Школа разведки на Ботанической
Владимир Каткевич
Живи, развивайся врагам на диво непобедимое «Общество — сила»
Из подпартного рукописного журнала
Старпом «Ивана Франко» так бойко изъяснялся с греческим лоцманом по-английски, что тот попросил: «Слоули, плиз».
— Откуда он так знает язык? — спросил я у вахтенного помощника.
— Он же школу разведки закончил, — усмехнулся тот, — на Ботанической.
О школе дипломатов или разведчиков, как ее обозначали в народе, что, в общем-то, понятия взаимодополняющие, приходилось слышать и от других солидных людей.
Необычный этот интернат, воспитанники которого носили кительки под горло, и фуражки без кокарды, действительно функционировал, и, возможно, ворота пивзавода Санцебахера, пивзавод аккурат напротив интерната, до сих пор снятся кому-то под созвездием Южного Креста, куда забросила дипломатическая служба.
Навряд ли найдется в городе другая школа, выпускники которой встречались бы с желанием через 55 (!) лет. Больше того, существует (правда, не в Одессе, а в Москве) ассоциация выпускников School for Boys № 2 с пожизненно выбранным президентом и бытописателем Евгением Алексеевичем Поздняковым, занимавшим высокие дипломатические посты в Австралии, Новой Зеландии и других серьезных странах.
Чем объяснить устойчивую привязанность? Ведь зачастую встречи через десятилетия с натужными дурачествами выглядят искусственно: во-первых, их утяжеляет балласт приобретенных условностей, которые не сплачивают, а разъединяют, — люди, увы, меняются, порой до неузнаваемости, во-вторых, не все доживают, в-третьих, далеко не каждый может козырнуть жизненным успехом.
Феномен же верности общему гнезду и дружному обращению к коллективному детству на гособеспечении в какой-то мере заложен именно в их карьерном успехе. Разумеется, успех не был повальным, среди них тоже обнаруживались и неудачники, и пьяницы, и бунтари.
«Исчез, как Будняк», — сокрушаются с искренним огорчением о выпавших из поля зрения. Детдомовец Володя Будняк, первая труба школы, «щелкнулся» на память в пятидесятом вместе с надраенной до самоварного блеска трубой: из всего-то имущества у Будняка была казенная, всегда отутюженная форма, которой он очень дорожил, еще труба. Напрасно бард Владимир Беляев (помните, «Бабье лето», «Цыганские кибитки»? — это все его), тоже произраставший на Ботанической, спустя пятьдесят четыре года (!) просит со сцены в городах, где гастролирует, откликнуться Будняка, если жив.
У обозначившихся хватило сокровенного общего с лихвой на 55 лет, и при встречах с неполной явкой оно выплескивается через край, потому что произрастали сообща, и в классе, и в самоволках были на виду, и в драке, и во сне. Еще неслыханное доверие государства ощущали, доверие обязывало, им попрекали, его положено было ценить и оправдывать.
Посол СССР в Греции Анатолий Алексеевич Слюсарь (прозвище Вареник)Из стен специнтерната № 2 c углубленным изучением английского языка вышли последний чрезвычайный и полномочный посол СССР в Греции Анатолий Алексеевич Слюсарь (прозвище Вареник), помощник военного атташе в Австралии, выпускник 53-го года Григорий Петрович Дремлюга (Динозавр), начальник корпункта «Известий» в Вашингтоне Владимир Надеин, главный архитектор Кремля Леонид Кириллович Медянов (придворная должность предполагает неслыханное доверие), заместитель председателя ассоциации содействия ООН Григорий Максимович Ковриженко, главный инженер оборонного завода, автор проекта олимпийского факела Эдуард Литвиненко и другие.
Среди выпускников, несомненно, есть герои, о которых не пишут. Не исключено, что кому-то из провалившихся резидентов в заморских застенках снились, пока не обменяли, молодые, посаженные ими же тополя на Ботанической в дрожащем от зноя небе, тополиный пух щекотал нос, и чудились монотонные звуки ревуна с моря. Из трехэтажного здания на Ботанической, возможно, вышло до роты ответственных товарищей: военных атташе, особистов, референтов-переводчиков, начальников первых отделов.
