ДАВИД БЕККЕР: «ВЕРЮ, ЧТО ЕЩЕ ЧТО-ТО СДЕЛАЮ»

Наталья Бржестовская

Член Национального союза художников Украины и Международного конгресса графиков Давид Юльевич Беккер известен за рубежом, пожалуй, даже больше, чем у себя на родине. За плечами мастера – свыше ста персональных выставок, половина из которых экспонировалась в разных концах света.

Свою творческую манеру Беккер обозначил, как неоманеризм (манеристом был гениальный Караваджо). Он начинал как живописец. Затем стал работать в области станковой графики, освоил тончайшую технику цветного офорта. Но подлинной известности и мирового признания художник добился в книжной графике и технике экслибриса. В искусстве исполнения этих книжных знаков ему мало равных. Член Германского общества экслибриса и клуба экслибрисистов Голландии, Давид Беккер входит в двадцатку лучших европейских мастеров экслибриса.

Его изысканные работы являются украшением частных коллекций в разных странах мира. Его имя вызывает восхищение ценителей искусства. Полученные престижные премии и награды возводят его в ряд первостатейных мастеров. И тем отрадней, что этот художник родился и живет в Одессе, преумножая ее славу.

Неизменно восхищаясь графическими силуэтами, изящными гравюрами, искусными экслибрисами Давида Беккера, я не имела возможности лично выразить свое восхищение автору. Увы, художник упорно избегал публичности и не появлялся на светских мероприятиях. «Он не любит многолюдья и суеты», – объясняли организаторы. Но в конце 2010-го, юбилейного для Давида Беккера года мне неожиданно повезло: мастер, недавно отметивший 70-летие, согласился встретиться со мной.

И вот я в мастерской в переулке Маяковского. Первая мысль при взгляде на Беккера: семьдесят?! Не может быть! Строен, подтянут, моложав, с густой копной каштановых волос. Даже как-то неловко говорить с ним о солидной юбилейной дате.
Оказалось, что к юбилеям художник давно равнодушен:
– Радостно встречал этот день, пока не исполнилось пятьдесят. А потом… перестал отмечать дни рождения. На днях говорил по скайпу с родственником, живущим в Лондоне. Он был изумлен, увидев меня, внешне почти не изменившимся: «Ты все, как мальчик!». Мне повезло, я пошел в маму, она всегда выглядела моложе своих лет. И еще, скажу вам честно: несмотря на все мои недуги, меня поддерживает искусство.
– Расскажите о своем детстве, семье…
– Корни у меня одесские. Но если о предках мамы мне более-менее известно, то с папой история сложней: я его не знал… По рассказам матери, он был немец по национальности, его предки жили в Люстдорфе, основанном немцами-колонистами. Отец был профессором Индустриального института, а мама – его студенткой. Они сразу полюбили друг друга. Но расписаться и не успели: отца расстреляли в 39-ом. Я родился уже после его гибели, в январе 1940-го. Отца звали Юлий, а может быть – Юлиус. Чтобы сохранить память о нем, мама дала мне отчество Юльевич. А Беккер – это мамина фамилия.
Но обо всем этом я узнал спустя много лет. Мама, член КПСС, чтобы спасти себя и меня, придумала легенду. Она рассказывала мне, что отец носил украинскую фамилию Иващенко, был инженером-танкистом и геройски погиб на войне. Так я и вырос, веря в эту святую ложь. А, узнав, наконец, правду, долго искал в архивах хоть какие-то данные о своем отце, зная лишь имя и место работы. Увы, поиски ничего не дали…
Так вот, мне был год, когда началась война. Мама работала химиком на заводе. Всех работников предприятия эвакуировали в Среднюю Азию. По дороге наш поезд попал под бомбежку. Чудом выжили. Два с половиной года мы жили в Андижане, мама руководила детским садом, в который ходил и я. Помню яркие картинки детства: летний день, жаркое солнце, мы с мамой – в гостях у узбекской семьи. Мы с другом едим сладкий виноград без косточек. Я катаюсь на ослике…И самая радостная картинка детства: 10 апреля 1944 года, в день освобождения Одессы, я бегаю по двору и по-узбекски кричу «Вайдот Одесса!» («Да здравствует Одесса!»).
В родной город мы вернулись только в 1946-м. Наш дом на Успенской разбомбили, но мама устроилась работать на завод, и нам дали жилье. Сначала – комнатку в доме при заводе, на Раскидайловской. А лет через десять – квартиру на Торговой.

