Великая Екатерина
Александр Дорошенко
"Богоподобная царевна Киргиз-Кайсацкия орды! …"
Гаврила Державин. Фелица
Екатерининская (Елисаветинская) площадь имеет камерные размеры. Площадь и одноименная улица названы во имя святой великомученицы Екатерины. Площадь эта треугольной, ограненной временем формы, она открыта всем ветрам и пронизана солнцем, и от ее граней лучами звезды отходят Екатерининская улица и короткие улочки, ведущие к Сабанееву мосту и Приморскому бульвару. С названиями этих улочек всегда была проблема. Узкая и кривая щель Воронцовского голого переулка есть наследие всяких состоявшихся и не получившихся здесь перепланировок. Устраивалась эта площадь долго и трудно. Несколько раз она могла в перестройках исчезнуть вовсе. Ломается на ней линия Екатерининской, а с постройкой Сабанеева моста засиял ее третий луч, переброшенный через балку Военного спуска.
В начале времен здесь естественным образом расположился скверик, — за прозрачной решеткой с ромбическими косыми ячейками росли деревья и подстриженные пуфиками кусты, а по периметру расставлены были высокие трехглавые фонари, пережившие здесь все последующие изменения. В центре скверика в тени ветвей и листьев была круглая прохладная чаша бассейна, и в ней плескался тройной высоты из трех чаш фонтан.
В мае 1900 года по проекту Б.В. Эдуардса здесь поставили памятник Великой Екатерине. Основательнице нашего Города, давшей ему имя и право на жизнь. Он был так же легок и строен, как сама эта площадь (поэтому его доминантой была вертикаль), и с четырех сторон постамента, у его граней, стали сподвижники Екатерины в строительстве Новороссийского края, двое русских — светлейший князь Григорий Потемкин и граф Платон Зубов, первые генерал-губернаторы южного края России, и два иностранца происхождением, отдавшие лучшие годы жизни и все силы души и ума своей новой родине — Франц Сент де Волан и Иосиф де Рибас, первостроители Города. Каждый на своем месте, на собственном невысоком пьедестале, вокруг центрального барабана из розового гранита. Львиные морды с кольцами в оскаленных зубах охраняли памятник, и две изящные гранитные лестницы легкими дугами вели к основанию постамента.
Лицом памятник был обращен к Екатерининской улице, на пьедестале во весь рост стояла фигура государыни, в царской мантии, попирающая ногой турецкий флаг и держащая в правой руке указ об основании нашего Города, и с этой же стороны Григорий Потемкин, светлейший князь Таврический, генерал-фельдмаршал, новороссийский, азовский и астраханский генерал-губернатор, властелин полумира.
"Это был человек даровитый, но почти ни одно дарование его не могло быть применено к надлежащей цели по страшной жадности и честолюбию, питаемым неверностью положения"1. С юности одна только мысль поглощала его — быть первым, играть главную роль. Он никогда и ни в чем не знал меры. Он властвовал над Югом России, над громадными территориями, властвовал, как монарх, и никакие европейские монархи такими пространствами и властью не обладали. А роскошью это уж точно. Людовик XIV был Францией — Григорий Потемкин был Новороссийским краем и Крымом. Он построил себе столицу на юге — Херсон. Все вокруг раболепствовало… и ненавидело. На вершине власти друзей не имел. Никогда и никому так не завидовали в России, и не было вельможи, которого бы так яростно ненавидели.
"...князь Потемкин, сей великий вельможа тогдашнего времени, ворочавший всем государством, приводившим все оное в удивление собою и, как казалось, родившимся на сущий вред оному; человек, который ненавидел все свое отечество и причинял ему неизреченный вред и несметные убытки алчностью своею к богатству и от которого и вперед ничего ожидать было не можно, кроме вреда и пагубы", — это домашняя запись-меморий Андрея Болотова, — так чувствовало дворянство. А это уже голос памяти старого князя Болконского:
"…И ему представился Дунай, светлый полдень, камыши, русский лагерь и он входит, он, молодой генерал, без одной морщины на лице, бодрый, веселый, румяный, в расписной шатер Потемкина, и жгучее чувство зависти к любимцу, столь же сильное, как и тогда, волнует его. И он вспоминает все те слова, которые сказаны были тогда, при первом свидании с Потемкиным".