Ответственные порой вынужденно обнаруживали свою принадлежность при замысловатых ситуациях, которые моделировала пережитая Великая Эпоха с ее тотальным контролем и зашоренностью.
Когда железный занавес приоткрылся, отличников интерната № 2 послали шлифовать язык в Ливерпуль, самый первый из городов-побратимов Одессы. Сопровождал группу представившийся работником гороно выпускник 51-го года Аркадий Е-р. Разумеется, товарища командировали из строгих органов, где с васильковыми петлицами фотографируются только для документов. В группе счастливчиков оказалась и Наташа Савельева. У нынешнего директора интерната № 2 Натальи Владимировны Савельевой учился внук выпускника первого выпуска Е-ра. Этот же интернат закончила и ее дочь.
Некоторые бойцы невидимого фронта с совершенным знанием двух языков ввиду поганости переживаемого момента нынче кроют рубероидом кровли хрущоб в златоглавой, как экс-полковник Виктор Бурыгин, но вот кулагиных, гордиевских и ризунов-суворовых интернатская среда не генерировала. Ризун, кстати, заканчивал Одесское пехотное училище.
Интернат изначально учреждался для ликвидации дефицита дипломатов, который был вызван отнюдь не потерями в войне. В 45-м возникла ООН — международная организация, основной задачей которой было предотвратить ужасы только что пережитой войны. СССР, под нажимом Сталина, был представлен в ООН сразу тремя голосами, два из них полномочно дополняли Белоруссия и Украина. Уже в 46-м наркоминдел УССР Дмитрий Захарович Мануильский учредил в Киеве, Харькове и Одессе интернаты с углубленным изучением иностранных языков.
Перерос из брюк.Как поступали в престижное учебное заведение?
По объявлению в газете. Толя Слюсарь, первый золотой медалист, прибыл в интернат из Коминтерновского района. Старший брат в августе 46-го возвращался после отпуска в спецшколу ВВС, что находилась на Мечникова, он и взял малыша в город. После беготни по поликлиникам, сдачи анализов, прожарки одежды от паразитов, гигиенического душа брат привез Толю на 17-ю станцию Большого Фонтана, где тогда размещался интернат. Новенького переодели в полотняный костюмчик цвета хаки и позвали ужинать. Бывалый брат убедился, что Толю приняли на довольствие, и поехал на подножке трамвая в школу ВВС, где его однокашником был Георгий Добровольский. В 41-м отец Слюсарей погиб на фронте, у матери на руках осталось четверо малышей от 4 до 11 лет. Кстати, эту же летную школу на Мечникова впоследствии закончил и младший брат Слюсарей, в 22 года он погиб на Балтике при падении военного вертолета.
В интернате учились сразу трое из десяти Стрыгиных, детей мамы-героини. Сергей Стрыгин пришел в седьмой класс с первым разрядом по шахматам. «Способнее Сережи не было», — вспоминают.
Дает шалабана.Миша Турчак, впоследствии известный востоковед, долгое время работавший в Китае, добирался на 17-ю станцию из села Малиновка Ивановского района. Турчак был переростком и учение ему давалось тяжелее. Миша просил товарищей награждать его «шалбанами» за украинизмы. Свою пайку хлеба не ел, заначивал, чтобы накопить к концу недели буханку и передать матери в деревню.
В шестом классе Турчак начал бриться, в десятом вступил в партию одновременно с молодой учительницей Любовью Алексеевной.
Были и другие метаморфозы и превращения. Так, бывшего сына полка Володю Спицына прямо из восьмого класса забрали в армию. Владик Кубарев вдруг стал Андриановым, его усыновили. На денежную реформу в декабре 47-го года Кубарев-Андрианов реагировал выпуском банкноты «5 паек». В уголке обозначался хлебный эквивалент «500 грамм», вес пайки был известен не понаслышке.
