Вижу помятые, хмурые лица, пусконаладка идет похмелиться

Владимир Каткевич

Трудоустройство

Любитель шлепал с футбола, задержался пописать, и увидел на столбе объявление «Требуются…». Оторвал, зубчик с адресом конторы, сам не знает зачем, а тут жена:

- Что, семьи нет? Cпрячь, бесстыдник!

Пока прятал, пропало воодушевление от победы любимой команды и выпитого.

Через неделю, выскребая из кармана труху от семечек, нашарил клочок. Шарага оказалась за углом, в подвале, он углубился.

- Какое у вас семейное положение? – выяснили первым делом подвальщики.

- Разведен, - недовольно открылся посетитель, хотя положение было неопределенным.

- Так это как раз то, что вам нужно! Характер работ разъездной…

Cразу не клюнул, смутил напор.

Может, и не вспомнил бы о подвале, да на утро не нашарил в «пистончике» свернутую вчетверо резервную трудовую книжку для «левых» работ, всего у него три. Сначала ждала осечка в «Мире животных», так прозвали чепок за углом. Буфетчица достала из кулька для наглядности пачку заложенных под выпивку в долг документов, в кульке сохранялись пропуска в порт, дипломы сварщиков, студенческий билет, паспорта, один гражданина Пакистана, даже удостоверение личности офицера, но трудовой не обнаружилось. От отчаяния освежился, потом зарулил без надежды в пуско-наладочный подвал справиться, не обронил ли.

Уже на пороге ошарашили:

- Вы пять дней у нас работаете. Мигом - в авиакассу, летите в Сыктывкар.

В кармане, притушенный окурок, а тут суточными хрустят из расчета 2-60 в сутки.

Или инженер в запотевших очках заглянет, а ему:

- Вы едете на три месяца в Гуляй Поле осваивать новую французскую технику системы «MAPS» из Гренобля. Распишитесь. День приезда, день отъезда – один день.

Искавший всего-навсего туалет инженер призадумывался.

«Гуляй Поле, кумекал, это - кранты, но потом глядишь Гренобль прорежется, чем черт не шутит, убежище можно выцыганить, чтоб подальше от типовых проектов, кальки надоели, СНИПы…».

Другой целево приходит в ПМК межрайонного значения, а ему в лоб:

- У вас объекты есть?

Приезжали пощупать пульс пуско-наладочного рынка на летучках с бригадами в стеганых ватных штанах, чертежами комбикормовых заводов и материалами, крадеными на других долгостроях.

Так поступали в государственные варяги.

Спрут

Наладочных контор по городу было рассеяно до двух сотен: филиалы всесоюзных и республиканских трестов с замысловатыми названиями, скажем, трест «Союзлегпромпусконаладок» или «Укргипромясомолпром», последний называли «Укргипропивораки», бесчисленные ПНУ («Приехал, на….ал, уехал…»), участки, а с подвижными мехколоннами наберется, наверное, и того больше. Если допустить, что в каждой копошилось по пятьдесят бродячих специалистов, а ведь были и такие пуско-наладочные гиганты, как «Пищепромавтоматика», где трудилось более тысячи душ, то суммарная численность персонала наладочных контор даст фору ведущим заводам города, кончину которых мы гордо не признаем, но оплакиваем, таким, как ЗОР, скажем.

Это был диковинный многоотраслевой спрут, лишь со скоросшивателям и арифмометрами, без материальной базы, каких не водилось ни в одной из стран мира. Почему? Потому что у них все рассчитано «на товсь», скажем, сдать линию или целый завод «под ключ» без арбитражей и с гарантией. Машина или установка поставляется на раме, ее собирать не надо, нажал кнопку «POWER» и она послушно заурчала. От персонала с подготовкой на уровне шимпанзе требуется только запомнить дырки, в которые втыкать шприц с солидолом.

Наша же техника с запасом прочности традиционно поставлялась под ключ рожковый 41 на 56.

Тем не менее, во времена развитого застоя бытовало расхожее мнение, что наладчики – белая кость, уполномоченно снимают сливки, приезжают, чуть ли не при галстуках, из инструмента один тестер, размером с авторучку, нажимают кнопку, гоняют машину положенные 36 часов, подписывают акты сдачи, пьют шампанское, и уезжают.

Это красивый миф. Зачастую монтажники, они же и наладчики в одном лице, приходили в пустой гулкий цех, где были залиты только фундаменты, начинали с анкеров, заканчивали же последним контрольным ударом кувалды-«понедельника» и выдачей готовой продукции.

С заморским оборудованием действительно работалось в радость, но оно, как правило, замыкалось в технологической цепочке с отечественным. Нашенское же монтировалось сначала с помощью бульдозеров и армейских вертолетов, а потом ломографами артельно помогали и кувалдометрами, ручными талями вирали, лебедками «Пионер», домкраты в горячке монтажного азарта из-за медлительности действия игнорировали. Оборудование это, как правило, требовало доводки, стыковки, переделки, рихтовки, серьезного заводского ремонта или реконструкции.

Иногда привозили негодную технику с запасом, чтобы на месте из трех комплектов, слепить хоть один. Стыковочные отверстия или фланцы, случалось, не совпадали, потому что география изготовления отдельных машин или узлов была привольно разбросана по одной шестой суши планеты. Или вообще забывали отверстия просверлить. Случалось, что после пробного утробного стучания, новый компрессор Ереванского завода разваливался, а при вскрытии находили в масляном канале коленвала огрызок сверла.

В Рассказово Тамбовской области ящики с импортным оборудованием хранили в бывшей конюшне, она сгорела, кровля рухнула, и вся инвалютная электроника в лепешку. Директор, понятное дело, на колени: «Не губите, голуби, отказом, восстановите хоть внешне, для формального виду». Обещал на временную работу оформить, аккордами приманивал.

А ему матерый прораб без энтузиазма:

- Это уже, звыняйте, не ремонт, а реставрация.

