Любовь по ленд-лизу

Василий Выхристенко

Изучая историю ленд-лиза – системы передачи Соединенными Штатами Америки взаймы или в аренду товаров, от военной техники до продуктов питания, странам-союзницам по антигитлеровской коалиции, я познакомился с американским историком Джеймсом Гебхардом. Мы договорились обмениваться материалами. И вот совсем недавно получил от него письмо. «Думаю, – пишет он, – тебя это заинтересует – речь-то идет об Одессе. Я для упражнения в русском языке постарался тебе даже перевести. Будь к переводу сходительным». Я последовал совету своего американского друга быть «сходительным» (так в письме) и предлагаю записки американского моряка Тома Кройтона, относящиеся к весне 1945 года. Место событий – наша Одесса.

...Первый конвой, во главе которого был корабль «Джорж Л. Бейкер», почти полностью состоял из американских судов. Он отплыл из Филадельфии в начале февраля 1945 года и должен был идти в Мурманск, но направился в Средиземное море: в те дни Турция присоединилась к Организации Объединенных Наций.

Корабли конвоя, на одном из которых я служил старшим помощником, были восторженно встречены в Одессе русским лоцманом и официальными лицами, поднявшимися на борт. Сразу же после дружеских объятий и поцелуев все, кроме лоцмана, направились к офицерской кают-компании с криком «Джем!». Оказывается, наши гости называли джемом не только сам «джем», но и повидло. Они вытряхивали из банок содержимое на тарелки и проглатывали его без ложек, хлеба и масла, которые мы им хотели предложить. Когда наш корабль благопо­лучно достиг еще не полностью разминированного порта, на борт поднялась группа дружественно настроенных и вооруженных официальных лиц. После церемонии встречи каждому из нас было вручено по 600 советских рублей – офицерам и по 300 – матросам.

Затем помощник американского морского атташе зачитал нам печально знаменитый для нас указ. Копии этого указа были вывешены на нашей доске объявлений, и мы читали его с недобрым предчувствием, хотя и начинался он довольно дружелюбно:

«Население Одессы мно­гонационально и дружески настроено по отношению к союзникам. Однако все личные контакты с советскими гражданами запрещены. Все члены команды без исключения должны быть на борту к 10 часам вечера. Те, кто к этому времени не вернется на корабль, будут арестованы советскими властями и не смогут связаться с представителями своего правительства. Моряки, замеченные на улицах после комендантского часа, будут расстреляны на месте. Офицеры в полной форме будут приглашаться каждую субботу на танцы в гостиницу «Лондон». Встречи с советскими девушками после танцев не допускаются. Любые отношения между иностранными офицерами и советскими женщинами будут рассматриваться как уголовное преступление».

Когда мы сошли на берег, перед нами открывались мрачные перспективы. Однако у первого же ларька, где я остановился выпить в утешение водки, дружелюбный молодой человек спросил, нет ли у меня сигарет. У меня было несколько пачек «Кэмела», и я отдал ему одну из них. Этого было достаточно, чтобы он предложил отвести меня «туда, где можно повеселиться». Меня провели в дом, который ходил ходуном от веселья. К моменту моего появления там уже были несколько наших моряков, распивавших спиртные напитки с хозяевами. За вход я «заплатил» пару пачек сигарет. Вскоре стол был уставлен всевозможной едой и бутылками водки. У одного из присутствовавших оказалась гармонь. Начались танцы.

За столом рядом со мной сидела полная миловидная девушка по имени Таня, и после нескольких медленных фокстротов и нескольких рю­мок я почувствовал желание уединиться с нею. Когда она сняла верхнюю одежду, я был поражен – на ней было белье, которое выдается солдатам американской армии. Мы посылали его русским солдатам, но оно не доходило, видимо, до них.

Уже после того как Танино американское белье последовало за верхней одеждой и мы спокойно лежали, прислушиваясь к продолжающе­муся веселью в других комнатах, я взглянул на часы и с ужасом увидел, что уже 10.30 и теперь я неминуемо попаду в Сибирь.

Не без колебаний я распрощался со своей возлюбленной и вышел на абсолютно безлюдную улицу навстречу судьбе. Первое, что услышал, были не звуки выстрелов, а звуки концерта Чайковского, передаваемого по радио. Я прошел всего один квартал, когда прямо на перекрестке заметил русского автоматчика, который так же хорошо видел меня, как и я его. Молодому солдату, перед которым я находился, был дан приказ стрелять в любого нарушителя. Я не пытался убежать, а продолжал приближаться к нему. Научившись во время перехода нескольким русским словам, я мог поговоригь с ним на его родном языке: «Товарищ, – начал я. – Я пьян. Поэтому если ты хочешь застрелить меня, сделай это сейчас». Он рассмеялся. «Есть ли у вас сигареты?» – вежливо спросил он. «Много», – успокоил я его и сунул пачку в руку. «Молодец!» – сказал он и жестом показал, что проводит меня в порт на случай встречи с патрулем.

Охраняемый вход в порт был закрыт на ночь, но мой покровитель нашел спящего караульного. И еще одна пачка «Кэмел» перекочевала ему в карман.