Потемкин это спокойно знал… Он любил сильных врагов. Странным образом эти слова Толстого сказаны о самом Потемкине, — так остро он чувствовал зависть к Григорию Орлову. Начали они восхождение в одном общем деле 28 июня 1768 года, но он, много более даровитый, остался на вторых ролях, и долго пришлось ждать…
Стоит он тяжело и спокойно. Держит треуголку на сгибе правой руки, а в левой фельдмаршальский жезл. Роскошен, властолюбив, снисходителен. Эта снисходительность в нем оттого, что равных себе не видит. Суворов, пока был жив Потемкин, был при нем и ему не ровня. Суворов ему завидовал. Вельможа и русский медведь. Барин. Такая сила чрезмерна и приложения себе она не находит. Лицо у него — так делали лица-маски у мифических божеств, символизирующих великие реки мира, с открытым ртом и льющимся из него нескончаемым потоком воды. Но так изображали и сластолюбие без меры. Убивающее.
В Городе он застыл водопадом лучшей в мире лестницы, самой роскошной, самой небываемой, неостановимой (как и он, во многом бесполезной, — если признать красоту бесполезной…).
Платон Александрович Зубов. Генерал-губернатор Новороссийского края (Екатеринославский и Таврический), генерал-фельдцехмейстер, светлейший князь. Он был из тех, кто способен во всем, — царедворец, политик, дипломат и организатор. В правой руке у него треуголка. И очень непростое лицо. Хорошо иметь среди основателей Города такие лица — и гордиться, вот такими мы были в своих истоках (а ставшее с нами сегодня вполне преходяще). С такими лицами они в ином разбеге могли бы стать вождями Великой Французской революции… могли бы написать конституцию Соединенных Штатов…
И вновь голос князя Болконского:
"…И ему представляется: матушка-императрица, ее улыбка, слова, когда она в первый раз, обласкав, приняла его, и вспоминается ее же лицо на катафалке и то столкновение с Зубовым, которое было тогда при ее гробе за право подходить к ее руке".
Если бы он не отстоял идею создания главной гавани на Черном море именно здесь, где ее определили де Рибас и де Волан, нас не было бы на земле!
В Городе есть Платоновский мол…
Поразителен Иосиф де Рибас. Испанский дворянин, солдат удачи, генерал-маиор, вицеадмирал русской службы. Дон Хосе. Самый "легкий" из всех, невесомый… Он не здесь в этот момент, он уже где-то там, впереди, и за ним не угнаться. Сразу видно — честолюбец, авантюрист… Баловень фортуны… Все вокруг для него лежит шахматным полем и, рассчитав наперед ходы, ждать он не станет. Верить ему особенно не стоит. Просто потому, что вторым он не будет и станет первым, если его не остановят… и, видимо, остановили. Сам бы он не остановился… Адмирал. Он это понимал как движение, и впереди у него не было границы, не было мыслимого предела. Легкий в решениях, отважный до безумия, осторожный, как медлящая перед броском яростная пума… Изящный, он стоит здесь, как стоял бы на придворном балу, легко и непринужденно (и Эдуардс так поставил пальцы правой его руки — они выдают его с головой, эти пальцы, так они нервны, так замерли в напряжении порыва). Этот нос и разлет бровей от хищной птицы, и глаза, высматривающие добычу, и губы, с улыбкой, успокаивающей жертву, если она так наивна, и эти губы могут ее успокоить… Лицо поднято, поднят подбородок — он музыку слышит, и манит его эта музыка, то ли гвардейский рожок зовет там, на стены Измаила, то ли начальные такты торжественного выхода императрицы… Храбрейший из храбрых, как во Франции маршал Ней и у нас генерал Багратион, но в отличие от них, храбрых солдат, в нем было еще многое сразу… Слишком многое для одного!
Не повезло ему с Аркольским мостом!
В Городе он остался главной улицей и нашей юностью!
Франц Сент де Волан здесь самый низший чином. У него только одна на груди награда — боевая — Георгиевский крест за отвагу при штурме Измаила. Эполет на левом плече — в год создания Города он был инженерный полуполковник. Правой опущенной рукой он держит свиток планов и карт. Он необычен среди этих четырех всем — невысоким званием, рабочей тяжелой профессией, позой, наклоненной в раздумии тяжелой головой, усталым задумчивым лицом. У него одного опущен книзу подбородок. Мастер, на минуту прервавший работу и вглядывающийся в пространства еще не построенного Города — он видит Город, видит, как это будет. Мастер, однажды нарисовавший нам Город!