Тогда директор обещал усиливать бесплатное питание техническим спиртом из расчета по пузырю на брата. Ежедневно. И авансом кейсик презентовал, эдакую затейливую мужскую игрушку с приятным подвохом. У лжекейса вместо ножки пробка, потому что дипломат – плоская канистра, искусно обтянутая кожей, а содержимое - первак, густо настоянный на чесноке, здесь и выпивка, и витаминная закуска.

Если линию изготовитель отгружал аврально в конце месяца, или не дай Бог, без двадцати двенадцать тридцать первого декабря, могли ящики не на ту платформу примастырить, и часть железяк стремилась малой скоростью в экзотичный Тахтакупыр, а получателю вместо макаронной машины доставалась красильная линия с тоннельной сушилкой, наспех сварганенная на авиагиганте по конверсии. В комплектации невозможно было разобраться без специалистов, а для пускачей такая путаница прямая выгода. Наладчиков в пожарном порядке, перекомандировывали в Тахтакупыр, и они получали уже два раза по 2-60 от двух заинтересованных организаций плюс пятнадцатипроцентную надбавку за пустынность и безводность.

Если монтажно-пуско-наладочная организация являлась подразделением проектного института, то объект при чахлом заводике превращался в полигон, на котором кропались диссертации. Наладчиков донимали бесконечными переделками, они привычно посылали конструкторов на три буквы и требовали расписаться на залапанных чертежах в том, что изменений проекта больше не предвидится. Но инженерная мысль не стояла на месте, и через неделю пытливый изобретатель шлепал снова к монтажникам, как на расстрел.

Некоторые конторы обросли подсобными мастерскими или цехами. Был такой цех на Моторной 4 в тресте «Одесспецсельхозмонтаж», под навесом дымило, скрежетало, искрило и ухало. Там мастерились секции коробов воздуховодов, которые не стыковались, несложные металлоконструкции, гнули отводы труб до двух дюймов, рубился на гильотине лист. Если колхоз заказывал дефицитные трубы, то они отпускались с нагрузкой, обозначенной в актах выполненных работ позицией «Изготовлением нестандартных металлоконструкций». Конструкцией, разумеется, себя не озадачивали, но деньги истосковавшийся по трубам колхоз перечислял, так что заводик был для треста находкой.

Имелось небольшое производство и при «Пищепромавтоматике», оно выпускало электрические щиты устрашающих размеров, в которых сама начинка занимала незначительную площадь, их удобно было использовать для хранения инструмента. Инструмент хранился под напряжением, неподготовленные лазить не рисковали, отпугивал череп на дверце.

Учреждения, которым доверялась самая ответственная фаза оживления наспех скомплектованного оборудования, иногда негодного к эксплуатации, или непонятного, скажем, паспорт потеряли, или паспорт на чешском, дислоцировались чаще в подвалах или на технических этажах, куда не достигает лифт, или на территориях брошенных пионерлагерей, как, например, МНУ «Консервпромкомплекс» на Солнечной. Пришел посетитель, а ему говорят:

- Начальник занят. Полежите, пока на веранде.

На веранде стояли пионерские койки.

Кадры

Наладчиков не готовили ни в одном из ВУЗов. Тем не менее, в любом подвале складывался костяк из ладных бывалых мужиков, зачастую имевших непрофильную специальность или неожиданную, или вообще без оной, лишь опыт трудной жизни. Так в подвале на площади Толстого долгое время ездил в Бийск отставной милиционер, возивший золото в слитках по Лене. Такие ответственные странствовали бригадирами, договаривались с заказчиками, подписывали «процентовки», акты выполненных работ, разрешали на местах конфликтные ситуации, им по плечу была любая производственная задача, порой технически сложная. Вокруг них уже в зависимости от производственной необходимости формировались бригады из менее опытных помощников-инженеров, в конторах была полная демократия, и диплом во внимание не принимался. Польза же от помощников выглядела чаще подсобной, а иногда прорезавшееся усердие приносило прямой вред и представляло угрозу для жизни.

Так на ставропольском заводе одесситы монтировали линию для мойки коровьей шерсти, стропили бадьи, каждая по полторы тонны. Вставили гаки «паука» в проушины, крикнули «Вира, Эльбрус!» водителю погрузчика, да один крюк сорвался. Новичек вызвался поправить, но не успел, начался подъем, бадью перекосило и кромкой ему на сапог. Новичек истошно орет, извивается, и вырваться не может, а стекла кабины замызганы, кое-где вообще фанера, погрузчик старый, трясется, как в лихорадке, водитель бледный тоже действует судорожно, невпопад – понедельник. Повезли на саночках в медпункт, а там местные женщины друг другу укрепляющие уколы колют, музыка, чисто, тепло, курят, не до варягов. Насилу уговорили вызвать скорую. Отняли фалангу среднего пальца.

В Батуми наладчику изжевало вальцами руку до плеча. Директор завода заплатил четыре тысячи хирургам, и они руку спасли. Буквально через неделю другой наладчик-ротозей угодил под троллейбус единственного маршрута в городе. На этого директору тратиться не пришлось, он не пострадал, пострадала дама-водитель, которую он избил. Бузотер был срочно отозван, в целях его же безопасности: на Кавказе, где принято было всаднику спешиваться, завидев, девушку, его гнев могли не понять.

Тем не менее, посильное участие балласта положительно влияло на выработку, выполнение плана организацией. Может, по этой причине в подвалах всегда требовались люди, готовые к разъездному характеру жизни.

Оседали в подвалах чаще бобыли, глубоко разочаровавшиеся в семейной жизни, военной службе, или самой войне, или государственном устройстве.

Перед отбытием за бугор обычно увольняли из организаций, проектных институтов или солидных управлений, заодно исключали из партии, и тревожно отъезжающий буферно опускался в подвал.

Особо дорожили объектами в Москве, откуда раз в месяц везли говядину, мандарины, книги, гэдээровские игрушки и обувь на продажу.

