Раз Никитка…

Виктор Корченов

С Никитой Алексеевичем Брыгиным – основателем и первым директором Одесского государственного литературного музея, которого все запанибрата называли просто Никита, я имел удовольствие познакомиться на одной из городских выставок коллекционеров, в конце 1977 года открывшейся в Музее западного и восточного искусства.

Прежде работавший товароведом в букинистическом магазине, затем некоторое время занимавший какую-то административную должность в Доме народного творчества, прекрасно знавший книгу и всех одесских библиофилов, выпустивший к тому времени о «чудаках-коллекционерах» занимательную, сразу ставшую раритетом, свою первую книжку «Как хлеб и воздух», он представился тогда как директор основанного незадолго перед тем литературного музея. И я твердо уверен, что он не подошел бы ко мне, если бы не заинтересовался моей экспозицией дореволюционных открыток под названием «Литературная Одесса».

На эту интереснейшую разработку меня подбил и просто заставил ее осуществить мой старый друг Александр Розенбойм. Отлично ориентировавшийся в моей коллекции, он вынимал из толстых альбомов какой-нибудь вид старой Одессы, потом доставал из своего книжного шкафа сочинения того автора, который запечатлели в них соответствующий уголок города, и лишь после этого мы монтировали выставочные листы с открытками и текстами. Изумительные, не размытые временем, описания и воспоминания известных литераторов в сочетании с подлинными гравюрами и литографиями придавали воплощенной на экспонируемых листах идее впечатляющую достоверность, что и было по достоинству оценено знатоком Брыгиным. Он был на редкость талантливым, целеустремленным, увлекающимся, невероятно работоспособным и эмоциональным человеком и сделал, казалось, невозможное: в условиях советского режима, когда Одессу одинаково ненавидели в верхах обеих столиц, ему удалось пробить разрешение ЦК Компартии Украины об открытии первого в Украине и второго в Союзе Литературного музея. Причем, не мемориального музея какого-либо одного поэта или писателя, а именно литературного.

Поскольку музей начинался «с нуля», Никита начал набирать сотрудников, вернее, сотрудниц – молодых и с филологическим образованием. И весьма разумно и целесообразно, узнав у каждой, какой связанный с Одессой литератор ей больше всего по душе, распределял, соответственно, «роли»: разработку тем, экскурсий и, конечно, сбор экспозиционных материалов.

В то же время ничто человеческое ему не было чуждо, в частности, он очень любил хорошо, душевно выпить. Предпочитал коньяк. Будучи в подпитии, он не упускал случая, многозначительно и загадочно обронить что-то вроде: «Когда я был резидентом…». Причем таким тоном, будто собеседнику все и без него давно известно, и лишь какие-то нюансы прошли мимо его внимания. Но я что-то я не помню, что именно случалось тогда, когда он «был резидентом». Кажется, дальше этой фразы и еще одной, типа: «Пришлось отстреливаться», беседа в этом направлении не развивалась, а искусно переводилась Никитой на другие темы. В принципе, он был совершенно прав: даже, если он «этим» и занимался, все равно это был тот самый род деятельности, распространяться о котором как-то не было принято даже навеселе. Но удостоверение сотрудника «конторы» он иногда демонстрировал, сообщая, что трудится в архиве КГБ над своими многочисленными литературными разработками, и, уже будучи директором Литературного музея, часто сообщал: «Ну, я махну в «Чеку», а оттуда в музей». Общественным транспортом он не пользовался, всегда брал такси или тормозил частную машину. И однажды залился веселым смехом, когда я как-то выдал ему только что родившийся экспромт:

«Раз Никитка влез в кибитку
И велел он ямщику:
«В Литмузей меня свези-ка
А потом махнем в ЧЕКУ».