За пайками следили с вожделением, пайки мерещились во сне. Малыши заметили, что у семиклассников, питавшихся в третью смену, пайка больше. Или показалось, что больше, и вся вторая смена (3—4 классы) объявила голодовку. «Thank you very much! Не наелся, не напился — и не плачь!» — хором прокричали после отказа малыши.
Один паренек особенно заметно страдал от недоедания. Учительница, понимавшая, что мальчишке нужно хоть раз насытиться до отвала, затеяла с ним спор на буханку хлеба и умышленно проиграла.
Хлебнувших нужды и горя,
поверьте, что не по блату
собрали у Черного моря
нас выучить в дипломаты,
— напишет через много лет Евгений Поздняков.
Два дружка Алик Стукаченко и Максим ЧеголяПоступали и по знакомству. Так, Женю Позднякова с Аликом Стукаченко привел… из детдома ВЦСПС № 1 на 14-й станции Большого Фонтана Володя Будняк. Случайно освободились вакансии, и ребят приняли.
Было ли сиротство непременным условием при наборе? Ведь не секрет, что в «Альфу» и другие серьезные подразделения охотнее ангажируют детдомовцев с оборванными родственными связями. Наверное, кадровики дальновидно учитывали сиротство будущих красиных и чичериных, хотя сирот тогда принимали повсеместно во все «бурсы», закрытые учебные заведения, где носили форму; всего их в одесском блоке было шесть: спецшколы ВМФ, ВВС, артиллерийская спецшкола, школа юнг, школа военных музыкантов (она находилась на Кузнечной), школа дипломатов не была исключением — время было такое. Кстати, Григорий Ковриженко, беспризорник, четыре года обитавший на улице, сначала год промучился в школе юнг, но не осилил точных наук, был отчислен, вернулся в детдом ВЦСПС № 1, над которым шефствовал… Иран, а потом рикошетом угодил на Ботаническую. Сегодня Григорий Максимович читает курс основ многосторонней дипломатии сразу в двух вузах — МГУ и МГИМО.
Брали же зачастую ребят из глубинки, чтобы полномочно, достойно и чрезвычайно представлять государство. Народ, если хотите. Чем вам не демократия в ответственных кадровых вопросах государственный важности? Это уже потом эта демократия, разумеется, в допустимом дозированном виде, будет опорочена клановостью, когда косяки отпрысков, обучавшихся в школах при генконсульствах, по наследству начнут пользоваться исключительным доверием и привилегиями. Случалось, что и интернат для сирот использовали как ступеньку, полигон для проникновения в элитный МГИМО — институт международных отношений. Так, Юру М-го прислали из Москвы сразу в десятый класс, после выпуска его никто больше не видел.
В разное время в интернате учились племянник поэта Яна Райниса, Константин Гефт, сын героя-подпольщика, Юрий Жуков, сын вице-адмирала Гаврилы Жукова.
Первым адресом школы была 17-я станция Большого Фонтана. В октябре 47-го ее перевели на Толстого в здание бывшей женской гимназии. Вскоре пьяный разбил «вражескую» табличку на латинице, — в памяти одесситов еще не выветрились впечатления от оккупации.
На ночь входная дверь школы запиралась. Бывшие беспризорники (а были и такие) не могли преодолеть укоренившиеся порочные привычки и стремились на свободу. Как-то спускали на ремнях гонца за водкой, да не удержали, и малец обрушился на голову прохожего. Если планировалось посещение оперного театра, билеты продавали, чтобы разжиться папиросами. Или водкой.
Малышам хотелось сладостей. Инвалид на углу продавал маковки, сладкие козинаки. Переросток Комлев нарисовал банкноту достоинством в 30 рублей, для чего пришлось трудиться несколько дней. Банкноту спустили на нитке. Уже смеркалось, и уличный торговец тридцатку не разглядел, спрятал в кепку-восьмиклинку, привязал козинаки и скомандовал «Вира».
Поутру он ворвался к директору, и тот заплатил ему 30 рублей, чтобы погасить конфликт: времена были строгие.
Комлеву слишком тяжело давался язык. Во время «квиза», летучей проверки усвоенных английских слов, значения слов он обозначал моментальными рисунками. Рисунки были точными, лаконичными и смешными. Дипломата из Комлева не получилось.
