чрезвычайный случай". В заключение он предложил конгрессу принять резолюцию с выражением благодарности английскому правительству, но вместе с тем недвусмысленно заявить, что Сионистская организация, будучи верна своей основной цели, не сумеет заняться этим предложением. Таким образом, Бернштейн-Коган изложил перед конгрессом решение российских делегатов, принятое на их отдельном собрании большинством голосов.
Нахман Сыркин выступил в защиту рекомендации: он сказал, что серьезность вынесенного на обсуждение вопроса обязывает укротить эмоции и действовать в соответствии со здравым смыслом. Аргументы же, выставляемые противниками плана, не что иное как романтика. Не измена Сиону вынуждает нас обратиться к другой стране, а бедственное положение еврейских масс. Срочная необходимость организовать эмиграцию требует действия, и сионизм обязан взять на себя инициативу в этом жизненно важном для {179} еврейства вопросе. Если мы этого не сделаем, то понесем тяжелые потери, ибо множество евреев из года в год рассеиваются по всем странам земного шара, и эмиграционный вопрос становится все более серьезным. Как представители единственной организации еврейства мы должны откликнуться на эти нужды.
Не займемся этим вопросом мы — займутся общество ЕКО или другая филантропическая организация, и от этого дело только проиграет. Неверно, что приняв рекомендацию относительно Восточной Африки, мы тем самым отказываемся от надежд на Эрец-Исраэль. Ведь побуждения, толкающие нас к Эрец-Исраэль, имеют не только социально-экономический, но и духовно-нравственный характер. Отсюда следует, что нам нечего бояться Восточной Африки, потому что она не удовлетворит нашего национального чувства (Нахман Сыркин, создатель социалистического сионизма, после Седьмого конгресса в 1905 году вышел из рядов Сионистской организации и основал с группой своих единомышленников Социалистическую территориалистскую партию, называвшуюся сокращенно СС (Сионисты-социалисты). В Америке она называлась СТ (Социалисты-территориалисты). В 1909 году, проживая в Америке, Сыркин вернулся к старому ("классическому") сионизму, после того как убедился, что территориализм менее реалистичен, чем первоначальный сионизм. На Чикагской конференции произошло тогда объединение Сыркина и его товарищей с партией Поалей Цион, исповедовавшей примат Эрец-Исраэль.).
Лагерь сторонников угандийского плана составляли, за редким исключением, сионисты Запада, в то время как лагерь его противников, опять-таки за редким исключением, — российские сионисты. Тут и выявилась диаметральная противоположность между ярко выраженным политическим сионизмом и сионизмом национально-историческим.
Характерно, что именно представители страдающего, истерзанного и преследуемого еврейства России со всем пылом души боролись за Сион. Представители западного сионизма не могли этого понять. Российские же сионисты знали, что {180} трагедия евреев слишком глубока и велика, чтобы ее можно было с легкостью устранить. Они видели в сионизме сложный, длительный и фундаментальный процесс и не увлекались формально-политическим подходом, полагавшим решить историко-национальную проблему формальным актом получения "чартера". Это яркое противоречие между мировоззрением двух лагерей описывает Вейцман в своей автобиографической книге "Поиски и заблуждения".
"Наша позиция по отношению к западным вождям нашла свое оправдание в решающую минуту в истории сионизма. После погрома в Кишиневе Герцль сделал попытку заменить Эрец-Исраэль Угандой — ради временного облегчения, как он утверждал, — и не мог понять, что евреи России, при всех страданиях, не в состоянии перенести свои чаяния и мечты со страны отцов на какую-нибудь другую страну. Так обнаружилось, что для западного руководства Эрец-Исраэль никогда и не "существовала". То был мираж, и когда он поблек, вместо него предложили Уганду — на деле еще более мираж, нежели Эрец-Исраэль. Тот факт, что сердце еврейства связано с Эрец-Исраэль узами любви и нравственности, был недоступно высок для разума западников. Они не видели огромного реального значения этих уз, их единственной, неповторимой и незаменимой силы, которая одна способна разбудить энергию, скрытую в еврейском народе".
