Дом

Анатолий Контуш

Анатолий КонтушЕго биография – одно из доказательств теории Лобачевского. Сколько бы ни было параллельных, они сходятся в одной точке. На земном шаре эта точка называется – Анатолий Контуш.

Кто читал два его сборника рассказов – «Одесские портреты» и «Городские портреты», без сомнения поймет, что он коренной одессит.

Где изданы эти книги? Правильно – в Петербурге.

Где живет Анатолий Контуш? Естественно, в Париже.

Правда, перед этим он жил в Гамбурге.

И если вы думаете, что наш писатель только пишет, то глубоко заблуждаетесь: Анатолий Контуш – выдающийся ученый, профессор парижского университета имени Кюри. Он лечит. А.П.Чехов, М.А.Булгаков тоже были врачами, но Анатолий Контуш еще и физик, и химик.

«Человек обоих полушарий», – написал о нем писатель Сергей Радченко.

«Тотально талантлив», – определил его вклад в культуру, науку, мировоззрение литератор Валерий Хаит.

Я бы сказал, что Контуш служит доказательством тому, что современное молодое поколение научилось пользоваться не только мобильными телефонами и компьютерами, но и мозгами.

Доказательством этому служит и новый рассказ А.Контуша, написанный по возвращении из Одессы в Париж в сентябре 2007 года и подаренный нашему журналу для рубрики «Азбука одесского рассказа». Е. Г.

Азбука одесского рассказа

Дом

О'кей, сказал Майкл и пошел прямо к воде; солнце стояло уже высоко, и он совсем не отбрасывал тени. Он выбрал место, снял майку и туфли, наклонился и зачерпнул побольше песка. Дом ведь и правда занимал почти целый квартал и со всеми своими галереями, лесенками и перилами был похож на океанский пароход, желтый в лучах заходящего солнца.

…Первым делом, конечно, этот флигель, где когда-то все и началось, длинная стена вдоль Торговой, здесь укрепить, чтобы не осыпалось, два ряда окон, лучше вот эти ракушки, они блестят почти как стекло... Иван Степанович, он же Иоганн Штефан Юнг, прибывший в Одессу из Австро-Венгрии на поиски своего счастья и нашедший его в лице Маруси Бахабановой, которую успела вывезти из Турции ее мать; Иван Степанович Юнг, поселившийся на Новосельского угол Торговой со своей молодой женой, которая родила ему троих дочерей; Иван Степанович Юнг, главный кондитер кафе «Фанкони», каждый день ходивший на службу по Торговой, Херсонской и Ланжероновской; Иван Степанович Юнг, лучший в городе мастер по тортам, напевавший O Tannenbaum долгими декабрьскими вечерами и так никогда и не вернувшийся на Балатон; дедушка Ваня, сумевший воспитать шестерых внуков, но не сумевший пережить смерть одного из них... вот эти окна на улицу, на втором этаже слева от водосточной трубы, тонкая палочка вполне подойдет, и весь этот ряд на первом этаже, ближе к аптеке...

Набежавшая волна коснулась песчаной стены и отхлынула, оседая; несколько водорослей зацепились за шершавую поверхность, отказываясь возвращаться туда, откуда они появились; Майкл осторожно поднял их, переложил по другую сторону стены, где находился выходивший на Островидова двор, быстро построил рядом часть дома с подъездом, которая закрыла двор со стороны океана, и выровнял направляющую; на этом перекрестке улицы сходились под острым углом, и дом встал этим углом к океану, разрезая пенящиеся вокруг волны.