В подвалах бросали якорь кадровые моряки, привыкшие находить работу в двадцати метрах от каюты, и перспектива мотаться куда-то каждый день на троллейбусе их нешуточно пугала. Водоплавающие усматривали в подвалах буферную зону перед более «грамотным» устройством на берегу. Однажды автор встретил в подвале своего бывшего командира, стармеха, который по слухам погиб на «Сальвадоре Альенде», за упокой его души даже где-то пили, не чокаясь. Стармех был обут в монтажные сапоги с пряжками, на плече болталась вязка вентилей. От верной смерти экс-стармеха спас подвал, он аккурат перед катастрофой списался на берег. Потом он много лет ездил в забытый богом Богородск Горьковской области, имел там устойчивую «халтуру», крепкую вторую семью, словом, все путем, правда, разговоривал теперь, не шипя, а окая.

В надежде на привычку к армейскому порядку принимали на работу отставных офицеров, случалось, без технической ориентации, замполитов, завклубов… Взяли, вроде человек молодой, семейный, не успел разболтаться, на предплечье меленькая наколочка «ОВЗАУ», что означает Одесское высшее зенитно-артиллерийское училище, а экс-старлей через неделю бесследно пропадает на Васильевском острове. Его по мере сил ждут на работе, потом не надеются. Бригадир заполняет в уголовном розыске анкету, выбирает подходящую форму носа, из четырех характерных, в анкете они представлены, хотя толком разглядеть новенького не успел, форму головы, напротив графы «особые приметы на лице» ставит прочерк. Оперативники с безразличием цедят:

- Звоните через три дня…

- Почему через три? У нас командировка кончается,- беспокоится бригадир.

- На третий день обычно всплывают в каналах…

Месяца через три зенитчика привозят под конвоем женщины-прапорщика. Доставлют его в хмелеуборочном фургоне с группой пятнадцатисуточников, заметьте, на тот самый объект, куда его командировали из подвала, но уже без шнурков, чтобы не сбежал. Оказалось, жил с дворничихой, соврал, что афганец, что ждет льготную машину. Украл у сожительницы дубленку, угодил в вытрезвитель, где его не опознали, несмотря на розыск В Афганистане никогда не воевал, служил в Забайкалье, находясь в запое, пытался кошку командира дивизиона пропустить через мясорубку.

Самые неприхотливые шараги принимали желающих со справкой об освобождении или справкой об утере паспорта, или бродячих людей из других областей и неведомых автономных округов. Так одного, освободившегося из ИТУ в Навои, где перековываются водители, не пустила домой дочь, и он кочевал по объектам треста «Союзлегпромпусконаладок». Из пожитков у бедолаги были удочки и аккордеон, в промежутках между командировками он спал в прорабской на столе.

Или вроде документы в порядке, в трудовой книжке даже благодарность за рацпредложение чиркнули, ударника снарядили с глаз долой, а из прокуратуры повестка. В повестке неясно написано прыгающим почерком, решили «за разброд», оказалось, «за разбой». Выяснили, что он трудился директором ресторана поезда «Одесса-Новосибирск», а разботвившихся клиентов пускал освежаться под откос. Экс-директору оформили приказом перекомандировку из Лабытнанги в Армавир, и он благодарно вкалывал, как молодой зверь, в жировально-дубильном цеху тамошнего кожзавода, самого вонючего в округе производства, а по прибытии его посадили на пятнадцать лет. Потом он подавал на амнистию, и контора решением общего собрания взяла его на поруки.

Нечасто попадались романтики творческих специальностей, пожелавших за казенный счет поглядеть мир. Так один художник с ЗОРа был принят слесарем 3-го разряда. Его послали на кожзавод в Стерлитамак, где по фиолетовому от дубителей снегу бегали обожравшиеся мездрой крысы. Он пародировал Брежнева, повторял движения голубей, копировал канатоходцев, изображал свист ветра, паровоз, заводские рвали от новенького животы. При монтаже художника ударило вагой в сердце, он названивал из приемной главного инженера жене и жаловался на здоровье. Вид у него был аристократичным, седая меньшевитская бродка клинышком, тонкие нервные пальцы, он еще и на ксилофоне играл, художник выпадал из привычный для секретарши грубого ряда, будил сомнения, и она спросила:

- Извините, вас на какую должность прислали?

- На должность негра, чтоб я работал, как негр на плантации, - нашелся тот.

Он выдержал только три месячных командировки и снова вернулся в мастерскую при ЗОРе, возле которой специальным приказом запрещалось останавливаться, потому что собиралась толпа, и от смеха снижалась работоспособность.

Самой закрытой и престижной из организаций с разъездным фоном безусловно было МНУ «Каскад» с подвальными филиалами «Вега» на Баранова. Туда оступившихся граждан категорически не принимали, обращали внимание и на пятую графу. Анкеты на восьми листах кочевали по серьезным учреждениям два месяца, пока проверяли. «Каскад» занимался монтажными мероприятиями на атомных электростанциях, которые тогда росли, как грибы, или на военных кораблях что-нибудь устанавливали, скажем, электрические часы, стрелки которых можно дистанционно переводить по часовому поясу. В «Каскаде» давали подписку о неразглашении, к работе относились ответственнее, «процентовки» в рюмочных забывали реже. А если даже кто терял, тайна не просачивалась, выполненные работы в актах обозначались конспиративно условно, скажем, не «Установка часов по Гринвичу», а «Укладка кабеля в штробе». Однако текучесть и там наблюдалась, возможно, не выдерживали режимности, желающим в анкетах не отказывали.

Тщательно проверяли и при трудоустройстве в ГПТП (аббревиатуру затруднился объяснить даже старший инженер, отдавший бродячей штормовой работе десяток лет) при серьезном проектном институте «Шторм». Несмотря на режимность организации, всему городу было известно, что «Шторм» разрабатывает приборы с микрохолодильниками для подводного флота, субмарины же проникают в учреждение по подземному каналу, потом всплывают в специальном бассейне на углу улиц Терешковой и Гайдара. Самые упрямые верят в небылицу до сих пор, хотя на территории клепают бронированные двери. ГПТП благословлял электронщиков и программистов в серьезные воинские части на полгода, более коротких командировок не полагалось. Многие программисты находили себе в совместной командировке судьбу, я знаю три отштормовавших в разных секретных захолустьях счастливые пары.

