Исповедь нетрадиционного мужчины

Рафаил Гругман

Рассказ, написанный в жанре антиутопия, описывает события, происходящие в XXIII веке, в гомосексуальном мире, в котором браки между мужчиной и женщиной запрещены. В центре рассказа любовь между мужчиной и женщиной, вынужденных скрывать свои чувства и маскироваться под гея и лесбиянку.

Нас всё меньше и меньше. Над нами подсмеиваются. Шутят. Шутки, честно говоря, достали. Попасть на приличную работу тяжело. О том, чтобы баллотироваться на выборную должность — в мэры, в Конгресс — нужно забыть. Засвистят. Засмеют. Заулюлюкают. И всё потому, что мы —сексменьшинство. Представители нетрадиционной сексуальной ориентации.

Мы, это недоразвитые особи мужского пола, предпочитающие для сладостных утех женщин.

Как издавна устроен мир? Мужчины паруются — с мужчинами, женщины — с женщинами, а мы, стыдно признаться, — гетеросексуалы, так и не можем побороть греховную страсть.

Гомосексуалисты клеймят нас позором и требуют введения новой статьи в уголовном кодексе: за злостное сожительство с особью противоположного пола ссылать провинившихся в исправительно трудовые лагеря. Женщин — в женские, мужчин — в мужские. По опыту далёкой России. Три года изоляции в нормальной здоровой среде, говорят, излечивают. И человек обретает сексуальную ориентацию, заложенную матушкой природой. Становится геем. Или лесбиянкой.

Правозащитные организации, типа “Врачи без границ”, “Международная амнистия” и “Красный Крест“, требуют: для тех, кто по собственной инициативе отправится в исправительно-трудовой лагерь, сохранить на время лечения прежнее место работы. А после трёхгодичного испытательного срока позволить им не указывать в анкете грехи молодости.

Но ведь не все могут побороть себя и добровольно явиться с повинной в полицию!

Найти друг друга нам очень сложно. За объявление в газете “Мужчина ищет женщину для любви и брака”, или наоборот, — “Женщина ищет близкого друга” — соседи побьют стёкла, измажут известью дверь или проколют колёса автомашины... Да и не каждая газета рискнёт напечатать подобное объявление. Редактора можно понять — падение тиража и повестка в суд гарантированы.

Как нам знакомиться? И где? В кафе или в библиотеке пристально всматриваешься в глаза, ловишь лёгкое шевеление губ, сердце вздрагивает в предчувствии, — наконец, это она, но когда робко заходит речь о возможности дружеской встречи, шарахаешься в ужасе быть узнанным. Оказывается, она лесбиянка...

У них, гомосексуалистов, полноценные семьи. Дети, как обычно, зачаты в пробирке. Несложная технология — и за пятнадцать минут лаборант подбирает нужный набор хромосом. Лесби — обретают девочку, геи — мальчика. Желание заказчика — закон для исполнителя. В руках лаборанта цвет глаз и волос, рост, вес, фигура. Самое сложное для гомосексуалистов — сделать по каталогу выбор. В моде желтоглазые девочки с голубыми волосами. И красноволосые мальчики.

В некоторых медицинских офисах стала внедряться новая технология — программирование кода смены цвета волос. Можно заказать радугу — и через заданный временной интервал цвет волос становится красным, оранжевым, жёлтым, зелёным... можно заказать другую палитру, но пока это дорого и не всем по карману. Технология не отработана и случаются медицинские ошибки — в радуге зелёный цвет сменяется фиолетовым, проскакивая голубой, а затем вместо красного появляется оранжевый...

В лесбийской семье — ребёнка вынашивает одна из женщин. А если супруги желают двойню, в творческий процесс вовлечены обе женщины. Для геев роль наседки выполняют суррогатные матери. В каждом медицинском офисе есть для этого молодые медсёстры.