Говоря, что в глазах западного руководства Эрец-Исраэль всегда была не более чем миражем, Вейцман сурово судил Герцля. Иным было отношение Членова, лидера оппозиции на Шестом конгрессе, первого среди отвергавших угандийский план. Он не так жестко отнесся к Герцлю и не ставил под сомнение его преданность Сиону. В своем сочинении "Сион и Африка", вышедшем уже после смерти Герцля, Членов прямо заявляет о своей уверенности, что Герцль ни в коем случае не собирался отказаться от Палестины.
"Думал ли он при этом оставить Палестину? Полагаю, что никоим образом. Уже имея английское {181} предложение, он и до, и после конгресса не прерывал ни на один день работы для Сиона. Мало того, он был уверен, что предложение об устройстве автономной колонии в Уганде, принятое с радостью конгрессом, поднимет сильно наши шансы на Босфоре. Нет, он не думал изменить Сиону. Но вместе с тем, я полагаю, что привез он Уганду не для дипломатии только. Если бы Палестина продолжала еще долго оставаться неприступной для нас, и получение чартера все отодвигалось бы, то эти массы надо было бы двинуть в Уганду, отсрочив работу для добывания Палестины на более отдаленное будущее. Он был глубоко уверен, что для Уганды легко будет получить Колонизационное общество, Ротшильдов и другие силы в еврействе, которые стоят вдали от сионизма. А у народа достаточно сил, чтобы разрешить таких две задачи. Его необыкновенно глубокая, безотчетная вера в еврейский народ, вера, которая придавала ему его специфическую мощь, она иногда приводила его к слишком оптимистическим мыслям и надеждам. Только этим объясняется то, что он сам мог выдвинуть такую сильную опасность для своего дела".
Оба лагеря, сторонники и противники Уганды, были почти равны в численном отношении, и судьбу голосования решила фракция Мизрахи, подавляющее большинство членов которой голосовало за предложение.
И Членов пытался объяснить себе это явление — поддержку, оказанную угандийскому предложению фракцией Мизрахи. Со свойственной ему объективностью он старался проникнуть в подоплеку намерений ортодоксальных сионистов и понять, чем же они руководствовались. В "Сионе и Африке" он замечает, что среди членов Мизрахи были такие, кто верил в возможность немедленного облегчения участи еврейских масс путем основания колонии в Уганде параллельно Эрец-Исраэль. Другие поддержали эту рекомендацию в силу своей слепой веры в вождя сионистского движения.
{182} "Но несомненно, что в голосовании большинства Мизрахи сказалась тактика целой организации, проводимая и руководимая главарями, которой только немногие, смелые, не подчинились. А между тем, от Мизрахи, людей традиции, веры, вечно молящихся о возвращении нашем в Палестину, всего менее можно было ожидать согласия на Уганду. Я [Членов] не был на их совещаниях, — говорят, что они были очень бурны, — но думаю, что тут сыграли роль отчасти религиозные, отчасти тактические соображения.
Мизрахистам всего чаще приходится сталкиваться с возражениями из ортодоксального же мира, что мы, сионисты, покушаемся "ускорить конец" и хотим предвосхитить дело, которое должно совершиться Мессией.
Беспочвенность этого возражения, именно с точки зрения религии, сто раз доказывалась в литературе и жизни; но его продолжают ставить, ибо противники редко имеют мужество вникать в рассуждения, подрывающие их предрассудки. Далее, наших мизрахистов смущают "религиозные предписания, связанные только с Палестиной", неуверенность, что проведение их не встретит коллизии с жизненными условиями. Уганда снимала и то и другое; она устраняла с пути препятствия, которые им кажутся очень большими и трудными. Они хотели Уганды, не для вида, а для работы в ней, сосредоточения сил на ней. Ну, а как же Палестина? — Она нам обещана и будет наша; пусть ее теперь населяют другие, все равно, придет время, она будет наша. Но ведь это противоречит совершенно нашей программе, которая вся говорит об активной работе для получения Сиона? Не знаю, какой ответ мизрахисты давали себе на этот вопрос; быть может, они полагались на вождей, которые создавали программу и которые уверяли их, что здесь нет противоречия...".
Сторонники Уганды не были все на один покрой. Членов подразделяет их на несколько групп. Таких, кто совсем был чужд Эрец-Исраэль, среди них было ничтожное меньшинство, которое возглавлял {183} Зангвилль (После Седьмого конгресса (1905) он порвал с Сионистской организацией и основал (вместе с профессором Мандельштамом из Киева) организацию территориалистов.).