Самую многочисленную разъездную категорию в наладках, включая престижный «Каскад», составляли потерпевшие крах на семейных фронтах. Среди них попадались, умельцы от бога, электронщики с сумрачным нюхом, сварщики, механики, уже оцененные временем. Такие из командировок домой не спешили, клубы «Кому за тридцать» игнорировали, выгодным объектом с побочными заработками не дорожили, а уезжали по первому требованию в новые места, решать серьезные технические задачи и решали их успешно, часто с перекомандировками, минуя подвал, где копились исполнительные листы на алименты. Из суточных алименты не начислялись, потому 2-60 влекло, хотя их даже тогда не хватало.

Один незаурядный специалист, строивший до подвала элеватор в Йемене, подался в подвал и скоропостижно преставился в Твери. Когда главному механику тверского завода принесли на подпись акты выполненных работ, он заметил:

- У вас же процентовка на четырех человек, а в наличии три.

Бывшая жена отказалась даже забирать гроб, так что канителилась в полном объеме пуско-наладка, где покойный успел потрудиться всего с полгода.

Иногда в связи с важной разнарядкой подвалы посещали серьезные сотрудники в штатском. Задача у них была непростая, подыскать кандидатов, семейных, непьющих, да еще и здоровых. Присматривались, листали личные дела, потом беседовали с кандидатом за закрытыми дверями и говорили многозначительно:

- Ожидайте, мы вам сообщим.

Кандидат томился счастливыми предчувствиями, тратился на переговоры, названивал в родной подвал из Коми, потом за рюмкой чая доверительно врал бригаде, что его ангажируют в Никарагуа.

Если же кандидат устраивал, и не обязательно по деловым качествам, а исключительно благодаря стерильности анкеты, он попадал на орбиту московской конторы загранкомандировок, ехал сначала на два года в Афганистан строить хлебозавод, работал полдня до жары с пистолетом за пазухой, потом попадал на два года в братскую Монголию, потом в Эфиопию. Удача его ценилась на уровне выиграша грин-карты, для подвала же он становился счастливым невозвращенцем. Коллеги долго в отместку вспоминали, что у него две левые руки, растущие из сидячего места.

На загранобъектах халтур не полагалось, и так чеков Внешторгбанка хватало, но некоторые находили приработок в паузах на родине. Один, подзагоревший, фактурно трясся в трамвае восемнадцатого маршрута, и возможно, вспоминал Кандагар. Едет, никого не трогает, и видит, на него нацелилась востроглазая барышня.

- Извините, вы случайно не офицер? - подъезжает к нему дама ломовито.

- Так точно, - отвечает загранналадчик, его когда-то отчислили с третьего курса пехотного училища за самоволку.

- Я ассистент режиссера,- представляется наблюдательница,- а вот главный режиссер Адольф Лукич. Не хотите на кинопробу?

«Презабавно, думает загранваряг, фильм об оккупации, а режиссер Адольф».

На первых же съемках наладчика безжалостно казнили партизаны, по сюжету он играл немецкого генерала. Самое забавное, что его фамилия была Берлин с ударением на первом слоге.

В отпусках он снялся в четырех фильмах, играл военных и пиратов, получал талоны на питание. Поверив в судьбу, и решив, что уже закрепился на киноорбите, пусконаладочный Рэмбо предлагал себя на Мадагаскаре, где строили пищевкусовую фабрику. Мадагаскарцы тоже обнадежили, сказали:

- Expect, рlease.

Он и ждал, пока чуть не грохнули по-настоящему, на острове вспыхнула гражданская война, и фабрика сгорела.

Что влекло в подвалы? Заманчиво выглядела гарантированная прогрессивка в размере 40% . Еще в “карманных”пуско-наладках, где очередников на жилплощадь набиралось иногда менее десятка, был шанс за 2-3 года получить шальное жилье.

Людей не аномальных, приманивала перспектива раньше закончить работу, потом отсидеться дома или отлежаться у любовницы в неге.

Формально пауза для отчетов, темпераментных планерок, внушений разгильдяям и других текущих мероприятий, которые геологи называют камеральными работами, полагалась 2-3 дня, что изначально выглядело нелепо и бесчеловечно. Даже у одинокого за месяц скитаний накапливаются неотложные дела, голубятню поправить, на кладбище сходить порыдать, или зуб от сухомятки дергает, дело-то житейское.

В конторе, которая дислоцировалась на Кирова, можно было две недели ударно форсировать пыльную работу, составлять паспорта вентустановок на прикормленных ближних объектах в Виннице и Житомире, а две недели качаться в гамаке на даче Ковалевского, ожидая звонка из ОВИРа. Привычка к такой половинчатости устойчива, один экс-наладчик до сих пор полгода мается в Штутгардте, по новому месту пребывания, а полгода кормит кошек на той же даче Ковалевского.

Продлить пребывание возле родимых могил или на даче позволяла чехарда с билетами, хотя хлопоты и отнимали часть сэкономленного времени. Билеты – это целая авантюрная поэма с географическими подробностями!

Билеты

на поезда в самой железнодорожной державе, как известно, были анонимными, без указания фамилии, но с датой, что провоцировало к наивным фальсификациям, не лепил в авнсовый отчет чужие билеты, только ленивый.

Проще было оседлавшим объекты с прямым сообщением, такие маршруты ценились. Бригадир заранее оповещал об отходе или прибытии поезда, повязанные круговой билетной порукой наладчики рассеивались по перрону в известных им местах, куда причаливают купейные вагоны, и осаждали проводников. Билет стоил рубль, иногда для страховки он заказывался у проводника заранее. Если использованных и невостребованных пассажирами билетов не хватало, рысачили в соседний вагон. За неимением купейных с огорчением добывали плацкартные. Самые жадные не хотели тратить рубль и донимали пассажиров:

- Вам билеты не надо?