…Зартар Мануковна, мать бабушки Маруси, только что потерявшая мужа и беременная последним ребенком, привезла в Одессу целое состояние – всех своих шестерых детей; Макс родился уже здесь как память об отце. Они добирались сюда через Трабзон, Николаев и Аккерман, жили на Слободке и Ближних Мельницах; дети подросли, Макс пошел работать парикмахером, а сестры Катя, Нина и Женя, такие же темноволосые красавицы, как и Маруся, выбрали более перспективную профессию, став женами домовладельцев. У дяди Лени Доценко были дома на Молдаванке, у Мейера – возле Нового базара, сестры обзавелись нарядами, пристрастились к картам, лото и театру... из всего этого уцелели только квартира на Внешней, две комнаты на Торговой и «девятка» по вечерам... дядя Леня пошел работать, тетя Нина начала шить, а Иван Степанович с женой и дочерьми навсегда остался в угловом, похожем на пароход, доме, плывущем сквозь неспокойное время... здесь, над подъездом, был балкон, попробуем остаток спичечного коробка, а этот плоский камень вполне подойдет для крыши... Три доченьки-красавицы, три нежных создания в белых кружевных платьях, которые жизнь быстро заменила на серые суконные, Людмила, Эмма и Изабелла, три сестры из одноименной пьесы в одесской постановке, для нас уже бабушка, тетя Эмма и тетя Белла... хотя бабушку на самом деле звали Людвигой, и младшие сестры всю жизнь называли ее Людей, как отец... выросли в революции, голодали в войны, выучиться не успели, работали как могли, бегали в кино на Ильинского, ездили на пляж в Угольную гавань, вышли замуж одновременно, привели в дом Арсения, Петю и Манолю, родили по мальчику и по девочке каждая, добавили к семье Валю, Толю, Игоря, Нилу, Эльзу и Свету, бросили работать, вырастили детей назло еще одной войне, понемногу состарились, начали болеть... В учреждениях не верили, что они были родными сестрами, потому что в суете двадцатых советская власть написала им в паспортах: «Людвига Ивановна Юнг, русская», «Эмма Янушевна Юнг, полька» и «Изабелла Иоганновна Юнг, немка»... в июне сорок первого работавшая паспортисткой тетя Шура, дочка тети Нины и старика Мейера, только в самый последний момент успела изменить «Иоганновну» на «Ивановну» и «немку» на «русскую»...

Еще одна волна накатила на берег, зацепила дверь в ателье готовой одежды и выбросила на песок несколько ракушек; Майкл подобрал их, положил рядом с водорослями и начал сооружать последний флигель, замыкавший четырехугольник двора.

…Посреди двора был обнесенный заборчиком садик, в нем стол и скамейки, а по сторонам акации и абрикосы... спички прекрасно подойдут, если втыкать их на разную глубину... акации поднимались выше крыш, а абрикосы были молодыми; детей во дворе собиралось много, и абрикосам никогда не удавалось созреть. Прямо на углу был магазин «Культтовары», вход с полукруглой лестницы, рядом ателье готовой одежды, а в полуподвале мастерская по ремонту телевизоров... мелкая галька в самый раз плюс вот эти соломинки вместо перил... Вход в парадное был сразу за полуподвалом, узкий темный проход с постоянно закрытой дверью на первом этаже и двумя квартирами на втором, в одной из них жила тогда еще никому не известная Лора Кудельман; маленькая площадка, массивная дверь посередине, а за ней выход на коридор, в галерею, которая шла вдоль всего двора; отсюда можно было попасть в несколько квартир с окнами на Торговую, и шестнадцатая была первой из них, вот этот вытянутый камешек вместо двери и ракушка вместо окна... Тесный коридор, дверь к тете Эмме налево, к тете Белле прямо, поворот, еще один коридор, проход в кухню, маленькая дверь слева, узкая комната с высоким окном, в которой умерли дедушка Ваня и бабушка Маруся, широкая кровать, накрытый скатертью стол, горка с посудой за стеклом, вазы, лампы, слоники, настольные часы с кариатидами, будильник «ЗиМ», ножная швейная машинка «Зингер», на стене ковер с танцовщицей, удивительно похожей на тетю Беллу, и сама тетя Белла на стуле возле стола; высокая двустворчатая дверь, просторная смежная комната, тяжелая люстра, большой стол, заставленный разнообразными кушаньями, и дядя Маноля, грозно нависший над ними; дверь в коридор, за ней еще одна, комната тети Эммы и дяди Пети, кушетка, буфет, холодильник, окно со вторым светом, еще одна комната, яркий свет в глубине, окно на улицу, ветки акаций, шум за окном...

Очередная волна подхватила несколько сухих водорослей, лежавших у входа в парадное; Майкл попытался их поймать, но волна завертела их, понесла за собой, и он быстро потерял их из виду; Майкл вздохнул, отряхнул руки и принялся доделывать крышу.

