Шведский цирк на «Спартаке» в Одессе
Владимир Каткевич
На памяти моего поколения три легендарных зрелищных мероприятия - триумф «Черноморца» в матче с миланским «Интернационале», концерты Аркадия Райкина в филармонии и гастроли шведского цирка на льду.
Филозоф была дамой
Куда уехал старый, добрый цирк? Списки на Райкина публика затеяла недели за две до гастролей. Ежедневные переклички у филармонии собирали такую толпу, что прерывалось движение транспорта по улице Розы Люксембург.
- Пять тысяч восемьсот тридцать первый, - объявлял с карниза проверяющий очередной номер. - Пиндюрин есть? Нет? Тогда вычеркиваю. А пять тысяч восемьсот тридцать второй? Филозоф!
- Есть, есть! - подпрыгивала на проезжей части шляпка. Филозоф была дамой.
- Пиндюрина не вызывали? - волновался опоздавший.
- Пять тысяч восемьсот тридцать третий! Колбаса есть? - доносилось с карниза.
- Остались пирожки с ливером!
Жаль, что Райкин не присутствовал на перекличках.
На матч с «Интернационале» записи не организовывали, билеты раскупили заранее, под любителями обломился сук тополя.
Зато шведский цирк удалось посмотреть всему городу, гастроли на «Спартаке» длились три месяца с устойчивыми аншлагами.
Часть моего дворового детства прошла на стадионе «Спартак», где шведы разбили шатер. Наш район со школой № 57, родильным домом № 1, окружным госпиталем № 411 и домом офицеров был стадионным. В Москве есть площадь трех вокзалов, а в Отраде три стадиона обозначали нашу среду обитания: «ОдВО», так тогда называли «СКА», «Динамо» и «Спартак», самый ближний и доступный.
...И получилось «Румин нет»
«Спартак» был не просто народным стадионом, он был обжитой территорией, где рождались, играли свадьбы и помирали. За велотреком со стороны Чижикова к стадиону примыкали два барачных общежития трамвайно-троллейбусного управления и трехэтажный ломоть жилого дома, в который угодила бомба. На штукатурке сохранился трафарет «Мин нет» с личной подписью минера, к трафарету дописали две буквы, и получилось: «Румин нет». С Белинского хорошо просматривались аляповатые обои трехэтажки, в уцелевшей половине продолжали аварийно жить люди, которые понаделали из дармового камня времянок. На руинах буйно кудрявились странные неприхотливые айланты, то ли деревья, то ли одеревеневшие не до конца травы-мутанты, высасывающие соли из ракушечника.
«Ты что, не бачиш?»
Иногда у общаги останавливался грузовой трамвай, на котором работала ватманом мама одноклассника Колоска, Коли Пшеничного. Мы помогали Колоску грузить добытый с развалок ракушняк на платформу трамвая. Когда сзади нетерпеливо трезвонил полноценный «вагон» пятого или семнадцатого маршрута, Пшеничная выговаривала вагоновожатой: «Ты что, не бачиш? Ремонт путя». Вторичный камень ехал в Усатово, где Пшеничные строились. Усатово - единственная деревня, доступная для городского трамвая.
Из военных осколков же была сложена будка газированной воды на остановке, там Броня втихаря наливала, летчики прозвали заведение «Военной мыслью».
На «Спартаке» каждый находил себе занятие по интересам. Грудничков в колясках передавали через проломы в стене на четырехметровую высоту, малышня ловила в бурьяне стрекоз, или шли на поле в штрафную площадку, где выуживали из норок каракуртов. Зачастую прямо во время матча. Матчи были не помехой, к турнирам заводских команд привыкли.
Мальчишек тренировал Юзик, красивый мужчина со смуглым пепельного оттенка лицом и печальными глазами; говорили, он был узником гетто. Юзик давал детям настоящий кожаный мяч, назначал ответственного за инвентарь, а сам ложился за штрафной в выгоревшую траву, и это называлось тренировкой.
Со стадиона «Динамо» на бетонный велотрек приводил выводок юных велогонщиков Валентин Михайлович Гельман, пожилой человек в лоснящейся, как у паровозного машиниста, робе. Гельман чинил велосипеды, которые его «уточкины» неутомимо ломали.
На каменных трибунных лавках, как в древнегреческих цирках, постоянно, есть матч или нет, толклись неопределившиеся взрослые, пили вино или резались в чирик на интерес.
Немецкий солдат щелкал семечки
Правда, один раз привычное течение жизни еще до приезда шведского цирка-шапито нарушилось. Над трибунами подняли штандарты со свастикой. По полю бродил немецкий солдат и щелкал семечки.
- Что, Нюма, за три рубля Родину продал? - подначивали с трибун.
Одесская киностудия снимала на «Спартаке» фильм «Тревожные облака» о роковом матче угодившего в плен киевского «Динамо».