То, что его призвание – быть художником, Беккер понял года в четыре. Он любил рисовать, окружающие замечали его способности и говорили об этом матери. И по возвращении в Одессу та отдала сына в Детскую художественную школу. Правда, проучился Давид там всего год: в класс пришел новый учитель, с которым мальчик не нашел общего языка. В 1955 году Беккер решил поступать в Одесское художественное училище им. Грекова. Мама еще до поступления показала рисунки сына профессору живописи Л.Е. Мучнику. Тот и привел Давида к своему ученику – прекрасному художнику Александру Ацманчуку. Александр Павлович стал его первым учителем, готовил к поступлению. А педагогом Беккера в училище была Дина Михайловна Фрумина, «святой человек», как отзывается о ней Давид Юльевич. Она посоветовала по окончании училища продолжить обучение. И Беккер поступил на живописный факультет Харьковского художественного института, который в то время славился своей живописной школой.
Его становление как художника выпало на конец 60-х – 70-е годы прошлого века, самое застойное время в искусстве. Хочешь выжить, хочешь, чтобы тебя выставляли, – выполняй заказы худфонда. Чтобы как-то освободиться от груза госзаказов, Беккер обращается к фольклору. В Карпатах он пишет гуцульские свадьбы, иллюстрирует колядки. Эти работы в Киеве и в Москве принимают «на ура». В те же годы Беккер один из первых в Одессе пробовал себя и в поп-арте, но понял – это не его.
Свое увлечение графикой выпускник живописного факультета Давид Беккер объясняет так:
– Графикой я занялся вынужденно. Все просто объясняется. Мастерской у меня тогда не было, я ее получил только в 45 лет, и я ухитрялся работать на подоконнике, накатывая гравюры валиком. Еще в Харькове друг показал мне приемы линогравюры, подарил штихель. Благодаря станковой графике, цветным линогравюрам меня через два года приняли в Союз художников.
Тогда в Одессе работали Попов, Ацманчук, Власов, Шелюто, Егоров… – художники мирового уровня. Это было сообщество единомышленников, умевших дружить и поддерживать друг друга. Но, чего греха таить, и в среде художников присутствовала зависть. Одному дали звание, а другому – только грамоту… Известный одесский живописец Григорий Крижевский по этому поводу любил говорить: «Мы все – рядовые гении».

Большую роль в жизни Давида Юльевича сыграла поездка в Дом творчества в Сенеже. Там он освоил литографию на камне, потом изучал ее в Москве. Еще лет пять параллельно писал живопись. А потом по причине аллергии вынужден был перейти на темперу, акварель, пастель.
У Беккера всегда было два излюбленных жанра – пейзаж и натюрморт, и во все периоды в его работах присутствовала женщина. В своем творчестве он свободно перемещается в пространстве и во времени, обращаясь к библейским темам, античности, эпохе Возрождения, проявляя знание истории, литературы, архитектурных стилей.

Более сорока лет назад, в 1968 году, Давид Беккер выполнил первый экслибрис. Тогда книжные знаки художник писал для себя, в подарок друзьям. И, возможно, это увлечение так бы и осталось незамеченным, если бы не случай.

– Как-то ко мне обратился серьезный европейский коллекционер, попросил выполнить заказ. Получилось удачно. Вслед за этим из польского города Мальборка пришло приглашение на выставку, в которой участвовали графики, работающие в жанре экслибриса. Я послал несколько работ. И от этого первого брошенного камушка пошли круги по воде. Меня стали всюду приглашать. С тем первым коллекционером, Джегашом Матушаком, который с тех пор следит за моим творчеством, я дружу и сейчас.
В 1980 году мне пришло приглашение на конкурс «Мюнхен гладбах» в Германии, я привез туда два экслибриса. Президентом Немецкого общества экслибрисистов и художников был Пауль Беккер, известный европейский коллекционер. Его поразило, что в Одессе у него есть однофамилец, работающий в жанре экслибриса. Мы начали переписываться, мне пошли заказы. Но оплачивать советским художникам деньгами их работы тогда было нельзя. Тогда мои заказчики прибегли к натуральному обмену. Мне из Германии приходили сначала книги по искусству. Потом стали присылать спортивные костюмы марки «Адидас», которые в то время у нас были большой редкостью. И вскоре я оказался «под колпаком». Начались неприятности с органами. Меня посчитали международным авантюристом, которому со всего мира идут посылки с подарками. Адресованные мне письма и бандероли вскрывали на таможне, искали, нет ли чего-то запрещенного.
С наступлением перестройки недоразумения закончились. В 1985 году Пауль Беккер приехал в Одессу, а в 1989-м пригласил меня с женой к себе. Свои впечатления от первого посещения Германии и сейчас не могу забыть. Потом эти поездки стали регулярными. У меня также появились почитатели в Нидерландах. По их инициативе в Амстердаме была организована моя выставка, которая пользовалась большим успехом. Я тогда получил заказы сразу на тридцать работ и первую премию на конкурсе в Брюсселе.