…Тетя Эмма… ее окно было на втором этаже, рядом с окном тети Беллы, и когда было тепло, она вечно кричала через улицу тете Шуре, которая в китайском халате с драконами выходила на свой ветхий балкон: «Шура, только умоляю тебя, осторожно, он такой хрупкий, он сейчас рухнет!», а дядя Петя с обязательным «Сальве» в руке высовывался из-за ее спины и осторожно спрашивал: «Кого ты имеешь в виду? Коммунизм?» Тогда все еще жили в одной квартире, и жены еще иногда закрывались на ключ и кричали возвращающимся домой под утро мужьям через дверь: «Ну, и ночуй у нее, старый брехун!», и тогда мужья пробовали залезть в квартиру через окно, которое выходило на коридор, а если жены закрывали и его, то спускались на улицу и пытались подняться к себе на второй этаж по водосточной трубе, и когда один раз труба не выдержала и вместе с одним из них, не-будем-говорить-с-кем, упала с небольшой высоты, то жившие внизу соседи вызвали милицию, которая забрала неудачника и выпустила только на третий день, когда Иван Степанович собственной персоной пришел в отделение подтвердить его личность... Тетя Белла... она часами сидела на коридоре, болтая с соседками или сестрами и следя за нами, играющими внизу... Даже тогда тетя Белла была эффектной женщиной, а в молодые годы благодаря своим многочисленным округлостям сводила с ума полгорода. Бабушка рассказывала, что в сорок втором году во время парада войск в честь маршала Антонеску один румынский офицер, увидев тетю Беллу на краю тротуара, бросил строй и вернулся в Румынию только после войны. Благодаря чему тете Белле удалось спасти от немцев дядю Манолю и других родственников: во время облав их переодевали в женщин и прятали в когда-то принадлежавшем Мейеру доме на Нежинской рядом с Новым базаром... Тогда все еще жили вместе, но когда выросли дети и родились внуки, дом перестал вмещать всех, и им пришлось разъехаться кто куда по всей Одессе; бабушка уехала на Франца Меринга, тетя Белла – на Чалова, а тетя Эмма – на Добровольского, чтобы снова собраться вместе на Северном кладбище, теперь уже навсегда. С того момента, когда Иван Степанович впервые поднялся по лесенкам своего двухэтажного парохода, прошло ровно сто лет...

Майкл разогнул спину, сполоснул руки в накатившей волне и отступил на несколько шагов. Дом был готов; он поднимался из песка своими влажными, спрессованными стенами, белыми галечными балконами и ребристыми ракушечными окнами, и океанские волны разбивались о его фасад, заливая двор через выходящий на Островидова подъезд и затапливая парадные и подвалы. Майкл натянул шорты, сложил в рюкзак туфли и майку и пошел вперед, почти не увязая в песке; жесткие клубки водорослей похрустывали в его кармане. Он шел через широкий пляж, залитый ярким южным солнцем, и остающиеся за ним следы вытягивались в четкую линию, которая начиналась от дома у воды, уже едва заметного среди волн. Он издали заметил черную собаку, которая лежала на песке, опершись на передние лапы, и смотрела на океан; когда он поравнялся с ней, собака обернулась и внимательно посмотрела ему в глаза, а потом снова отвернулась к океану; он прошел еще немного и увидел двух девочек, сидящих вокруг спящего ребенка; одна из них, загорелая дочерна, не заметила его, а другая наклонила голову и улыбнулась так, как будто давно была с ним знакома. Ближе к мосту он увидел стройную полинезийскую девушку с тропическим плодом в руках, издалека похожим на яблоко; она стояла немного в стороне, и когда Майкл приблизился, опустилась на песок, и он заметил синюю языческую татуировку у нее на плече. Рядом с девушкой сидела красивая женщина, у ног которой дремали две кошки, а немного поодаль – старуха с побелевшими от времени волосами; старуха сидела на песке, поджав ноги, и смотрела прямо перед собой. Майкл миновал старуху и остановился: перед ним расстилался абсолютно пустынный пляж, и волны накатывали на берег одна за другой, оставляя после себя темные влажные пятна, полные ракушек и водорослей. В этот момент странная белая птица с коротким изогнутым клювом пролетела над ним и исчезла среди кружащих над берегом чаек; Майкл посмотрел на чаек и пошел за птицей ровным шагом. До моста оставалось недалеко, солнце садилось, и длинная тень тянулась по песку на восток.

Он знал, кто он и откуда, а значит, знал, куда он идет.

Париж, 31.08.2007