Некоторым своим сотрудникам обоего полу Никита, питая особое расположение, мог неожиданно позвонить и сообщить, что «сейчас» придет, что означало: хочешь ты или нет, но на столе должен появится его любимый коньяк. В один, как говорится, прекрасный день звонит Никита и радостным, уже подпитым голосом сообщает, что скоро придет. Дескать, ждите и никуда не уходите. А мы с моей женой Беллой, аккурат в тот вечер собирались в Дом ученых на очень интересное заседание краеведческой секции «Одессики». И не пойти туда не хотелось, и Никиту не принять аж никак нельзя было – жена в Литмузее с его основания, работала и Никита – хоть и хороший мой знакомый, а ей как-никак – начальство. И возникает гениальная идея: я бегу к теще, рассказываю ситуацию и умоляю придти к нам домой примерно к тому времени, когда должен явиться Никита. По моим рассчетам, если «Одессика» начинается в семь часов вечера, а Никита должен заявиться в восемь, то даже если мы и опоздаем, то теща нас, так сказать, «подстрахует», попотчует его коньяком и «светской беседой», а к тому времени и мы вернемся. Сказано-сделано. Теща у нас, приметы Никиты ей описаны - «рыжий и в очках», и строго-настрого приказано «начать поить сразу, как только придет». И мы со спокойной совестью едем в Дом ученых.

В перерыве заседания, где-то часов в восемь «с копейками», я бегу в вестибюль, где на столике дежурной стоял телефон, и с волнением спрашиваю тещу: «Ну как? Пришел?». И она радостно, с чуством человека, выполнившего свой долг, шепотом сообщает: «Все в порядке. Сидит. Пьет. Сперва не хотел, долго отказывался. Но твое указание я выполнила. Он очень милый человек и уже выпил полбутылки. Можешь не волноваться». Тем не менее, вторую часть заседания мы решили пропустить и, чтоб не заставлять гостя долго ждать, быстренько сели на трамвай и через какие-то полчаса были дома. Звоним. Теща открывает дверь, почти беззвучно информирует: «Он пьет» и пропускает нас в комнату. Я захожу и столбенею: это НЕ Никита! Это – мой коллега по увлечению, с которым мы месяц или два назад познакомились в обществе коллекционеров, и которого я пригласил, когда у него появится возможность, придти ко мне посмореть собрание открыток, книг, медалей и вообще всего, что нас обоих интересовало – коллекцию «Одессики». Лыка коллега уже не вязал, коллекцию смотреть отказался и со злостью заявил, что его ждет такси, на котором он работает, что он заехал ко мне «на полчасика посмотреть коллекцию», вообще ничего не пьет, так как все время «крутит баранку», что теща заставила его напиться, заявляя, что «Вити нет, но он скоро будет и велел пить», и она, мол, всего лишь выполняет его указание. Всё стало ясно. Мой гость носил очки, был рыжим и пришел точно ко времени, к какому должен был прибыть Никита. А Никита так и не пришел. Видимо, задержался у предыдущей сотрудницы, а может, вообще к другой нечаянно попал.

И уже потом, когда через какое-то время я это рассказал все «настоящему» Никите, тот долго хохотал за своим директорским столом, и, как мне потом поведали, часто пересказывал друзьям эту забавную историю, случившуюся с ним, но вместе с тем не с ним.

Мемориальная доска Никите БрыгинуФантастической целеустремленностью и непреклонностью должен был обладать человек, отважившийся пробить открытие в Одессе литературного музея в «годы застоя». История Одесского литературного музея и в самом деле сродни «Одиссее», главным героем которой стал Никита Алексеевич Брыгин (1927–1985). Благородный отпрыск древнего дворянского рода, библиофил и букинист, краевед, коллекционер и литератор, он прошел Крым и Рым, всевозможные советские и партийные инстанции, нескончаемые чиновничьи коридоры, преодолел недоверие, невежество, трусость цензоров всех калибров — и все-таки добился своего: музей был открыт в 1978 году, музей состоялся и сделался одним из главных культурных гнезд Одессы. Никита Брыгин — человек-легенда — стал его первым директором.

Мемориальный знак установлен на фасаде Одесского литературного музея по улице Ланжероновской, 2.