- Нет, нет, не надо, - вежливо отшивали их непонятливые.

Если и с плацкартными случалась осечка, такое тоже бывало, особенно после рейдов линейной милиции, то отчитывались «по среднему», стоимость проезда в жестких условиях была известна бухгалтерии.

Хлопотнее было оформить подлог тем, кто достигал места назначения с пересадками. В летний период, когда транспорт перегружен, выбирали окольные маршруты. Автор добирался в августе в Среднюю Азию поэтапно, сначала летел дополнительным рейсом до Воронежа, потом с оказией до Астрахани, оттуда трясся на «стовеселым» в Гурьев, где вынужден был поселиться в комнате для приезжих. В привокзальную ночлежку сосед привел женщину, спать не дали. Дальше мучился на почтово-багажно-пассажирском поезде «Кунград-Ташкент». Поезд останавливался на всех мыслимых полустанках, а то и прямо в степи, где из багажных вагонов выгружали хлеб. В единственном пассажирском вагоне наслаждались «обломившейся» свободой двое досрочно освободившихся по причине туберкулеза кара-калпаков, они до смерти запугали пожилого проводника. Самый отпетый с маникюром рубил тесаком арбуз, угощал автора и брал на испуг, заглядывая в глаза:

- Что нож страшный? Ты, наверное, много зарабатываешь?

В мое отсутствие они рылись в папке, их, возможно впечатлила четырехзначная сумма “процентовки” с выработкой на бригаду, они по простоте решили, что вся сумма достается мне.

От Бейнеу автор добирался ашхабадским фирменным до Ургенча. Из Ургенча автобус подвез к переправе через Аму-Дарью, где неспеша грузился паром. На паром заезжали самосвалы, груженые ангренским углем, они поднимали тучи едкой глиняной пыли, укрыться от нее было негде, побеленные пассажиры чихали. Тем не менее, на пароме продолжалась торговая жизнь: прижившиеся на юте слепцы, играли на рубабах и пели что-то жалостливое, здесь же дымился мангал, продавли насвай, слабый наркотик, который кладут под язык, веники, дыни, конечно, и дырчатые капроновые шляпы. Везли домашний скот, овец, бычков, верблюдов, ишачков, которые от волнения гадили. Под вечер наш ковчег потащил буксир с прямой трубой, укрепленной расчалками, как на Миссисипи во времена Гекльберри Финна. Водную преграду шириной 200 метиров форсировали часа четыре. Когда автор попросил обилетить его для отчета, паромщик удивился.

- Сколько тебе метров? – спросил и оторвал метра два билетов с якорями.

От пристани до большака продирались на колхозном автобусе через колючий буш, где до войны, говорят, водились тигры. Километров тридцать до Турткуля добирался на тракторе “Кировец”с вынужденными остановками. Сначала тракториста стошнило, он перекурился канапы, так в этих местах обозначают анашу, потом в Беруни милиция блокировала большак. Всех высаживали и предлагали собрать символическое количество пахты для потехи и галочки. Коробочки хлопка выродились до размера ногтя, норма была символической по две пригоршни, мероприятие выглядело по-восточному показушно. На финальном пешем участке, шлепал два километра с вещами над арыком, перешагивая через змей, оторвалась ручка сумки.

Казалось бы, как отчитываться после такого многоступенчатого путешествия? Но лазейки находили, запасались у водителей чистыми бланками автобусных билетов, выстригали колонки с километражом.

На картонных железнодорожных билетах умельцы накалывали иглой дату и номер поезда – от компостера не отличишь.

Руководство в подвалах, понятное дело, не устраивало, когда командированные добирались неделю на объект и еще полторы тратили на возвращение, и потому требовали летать, куда возможно. В авиабилетах указывалась фамилия, но и здесь выходили из положения. В прикормленной кассе на 16-ой станции Большого Фонтана покупали билеты с чистой датой, услуга стоила от трех до пяти рублей в зависимости от длины маршрута. Обратные билеты в отшибных местах с чистой датой выписывались за бакшиш в виде пищевых презентов, дефицитного сливочного масла, которым запасались в Москве или индийский чай расфасовки Одесской фабрики. Повышенным спросом в Хорезмском оазисе пользовались пачки второго сорта с изображением слонов.

Дату же потом нерадивые скитальцы вписывали корявым почерком и другими чернилами. Для убедительности еще обводили, и тогда билет браковала бухгалтерия. Фальшивобилетчика лишали прогрессивки, вычитали стоимость билета, репрессии выглядели чувствительно.

После репрессий назначались проверки, натравливали ревизоров, которые в авиакассах изымали для сверки амбарные книги с копиями билетов. Результатом рейдов стал приказ по Киевскому управлению всесоюзного треста «Союзлегпромпусконаладок», запрещавший наладчикам одесского участка пользоваться кассой на Большом Фонтане.

Тогда освоили реактивы. Купленным в аптеках сероводородом с марганцовкой дата смывалась, более удобная вписывалась опять же слишком старательно и с нажимом более удобная. Через месяц билеты желтели, и даже рассыпались, как папирус, за их эволюцией пристально следил в киевском управлении главный инженер Александр Лелица, ныне покойный. Если билет увядал, уличенные лишались премий с отсрочкой на два месяца, только и всего.

На Киевском участке того же управления можно было за десять рублей приобрести чистый подлинный бланк авиабилета. Чтобы не мелочиться, один из проворных наладчиков похитил билетную книгу в Павлово-на-Оке. На суде он утверждал, что нашел ее в гостинице. Его осудили на два года, и на поруки показательно не взяли. Строгое наказание, разумеется, приводило разоблаченного скитальца в уныние, но никогда не вызывало отчаяния, потому что перед следующей поездкой маячили спасением

Командировочные

Средства для разъездной жизни, предусматривали суточные на питание, оплату за проезд в оба конца, и квартирные, рубль в сутки, ночевки в столицах союзных республик стоили чуть дороже. Наладчики перед отправкой авансировались на всякий случай скупо, досылку обещали адресовать по месту работы.