Возможно, киношников привлекли запустение и заброшенность. Щель за трибунами и все тропинки были засыпаны колотым, раздавленным ракушечником, желтой пылью были припорошены спартаковские собаки. Как-то однорукий правый крайний «Автогенмаша» Паша Ручка поскользнулся на куске камня, упал, больно ушибся, что возмутило болельщиков. Юзик выдал юниорам ведра и велел собрать с поля камни.
На «Спартаке» школьники бегали стометровки и прыгали в длину.
- Следите за моей маховой ногой, - говорил физрук 57-ой школы папа Карло, Михаил Карлович Гальперин. Папа Карло поднимал мощную ногу, наклонял корпус, секундомер на его шее раскачивался, едва не касаясь дорожки.- Следите за моим корпусом.
Мы следили за сексапильной Кирой Львовной, которая проводила щадящие занятия с нашими малоподвижными одноклассницами.
- Ради вас, да, и ради тебя, Лерер, я бросил консэрвный институт,- укорял папа Карло.
Яша Лерер, разогнавшись с горки у тыльной стороны велотрека на трековой машине без передачи, пробовал на ходу эффектно ухватиться за турник, сооруженный у края стены-пропасти, но промахнулся и вместе с велосипедом грохнулся с высоты на улицу Спортивную. С неделю ему разрешали на уроках стоять, он приземлился на копчик.
- Битте, стоп мотор, герр Толян!
Фургоны шведского цирка на льду приехали в июне, когда цвела акация. Слоны лакомились соцветиями, колючки их не смущали. За слонами ухаживал Нильс, музыкальный эксцентрик, занятый еще в трех номерах. Когда я ворошил прессованную солому для слонов, потерял в стогу связку ключей от квартиры. Перед представлениями Нильс обычно посещал соседний велотрек, где проводились гонки за лидером и оглушительно тарахтел мотоцикл, скрещивал руки и кричал мотоциклисту:
- Битте, стоп мотор, герр Толян! Представлений!
Перед представлениями пускали дополнительные трамваи пятого, семнадцатого, двадцать третьего и восемнадцатого маршрутов. К «Спартаку» устремился весь город. Говорили, что нашей жары шведский лед не выдержит, царапали искусственный лед ногтями, нюхали и даже пробовали на вкус.
С утра шведы ходили на Детский пляж в Отраду. На Нильса сильное впечатление произвела моя соседка Клара, студентка медучилища. В коммуналке обитали две сестры-красавицы, Элла и Клара. Младшая Элла, сосредоточенная умница, заканчивала первую железнодорожную школу «на медаль» и принимала ухаживания только двоечника, которого к ней прикрепили. Грубоватая Элла удалась в отца - кубанского казака, подполковника, переименовавшегося из Кирилла в Константина, как Симонов. Старшая Клара более общительная, видимо, в матушку, полногрудую воронежскую хохотушку тетю Нюру, принимала ухаживания мадьярского студента Тибора, еще моего учителя английского языка Тарзана, репатриировавшегося из Шанхая, и капитана-авиатора Колесникова, который в форме и с кортиком исполнял политические куплеты в доме офицеров.
Нильс пригласил сестер в ложу. Элла назвала шведское представление балаганом. Клара разглядывала костюмы артистов и к цирку на льду отнеслась терпимее.
Я исправно носил Кларе цветы и записки от Нильса, за это мне разрешали вынуть из ножен трофейную саблю с львиной головой на ручке, сабля висела на трофейном ковре.
В августе вагончик Нильса обворовали, потом сломался бутафорский фордик, ему положено было разваливаться на арене, но он рассыпался за кулисами, то есть на поле «Спартака». Нильс лудил, паял, на рукоятках отверток у него были выштампованы свастики, видимо, инструмент был трофейным.
Потом к Кларе зачастил курсант мореходки, Нильс больше не посылал меня на «Привоз» за гладиолусами.
В сентябре шведы стали разбирать шатер. Отрадские ребята раскурочили холодильную установку, запасаясь красномедными трубками для самопалов впрок. Нильс был занят слонами и опоздал. Его музыкальные пальцы теребили изуродованные змеевики.
- Каменный век, ......! - Нильс, будучи человеком музыкальным, научился выражаться.
Теплые скалки Отрады
В конце сентября позвонили в дверь.
- Клара на занятиях, - сказала Элла.
- Извините, я не к ней.
Позвали меня, и Нильс протянул поржавевшие ключи. Кончилось сено для слонов, и пропажа обнаружилась. Замок давно поменял умевший махать шашкой Кирилл-Константин, и дверь теперь открывалась без ключа.
Цирк уехал. Вода в море еще не остыла, за Детским пляжем ловили крабов. После неумеренных купаний теплые скалки Отрады согревали наши цыплячьи тела. Фактура лизанного прибоем ноздреватого камня выдавливалась на коже вместе со шрамами имен наших ровесниц, вырезанных на нем.
Как-то на одной плите, чудом уцелевшей после намыва пляжей, я нащупал в заветном месте рубцы от латинских букв: «KLARA». Углубления заросли водорослями и угадывались с трудом, оно и немудрено, после отъезда шведского цирка минуло лет пятнадцать. Мой пароход тогда как раз вернулся из Швеции.