У нас по другому. Резкие неуклюжие движения и долгое ожидание. Никогда не знаешь заранее, что тебя ждёт —мальчик или девочка. Блондин или брюнет. А как нам встречаться? Как избежать чужих глаз? Особенно, если вы представитель престижной профессии. Не буду называть имя известного композитора, оно и так у всех на слуху, который вынужден был застрелиться, после того как обществу стало известно о его романе с женщиной.

Те, у кого есть полноценная работа, ещё могут найти выход. Две гетеросексуальные пары маскируются под лесби или геев, берут в банке моргидж и покупают дом на две семьи. На людях — к ним не придерёшься. В гости, в кино, на прогулку — женщины с женщинами, а мужчины с мужчинами. Под ручку, в обнимку — кто как умеет. И лишь когда стемнеет, двери заперты и шторы опущены, — на час разбегаются по разным спальням, и назад. Неровен час — застукают.

Надо бояться детей. Чтобы, не дай бог, не проговорились. В садике или в школе им постоянно задают провокационные вопросы: “кто укладывает тебя спать?”, “кто в вашей семье готовит обед?” или “кто помогает тебе делать уроки?”. По достижении восемнадцати лет можно попытаться рассказать им правду. Но это рискованно. Не все могут понять, простить и пережить подобный удар. Для многих это чудовищный стресс. Ходить всю жизнь с клеймом, что ты зачат не в пробирке! Были случаи самоубийств — вскрывали вены или травились ядом...

Но у нас другого выхода нет — при получении водительских прав под фотографией зашифрован номер пробирки и генетический код. Те, кто зачат иначе — изгои. Они не могут создать семью с полноценными людьми, только с такими же, как и они, людьми второго сорта.

Наверное, мою исповедь следовало бы назвать иначе “Исповедь второсортного мужчины”. В одночасье потерявшего и любимую женщину, и ребёнка...

Я работал программистом в небольшой интернеткомпании в районе Гринвич Вилледж, и, если позволяло время, заходил перед работой в Старбакс на чашечку кофе. Там я и познакомился с Лизой, сидевшей за соседним столиком. Она предложила мне свежий номер “НьюЙорк Пост“, который она только что просмотрела.

В этом ничего подозрительного не было, но в глазах её — их не обманешь — я поймал на секунду блеснувший огонь и принял вызов. Так в давние времена азбукой Морзе подавались световые сигналы.

Мы встречались в Старбаксе почти месяц. Я осторожно проверял первоначальное ощущение, боясь оступиться — такие случаи были — “подсадная утка“. А затем вопли в теленовостях: очередная успешная операция нашей доблестной полиции. Она также боялась раньше времени рисковать... Пока не запустила пробный шар.

— Крис, с которой я живу, занесла в домашний компьютер вирус. Ты не мог бы помочь?

Предложение было рискованным, но я согласился, оставив путь к отступлению:

— Майкл, мой любовник, вечером идёт на занятия в колледж, и я свободен после шести.

Естественно, я наврал о любовнике, но если она из полиции, я подал сигнал — я нормальный мужчина, гей.

В тот вечер ничего не случилось. Хотя был близок момент: мы невинно сидели у компьютера, наши колени прикоснулись и застыли, не дёрнулись. Но лишь на втором свидании — с компьютером якобы вновь случилась беда, мы ринулись в объятия друг друга. В безумную страсть мужчины и женщины.

Так продолжалось около полугода, пока Лиза не призналась, что друзья её, Даниэл и Хелен, так же, как и мы, мучаются тайной страстью. И предложила решение — купить на Стейтен Айленд двухсемейный дом. Для посторонних глаз —на первом этаже она будет жить с Хелен, на втором — я с Даниэлом.

Для всех мы были примерными гомосексуальными семьями. Даже заключили браки и сыграли свадьбы. Между прочим, браки между мужчиной и женщиной регистрируются только в Голландии, известной своими свободными нравами. И то — голландский парламент проголосовал за разрешение браков между мужчиной и женщиной лишь пять лет назад. С минимальным перевесом в три голоса. И по сей день парламентская оппозиция постоянно требует нового голосования, а голландская церковь кричит о крушении устоев.