Возможно, жителей Толстого тревожило соседство, — не зря детдомы размещают на окраинах или вовсе в захолустье, как говорится, с глаз долой, из сердца вон, поэтому из центра интернат убрали. Следующим адресом в череде скитаний стала Комитетская на Молдаванке. Часть здания пострадала при бомбежке, воробьиная комплекция позволяла протиснуться между досками, ограждавшими жилой флигель от «развалки», за руинами маячила свобода. Маршрут на первом троллейбусе в унисон с пережитым военным лихолетьем одесситы-самовольщики называли первым обрывфронтом, на втором трамвае — соответственно вторым. Самовольщиков покрывали, от них оставалась пайка. Возвращались спозаранку — в семь утра медсестра приходила проверять «на воши».
В 47-м перевели в «дипломатический корпус» на дачно-отшибную Ботаническую — напротив пивзавод Санцебахера, в пятидесяти метрах киностудия, а дальше аж до политехнического института пустыри, жарища, пыль, свалки. Разместились в трехэтажном отремонтированном здании бывшей спецартшколы № 16, которая не вернулась из эвакуации в Средней Азии. Обживались, разбили абрикосовый сад, сажали кусты и тополя. За 55 лет тополя поднялись выше крыши. Когда выпускники 51-го изредка наведываются в сад, они прижимаются щеками к стволам.
В тон с необычным профилем заведения завуча Ивана Петровича Салату переименовали в Джона Петровича. Одного учителя, инициалы которого были П. И. Г., обозначили Pig, что, как известно, значит свинья. Фамилию завхоза Моисея Ефимовича Брумана спеллинговали, в соответствии с созвучием, как Broom-man. Завхоз же, ироничный человек, щеголявший в черной флотской шинели без погон, в долгу не оставался и советовал: «Учитесь хорошо, а то на хорошую работу не возьмут, придется идти в дипломаты».
Интернатский фольклор обогащали так называемые «бульбы», которые были затейливо двуязычными:
Once однажды один man
Made an interesting plan
That today in afternoon
He wood fly on to the moon.
На обязательных занятиях бальными танцами мальчики вальсировали с мальчиками. Школа была мужской, что располагало к озорству.
Озорство пресекалось на корню. После смены нескольких директоров в школу пришел и задержался здесь Павел Иванович Горбулин, требовательный педагог, обеспечивший жесткую дисциплину. При Горбулине был создан совет командиров. Обуздать ушлых и пуганных жизнью сорванцов было непросто: воспитанники носили форму, но не было муштры, не было карцера, как, скажем, в школе юнг, что располагалась неподалеку на Чкалова.
За порядком пристально следил звонивший в колокольчик Яков Николаевич Северский (Тюремщик), его благородно обозначали швейцаром, а не вахтером. Тюремщик обитал в столярке и знал о воспитанниках то, чего они сами не знали.
Внешние санкционированные строгости провоцировали и ужесточение внутренней самодисциплины: за мат и кражи наказывали самосудом. Не прощали и учителям. Второй завуч Д-ер, бывший военный летчик, учившийся заочно на инязе и квартировавший во флигельке, позволял себе выражаться.
— Если не перестанете ругаться, то мы вас выгоним отсюда! — осмелился одернуть грубияна Толя Слюсарь.
Д-ер не только матерился, но и избивал без свидетелей нарушителей. Было. Разложение началось с него, с горечью говорят бывшие интернатцы. Он в каком-то смысле опередил свое время.
Но одной дисциплиной сыт не будешь. Государство, сделав первый решительный декретный шаг и учредив школу, переключило внимание на другие насущные заботы, интернат же выживал с трудом, и до кузницы чичериных ему было далеко. Тогда Горбулин с обстоятельным письмом поехал в Москву к товарищу Ворошилову. В канцелярии отнеслись с вниманием, письмо зарегистрировали, и вскоре вышло постановление, в котором учли пропозиции Горбулина.