На одном из конгрессов «Мюнхен гладбах» Давида Беккера познакомили с японским коллекционером, он купил у одесского художника несколько экслибрисов. И его имя стало известно в Японии, где этот жанр очень популярен. Беккера пригласили в Токио. А вскоре он получил в Японии Гран-при за лучший экслибрис года.

Так постепенно пришло мировое признание. Но к своим успехам Беккер относится безо всякого пафоса, рассказывает о них скупо, заключая:
– Я все время брал барьеры. А жизнь вела, подсказывала, направляла. Не знаю, что было бы, продолжай я работать в живописи, но в графике я кое-чего достиг, преуспел.
Теперь у Давида Беккера появились заказчики и в Украине. Впрочем, меняется сам арт-рынок. К примеру, итальянские коллекционеры, восхищаясь экслибрисами Беккера, находят работы мастера слишком пуританскими, просят о большей откровенности.

– Это какое-то современное поветрие по миру, от нехватки остроты ощущений, что ли, –комментирует мастер. – В некоторых моих экслибрисах присутствует эротика, но нежная, скажем, «Леда и Лебедь». Откровенная эротика – не мое, это своего рода наркотик, только в искусстве. А я жду, когда вернется неоклассицизм.
Сейчас, несмотря на серьезные проблемы со здоровьем, Давид Юльевич продолжает создавать уникальные «книжные знаки» уже не столько ради заработка и престижа, сколько из любви к искусству. В год создает не более десяти экслибрисов, тогда как в период творческого расцвета ему удавалось писать в четыре раза больше. Зато остается больше времени для размышлений... А юбилеи заставляют задумываться.
– 70 лет – дата, конечно, внушительная, но сожалений особых нет. Нет обреченности, чувства, что все уже позади. Мне кажется, что еще есть горизонты. Верю, что еще что-то сделаю. Хочется вернуться к обнаженной модели, писать маслом. Живопись «алла-прима» позволяет сделать работу за два часа, из меня это выплескивается, как фонтан. А экслибрис требует кропотливого многодневного труда…
Знаете, я из породы самоедов. Иное дело – художник Юрий Горбачев. Так любить себя, так восхищаться своим искусством нужно уметь. А я старался всегда не высовываться.
– Вы прощаете своих недругов?
– Очень тяжело прощаю обиду. Понимаю, что нужно простить, но не могу. Я просто не общаюсь. Здесь главное – не слушать, что о тебя говорят, злословят. А я пережил зависть, когда ко мне пришел международный успех.
Наконец, я задала вопрос, давно мучивший меня: почему художник не бывает нигде, даже на открытии собственных выставок.
– Я всегда был одиночкой. Собственно, художник – всегда один. Я веду уединенный образ жизни и стараюсь как можно меньше общаться с незнакомыми людьми. Тем самым пытаюсь себя сохранить, не болеть. А болею я от злых слухов, наговоров, сплетен. «Уж лучше одному, чем с кем попало», как писал Хайям.
– Какие задачи Вы ставите перед собой сейчас?
Главная задача – сохранить здоровье, чтобы работать и дальше. Без работы я сразу уйду. Ни дня без работы. Недавно в Чехии мне сделали

комплимент, заметив: «Ну, Вы уже классик!» Это что же значит – почивать на лаврах?...

РАБОТЫ ДАВИДА БЕККЕРА

Георгий Победоносец Гаргантюа Вермеер Гоголь

Наталья Бржестовская