Значительная часть верила, что угандийская рекомендация приведет к немедленному облегчению страданий еврейских масс, другая часть поддерживала рекомендацию просто из непоколебимой верности Герцлю. Наиболее выразительным случаем такой поддержки был поданный за Уганду голос старого члена Ховевей Цион и основателя Национальной библиотеки в Иерусалиме д-ра Иосефа Хазановича. То, что он проголосовал за Уганду, вызвало изумление не только у делегатов конгресса, но даже у самого Герцля. Семь лет спустя д-р Хазанович рассказал на страницах газеты "Ди Вельт" (30 мая 1910 г.), что после голосования Герцль послал за ним и спросил: "Доктор, ведь вы настоящий палестинофил; как же вышло, что вы проголосовали за угандийское предложение?" Хазанович ответил: "Я считал, что вы, как избранный нами вождь, постоянно беспокоящийся за судьбы нашего народа, желаете принятия конгрессом английского предложения. Ваших политических расчетов я не понимаю. Но я полагаю, что, если даже вы допустили ошибку, вы будете знать, как ее исправить. Я заодно с нашим вождем во всем: в успехе и в неудаче".
Среди делегатов имелись и колеблющиеся, не сумевшие сделать выбора в ту или иную сторону. Эти от голосования воздержались. И вот настал решительный момент. Объявили о поименном голосовании. Об этой драматической минуте рассказывает Членов:
"Мы, русские уполномоченные, остались одни. Мы решили потребовать того, против чего никто, даже д-р Герцль, не мог бы уже ничего иметь: объявить о нашем несогласии после голосования; тут уже не могло быть речи о каком-либо давлении. Я сообщил об этом д-ру Герцлю, уже сидевшему в своем кресле и озиравшему поле будущей победы. Хорошо, ответил он, но знайте, {184} что расходящиеся по такому вопросу не могут потом сидеть за одним столом.
Быстро были вновь созваны товарищи. Семеро из нас подписали письменное заявление, двое были против, один отсутствовал, а один переживал адские муки колебаний и возбуждал к себе глубокое чувство сострадания; он не подписал. Я передал президенту письменное наше заявление и добавил, что мы готовы нести ответственность за любые последствия...".
В четыре часа пополудни Герцль представил рекомендацию конгрессу. Проект резолюции был переведен на несколько языков (также и на иврит), которыми пользовались делегаты, затем приступили к поименному голосованию. Результаты: 295 делегатов — "за", 178 — "против", 100 делегатов воздержались (не считая 32 членов Исполнительного комитета, по решению этого органа не голосовавших лично на пленарном заседании конгресса). Среди воздержавшихся были Соколов и глава Мизрахи раввин Рейнес, в прениях выступавший за рекомендацию. Большинство членов Мизрахи, как уже говорилось, проголосовали "за".
4. Уход Ционей Цион
После оглашения итогов голосования Герцль зачитал с трибуны конгресса письменное заявление семи членов Большого исполнительного комитета из России, отвергнувших резолюцию: "Нижеподписавшиеся, члены Большого исполнительного комитета, настоящим сообщают, что на заседании Исполнительного комитета они голосовали против посылки экспедиции в Восточную Африку — И. Членов, З. Темкин, Я. Бернштейн-Коган, Ц. Белковский, В. Якобсон, Ц. Брук, И. Л. Гольдберг".
Членов встал, спустился со сцены и пошел к выходу из зала. За ним последовали остальные члены Исполкома, подписавшие заявление. Их сторонники в зале зааплодировали, и все, кто голосовал против угандийской {185} рекомендации, присоединились к уходящим и вместе с ними покинули зал — мрачные, подавленные, многие со слезами на глазах. Это был стихийный жест, никем заранее не отрепетированный и не подготовленный. То был трагический момент и для уходящих, и для остающихся, и, в первую очередь, для Герцля; он стоял пораженный, бледный, словно прикованный к месту, с совершенно застывшим лицом.
Российские сионисты были очень далеки от желания устроить демонстрацию. Слишком их потрясло существо дела, казавшееся им ударом по самой душе сионизма, чтобы они могли думать о каких-нибудь внешних формах выражения протеста. Герцль сделал заявление, что принятая резолюция не означает окончательного решения по предложению Великобритании, а лишь согласие, что оно будет изучено, результаты же исследования будут представлены конгрессу, который призван сказать окончательное слово; поэтому ему непонятен уход делегатов — противников предложения, он ждет, что они вернутся, и до этого прекращает разговоры на эту тему.