На снимке у Исаакиевского собора справа стоит преподаватель английского языка Виктор Михайлович Касьян.Жить стало легче, справили нарядные белые мундиры, пошили чехлы для фуражек. Летом группу успевающих в парадном виде поощрили экскурсией в Ленинград. На снимке у Исаакиевского собора справа стоит преподаватель английского языка Виктор Михайлович Касьян. Касьян после войны репатриировался в Одессу из Шанхая, где работал во французском секторе продавцом. Произношение у него было идеальным, я могу это утверждать, потому что посчастливилось в пятидесятые учиться в 57-й школе, где его тоже называли Тарзаном, прозвище выглядело исключительно уважительным и обязывающим одновременно. Виктор Михайлович Тарзан на деле подтверждал суперменство и пользовался бешеным успехом у девушек. В интернате трудился и Иван Петрович Лесков, тоже бывший шанхаец, так что интернатцы получали знания языка из первых рук, — кадровики знали, кого ангажировать.
Пока отличников премировали Исаакием, остальные зарабатывали деньги на прополке в колхозе имени Карла Либкнехта. Трудились ударно. Весомым довеском к сытному колхозному питанию был интернатский сухой паек, но все равно не могли пройти мимо монастырских огородов. После очередного набега монахи принесли воришкам… ведро хрустящих огурцов.
Обменялись визитами с братским киевским интернатом, увидели Киев.
Но чем туже директор Горбулин закручивал гайки, тем больше подмывало ходить на голове. Однажды воспитатель Федор Матвеевич Побаранчук в сердцах пробил протезом фанерную столешницу. Побаранчук после тяжелого ранения угодил в плен. В неволе фельдшер, накалив на костре нож, отнял без наркоза Побаранчуку руку.
В 70-е Побаранчук стал прототипом героя фильма Николая Губенко «Подранки», интернатовца восьмого выпуска. Один из самых острых эпизодов — когда воспитанник кусает директора в больную, обожженную на фронте руку. Разумеется, Губенко имел право на художественный вымысел и мог позволить себе сгустить краски, но однокашники, для которых через десятилетия муть отфильтровалась, вымысла не простили. По слухам, от экс-министра культуры РФ не дистанцируется только Григорий Ковриженко.
Ковриженко был у Губенко пионервожатым.
— Утром идет явно со стороны моря, в волосах водоросли, — вспоминает Григорий Максимович. — «Где был утром?» — спрашиваю. — «Утро большое», — отвечает. От горшка три вершка, а с характером.
Губенко, круглого сироту, трижды исключали за неважное поведение, копии приказов хранятся в архиве. В полусотне метров от интерната, из которого Губенко выгоняли, Одесская киностудия, а на стене доска с барельефом Шукшина. Шукшин, уже будучи в зените славы, активно участвовал в съемках фильма режиссера Николая Губенко «Пришел солдат с фронта».
Строгости не исключали самоволок, о которых воспитатели, разумеется, знали.
— Палочности в отношениях с преподавателями не было, — вспоминает бывший самовольщик с докторской степенью, — скорее был элемент игры. Я как-то сказал: «Хотите, три раза подряд схожу в самоволку, и вы моего отсутствия не обнаружите?»
Летом 51-го, попрощавшись с техничкой тетей Фросей и швейцаром Северским, первый выводок из восемнадцати душ 32-го и 33-го годов рождения отправился с чемоданчиками «в бессрочную самоволку» (так характеризовал событие интернатский летописец Поздняков).
До финала из 50, в разное время обучавшихся на потоке, дошли только 18: сказывалась слабая подготовка детей войны. Сошел с дистанции в 1950-м Дима Махальков. В разгар борьбы с космополитизмом его родителей-евреев заставили полностью оплачивать обучение. Мальчик ушел из 10-го класса, торговал в лавке на Привозе. Отчислялись по разным причинам. В последующие выпуски текучесть стабильно снижалась.
Классный руководитель повез класс в полном составе в Москву, чтобы перед придирчивыми приемными комиссиями демонстрировать интеллектуальную продукцию, на которую тратилось государство.