В Городе он остался Городом, который стал ему памятником, — целиком!
Чудный памятник этот жил недолго, — кумачовая скатерть накрыла Екатерину в кровавокрасном 1917 году, так палач перед казнью набрасывает на голову жертвы покрывало…
"Из тьмы веков взошла тяжелым шагом
На гулкий пьедестал торжественная новь,
И голову царицы красным флагом
Закутала… И пурпур, точно кровь,
Стекает вниз по бронзовому телу…
…над городом встает
Из давних снов, как призрак, тень Марата И смотрит, как пурпурово течет
По памятнику кровь и как мелькают птицы Над трупом обезглавленной царицы"
Юрий Олеша. Кровь на памятнике. Апрель 1917
Де Волан и де Рибас, Григорий Потемкин и Платон Зубов, накрытые этим покрывалом, тоже дождались своей казни. Они лежали на площади, и позы их были такими, как падает расстрелянное тело. А позже Екатерину четвертовали…
Беспомощные, они лежали в самом центре Города, который задумали и создали на краю соленого, как слезы, моря и сухой, как сиротство, безводной степи. Платон Зубов, отстоявший мысль о создании Города, Григорий Потемкин, властелин полуденной этой земли, обеспечивший ее безопасность, дон Хосе де Рибас, так задумавший наш Город, и Франц де Волан, так нам его нарисовавший.
И Великая Екатерина, благословившая Город на жизнь!
Они лежали на брусчатке мостовой и кровь медленно сочилась и текла вдоль бороздок, вдоль канавок брусчатки, под ноги стоящим вокруг людям, пришедшим участвовать в площадной казни. И неловко переступали ногами стоявшие вокруг трупов люди, боясь запачкать этой кровью свою обувь.
(Художник совместил здесь два времени, реальное сиюминутное время, в нем стоят все эти, нацепившие красные банты и усы, и с шашками усевшиеся на не виноватых ни в чем лошадей, а также селянин с граблей-ружьем и пустой постамент. И время вечности, в котором отлетают куда-то от нас прочь бронзовые тела наших близких…)
Памятник Екатерине сняли 1-го мая 1920 года, и постамент долго стоял пустым3. Екатерину гильотинировали, — говорят, — намерено лишили головы! Выдрали из постамента льва. Сорвали надпись, где-то сложили тела казненных, Екатерины и четырех…
А всего за несколько десятков лет до этого дня на площади вот так же собрались люди. Был день открытия памятника Великой Екатерине. На старой фотографии, любительской, море людей и цветов. Живыми цветами убраны клумбы вокруг постамента, цветы в руках людей, и один букет лежит у ног Екатерины. Люди стоят по всей площади и на прилегающих улицах, Сабанеева моста и Екатерининской, ее надломленного поворота, ведущего к Дюку. С цветами в руках, со слезами благодарности. Среди них были отцы и деды вот этих, теперь вернувшихся сюда, и поставили они памятник основателям и строителям Города. Деньги на него были собраны всеми сословиями Города, бескорыстно… У пьедестала хор и оркестр. Море флагов в руках пришедших на праздник открытия, на стенах домов, на балконах, где тоже цветы и люди. Движимые любовью.
А эти движимы были силой разрушения и страшной ненавистью к ушедшему. И страхом — уже проявлялся в их поведении страх, который с этого мгновения стал расти и расти и стал основой всей их последующей жизни! И основным побудителем всех поступков… Потому что отвечает человек за свои поступки… Потому что ненависть к прошлому отцов рождает страх за будущее детей!
А потом мы долго и счастливо жили, имея вид, что ничего не произошло. И сегодня такой вид привычно сохраняем.
Они много лет провели в подвале Музея истории и древностей. Там были выставлены "отдельные части императрицы — голова, юбки и бюст, волнующий своей пышностью посетителей" . Я вижу, что рассказывали этим посетителям тогдашние экскурсоводы, какой мерзостью и грязью поливали нашу историю.
По сути, это наша Гревская площадь!
Попыток пристроить на екатерининском постаменте Карла Маркса было две, и обе странным образом провалились, родив анекдоты, — поставленного в рост Маркса сдуло ветром, а установленный его же бюст вызвал игривую неприязнь горожан, писавших на его спине короткое и излюбленное ругательство моего народа, так что власти сочли за благо оставить эту затею вовсе.
