Если черная туча нагрянет

Белла Корченова

Одесса, город мой!
Мы не сдадим тебя!
Пусть рушатся дома, хрипя в огне пожарищ,
Пусть смерть бредет по улицам твоим,
Пусть жжет глаза горячий черный дым,
Пусть пахнет хлеб теплом пороховым,
Одесса, город мой!
Мой спутник и товарищ!
Одесса, город мой!
Тебя мы не сдадим!

Всеволод Багрицкий 1941г.

Сдали. И во время оккупации 1941-го – 1944-го годов Одесса была центром Транснистрии – огромной территории между реками Буг и Днестр, находившейся под юрисдикцией и управлением Румынии, союзницей Германии во Второй Мировой войне. Американский исследователь Александр Далин пишет, что идея об отделении Одессы от России была не нова. Еще во время Первой Мировой войны ходили об этом слухи. В советские времена о жизни города во время оккупации писали немного – это было табу. В бытность моей работы в Одесском Литературном музее, завершая рассказ о героической обороне Одессы, я говорила: – С шестнадцатого октября тысяча девятьсот сорок первого года, когда грязный сапог румынского солдата ступил на родную мостовую солнечной Одессы, черная туча зависла над городом и долгих два с половиной года город жил во мраке. А вслед за тем, я мгновенно перескакивала в тысяча девятьсот сорок четвертый год к освобождению Одессы. В экспозиции не имелось экспонатов, посвященных оккупации, да и сотрудники музея мало знали о жизни Одессы того времени. Заинтересовавшись этой темой, уже в Нью- Йорке я повстречала людей, переживших Холокост в Одессе. В результате таких встреч явилась статья "Под страхом свастики" ("Наш Дом Америка" №25. 06. 10). А как жила остальная часть населения города, не евреи?

Игорь Михайлович БезчастновМой добрый знакомый – архитектор академик Игорь Михайлович Безчастнов остался с семьей в оккупации, когда ему было шестнадцать лет. И он поведал о жизни в оккупированном городе – семье пришлось остаться с дедом Михаилом Федоровичем Безчастновым, городским архитектором, потерявшим подвижность в результате автомобильной катастрофы накануне войны.

Игорь Безчастнов :

Вы коснулись темы, которая связана с участью не только отдельных людей, но с судьбами народов и государств. Все ужасы, с которыми я и мои родители столкнулись во время осады Одессы и, в особенности в период оккупации, запомнились навсегда. Наше, еще неподготовленное к серьёзным переживаниям и стрессам сознание школьников уже в период обороны города подверглось серьезным испытаниям. Это бомбежки, артиллерийские обстрелы, гибель одноклассников, самоубийство любимого педагога прямо в школе со словами: "Самое дорогое – Родина потеряна, жить больше не для чего", прощание с покидавшими нас близкими, первые признаки голода и гнетущее чувство приближающейся беды. Ситуация на фронте в первых числах октября складывалась трагическая – вражеское кольцо вокруг города сжималось, мы понимали, что город удержать не удастся. Эти вести приносил мой отец, до последнего часа готовивший для обороны Одессы заряды для фугасов и мин в пиротехническом цехе киностудии. Время оккупации, с моей точки зрения, можно условно разделить на несколько периодов: 1- – первые месяцы пребывания оккупантов в Одессе – конец 1941-го - начало 1942 - го года – период жестоких карательных мер, расправы с еврейским населением, пора жестокие морозы, лишения и голод. 2 - – переходный, когда отступили холода и с появлением рынка , началась относительная нормализация жизни – начало марта 1942 – го года. 3 - наибольшее оживление и подъем торговли, культуры, образования, повышения уровня жизни - вторая половина 1942 и 1943 год. 4 - заключительный этап оккупации - первые месяцы 1944 года, это общая ситуация в городе , положение местного населения, бегство оккупантов из Одессы в результате наступления Красной Армии.

Игорь Михайлович, Ваше душевное состояние накануне отступления советских войск и первые впечатления о вступлении оккупантов в город?