Но вот наступила первая суббота, и все с нетерпением ждали обещанного вечера с танцами и девушками в полуразрушенной гостинице «Лондон».

Зал в гостинице был полон молодых девушек. Они не были похожи на Таню с ее американским нижним бельем, а были образованными и воспитанными советскими студентками института иностранных языков и служащими разных учреждений. Были ли они все агентами НКВД? Вряд ли. Но нам было все равно. Война со дня на день кончится, пусть узнают все наши военные секреты. Но они оказались просто одинокими девушками. Самой красивой из них была Светлана, 26-летняя инженер-химик. Она спросила меня, не смогу ли я достать билеты на выступление молодого советского виртуоза Эмиля Гилельса, который впоследствии стал одним из самых выдающихся в мире пианистов. Я мог. Офицерам кораблей конвоя, чьи продукты теперь ела вся Одесса, билеты на спектакли в знаменитом здании оперного театра полагались в первую очередь.

Почти каждый вечер мы со Светланой ходили на оперы, балеты или концерты в прекрасное здание оперного театра. Никого еще не арестовали за незаконное знакомство, и мы все стали несколько смелее. Однажды мы шли рука об руку к оперному театру, когда к нам пристали два хорошо подвыпивших полковника. «Что ты делаешь с этим гражданским шалопаем?» – спросил один из них и попытался схватить Светлану. Мои сдерживающие центры говорили «нет»: при всех смягчающих обстоятельствах я ни в коем случае не хотел бы оказаться задержанным милицией. Но в то время, когда я малодушно пустился наутек, моя возлюбленная превратилась в фурию. Ее нежные ручки сжались в твердые кулачки. Стоя в отдалении на углу, я видел, как она колотила их обоих своими кулачками…

Постепенно все в Одессе стали нарушать идиотские запреты нашего командования, направленные на то, чтобы не дать сблизиться американским и русским союзникам. Девушки из института иностранных языков устроили вечер, на который были приглашены только офицеры конвоя. Вспыхивали нежные романы, поскольку большинство из нас были молоды и неженаты. Культ Афродиты пересилил партийные догмы, и возникали разговоры о женитьбе и переезде в Америку.

И вот она, Победа! Это был день почти религиозного посвящения, день глубокого благодарения за то, что смертоубийство, наконец, прекра­тилось. Слез было гораздо больше, чем кутежей. Когда большинство женщин отправились к солдатским кладбищам положить цветы на могилы, на улицах, особенно у винных ларьков, остались одни мужчины. И тогда вся сдержанность исчезла, и началась оргия русско-американской любви. Было выпито изрядное количество водки, и я принял в этом достойное участие. Со всех сторон русские солдаты и офицеры предлагали мне выпить, и, в конце концов, я обнаружил, что меня поддерживает Саша, старший лейтенант Красной Армии.

Пошатываясь, я познакомился со всеми его друзьями, а затем захотел навестить нашего лоцмана, тоже Сашу. Когда пришел в себя, я ле­жал в продавленной кровати, а какая-то старушка пыталась привести меня в чувство. На полу распростерся старший лейтенант Саша. Никогда в жизни не был я так пьян.

Трещины в духе союзничества появились, когда в Одессу прибыла колонна американских пехотинцев, освобожденных из немецкого лагеря. Их содержали под стражей. Я хотел перебросить сигареты моим соотечественникам, но русские охранники не позволяли мне пройти к ним.

Накануне отплытия я нанес последний сентиментальный визит в шумный дом свиданий, но Таня показалась мне менее привлекательной, чем после 35-дневною плавания. Его обитатели все так же свободно занимались контрабандной торговлей, но наше отплытие сильно подрывало их бизнес.

К этому времени наши со Светланой отношения стали очень серьезными, и я не видел причин, почему бы ей в конце концов не переехать в Америку.

День отплытия принес еще один сюрприз: Саша-моряк настоял на том, чтобы вывести наш корабль из гавани, как-никак он был нашим пор­товым лоцманом тремя месяцами раньше. Но он прибыл на борт в таком ступоре, что наш капитан был вынужден, хотя и с неохотой, просить замену. Для Саши, по крайней мере, военное братство еще что-то значило…

До капитуляции Японии то одно, то другое американское судно еще заходило в Одессу с гуманитарной помощью. Дважды Светлане удалось передать через наших моряков письма для меня. Во втором звучали зловещие слова: «Мне кажется, за мной следят. Лучше тебе не писать». Но последнее предостережение пришло слишком поздно. Я уже отправил письмо.

Несколько месяцев спустя в Манильской бухте я встретил старого приятеля, чье судно «Виктория» должно было через месяц прибыть в Одессу. Я попросил его осторожно навести справки о Светлане – улица Мастерская, дом 4. Все ли у нее в порядке. С ним я передал несколько маленьких подарков. Прошло несколько месяцев, и, наконец, я получил известие от моего друга: «Мне жаль писать об этом, но все, что мне удалось узнать, – это то, что твою подругу арестовали»..

Василий Выхристенко

Журнал ”Фаворит” ноябрь 2008