Памятники 2-го Христианского кладбища
Комментарии Александра Дорошенко
Корнет
Часовня эта расположена на продолжении центральной аллеи за церковью, по левую руку
Корнет 36 драгунского Ахтырского полка, Владимир Александрович Кубаш (24 08 1878 - 07 12 1903), двадцати пяти лет, погибший на дуэли. Высокая и стройная часовня черного мрамора поставлена над склепом. Рассказывали мне множество лет назад старушки, что поставила эту часовню безутешная бабушка корнета. Часовня пятикупольная, с мозаичной иконой Божьей Матери (возможно, Владимирской, но, скорее всего сюжет был редким и, естественно предположить, что была эта Ахтырская Божья Матерь; - сохранилась лишь "тень" иконы, кто-то, трудолюбивый, с непостижимой целью выковырял все мозаичные квадратики и осталось их совсем немного, очаровательно свежих и многоцветных), с библейскими текстами, золотом врезанными глубоко в мрамор. Кованная тяжелого металла ограда, рисунок ее в стиле модерн, калитка со стилизованным вензелем "владельца".
Срублены кресты, выломана ограда, вскрыт, в поисках драгоценностей, склеп, позади часовни и оставлен зияющим провалом, исчезла входная в часовню решетка.
Сесть на бетонном пороге глубокого склепа, поднять в руки из разоренной могилы череп (расшвыряли осквернители могилы кости корнета и череп лежал в углу склепа под грудой нанесенных непогодой листьев) и поговорить с самим собой, как принято было во времена Шекспира, когда мы еще могли сострадать своей участи на земле, когда еще не забыли, что каждый живущий и живший это часть и нашего сердца и нашей жизни. Когда еще помнили, по ком звонят колокола и верили Джону Донну. Бережно смахнуть носовым платком грязь и паутину с высокого мальчишеского чела, где металлический, злобой жужжащий шмель, пробил себе путь, и представить, как холодно было этому мальчишке январским утром девятьсот третьего года, как страшно было, сбросив гордо шинель, стать грудью навстречу вороненому дулу, откуда, притворившись металлическим шмелем, рванулась навстречу ему злая и милосердная смерть.
И увидеть, напротив разверстой пасти могильной, сидящую на резной скамейке старушку, худенькую, стройную и гордую дворянку, пришедшую посидеть у постели своего внука, как она много раз сидела, когда он болел и рассказывала ему истории и читала любимые книжки. Вот, закрыв глаза и забывшись, она слышит детский веселый смех неподалеку и, вскочив, протягивает радостно руку навстречу своему мальчику, весело бегущему к ней по аллейке парка. И, придя в себя, вновь опускается старая женщина на скамью, оглянувшись стыдливо - не заметил ли кто странного ее порыва. А чего здесь стыдиться, - если бы ко мне, вот так, посидеть у изголовья могилы, пришли мои бабушка или мама, я бы перестал чувствовать могильную сырость и холод, … я бы согрелся и отдышался.
Хорошо было бы часовню эту сохранить от разрушения. Поставить где-нибудь в Городе, в центре и посвятить всем невинно убиенным, восстановить мозаичную икону, а надписи не менять, просто добавить посвящение - нам всем.
Русский терем
Русский терем, с аркадой на полуколонках, в нарядной короне, с кокошниками на крыше, с шатровым верхом, - он стоял здесь изначально, спотыкались об него батыевы полчища, ночевал в нем Соловей-разбойник, тормозился выбором пути удалой русский молодец, куда ехать (направо пойдешь, - смерть примешь, налево пойдешь, - смерть найдет, а прямо, это мы завсегда знали, прямо у нас лучше не ходить, - страшно, аж жуть!), - так округл и обтекаем был этот терем, - горевала на его вышине Ярославна. А потом прошли столетия и память о нем затерялась, - ан вот он, - стоит, только врос немного в землю и чуть покосился, и принимают его теперь за могильный памятник. Его бы отряхнуть от пыли забвения и почистить, его бы приласкать с любовью, - нам ведь надо ориентироваться в путях-пространствах и иметь путеводные надежные знаки!