Противники угандийской рекомендации, называвшие себя отныне Ционей Цион (Сионисты Сиона), собрались в малом зале казино, где в свое время состоялся Первый сионистский конгресс и была принята Базельская программа. Было нечто символичное в том, что собрались они именно здесь, как бы тем самым говоря: "Вы большинством голосов сделали выбор в пользу Восточной Африки, ну а мы, Ционей Цион, стоим за Базельскую основополагающую программу".
В зале пленарных заседаний Герцль объявил перерыв на час, считая невозможным продолжать обсуждение остальных пунктов повестки дня (организационный вопрос, пропаганда, Национальный фонд и др.), будто ничего не случилось. Правда, поначалу он полагал, что "русские" предприняли демонстрацию, наподобие демонстрации членов Демократической фракции на предыдущем. Пятом конгрессе. Интуиция ему, однако, подсказывала, что сейчас дело обстоит иначе, об {186} этом свидетельствовало выражение боли и угнетенности, которое он видел на лицах уходящих. И все-таки он не сумел понять до конца их состояние и позицию, о чем свидетельствует его дневниковая запись, сделанная уже после конгресса, 1 сентября 1903 года. Там он признается, что совершил ошибку, предупредив товарищей из России, что им уже не быть более членами Исполкома, и пишет: "Перед голосованием по поводу Восточной Африки я сказал Членову, Бернштейну-Когану и их соратникам, что тот, кто проголосует против, не сможет оставаться в Исполнительном комитете. С этого момента результаты им были уже безразличны, и они покинули зал".
Эти слова, написанные уже после того, как Герцль встретился с противниками угандийского предложения на их собрании и по завершении всего конгресса, свидетельствуют, что он так и не понял их мотивов, оставшись при мнении, будто уход их был вызван потерей мест в Исполнительном комитете и не более того.
Следуя этой оценке Герцля, аналогичной причиной объясняет уход семи российских "уполномоченных" и его биограф, который пишет, что подписавшие заявление ушли из зала "либо потому, что более не считали себя членами Исполкома, либо для того, чтобы дать форму и выход своим эмоциям" (Алекс Бейн, "Теодор Герцль", биография). Справедливо поэтому привести объяснение случившемуся данное самим Членовым, лидером оппозиции на Шестом конгрессе, который писал по поводу ухода противников Уганды следующее:
"Целых два часа продолжалась эта перекличка. Ведь в редком парламенте голосует такая масса делегатов, около 500! С напряженным вниманием следит весь зал, многие записывают и подсчитывают шансы. Признаюсь, меня прямо поражало, как часто раздавалось "нет". Я считаю присутствие в этом зале и при таких условиях 178, открыто голосовавших против, фактом, крайне знаменательным, которого я не ожидал. Но исход голосования, конечно, не подлежал сомнению. В воздухе носилась победа; а победителей не судят, провозгласил {187} еще за два дня раньше одесский делегат. Он ошибся; суд наступил очень скоро, в Базеле же, потом производился по всему миру еврейскому. И этот суд показал, что еще одна такая победа, и армия рассыплется на мелкие части. Но теперь был момент победы. В зале аплодисменты, махали платками. Но, признаюсь, искренней радости я не видел, вернее, не чувствовал. Все это было очень громко, очень шумно; но казалось как-то искусственно, дуто. Впрочем, я был плохой наблюдатель в этот момент.
Меня давил во время голосования вопрос: что мы теперь, мы, несогласные, нежелающие, что нам теперь делать? Ведь тут не деталь какая-нибудь решается, а рушится основа, на которой стоит все наше здание, создается нечто несовместимое, глубокой пропастью отделяющее будущее от прошлого. На этом конгрессе, говорили некоторые, впервые почувствовалась под ногами почва; мы на этом конгрессе ясно почувствовали, что почва уходит, что все зашаталось под ногами. Что делать теперь, можем ли вместе работать, что уцелело из наших общих устоев? Все это проносилось в тяжелой свинцовой голове. И как ни трудно, тяжело было мыслить в это время, одна мысль, однако стала у меня все яснее обрисовываться: между прошлым и тем, что настает теперь, должна быть проведена черта, ясная, чувствительная и видимая для всех; теперь нельзя продолжать, как будто ничего не случилось. Наступившая пропасть должна проявиться видимым образом и здесь, но как?