Воспитанные на стихах о товарище Нетто, пароходе и человеке, они, вытянувшие счастливый советский жребий, все-таки не всегда осознавали это. Или не сразу. Или не хотели ловить традиционную удачу за хвост — жизнь-то одна. Интернатская среда формировала сильные независимые характеры, личности в ассортименте, потому далеко не все стремились к благополучию и привилегиям. Это нынешние разобщенные эгоисты стадно (и в этой стадности парадокс) стремятся исключительно в юристы или в менеджеры, вопреки логике и смыслу, след в след шагают, как по снегу перемещаются альпинисты, а тогда из «дипломатического корпуса» шагнуло во взрослую жизнь предостаточно бессребреников, мучительно искавших свое назначение и находивших его. Со временем из них состоялись специалисты самого неожиданного профиля, но главное, это были надежные полноценные парни, с которыми, как говорят, можно идти в разведку.
Один из выпускников интерната на первом курсе в МГИМО напрочь потерял интерес к учебе. У него еще в интернате прорезалось призвание к педагогике, оно было замечено, ему, десятикласснику, даже позволили провести экспериментальный урок. Он, конечно, переборол себя. Но даже после окончания института продолжал демонстрировать характер. Так, устройство на службу в МИДе предполагало женитьбу, это было непременным условием, и выпускник отверг лакомый МИД. Впоследствии он успешно работал в международных общественных организациях, долго в Венгрии в Совете мира под началом Ромеша Чандра, и не жалеет.
Другому выпускнику-европеисту предложили практику в Африке, он отказался, был скандал.
Через год на Ботаническую прибыли в отпуск первые выпускники в курсантской форме МВИИЯ — Московского военного института иностранных языков, прошлись строевым перед ошалевшей от зависти шеренгой: шеренге важно было продемонстрировать, на что они могут рассчитывать.
Триумф выглядел убедительно, но тем не менее Алеша П. сбежал. Директор Горбулин, будучи человеком импульсивным, воспринял побег как педагогическое поражение. Объявили всесоюзный розыск. Месяца через три беглец вернулся… босиком. Признался, что ездил на родину, а родина восточнее Иркутска, ни много ни мало. Добирался где на крышах вагонов, где в тендере паровоза. Приехал в Восточную Сибирь, а родственников никого.
Еще через год наведались покрасоваться в военной форме и выпускники 52-го. Триумф развивался, тропинка в Москву стала заметней.
В МВИИЯ образовалась небольшая, но дружная колония одесситов. Ударом ниже пояса восприняли курсанты хрущевское сокращение вооруженных сил в конце пятидесятых, пресловутый «миллион двести». Молодые демобилизованные офицеры ехали на целину, в Усть-Илим или спивались, работая носильщиками на вокзалах. Военный институт иностранных языков закрыли.
На первых порах востребованность дипломатам с Ботанической все-таки обеспечивала волна национально-освободительных движений, образование экзотических мини-государств, Хрущев не успевал принимать в Москве африканских лидеров — Джомо Кениату, Кваме Нкруму, Модибо Кейту.
Питомцы интерната стали появляться на Ботанической реже. К дипломатическому форпосту с молодым абрикосовым садиком, ограниченным «домами специалистов» (так в Одессе их традиционно и широко обозначают до сих пор, без уточнения профиля), вплотную приблизились новостройки. На Ботанической вырос дом китобойной флотилии. В июне, когда цветет белая акация, возвращалась с салютами «Слава», радиолы выплескивали: «…Пришел домой, махнул рукой… рыбьим жиром детей обеспечивать…» Да и в самом интернате учился сын капитан-директора флотилии Геннадий Соляник. Со стороны Сельскохозяйственной к интернату подобрался генеральский городок. Через дырчатый забор сироты с завистью наблюдали, как покуривают втихаря одетые по моде генеральские и полковничьи сынки.
Активно наступающий город поглотил гордо стоящее особняком трехэтажное здание, и оно гармонично вписалось в квартал. Нынешние обитатели китобойной «сталинки» воспринимают его ровесником.
Профессия дипломата была еще более престижной, но менее доступной, дисциплину на Ботанической с трудом удерживали на уровне с помощью бессменного швейцара Северского.