Я с Даниэлом, а Лиза с Хелен успешно играли роль влюблённых. Обе пары дарили друг другу цветы, гуляли по бордвоку, нежно держась за ручку, а когда настало время обзаводиться детьми, для прикрытия глаз мы стали регулярно навещать офис доктора Хансена и изучать каталоги.

Это одна сторона медали. Для публики. На самом деле Лиза носила под сердцем плод нашей любви. Хелен и Даниэл не отставали — разница между зачатиями составляла каких-нибудь пару недель. В ноябре обе женщины родили. К счастью, Лиза — девочку, а Хелен — мальчика. Так что не пришлось прибегать ни к каким ухищрениям — девочка воспитывается в семье Лизы и Хелен, а мальчик — предназначен был мне и Даниэлю.

Оба младенца оказались темноволосые с карими глазами. Ну что ж, всему есть своё объяснение — родители старомодны.

И пользовались ветхим каталогом двадцать первого века. Единственная проблема — у нас не было сертификата доктора Хансена, с указанием номера пробирки и генетического кода.

Раньше, мы слышали, было несколько случаев изготовления фальшивых сертификатов, но после того как медицинские офисы обязали ежемесячно предоставлять отчёты в Вашингтонский Центр Семьи и Брака, и полученная информация стала вноситься в общенациональную базу данных, обман властей стал невозможен. Подделка раскрылась через восемнадцать лет при попытке получения водительских прав — судебный процесс приобрёл широкую огласку — родители получили по три срока пожизненного заключения, а невиновные дети — позор ипрезрение общества. Известен также лет тридцать назад нашумевший на всю страну судебный процесс в Далласе. Некий предприимчивый врач продавал сертификаты — до тех пор, пока не попал на полицейского, под видом покупателя запросившего требуемый документ.

Десять пожизненных заключений без права амнистии — для врача (в Америке в отличие от Европы нет смертной казни), по три пожизненных заключения для родителей — больше никто не стал рисковать.

Итак, детям нашим (девочка названа была Ханна, а мальчик — Виктор) через восемнадцать лет суждена была горькая участь — расплачиваться за грехи родителей.

Я виделся с дочерью ежедневно — она называла женщин “мама Лиза” и “мама Хелен”. Виктор, естественно, величал нас “папа Роберт” и “папа Даниэл”. Роберт это я. Второсортный мужчина.

Сейчас, правда, в Конституционном суде идёт разбирательство — не нарушаются ли права ребёнка, в данном случае мальчика, в негласном запрете на слово “мама”.

С девочками ясно, в некоторых лесбийских семьях мамой называется женщина, родившая ребёнка, а папа — её супруга. А как быть с геями? Обоих родителей мальчик называет “папа”. Есть предложение сенатора-демократа Гитсона от штата Иллинойс называть мамой суррогатную медсестру.

Но именно это и является камнем преткновения. Во первых, согласна ли медсестра, чтобы около двадцати мальчиков называли её мамой? (Медсестры выходят на пенсию в сорок пять лет и, обычно, более двадцати мальчиков за свою карьеру не производят). А во вторых, и это более важно, возможные судебные иски к суррогатной матери в случае развода родителей, смерти одного из супругов и так далее.

Именно этого и опасаются противники нововведения. Они утверждают, что изворотливые адвокаты найдут в будущем любую лазейку, чтобы нанести материальный ущерб медсёстрам. С ними согласен профсоюз суррогатных матерей —мощная организация, с которой перед Президентскими выборами ни одна партия ссориться не желает.

Пока суд да дело — у Виктора мамы нет. То есть, есть —Хелен, но он этого, для его же блага, пока не должен знать.