Читается наша записка; она читается бегло, равнодушным голосом. Зал в недоумении. И в этот момент, два часа бродившая мысль приняла определенную форму: я собрал все свои бумаги, книги, надел шляпу и сошел с президиальной трибуны. Куда и зачем? Я не знал в эту минуту. Одно я чувствовал, что здесь, в этом зале, в эту минуту, сейчас оставаться невозможно, физически невозможно. Нам здесь теперь нечего делать.
Я пошел; но не знал, пойдет ли еще кто-нибудь за мной. Ни с кем мы ни о чем не сговаривались. Но, {188} очевидно, было довольно одной искры. Первыми присоединились товарищи по записке; движение нашей маленькой группы было тотчас замечено внизу, а когда мы, протеснившись сквозь особенно густые в этом году ряды журналистов, вышли на средний проход, тогда это движение стало видно и галереям. Бешеный, оглушительный взрыв аплодисментов огласил зал внизу и наверху; в нем искало себе выхода чувство, старательно сдерживаемое весь этот день. Мы двигались и, не озираясь, чувствовали, что мы не одни идем, не одни делаем то, что делаем. И чувствовалось, что делаем мы что-то хорошее и очень нужное. Мы разряжаем атмосферу, очищаем ее, облегчаем душу себе и другим.
Мы прошли густой толпой в малый зал. Здесь создавалась в 1897 г. базельская программа. Много было тогда споров, горячих и страстных; одно только не подлежало спору и было для всех ясно: в Палестине. Прошло всего несколько лет, и теперь, давлением и силой нескольких людей, эти два слова вырываются из программы, и в этом зале, где все возобновили обет верности народу и стране, теперь можно бы сделать надпись: "Здесь мы сидели и плакали, вспомнив Сион". Ибо часть, правда, очень небольшая, из пришедших разразилась неудержимыми рыданиями, и среди плакавших были люди видимо сильные, крепкие".
Один из участников собрания Ционей Цион, описавший атмосферу, в которой у людей лились слезы из-за принятого решения, сказал: "Можно было подумать, что эти люди получили известие о новой резне или о смерти своих родных и близких".
Герцль поначалу полагал, что уход из зала был чисто демонстративным поступком, и собирался не реагировать на него, как он это уже раз сделал по отношению к демонстрации Демократической фракции на предыдущем конгрессе. Однако ему сказали, что люди плачут, и тогда он понял, что имеет дело с куда более серьезным явлением, чем внешний протест. Он решил поступиться своей гордостью и амбицией и отправиться на собрание противников резолюции об Уганде. {189} Совещание Ционей Цион затянулось надолго, и поздней ночью, когда обсуждение все еще не было завершено, появился Герцль и попросил разрешения присутствовать. Собрание, однако, было закрытым; Герцль ждал в коридоре, пока решат, допустить ли его вообще. В конце концов, ему было позволено войти, но собравшиеся встретили его с необычайной холодностью.
Об этой драматической встрече Герцля с противниками угандийского плана рассказал Иосеф Элиаш в сборнике "Воспоминания сионистов из России", редактор которого, рабби Биньямин, в примечании к этому эпизоду говорит, что собравшиеся выставили у двери двух дежурных, двух крепких парней, строго-настрого наказав им никого не впускать.
И вот появился Герцль и выражает желание присутствовать на собрании. Один из дежурных пошел в зал и сообщил об этом председательствующему. Тот попросил довести до сведения Герцля, что это собрание только российских делегатов. Герцль промолчал, отправился в свой отель и вернулся с удостоверением, что он является делегатом конгресса также и от России. Дежурный снова пошел к председательствующему. Тот вышел из зала к Герцлю и сообщил об опасении некоторых заседающих, что он, Герцль, силой своей личности склонит делегатов ко всему, чего захочет. Но Герцль настаивал на своем праве участвовать в собрании в качестве российского делегата, и ему было позволено войти.
Рабби Биньямин передает этот эпизод со слов одного из дежурных, Ашера Эрлиха; имени председательствовавшего на собрании рабби Биньямин не запомнил.