Во время обороны Одессы мы укрывались от бомбёжек за городом, а за два дня до сдачи города решили перебраться на городскую квартиру, Софиевская 15. Позади оставались потери друзей, школьных товарищей, печальные известия с фронта. Мы возвращались в город по улице Чижикова, ныне Пантелеймоновская, и начался артобстрел. Один из снарядов угодил в ехавшую впереди повозку и куски их тел с кровью падали прямо в нас. Это было своеобразное кровавое крещение. Перед уходом наших войск из Одессы я видел, как, чтобы они не достались врагу, убивали лошадей, с береговых батарей в районе 8-ой станции Большого Фонтана и жители и из- за наступившего голода вырезали конину. В порту тоже расстреливали лошадей и бульдозерами сбрасывали в море, очевидцы говорили – это было ужасное зрелище. Непокоренным городу оставалось быть всего несколько часов.

Последний транспорт с войсками ушел из Одессы на рассвете 16 октября 1941 года. и после непрерывной канонады, разрывов снарядов, ежеминутного воя сирен, оповещавших об очередном авиа налете, в городе воцарилась непривычная мертвая тишина. Оккупанты входили во второй половине дня. Одна из колонн румынской пехоты молча, без выстрелов, двигалась со стороны Николаевской дороги, поднимаясь по Нарышкинскому ( ныне Маринеско) спуску на Софиевскую улицу, направляясь, вероятно, к центру города.

Моторизированных частей не было. Не было и немецких военных частей, их мы увидели только в последующие дни. На приближавшегося врага смотрели сквозь узорчатые ворота нашего дома – чувство патриотизма обострилось во много раз. Картина была зловещая. О том, что перед нами враг жестокий и беспощадный, мы убедились тотчас, когда румыны поравнялась с нами и расстреляли человека, из-под куртки которого выглядывала матросская тельняшка. Мы знали, что во время обороны румыны панически боялись атак моряков, называя их " Черная смерть", из-за черных форменных бушлатовю. Тело неделю оставалось против нашего дома и мы с ужасом наблюдали из того же подъезда как у него на лице отрастала густая щетина. На другой день оккупанты согнали мужчин из нашего и соседних домов, оставшихся по разным причинам в городе в наш двор и, выстроив всех в шеренгу, приказали евреям выступить вперед. Вышел сосед Аркадий Шеин и тут же был застрелен выстрелом в упор. Его семья уехала, а он решил остаться, не веря официальным сообщениям о жестокости оккупантов. Остальных мужчин погнали по предполагаемым минным полям, в их числе был мой отец. Как мне помнится, не все вернулись обратно. Отцу повезло. Меня тоже хотели вытащить, но мама вцепилась в меня и не отдала румынам, видно, моя худоба и страшноватый вид после болезни избавили от этого испытания. Шел следующий день оккупации. Утром к нам в квартиру ввалились румынские солдаты и стали тащить все, что блестело: утварь, вазы, часы, зеркала. Грабеж повторялся не раз, без внимания оставались пока лишь картины, книги, художественные гипсы. Ситуация в городе была очень напряженная, особенно после взрыва 22 октября здания на Маразлиевской улице, где размещалась комендатура. Там погибли несколько высоких воинских чинов – это значительно ужесточило взаимоотношение оккупантов и населения.

Начались облавы. Первое время мы не решались выходить из дому. Как мне помнится, за каждого погибшего фашистского офицера или чиновника расстреливали от 100 до 200 заложников. По тротуарам немецкие солдаты проложили провода связи, а на воротах домов вывесили объявления о том, что в случае повреждения все жители дома будут расстреляны. В разных районах города – на Александровском проспекте, на Новом Базаре установили виселицы, и вешали евреев, партизан и связных, , тпопавших в сигуранцу- румынскую полицию. Мои родители пережили Гражданскую войну, становление советской власти и для них разбой и бандитизм не были новостью, а для меня – тяжелая психологическая травма.

Вновь и вновь оккупанты демонстрировали жестокость. Так, в самые сильные морозы по нашей улице со стороны Пересыпи вели военнопленных. Среди них можно было увидеть наших моряков в тельняшках, зловеще звенящих кандалами.. Началась и набирала силы чудовищная кампания по уничтожению еврейского населения.