Наши поляки
Православные греки тоже вытесняются и старые греческие надгробия куда-то пропадают. Исчезают памятники, видимо меняя владельцев. Памятники здесь были роскошны, в мраморах и гранитах, с пышными эпитафиями и многосложными гербами - польские, в общем, «гонористые» памятники. Великолепен гранитный склеп с надписью над входом - «In memoriam A. BACOSCH» . Вокруг высокая ограда на высоком гранитном цоколе и все здесь высокий модерн первых лет прошедшего века. Форма склепа из укрупненных гранитных блоков, стиль, рисунок решетки, а подобную уровнем решетку в Городе – поискать. Сработано мастером и мастерами - все стоит целым и невредимым. Только двери входные выломаны и склеп этот превращен в склад кладбищенского инвентаря - в сарай, где кладбищенские дворничихи хранят свои метлы, ведра и тряпки. И то хорошо, притом склеп этот хорошо охраняем - сидело вокруг с десяток кладбищенских крупных псов и смотрели они на меня, вертящегося рядом, недружелюбно. Их подкармливают дворничихи (которым так безопаснее на узких дорожках пустынного и очень небезопасного в будни кладбища) и склеп этот польский стал родным домом для голодных кладбищенских псов*.
Доброволец Станислав Янчевский, погиб под Тернополем в 1917 году, 19-ти лет! И мне трудно себе теперь представить, за кого, за что, за какую правду отдал жизнь этот храбрый мальчик!
Ангел скорби с отбитыми руками. Стоит он на высоком постаменте, в полный рост, этот польский ангел, и, чтобы туда достать и обломать ему руки, надо было особенно постараться.
На нашем кладбище много Ангелов, с великолепными крыльями, чуть сложенными, как бывает, когда, приземляясь, складываешь за спиной крылья. Молодых, потому что Ангелы не стареют. Это не Ангелы Смерти, - те приходят к живым. Это Ангелы Тишины. Наши бабушки говорили, когда наступала внезапная тишина среди веселой и шумной компании, - «тихий ангел пролетел». И все переглядывались, ощутив присутствие неведомого. Поэтому так тихо на кладбище. Только что, все эти, лежащие во снах, были бодры, смеялись, говорили, плакали. Но Ангелы, стоящие на высоте постаментов, – то здесь, то там, - хранят покой своих мертвых. До урочного часа, - пусть выспятся! Как часто они не высыпались там, за стенами города Мертвых. Детьми их поднимали матери и торопили в школу, а на улице было темно и сыро, и часто шел дождь. Потом они привыкали и покорно вставали сами, - в институт, на работу, на утренний самолет. Как часто не спали матери у нашего изголовья, меняя мокрые компрессы на лбу своего ребенка, слушая его дыхание, и надеясь, что болезнь миновала. Бессонницей мучился человек – день за днем он надеялся на сон, а ночью лежал одиноким и испуганным бесконечностью враждебного мира.
Пусть теперь отдохнут. Надо осторожно ходить по улицам и переулкам этого города Мертвых, помня, - они заслужили, хорошие и плохие, разные, но мучениями и потерями, и пережитой болью, - все заслужили право на этот сон! Пусть спят и видят сны!
Цезарь Наполеонович Пшебышевский. После двух попыток сделать ребенка великим, как же они назвали следующего в роду? Иосифом?
* Мне рассказала уборщица, когда я делал этот снимок, что недавно приезжали родственники из Польши, и, увидев состояние склепа, перенесли прах в Польшу, вместе с внутренним убранством склепа, тем, что ещё осталось ( Прим. автора ).