Особо бесшабашные бригады транжирили деньги, выглядевшие дармовыми, на доставку холодного морса и семечек в номер, копытные гонцу за вино, на биллиард-американку, стрельбу в тире, заказ в ресторане популярной песни «Люди-звери» и пари на поединках боевых петухов. Вполне хватало на три дня. Потом резко переходили на трехразовое питание, три раза в неделю. После работы обычно отправлялись на главпочтамт. Пешком. По пути питались шелковицей.

На узле связи совали в окошечко «До востребования» трепаные паспорта, озадачивая девушек, просили поднять книги регистрации, может, не успели переводы расфасовать или фамилию перепутали, хотя по самым смелым прогнозам перевод должны были прислать через две недели, никак не ранее. Возмущались черствостью подвальной бухгалтерии, связистки сочувствовали. На главпочтамте их знали не только в лицо, но и пофамильно, иногда даже разрешали бесплатно позвонить в подвал. Вспоминали случай в Таганроге, когда наладчик Шевченко получил перевод в размере целых 33 рублей, адресованный однофамильцу, которого в глаза не видел. Лопухнувшаяся связистка потом названивала из Таганрога в подвал и слезно умоляла вернуть чужие деньги. Такая путаница в их положении была бы ох, как, кстати, даже если бы потом пришлось возвращать.

Командировочными рассчитывались с бригадой или напрямую с начальством за неявку на объект. В каждом подвале имелись доверенные висуны, которые редко бывали на местах производственного назначения, билеты для их отчетов обычно запасал бригадир.

В организациях же, где позволялось выполнить месячное задание за несколько дней, насаждалась порочная практика отказа от суточных, наладчики только расписывались в ведомости.

Если в монтажной конторе, работавшей на ближнем плече, скажем, в пределах области, начальство договаривалось о том, что заказчик обеспечит подрядчиков жильем и питанием, «колесные» начальство тоже с опаской зажиливало.

Чувствительный приварок, правда, с хлопотами и затратами, приносили линейщикам манипуляции с квитанциями. Например, наладчики ютились в комнате для приезжих при заводе или в общежитии, но добывали бланки гостиничных квитанций с печатями за деньги, тот же чай или парчу, которая пользовалась бешеным спросом на востоке.

Жилье

Жилье,на которое обрекала скитальцев контора, заказчик или они сами ввиду экономии, бедности или жадности, или привычки обитать в трущобах, качественно отличалось в широком диапазоне. Сегодня селили в двухместный трехкомнатный суперлюкс гостиницы ташкентского цирка, туда помещалось шесть бродячих, душ, кому не хватило кроватей с альковом, заворачивались в ковры, а завтра ютились в приговоренных к сносу развалинах в Орджоникидзе, которые уже куснул экскаватор, через пролом доносился рев Терека, ворочающего по дну гальку, размером с булыжник.

Свободные номера иной раз находили в неожиданных местах, например, при очагах культуры или спорта.

В Кисловодске, где микрогостиница филармонии находилась за кулисами, в номер к наладчикам приходили за стаканом актеры в камзолах, широкополых шляпах и с алебардами. Стакан задержали, наладчик возмущенно кинулся его искать и забрел на сцену в трусах и тельняшке. В тот вечер давали «Риголетто».

Гостиницу «Целинник» в Турткуле, упрятали в трибуне одноименного стадиона. Наладчики вздрагивали от выстрелов стартового пистолета. Утром двери не открывались из-за песчаных сугробов, мелкую песчаную пыль наметал свирепствовавший в этих краях «афганец».

Комнаты для приезжих в Инжавино располагались на втором этаже автовокзала и запирались вместе с залом ожидания в 21 час. Припозднившиеся пробирались к окнам по карнизу. Зато отпирали с запасом, в пять утра. Дежурная, зевая в микрофон, вещала:

- Автобус на Отхожее отходит со второй платформы. Громкоговоритель, был закреплен на карнизе, когда хотелось поспать, наладчики размыкали провода.

Обитатели районной гостиницы на Урале были сплошь калеками, приехавшими на областные курсы вождения инвалидных мотоколясок. Поднимались колясочники рано, похмельно кашляли, скапливались в туалете и коридоре, дымили самосадом, ссорились, даже фехтовали костылями - сначала было непривычно. Дежурной шуткой у калек было пожелание:

- Я желаю видеть тебя на костылях, а чтоб ты видел меня одним глазом.

В целях экономии проездных некоторые конторы продлевали пребывание на объекте до двух месяцев, что противоречило всесоюзным гостиничным правилам, почему-то положено было задерживаться на постой никак не дольше месяца. При продлении командировки наладчики, матерясь, преселялись в другую гостиницу на день два, если, конечно, она была, а потом с желанием возвращались под обжитую крышу. В заштатных же ПГТ, где всего одна гостиница и та ведомственная, перебивку производили с опаской искусственно, просто выписывали новую квитанцию.

Непросто было найти приют в столицах. Помню, дежурная в киевской гостинице «Ленинград» на неуместный вопрос, сколько сожителей в комнате туманно отшутилась:

- Футбольная команда и еще хоккейная.

Автору досталось место вплотную с телевизором, на него пялились двадцать восемь пар глаз, возле телевизора было жарко, но зато он заглушал храп и бред…

На квитанциях таких муравейников ставили дополнительный штамп «Общежитие».

В полноценных общежитиях резервировались комнаты для гостей или проверяющих вполне приличные, без тараканов. Общежитие херсонского завода карданных валов, экзотично располагались на железобетонной брандвахте, ошвартованной в живописной протоке у Карантинного острова. Ночью брандвахту брали на абордаж лодки-фофаны, и карданщицы опускали из кают простыни, по которым самцы ловко взбирались, как павианы.