Каждый житель еврейского происхождения вне зависимости от пола и возраста обязан был носить на груди звезду Давида. В Одессе, в районе Слободки, а также в отдельных населенных пунктах области: в Доманевке, Богдановке и других местах были созданы гетто, куда сгоняли всех евреев. По дороге многие погибали. Об этом писалось не раз. У деда был знакомый архитектор профессор Яков Самойлович Гольденберг, сотрудник Одесского Строительного института. Они вместе разработали перепланировку парка имени Ленина. У меня сохранилось фото этого проекта. Тесть Рубинштейна был известным терапевтом, но глуховат. Когда попал в гетто и его позвал охранник, тот его не услышал и тесть был застрелен на месте. Яков Гольденберг с женой тоже погибли в гетто. Одновременно большое количество евреев было расстреляно на территории парка (сегодня парк Победы), в чем мы с дворовыми ребятами воочию убедились, когда шли вдоль трамвайных путей шедших из города в Аркадию, выкапывать съедобные корни топинамбура. Здесь нам представилась страшная картина – изо рвов, образовавшихся на месте, где были рельсы трамвайной колеи, которые румыны вывезли для переплавки, выступали едва припорошенные землей тела расстрелянных. В некоторых местах из земли торчали высохшие руки мертвецов, как бы взывающих о помощи. Ветер ворошил массу порванных паспортов несчастных. Тут же на пересечении сегодняшних улиц Пионерской и проспекта Шевченко стояли виселицы с качающимися телами повешенных. А из гетто, из-за колючей проволоки, продолжали приходить вести одна страшней другой о нечеловеческих страданиях и массовой гибели еврейского населения.

Мне рассказывала Ева Смоленская, которая была в гетто на Слободке, что Полина Никифорова, в замужестве Великанова, нередко за взятку пробиралась к ним через забор и передавала еду. Я писала об этом в статье “Под страхом Свастики”.

С семьей Великановых мы дружили много лет и были свидетелями буквально героических, в то время, поступков Полины. В Иерусалиме есть аллея, где посажены именные деревья в честь людей, спасавших евреев от фашистов. Там есть дерево, посвященное Полине Георгиевне Никифоровой -Великановой. Такую же роль для семьи архитектора Исидора Брейдбурда и его жены Натальи Тырмас сыграла наша соседка Лена. Не успев эвакуироваться, они прятались от румын в соседнем доме по ул. Софиевской 17, и Лена заботилась о них. Мы знали об этом и иногда передавали им пищу. Лена занимала одну из комнат нашей квартиры, куда она переселилась с верхнего этажа, пострадавшего от разрыва бомбы. Лена была очень храброй и решительной женщиной. Однажды, при налете немецкой авиации, на крышу нашего дома попало несколько зажигательных бомб, и Лена стремительно носилась по крыше, сбрасывая их вниз, чем спасла дом от пожара. К сожалению, эта литовская женщина трагически погибла, ее нашли удушенной в развалинах, страшная смерть. А семья Брейдбурдов уцелела, и, когда к лету 42-го года наступило более спокойное время и на улицах людей уже не хватали, к нам, как уважаемой в городе семье много лет проживающей в этом доме, неожиданно пришла Наталья Тырмас с румынским прокурором для подтверждения, что Брейдбурды действительно караимы и коренные жители Одессы. Караимов фашисты не преследовали. Наталья Осиповна прекрасно знала французский язык и это расположило к ней румынских чиновников, так как румыны любили всё французское и считали Бухарест вторым Парижем. Но это событие было много позже, а нам еще предстояло пережить первую, самую страшную зиму оккупации.

Как вы жили в этом объятом страхом морозном ледяном городе?