Герцль попросил слова, и оно ему было предоставлено. Он сообщил собравшимся подробности своей политической деятельности и переговоров, которые он провел, прежде чем решил вынести на конгресс предложение английского правительства об Уганде. Он призывал собравшихся вернуться на конгресс, ибо они ошибаются, если полагают, что он нарушил Базельскую программу.
{190} К утру между президентом и представителями оппозиции было достигнуто соглашение, и голосовавшие против Уганды вернулись на конгресс. Шмарьяху Левин от имени оппозиции сделал следующее заявление:
"Я должен пояснить, что уход меньшинства из зала после голосования не имел никакой демонстративной цели, а явился спонтанным следствием глубокого душевного потрясения из-за резолюции, которая противоречит основам Базельской программы".
На этом Герцль прервал оратора и заметил, что его слова не соответствуют предварительному тексту, представленному президенту, и что он "не может допустить заявления, будто конгресс отклонился от Базельской программы, поскольку резолюция была принята большинством голосов. И если большинство в 295 делегатов постановило, что резолюция не противоречит Базельской программе, меньшинство не может утверждать, что тут есть противоречие".
Шмарьяху Левин продолжал далее чтение дополнительных предложений оппозиции, и руководство согласилось их принять:
а) запрещается финансировать африканскую экспедицию из фонда членских взносов (решение запретить ее финансирование из средств Колониального банка и Национального фонда было принято уже ранее);
б) отчет экспедиции должен быть представлен Большому исполкому до того, как будет созван конгресс для принятия окончательного решения по этому вопросу.
Два последних дня конгресса прошли в спокойном обсуждении остальных пунктов программы его работы, хотя все еще чувствовалось напряжение, вызванное угандийским вопросом. В соответствии с резолюцией конгресса была избрана комиссия по Восточной Африке. Хаим Вейцман согласился войти в комиссию, несмотря на то, что принадлежал к противникам "Уганды". Избрали также комиссию по изучению Эрец-Исраэль, утвердив для нее постоянный бюджет.
Герцль снова стал президентом Сионистской организации, но на сей раз три делегата проголосовали против его {191} кандидатуры — случай небывалый: до сих пор на всех конгрессах его избирали единогласно.
Следует отметить, что именно Шестой конгресс, вошедший в историю сионизма под названием "Угандийского", постановил по итогам доклада Оппенгеймера о поселении основать комиссию по изучению Эрец-Исраэль и условий развертывания в ней поселенческой деятельности. Возможно, это был примирительный жест по отношению к оппозиционерам, но, так или иначе, он стал практическим шагом в направлении строительства Страны, даже и без всякого "чартера"... Приняли также изменение в организационном уставе, согласно которому один делегат на конгресс избирался от каждых двухсот платящих членские взносы, а не от каждых ста, как ранее.
В своем заключительном слове — ставшем его последней речью на последнем конгрессе с его участием — Герцль сказал, что конгресс был трудным, но великим. Великим не только по количеству делегатов, равного которому не знали предыдущие конгрессы, но и по характеру работы. Упоминая о бушевавших тут яростных и тяжких спорах, Герцль заметил: "Мы убедились, что на сионистов можно полагаться и что верен афоризм, гласящий, что опереться можно лишь на предмет, оказывающий сопротивление".
Дабы рассеять опасения, возникшие у значительной части делегатов в результате полемики об Уганде, Герцль счел необходимым успокоить их и произнес традиционную клятву: "Если забуду тебя, Иерусалим, пусть отсохнет моя десница!" И поднял правую руку в подтверждение этих слов. Тем не менее конгресс завершился в напряженной атмосфере.
5. Смерть Герцля
3 мая 1904 года газета "Ди Вельт" опубликовала короткое извещение: "По настоянию врача д-р Герцль уходит в продолжительный отпуск и в течение этого {192} времени свои обязанности исполнять не будет. Просьба не обращаться к д-ру Герцлю письменно, а по всем вопросам — в Исполнительный комитет".
Состояние Герцля со дня на день ухудшалось, и все попытки врачей спасти его оказались бесплодными. Герцль скончался 3 июля 1904 года в возрасте сорока четырех лет. Хотя в сионистском движении было известно, что у Герцля не все благополучно со здоровьем, однако только близкие друзья знали, насколько его состояние серьезно. Поэтому весть о его смерти обрушилась, как гром среди ясного неба. Когда распространилось известие, что вождя сионизма не стало, скорбь и мрак опустились на еврейскую улицу в России. Массы людей собирались в синагогах, участвовали в траурных митингах, и печать, даже антисионистская, посвятила оценке личности и подвига покойного лидера многочисленные статьи.