Кожзавод имени Кагановича, ныне закрытый ввиду экологической опасности, находится в Замоскворечье, а селили приезжих в Расторгуево. Добирались на электричке, потом от станции ехали пять остановок местным автобусом. На первых порах приезжих смущала отшибность, потом к электричкам привыкали, носились они ритмично, при повторном визите заезжие специалисты сами просились в кудрявую глухомань.

Наладчики хозяйничали в бревенчатом восьмиквартирном доме, добротно срубленным пленными немцами, совершенно одни, отдыхая от строгих дежурных, запрещавших садиться на унитаз орлом.

Дом почему-то объявили аварийным, жильцов выселили, хотя он был теплым и уютным. За околицей шумел вековыми елями лес, где перешедшие на подножный корм, добывали грибы. В прихожей висел выцветший портрет Кагановича, которого начинающие бродяги по молодости принимали за Моше Даяна.

Заводской городок на краю Расторгуева заложи товарищ Каганович. До переворота Лазарь Моисеевич трудился в жировально-зольном цехе и, как многие рабочие, отращивал ногти, чтобы ловчее было хватать скользкие кожи. Даже на пике партийной карьеры Каганович уже с ухоженными ногтями демократично состоял на учете в партийной организации допотопного, с теплым трупным запашком производства имени себя. За три дня до очередного собрания энкаведешники перелопачивали заводские свалки, шугали крыс и даже сливали раствор из ям-котлованов, где откисали засоленные шкуры.

В перестройку последние наладчики благодарно доживали в доме с портретом бывшего первого секретаря УССР. Сам же Лазарь Моисеевич в это суматошное время на рубеже девяностых азартно забивал козла с пенсионерами на Фрунзенской набережной, и непримиримо скандалил с дворником, не вкрутившим лампочку над доминошным ристалищем. Позже расторгуевский дом кто-то приватизировал, его обозначили безаварийным, там кто-то счастливо живет до сих пор и сушит между соснами ползунки.

В Ростове-на-Дону ютились в бараке, тоже выселенном. Барак присел на дне оврага густо застроенного фавелами. Вместо улиц овражная Нахаловка сообщалась с верхотурой лестницами, земляные ступеньки укреплялись ржавой жестью, ползли, на ступеньках кувыркались пьяные. Одна стена барака подвально глядела на косогор, другая развитым бельэтажем обращалась к разграбленному цеху ширпотреба. В цеху разлили анилиновую оранжевую краску, и все окрестные собаки выкрасились корабельно, по брюхо. Одна такая крашеная, прижившаяся под кроватью, ночью забеспокоилась. Снаружи в форточку засунулась рука, приподняла шпингалет, и в мою берлогу привычно проник заросший малый.

- Я — мэр, - представился, – если не дай Бог, что-то, сразу ко мне… В ширпотребе жмур на шарфике висит. Не ваш?

- Нет, -говорю,- я один.

Больше в бараке двуногих не водилось, моего напарника по командировке приютила приличная женщина. Он давно крепко у нее осел, приворовывал сырье, она служила охранницей, даже посадил на балконе огурцы. В наладочной конторе он не показывался даже на собрания, авансовые отчеты передавал с поездом.

Некоторые привозили с переднего края производственных фронтов избранниц. Боевые подруги, прошедшие через ночевки в бытовках с мужским антуражем, плечиками из электродов и кипятильниками из бритвенных лезвий, без труда ставили свекровей на место.

Пустивших же корни на стороне, охотно принимали на постоянную работу при том же предприятии, часто с повышением, начальником цеха, скажем, или главным энергетиком, на периферии умели заинтересовывать, обещали квартиры и рыбалку. Скитальцы, измученные бесприютностью и цикличностью походной жизни призадумывались. Заякорившись, они порой не находили времени наведаться в подвал хотя бы за трудовой книжкой или просто откладывали формальное увольнение до лета.

Для таких случаев в подвале на Толстого имелся инженер по розыску пропавших наладчиков Марк К. Марк страдал водянкой, руководство учло онкологические назначения и держало его при конторе с пользой.

Одному отказнику жена три раза высылала переводом деньги на обратный билет, по легенде портмоне упало в котлован с битумом, но он не спешил возвращаться. Инженер-автоматчик, игнорировал контору месяца три, и в Самару снарядили Марка. Марк знал, где искать. В привокзальной забегаловке, которую за облавы местные прозвали «Ареной смелых», его поняли с воодушевлением.

- А, одессист, - сказали, - его надо искать у Волги.

Порядком запаршивевший инженер-автоматчик, незаурядный специалист, знающий себе цену, лежал на пристани под заиндевевшей лодкой, укрывшись тряпьем, его бил озноб. Марк поманил беглеца издали билетом, но в руки не дал, подождал, когда вылезет. Инженер был доставлен, вскоре он угодил в ЛТП. Когда автоматчик излечился и перековался, он уехал в Австралию, его быстро востребовали на бокситовом руднике у залива Карпентария. Инженер ездил в Сидней на похороны Марка, умершего на операционном столе.

Работа

Работа, которой приходилось заниматься, далеко не всегда соответствовала обозначенной в позициях «процентовки». Скажем, писалось «Повторная наладка ультразвукового покрывочного агрегата «KOSTROY» (Югославия)», а инженеры-наладчики разбирали сгнившие деревянные барабаны в мокром цеху, кувалдами выбивали из дубовых бревен ржавые полутораметровые шпильки. Или тянули теплотрассу на Ташкентской меховой фабрике, хотя в пресловутой «процентовке» итогом командировки значился монтаж немецких машин для мягчения каракуля и французского барабана из красного дерева, для сушки шкурок соболя. Тепло заказчику было важнее, он заказывал музыку, и наладчики варили трубы, сваркой и резкой, кстати, владели многие. Импортная техника же хранилась в ящиках до февраля, месяца окота овец, потом машины были смонтированы и в марте на них уже мягчили мерлушку и каракуль.