Особенно запомнились тяжелые последние месяцы 41-го года. Домашние запасы провизии и воды подошли к концу, наступил тяжелый голод, усугубляемый жестокими морозами. Еще во время осады города в уличный флигель дома попала бомба. В дворовом здании были сильно повреждены рамы, оставшиеся без стекол. Сами окна мы забили фанерой, а небольшие отверстия закрывали осколками стекла, закрепляя по углам проволокой, все щели забивались тряпками. В комнате отец соорудил казанок и трубу вывел в окно. Топили, чем попало: ветками деревьев, малоценными книгами, деревом из разбитой части дома, однако в кухне и в ванной вода быстро покрывалась льдом, а в отапливаемой комнате температура редко поднималась выше 6 - 10 градусов тепла. Несмотря на это каждый вечер, надев на себя сто одёжек слушали, как мама читает Чехова или при слабом свете керосинового или масляного светильника выпиливали из советских монет небольшие крестики и меняли их на съестные продукты. Воду приносили в ведрах. Ходить приходилось на большое расстояние, и каждый брал с собой четыре, а то и шесть пустых ведер. Обратно тащили, перенося каждую пару вперед на несколько десятков метров. Поднимать полные ведра по длинной обледенелой лестнице с припортовой Приморской улицы на Софиевскую при температуре под двадцать пять, а то и тридцать градусов мороза было тяжело и опасно. Некоторые срывались и летели по обледенелым ступеням до самого низа уже полуживыми. С голодом приходилось бороться по- разному. По слухам стало известно, что на Пересыпи, между рельсами, была разлита патока. Мы ходили туда с тарой и набирали застывшую на морозе сладкую массу. Там же валялись замерзшие куски прессованной макухи – отходы от процесса получения подсолнечного масла. Мы её размораживали, смешивали с патокой и варили, получая съедобную смесь. В какое-то время это было основным источником питания. Редким праздником были дни, когда удавалось достать мерзлый картофель – его поджаривали с макухой. Особенно тяжело переносил голод и холод мой дед Михаил Федорович. К сожалению, оправиться после автомобильной аварии, а также морально перенести несчастье Родины он не смог. Дед быстро угасал. В этот опасный период мы мало выходили из дома, а вечером, при режиме комендантского часа, появление на улице и вовсе было запрещено. С самого начала оккупации во дворе соседи установили ночные дежурства, и мы на морозе бодрствовали по четыре часа. В этот период в городе появилось много немецких военных. Они полностью контролировали порт и железную дорогу. В наш двор завели две самоходные пушки, а на квартиру поставили двух обслуживающих технику немцев, что резко изменило в худшую сторону моральное состояние и быт. Но затем установилось некоторое взаимопонимание. Эти вояки были сугубо гражданские люди, не расстававшиеся с семейными фотографиями. Они проклинали войну, то и дело ругали Гитлера и Сталина. Еще в школе нам преподавали немецкий, я его неплохо знал, что помогало в общении. Не раз знание языка меня спасало при уличных встречах с немцами. Нас поражало, как немцы были обеспечены всем необходимым для жизни в походных условиях в военное время: теплая одежда, одеяла, прекрасная обувь, моющие средства, средства для очистки и дезинфекции воды и многое другое. Они понимающе к нам относились, но однажды появились гестаповцы проверить, как те устроены. Отношение постояльцев к нам сразу изменилось – последние стали суровы, холодны, отчужденны, на лицах читался испуг. Гестапо для немцев было не лучше, чем для нас КГБ. Наступило более спокойное время, реже проводились проверки. К весне стали появляться продукты – крестьянам разрешили привозить товары в город. По ночам раздавался стук колес – снизу, по Нарышкинскому спуску поднимались повозки, телеги, спеша на Новый Рынок. Базары все больше наполнялись крестьянскими товарами. Денег не было, процветал натуральный обмен. Из брошенных, пустующих квартир выносили разнообразные носильные вещи, антиквариат, книги. Все