Вышедший после смерти Герцля июльский (по новому стилю) номер ежемесячника "Еврейская жизнь" открывался некрологом, написанным Ю. Бруцкусом.
"Умер величайший и преданнейший сын еврейского народа, — писал Бруцкус, — погиб безвременно, в расцвете жизни и разгаре работы. Чуткое сердце его захотело объять все еврейское горе, залить его своею кровью; оно долго и славно боролось, но теперь не выдержало и разбилось — герой погиб на полпути. ...
Велико несчастье еврейского народа. Мы притерпелись уже к бедствиям. Наши слезы иссякли, голос подавлен от мук. И мы встретили тяжелую весть не воплями и слезами, а грустным молчанием. Печаль наша слишком велика, чтобы вылиться в словах, удар слишком силен, чтобы оценить его. Еще одну горькую чашу страдания пришлось нам испить. Несчастлив тот герой, который не увидел обетованной цели, несчастлив тот народ, который на полпути теряет своего вождя. Но он умер с верою в усталом сердце и словами любви к Сиону на устах. Он завещал нам идти все вперед и нести его наследие по указанному пути к великой цели. Его сердце разбилось, но дело его живо...".
{193} Большую статью о Герцле поместил в том же номере журнала Жаботинский. "... Когда будет подведен итог его подвига, книжники наши должны будут устроить большой пересмотр учению о том, что не личности делают историю.
Да, творит историю стоногая Причина и стихийное желание масс; но с мучительной медленностью ползет эта история, если не впряжется в ее колесницу гениальный человек, сердце которого чутко собрало и отразило неуловимые потребности толпы и нашло то слово, которое нужно для их выражения. Так маховое колесо в машине: правда, не оно дает машине движение — напротив, оно само приводится в движение машиной; но с ним машина работает легче и скорее — Маховое колесо истории — сердце гения-вождя". В заключение Жаботинский предлагал увековечить память Герцля основанием фонда для развития сети еврейских национальных школ в Эрец-Исраэль.
Членов писал в "Сионе и Африке", что покойный вождь целиком отдал себя движению. Он отдал ему все силы, все время, все свои денежные средства, свой мозг и сердце — и движение словно воплотилось в его личности. Такое слияние имело важные и положительные стороны, особенно в начальном периоде, когда нужно было находить новые формы и создавать новые учреждения. Даже в разгар полемики об Уганде на Шестом конгрессе, где большинство российских делегатов испытывали глубокое недовольство Герцлем, а некоторые даже обрушились на него с обидными и резкими выпадами, они не переставали его любить и почитать. Вот как описывает тот же Членов появление Герцля на собрании противников угандийского предложения, после того как они ушли с конгресса:
"Одно видели мы все перед собой: глубоко, сильно страдающего любимого человека. Все пути к отступлению отрезал он, все корабли сжег в тот момент, когда геройски ринулся в бой, за свой народ. И впервые ему здесь, в среде своих, приходится поставить себе вопрос: понимают ли его, ценят ли его труды?"
{194} Может быть, наиболее сильным выражением любви к покойному вождю явилось стихотворение Жаботинского "Надгробное слово" ("Хеспед") :
И он угас, как древле Моисей,
На берегу земли обетованной;
Он не довел до родины желанной
Ее вдали тоскующих детей;
Он сжег себя, и жизнь отдал святыне,
И "не забыл тебя, Иерусалим", —
Но не дошел и пал еще в пустыне,
И в лучший день родимой Палестине
Мы только прах трибуна предадим...
Пусть мы сгнием под муками ярма,
И вихрь умчит клочки священной Торы;
Пусть сыновья уйдут в ночные воры,
И дочери в позорные дома,
И в мерзости наставниками людям
Да станем мы в тот черный день и час,
Когда тебя и песнь твою забудем
И посрамим погибшего за нас...
Спи, наш орел, наш царственный трибун.
Настанет день — услышишь гул похода,
И скрип телег, и гром шагов народа,
И шум знамен, и звон веселых струн;
И в этот день от Дана до Баршевы
Благословит спасителя народ,
И запоют свободные напевы
И поведут в Сионе наши девы
Перед твоей гробницей хоровод...
{195}