Почему наладчики, проводники технического прогресса в отдаленную национальную периферию или даже в саму златоглавую, использовались не по назначению, а финансовые документы фальсифицировались?

В одном случае, наладочному начальству было выгодно выбирать фиктивные объемы по повторным и энным наладкам мертвых машин, которые порой уже были сорваны с анкеров и благословлены на металлолом. В другом просто некому было работать на гвозди. Рабочие пользовали “синюху” специально подсиненный спирт для разведения красителей, или на заводе трудились подростки, как это было в Средней Азии. Мальцы дурачились, швыряли в стену ножи, перебивая проводку, им нельзя было ничего поручить, а теплотрасса все-таки коммуникация ответственная.

Да, что там теплотрасса! Бывало деньги заказчиком авансировались подрядчику вообще только за ожидание. Так на Московское кожобъединение одесская бригада из четырех опытных инженеров моталась месяцев восемь и маялась в красном уголке, совершенно ничего не напрягаясь. Двое не выдержали испытания бездельем и попросились на любой действующий объект.

Почему заказчик не задействовал специалистов? Не по вине наладчиков Московское кожобъединение опоздало со строительной готовностью нового с иголочки современного завода в Кунцево. За наладчиков держались, ими дорожили и не хотели отпускать. Где их потом ищи, свищи? Государство тогда могло себе позволить такое расточительство. Но зато, потом в исторически короткие сроки был пущен один из самых современных заводов в стране.

Одесситы в Кунцево работали в тандеме с избалованными безотказной техникой итальянцами и произвели на них самое хорошее впечатление.

Сейчас, говорят, на бывшей заводской территории накопительные склады отптового рынка.

Не накладно ли было тратиться на такую армию разъездных специалистов всех возможных профилей? Может, разумнее было бы и логичнее выпускать исправную технику, не требующую доводки?

Наладчики были заложниками системы, они расхлебывались на последнем самом важном пусковом этапе за штурмовщину сверхплановой экономики сверхдержавы, а изготовители в это время получали премии за перевыполнение плана по браку.

Даже при своей многочисленности монтажные организации государству было выгоднее их содержать, чем остановливать вал недоделок. Монтажники же получали весьма среднюю зарплату с пресловутой прогрессивкой, правда, регулярно. Они коченели в недостроенных цехах, наживали радикулит, правили на месте “сырые” чертежи, тратя на эту штурмовщину самое дорогое, что есть у человека личное время и саму жизнь. Их жизнью бессовестно распоряжалось государство, так же, как оно изымало ее у моряков, получавших ничтожные командировочные в инвалюте. Наверное, ни в одной стране не было контор, где бы снаряжали в командировку на полгода, как в одесском ГПТП, и тем более не нашлось бы на западе дураков, согласившихся на такие условия. Но о истраченной в гадюшниках жизни не жалеют, так, к счастью, устроен человек, что прожито - уже не твое, на это и делали ставку. Норвежские специалисты, разведывающие нефтяные месторождения на бывшем перекупленном и переобрудованном “Светломоре-2” , работают за компьютерами на борту две недели, не больше, после вахты отдыхают две недели - такой порядок. Даже на западных полярных станциях вахта длится полгода. а не год, как у нас до сих пор.

Но, тем не менее, инженеры-пускачи низведенные системой до положения такелажников, все же морально вознаграждались ощущением завершенности, им доверялся последний контрольный удар кувалды, после которого нажималась заветная кнопка «Пуск». Эту удовлетворенную потребность созидателя, ощущение, не испытанное нынешними выпускниками технических вузов, можно сравнить, пожалуй, с торжеством путника, обозревающего с холма горизонт. При нынешнем конвульсивном шараханьи в крайности, даже не пробуксовке, а именно шараханьи, и в экономике, и в политике, и в культуре, и в мечтах - где угодно, когда неудавшиеся замыслы копятся из года в год, потом разлагаются, принося мучения, о такой ненормальной, но логичной завершенке остается только мечтать и вспоминать пусковые волнения.

Эпилог

Агонизировали подвалы разобщенно. Одни панически перепрофилировались с паспортизации вентсистем на изготовление решеток, дверей, фонендоскопов, перенасыщая и без того затоваренный рынок. Другие продолжали обслуживать ветхое оборудование стареющих предприятий. Востребованными на мясокомбинатах оказались специалисты из теплотехнической конторы с улицы Гагарина. Им даже зарплату не задерживали, правда, получали они ее в переходной период полукопченой колбасой. Третьи, как, например, МНУ «Консервпромкомплекс», переключались на частных заказчиков, монтировали миницеха для производства томатной пасты или перепрофилировали прессы с клубничного джема на клубничный нервно-паралитический напиток, убойно разбавленный спиртом. Частники много обещали, но капризничали, тряслись над каждой копейкой, не обеспечивали комплектацией, и матерые варяги, привыкшие к монтажному размаху, поднимали сварочные забрала и плевались.

Многие слабо перебиваются арендой. В МНУ «Консервпромкомплекс» на Среднефонтанской часть просторного помещения арендует швейный цех. Во времена консервного бума в управлении было девять участков, даже в Астрахани ударно напрягался коллектив, занимавшийся монтажом экспериментальной линии консервирования арбузного сока. Сейчас консервный подвал посещают примерно полтора десятка человек, специализирующиеся на очистных сооружениях, профиль это устойчивый, даже при самых суровых катаклизмов люди хоть и реже, но присаживаются на стульчак.

В подвале же на Толстого, где размещался участок могущественного треста «Союзлегпусконаладок», сначала открыли убогий пивбар, потом пункт по приему стеклотары у деклассированных бродяг, но и это социальное дно вскоре заколотили фанерой.

На подоконнике подвала сохранились нацарапанные, возможно, отверткой фольклорные строчки:

«Вижу помятые, хмурые лица,
пуско-наладка идет похмелиться»

Дырки от таблички в стене так и не замазали, они скорбно напоминают о навсегда потерянном назначении.