это обменивалось на продукты и на необходимые для жизни предметы быта. Мама меняла одежду, обувь, материю, свои серебряные бутылочки от духов и одеколонов на кукурузную муку, иногда на картофель. Власти города начали поддерживать и поощрять частную инициативу. На рынке стали появляться столики, рундучки, лавчонки с которых велась мелкая торговля. Открывались небольшие магазины – бодеги, где продавались продукты и дешевое вино, начали работать небольшие рестораны, книжные магазины. Мама проявила инициативу и вместе с компаньонкой приготовляла напиток – морс, который продавали на базаре. Отец устроился пожарным охранником на табачную фабрику. В семье появились небольшие деньги – румынские леи и немецкие марки, что обеспечивало сносное питание. Основной денежной единицей в дальнейшем стала немецкая марка . Но эта весна была омрачена для нас трагическим событием – в мае сорок второго года ушел из жизни мой дед Михаил Федорович Безчастнов, так и не оправившийся после автокатастрофы. В последний путь его провожали многие одесситы – архитекторы, врачи, художники. Он был талантливым архитектором, прекрасно знавшим инженерное дело, пользовался уважением и любовью окружающих. Деятельность Михаила Федоровича как городского архитектора была плодотворной для города – он был инициатором и создателем Дюковского сада, принимал участие в реставрации Оперного театра после пожара 1925-го года, построил дамбы, защитившие Пересыпь от затопления в период штормов. Возглавил и осуществил планировку Аркадийского курорта, парка имени Шевченко, парка Ленинского Комсомола. Михаил Федорович настоял, чтобы в Ботаническом саду акклиматизировали ряд редких деревьев. Уже перед войной были высажены кипарисы в городе, в том числе возле Оперного театра, но, к сожалению, погибшие, не будучи защищены от холода в морозную зиму сорок первого года. Он, несомненно, оказал благотворное влияние на всю архитектурно-художественную жизнь города. Мне нравилось бывать в кабинете деда, где находилась его великолепная библиотека с хорошо систематизированным размещением книг, которые он собирал со студенческих лет. Меня привлекали книги по искусству, а также прекрасно иллюстрированные издания Библии, Шиллера, Шекспира, Толстого, Мильтона и многих других. Стены кабинета были интересно оформлены и представляли своеобразную выставку. На одной стене висели картины одесского художника Александра Гауша, утраченные в первые дни оккупации. Там же висели две выразительные и виртуозно исполненные гуаши с видами Рима и несколько небольших картин, которые Михаил Федорович привез из Флоренции. Это сады Боболи и вилла д'Эсте в Тиволи. На другой стене располагались гипсовые копии работы Микеланджело – тондо "Святое семейство", диаметром около метра. Такое же тондо было украшением интерьера Одесского художественного училища, получавшее в свое время много гипсов из Италии. В кабинете был и другой гипс такой же тематики и такого же размера. Авторство этой работы многие годы мне было неизвестно и только здесь, в нью-йоркской библиотеке Моргана, я увидел её мраморный оригинал, творение 1420 - х годов флорентийского скульптора Росселино. В смежной комнате находились еще два небольших горельефов одного и того же размера, очень выразительные, составлявшие парную экспозицию «Голгофа» и «Крещение». На одной из стен висели рисунки художника Клевера, а также копии Айвазовского на темы моря, выполненные с большим мастерством самим дедом Михаилом Федоровичем. В окружении этих книг, картин и гипсов протекали мое детство и юность. Там же, в дедушкином кабинете, когда Михаил Федорович был нездоров, иногда проходили внеочередные заседания как бы малого градостроительного совета по обсуждению текущих вопросов, связанных с планировкой и застройкой Одессы. Иногда, сидя в углу кабинета, я со вниманием пытался вникнуть в суть дела. Не могу не отметить того огромного благотворного влияния, какое оказал мой дед на меня.