Жизнь с ограничениями в замкнутом пространстве располагает к сочинительству. Если у суворовцев есть жалостливый, со слезой, широко известный гимн («Дорогая мамаша, чем я так провинился, что меня ты так рано в СВУ отдала?»), то у юных дипломатов появилась «Марсельеза», напрочь лишенная полутонов и призывающая к сокрушительному сопротивлению… Северскому. На первых порах. «Насильственной рукою судьба согнала нас…» — пели под абрикосами или на самих абрикосах. Дальше выразительнее: «…лишила хлеба и покою, лишила воли навсегда…». Сочинил революционный марш Володя Орлов из четвертого выпуска. Орлов закончил Рижское военно-морское училище и рано ушел из жизни.
В 57-м, с опозданием на четыре года, школа стала смешанной, что заметно оживило уроки бальных танцев.
Ориентиры вынужденно менялись, все чаще выпускники несли интернатские аттестаты в технические вузы. Тем не менее интернат воспринимался престижным инкубатором.
Применение же углубленных знаний языка выглядело порой неожиданно. Среди выпускников был известный в Одессе футболист судья международного класса Юрий Иванович Дмитриев. Во время судейства загранматчей Дмитриев без труда изъяснялся на двух языках с помощниками у бровки. Есть и «красные директора» в отставке. Отставка же протекает в местах географически традиционных, в Израиле, например. Не так недавно в Израиле скончался Владислав Андрианов, один из первых выпускников, а через несколько месяцев умер в Москве его закадычный дружок по парте.
Статус общеобразовательной (но не специализированной) школы с углубленным изучением иностранных языков сохранялся, хоть и с трудом, глубина же мельчала. В 76-м закрыли на реконструкцию интернат № 6 на Ленинградской, там организовывалась школа для детей больных сколиозом. Воспитанников с Молдаванки рассредоточили по другим интернатам, значительная часть неподготовленных детей попала на Ботаническую. Государство, учредив уникальное учебное заведение, само подписало ему приговор.
Выход из комы состоялся в 91-м. Интернат обозначили украинским с углубленным обучением на английском и с сопутствующим испанским языком.
Сегодня интернат № 2 завидно наполнен, здесь помещается 738 учеников. Всех желающих принять не могут, конкурс — 2—3 ребенка на место. В школе 23 сироты, имеющие опекунство, государственным опекуном учебное заведение не является. Разумеется, как и везде, хватает детей из неполных семей, они принимают эстафету сиротства у послевоенных воспитанников. Даже в неполных семьях, хоть и с трудом, наскребают средства для оплаты учебы: обучение платное, из расчета 20 % среднего дохода на одного члена семьи. Нынешний ажиотаж объясняется вполне оправданной нацеленностью на эмиграцию. Вместе с сиротами в интернате иногда ночуют и благополучные дети; скажем, есть девочка, у которой и папа и мама служат в отдаленном гарнизоне. Или оба родителя — врачи и мотаются сутками на скорой помощи, или проводники.
Возможно, нынешние обитатели бывшей школы разведки тоже, протестуя против несправедливости жизни, забираются на гудящие по весне шмелями абрикосовые деревья и сочиняют свои «Марсельезы». На украинском или английском. И наверняка их проносит от зеленых абрикос, посаженных в 47-м, и это вызывает переполох у воспитателей. После обеда на школьном плацу такое же безумие, гвалт, визг, как и в любой нормальной школе. Еще и в футбол гоняют — физподготовка, особенно игровые виды, на высоте.
— Учителя или бегут отсюда через три месяца, или приходят на всю жизнь, — говорит директор школы Наталья Владимировна Савельева. — Здесь особая аура.
Интернатцы же отсюда вообще не уходят. Недавно Григорий Максимович Ковриженко, выпускник 52-го года, будучи в Одессе в служебной командировке, поглядел на водосточную трубу и заметил:
— Да, эта труба выдержала многих.
Перековавшийся беспризорник из привокзальной шпаны Марат Царенко написал из Саратова фонтанскому детдомовцу Позднякову: «Жека, хочу оказаться в интернате, когда там откроют отделение для престарелых».