Проблемы воспитания Виктора начались у нас с детства. Традиционное воспитание считает, что дети по достижению половой зрелости должны иногда спать в постели с родителями. В учебниках по детской психологии так и написано: проведение некоторого времени в постели с родителями с детства подсознательно прививает ребёнку навыки нормального сексуального воспитания.

Мы с Даниэлом, хотя наши кровати стоят вплотную друг к другу, естественно, спим раздельно. И чтобы дать ребёнку разумное объяснение, почему мы не можем брать его в свою постель, приврали, что страдаем внешне невидимым кожным заболеванием — прикосновение инородного тела раздражает оболочку мозга и может спровоцировать рак кожи.

— А как же ты берёшь меня на руки? — удивился Виктор. — Ты не заболеешь? Ты не умрёшь?

— Нет, — успокоил я его, — пока ты не достиг пяти лет, я могу безболезненно поднимать тебя на руки. Детская кожа не так чувствительна.

На другой день воспитатель детского сада для мальчиков настороженно спросил Даниэла:

— Что у вашего супруга с кожей? Почему вы не укладываете Виктора в вашу постель? Мальчик страдает...

Даниэлю приходится изворачиваться:

— Вы же знаете, медицина может не всё.

— А что с вами?

— У меня, к сожалению, та же болезнь. Вот, спаровались два инвалида, товарищи по несчастью.

Воспитатель сочувственно:

— Бывает. — И рассказал схожую историю, происшедшую с отцом Фрэнка. Я догадался: отец Фрэнка “наш”.

Я видел его несколько раз, когда приходил он в садик за сыном, но раньше не подозревал, что он тоже гетеросексуал. Он также шестым чувством вычислил, кто я, но внешне мы никак не проявили себя — о конспирации забывать никогда не следует.

С дочкой обычно я виделся на детской игровой площадке. По выходным вшестером мы ходили в сквер, оборудованный аттракционами и детскими спортивными сооружениями, и пока Виктор под наблюдением Даниэла лазил по турникетам, я помогал Лизе катать Ханну на качелях. В то время как Хелен читала книгу, Лиза рассказывала о проделках и маленьких хитростях нашей дочери.

Затем мы менялись — я с Даниэлем садился играть в шахматы, а Хелен “брала на себя” Виктора.

Сложнее было сохранить в тайне интимные встречи. Хоть мы и жили в одном доме, чтобы попасть из одной квартиры в другую, нужно выйти наружу и проскочить два лестничных пролёта. Двадцать секунд. Но если соседи увидят?

Как объяснить перебежки в ночное время из мужской квартиры в женскую?

Нашла выход Лиза. По рекомендации она наняла опытного, надёжного строителя, гетеросексуала. Им, по иронии судьбы, оказался Ричард, отец Фрэнка, который произвёл в нашем доме небольшую модернизацию.

Наши спальни находились одна над другой. Решение напрашивалось: воспользоваться платяными шкафами, разобрать пол в кладовке и спускать вниз складную лестницу.

Так мы и сделали. Созванивались, и по договорённости на час-полтора я спускался к Лизе, а Хелен поднималась к Даниэлю. Почему не наоборот? Какие вы недогадливые!

Только так я мог постоять пять минут возле постели спящей дочери, а Хелен — возле постели сына.

Наше счастье длилось три года. А затем Лиза мне изменила — сошлась с Ричардом. Как я ни отговаривал её, она подала на развод с Хелен. При разводе в лесбийской семье, а официально именно такой была их семья, по закону ребёнок остаётся за женщиной, которая его родила. Хелен не возражала — её отношения с Даниэлем остались неизменными, и она продолжала ежедневно видеться с сыном. А я? Что оставалось мне?

То, что отец Фрэнка, уведший от меня Лизу, также наказан судьбой — не может служить утешением. Его ситуация была сродни с нашей, и он также жил в двухсемейном доме.

Пока жене его не надоело бегать по лестнице, и она стала нормальной женщиной — лесби.

Из книги "Нью - Йоркские осколки"