Во время оккупации, по сравнению с другой частью Украины, занятой немцами, город избежал эпидемий. Каким образом оказывалась медицинская помощь одесситам в то тяжелое время, ведь многие врачи эвакуировались?

Я не припоминаю, чтобы мы серьезно болели, несмотря на разруху, холод, голод, но обратиться к специалисту медику позволяло наличие частных кабинетов. Так на улице Преображенской работал профессор Евгений Максимилианович Фишер. Он помог мне в восстановлении зрения, пострадавшее во время обороны Одессы при сварки противотанковых рогатин – защитные очки были только у сварщика. На улице Пушкинской функционировал кабинет доктора Синани по женским болезням. Профессор Юлий Мелентьевич Дмитриенко, кардиолог, принимал в своем кабинете на улице Нежинской. Он был уволен из университета за отказ сотрудничать с оккупантами. Уже функционировал Одесский университет, открывшийся 7-го декабря 1941 года под руководством талантливого хирурга профессора Павла Часовникова, он также возглавлял при университете знаменитый медицинский факультет. В его клиниках была налажена весьма серьезная работа и врачи оказывали большую практическую помощь населению. Здесь работали профессор Евгений Шевалев, спасавший своих пациентов от расстрела, профессор Л. Коровицкий – участник одесского подполья, профессор В.Стефанский, профессор Михаил Заевлошин, известный хирург Целариус и другие. Медицинский персонал клиник сыграл неоценимую роль в сохранении жизни многих жителей города, укрывая последних от угона в Германию. В числе нашедших убежище в одной из клиник был я и Кирилл Великанов, впоследствии известный уролог. Здесь находили свое спасение и евреи – в моей палате лежал инженер Сушон. Клиника профессора Павла Часовникова да и он сам, как хирур, были известны далеко за пределами Одессы, дальнейшая его судьба мне неведома.

Белла Корченова

Американский исследователь Александр Даллин пишет, что при приближении советских войск Часовников уехал в Румынию, получил румынское гражданство, но был выдан румынскими властями, как военный преступник, препровожден в Одессу и там осужден. Слухи о его судьбе различны.

Большое внимание румыны уделяли образованию, создавая кадры для будущего Транснистрии. Игорь Михайлович, вы учились где-либо в то время?

Несмотря на очень тяжелое положение только что оккупированного города начал функционировать целый ряд учебных заведений. Это Университет, Академия Изящных Искусств, бывшее Одесское Художественное училище, Подготовительные Курсы для получения среднего образования, школы и гимназии. Мои восемь классов давали право поступить в Академию Изящных Искусств. Возглавил ее тогда румынский художник Ионеску, впоследствии читавший нам анатомию. Всех студентов, поступивших в училище, он поздравил, однако речь свою начал со слов, где честно и реалистично нарисовал возможную картину нашего будущего. Он сказал, что, вероятно, мы будем несчастными людьми, бедными из бедных, и большинство обречено на прозябание, лишь некоторые достигнут благополучия, и, возможно, славы. Только упорный труд, говорил он, поднимет вас над уровнем серой массы, подумайте сейчас еще раз о своем решении стать художником.

Несмотря на сказанное, я поступил на ландшафтное отделение, где училось около десяти человек, но вскоре перешел в мастерскую, которую вели одесские художники Евгений Иосифович Буковецкий и Александр Николаевич Стилиануди. Они оба поддерживали в свое время известного одесского художника Кириака Костанди, основателя Южнорусской школы живописи в его организационной работе. Так, Александр Николаевич был его бессменным секретарем. Помнится, кроме них в этот период в Училище преподавал Н.А.Павлюк. Замечу, что в восемнадцатом году у Евгения Буковецкого и художника Петра Нилуса останавливался известный русский писатель Иван Бунин, писавший в то время знаменитые“Окаянные дни.”

В годы оккупации условия в училище не были идеальными. Холодной зимой натурщики не обнажались, мы рисовали в пальто, тем не менее обстановка была творческая и очень интересная. Наши преподаватели Буковецкий и Стилиануди страдали пониженным слухом и могли вести разговор о ком-либо из учеников достаточно громко. Если у студента первоначально были слабые успехи, то он узнавал об этом из беседы, понимая, что дела его плохи. А через некоторое время, когда ученик заметно продвинулся в учении, преподаватели с удовольствием говорили тоже вслух: “Подумайте, как пошел вперед, молодец, из него будет толк!” Помню, как ученик Лисовский решил подшутить над Стилиануди, который очень любил и ценил зеленую изумрудную краску – он писал ночные пейзажи в зеленовато-голубом тоне. Заметив, что Стилиануди сидит у приоткрытой двери, Лисовский очень громко из коридора проговорил:

– А кто сказал, что зеленая изумрудная краска ценна в живописи? Она совершенно бесполезна. Стилиануди, услышав это, крайне возмутился, вскочил и, резко повышая голос, воскликнул:

– Кто это сказал? Изумрудная краска символ жизни, зеленой растительности, она основа летнего и ночного ландшафта!