На советской открытке представлено открытие памятника Марксу на краденом Екатерининском постаменте. Январь 1921 года. Бюст, поставленный на таком высоком и несоразмерном постаменте — нонсенс. И сам Маркс видом языческий идол. Сурово и страшно. Они тогда уже все боялись друг друга и джинна революции, выпущенного ими из бутылки. Обычно при открытии памятника люди стоят с букетами цветов, с праздничными лицами, с радостью и в улыбках. Так было при открытии памятника Екатерине. А здесь вокруг памятника каре войск, и угрозой торчат штыки трехлинеек. Все отдают друг другу честь — командиры войск тем, кто, взобравшись на постамент, отдает честь им, сверху вниз, командирам. И видно, как все они делают правильно, правильными имеют выражения лиц и принятые торжественные позы, слова они там говорили правильные и правильные пели песни — слишком много было вокруг внимательно наблюдающих глаз! Потом они хором пели, без музыки или под похоронные излюбленные марши духового военного оркестра, пели, конечно, о себе, о том, что пали жертвой, а что погубили массу невинных, об этом они никогда не пели. Опасные смертельно были эти певуны, еще Пушкин, это предвидя, отметил:
"Сколько их, куда их гонят,
Что так жалобно поют?
Домового ли хоронят,
Ведьму ль замуж выдают?"
Партийные бонзы вылезли на постамент и стоят на местах, где были Потемкин и Зубов, де Рибас и де Волан. Только эти, в роскошных революционных галифе, малы ростом для постамента, и давным-давно позабыты смешные их имена. Есть и цивильные соучастники действа. Они стоят правильными несколькими шеренгами у зданий за памятником, у дома Маса. Они стоят так правильно, так молча и так трагически неподвижно, как обычно стоят перед расстрелом (или наблюдая чужой расстрел и примеряя его к себе…). Ну, многим так и вышло, чуток погодя.
А это уже памятник Марксу в рост — настоящий стоит Иван Сусанин. Нечто уродливое, приблудившееся и пошлое. Если пропустить эти фотографии кинематографом, Маркс спляшет вприсядку, — вот он присел и сжался, и был он тогда бюстом, а здесь он встал и выпрямился на краденом пьедестале. Тот же самый, с волосатой гривой, в густой бороде веником, с пенсне и в жилете5.
Какая-то сила их, марксов, отсюда сдувала!
Они, четверо, стоят теперь во внутреннем дворике музея на Гаванной. Двое, де Волан и де Рибас, у облезлой стены, поставлены отдельно, как ставят перед расстрелом, и двое, Григорий Потемкин и Платон Зубов, — в густых кустах разросшейся клумбы. Обрубок Екатерины, оплечный, сохранившийся чудом, собран из двух кусков и превращен в подобие бюста. Обращена императрица лицом к густым зарослям. Взгляд ее, адресованный Городу, упирается в близкую плоскость стены. Тяжелая мантия заткана двуглавыми орлами. На шее виден багровый рубец от ножа гильотины.
И многие годы пустым стоял постамент, превращавшийся зимой в ледяную горку, и мы подростками и студентами бегали сюда кататься с крутых ее склонов. Потом сняли, куда-то продав постамент.
И напоследок в году 1965-м поставили здесь неповоротливо огромный, задавивший тяжестью площадь, памятник восставшему броненосцу "Потемкин". Булыжник пролетариата. Прототипом послужил старый утюг на углях, но почему-то с дурно искаженными пропорциями.
Много раз пытались вернуть их, сохранившихся, на площади Города, и все срывалось. Видимо, нам трудно будет смотреть им в глаза за все, что сделали с их памятью, и за все, что сделали с их Городом!
Но это место для нас святое, так было предопределено, и иному здесь места не будет. Все это пыль времени, сон разума, преходящая суета. Это наше, горожан, семейное дело. На этом месте, святом для нас, ничего иного уже не создать. Только вернуть, как было. Булыжник пролетариата, страшной тяжестью легший на площадь и нам на душу, надо перенести. И поставить на кладбище, могильным камнем ушедшему, если только оно реально ушло… Даже и размышлять не стоит — это место памятника Великой Екатерине и, не восстановив его, Города нам не построить. Это угловой камень фундамента, и без него зданию не устоять!
А к подножию Великой Екатерины принести цветы и покаяться за долгие годы беспамятства.