Одесская семья
Справа от центрального входа, у кладбищенской ограды лежит эта семьяФейга Симховна и Вольф Шмуливич Вайсблех, это видимо предки, а Владимир Максимович Орнес, - внук. Старая одесская семья. Вольф Шмуливич в бабочке, лицо у него спокойное, умное, лицо уверенного в себе человека. Это наше одесское лицо как визитная карточка Города. Время примерно десятые годы последнего века. У мальчика такое умное лицо явно от него. В лице Фейги Симховны сила и упрямая еврейская воля.
Глядя в объектив, Володя думал о чем-то грустном. Он погиб девятнадцати лет, успев сфотографироваться в этой «буденовке». К такому лицу любой головной убор, даже этот, - украшение! С таким лицом – для любой страны мира и во все ее времена, - лучшего не придумаешь! И вместо целого мира, который только приоткрылся, досталась мальчику вбитая в кладбищенскую землю металлическая труба с фотографией!
Вот, говорят они, эта одесская семейная группа, вот мы жили, работали и строили Город, и свое дело строили, и уже немалого достигли, чтобы мальчик шел дальше, - вы только вглядитесь в его лицо, - разве это не наша общая надежда? И объясните, ради чего мы жили?
Освободители
Братская могила, площадью четыре на десять метров, на общей плите 88 имен, - братьев по оружию, освободивших Город, и среди них, плечом к плечу: Иванов В.И – Либензон Х.А. – Шевченко Н.Н.И еще одна братская могила, на 350 человек, в основном рядовых и сержантов, площадью примерно три с половиной на три с половиной метра. Есть несколько матросов и партизан. Несколько лейтенантов, и один из них Герой Советского Союза В.Н. Захаров, двадцати пяти лет. Это место расположено по продольной аллее влево от храма и там еще метров тридцать вправо по боковой аллее. Здесь лежат освободители Города, погибшие в основном в апреле 1944 года. Многие ребята прямо в день освобождения, - И.С. Бабенко, восемьнадцати лет, рядовой. В среднем им где-то лет по двадцать пять.
Но хоронили в этой могиле и позже, есть записи от 1945 года. А начали хоронить еще в 1941 году. Здесь встретились те, кто оборонял Город, с теми, кто его освобождал.
Как удалось эти триста пятьдесят человек расположить на таком крохотном пятачке места? Каким многоярусным штабелем, какой глубины должна была быть эта общая могила?
Им поставили общий памятник в виде вертикальной четырехгранной гранитной стелы. На всех один камень, и на нем написали святые слова:
«Вечная слава героям павшим в боях
за свободу и независимость
Советской Родины.
1941-1945гг.»
Этот камень где-то стянули, со старой могилы, потому что на одной из его боковых граней осталась овальная выемка для фотографии усопшего. Для одной фотографии на всех триста пятьдесят ребят.
У этой общей могилы растут по аллее черные шелковицы, и вся дорожка в ягодах, - роняют свои плоды шелковицы, как слезы. Слезы памяти оказывается черного цвета. Раз память заказана вечной, должен же кто-то ее хранить!
Родство
Елена Карловна Полторацкая, ур. Мейнике и Анна Ивановна Мейнике, ур. Бенедиктова, одна из немок стала русской фамилии, а вторая из русских – немецкой. Поди - разберись!
«И хоть бесчувственному телу
Равно повсюду истлевать,
Но ближе к милому пределу
Мне все б хотелось почивать»
Кубической формы мраморный камень. Жили они долго, до ста лет каждая, и рядом, как были в жизни, поместились на боковых гранях общего могильного камня. Пережили две русских империи, две войны, в которых русские и немцы были смертельными врагами, а на могильном камне под датами 1951 и 1966 годов они остались символом человеческого достоинства и братства. Эта стихотворная строка – к ним обеим, или от них, - нам!
Это на центральной кладбищенской аллее, слева от ворот, немного не доходя храма. На гранях этого небольшого камня больше человеческой мудрости и правды, чем во всех писаных историях этих мировых войн!