Большая заслуга преподавателей заключалась в том, что они с любовью относились к тому, что составляло суть заведения: хранилище гипсов и декоративный материал для натюрмортов, музей с ценными образцами работ, библиотеку, оборудование - мольберты, подиумы, станки для занятий по скульптуре, запас глин – все это обеспечило нормальную работу училища.

Михаил Жук, известный украинский художник и поэт также оставался в оккупированном городе. Преподавал ли он в художественном училище?

Когда я занимался, среди состава преподавателей Жука уже не было. Его, одного из ведущих преподавателей, буквально выгнали, потому что тот отказался писать портреты румынского короля и королевы. Но работы художника были в музее училища. В Одессе Михаил Жук прожил всю свою жизнь с 1925-го по 1964-й год. После освобождения города от оккупантов я помчался в училище и застал там разруху, музей был полностью разграблен. Исчезли работы замечательного рисовальщика профессора Крайнева, Жука, художника Зайцева и многих других мастеров кисти. Это немалая потеря для одесского художественного наследия.

Белла Корченова:

Работы Михаила Жука сохранились. В бытность моей работы в Одесском Литературном музее, в должности заведующей выставочным сектором, я и мои коллеги организовали выставку “И Пензлем и Пером” – “И Кистью и Пером”, посвященную этому талантливому украинскому художнику и поэту. Картины Жука и его поэтические произведения предоставили музею для выставки одесские коллекционеры Тарас Максимюк и Сергей Лущик.

Игорь Безчастнов:

Мне помнится, что в семидесятые годы в Художественном музее была устроена “Выставка одной картины Михаила Жука”, а в 1993-м в упомянутом Вами музее проходила выставка “Книжная обложка Михаила Жука”. И буквально, во время написания этих строк, из Одессы пришло сообщение, что четыре картины Михаила Жука были переданы в Музей частных коллекций имени Блещунова художником А.Гаркавченко. Мы немного отвлеклись от темы, и, продолжая разговор о моем образовании в период оккупации, следует упомянуть о занятиях на Подготовительных Курсах при Университете, куда я перешел, так как они давали возможность завершить среднее образование и, главное, на тот момент, сохраняли от угона в Германию, а такая угроза становилась всё реальнее. Сюда же поступили и мои одноклассники, а моя будущая жена Женя Шляхова поступила вольнослушательницей на Медицинский факультет с необходимостью доcдать экстерном необходимые предметы. С этим она справилась успешно. К большому сожалению, моя учеба в Художественном Училище была очень непродолжительна.

Но живопись осталась с Вами. Ваши выставки акварелей успешно проходят как в Одессе, так и здесь, в Нью-Йорке.

Спасибо.

Подготовительные Курсы открылись для школьников, окончивших до войны восемь и девять классов средней школы. Директором Курсов был профессор Васильев Николай Николаевич. Здесь преподавали профессор Борис Васильевич Варнеке, также работавший в газете “Молва”, доценты Щербина и Балясный. Учебная программа была весьма обширна. В дополнение к традиционным, для советских школьных программ дисциплинам, преподавались латынь, богословие. Курсы давали право поступать в высшие учебные заведения. Правда, полученные знания не были признаны законными советской школой, и пришлось повторно сдавать экзамены. Мы думали, что после освобождения города профессор Николай Николаевич Васильев может пострадать, как пострадал профессор Борис Васильевич Варнеке, доцент Балясный и другие, но Васильев был восстановлен в должности декана физмата Университета и даже получил правительственную награду за сохранение контингента молодых людей от угона на Запад. Из числа его учеников потом вышли ученые доктор наук Олейник, Сергей Зенонович Лущик, впоследствии ставший известным коллекционером, краеведом и писателем, я стал членом-корреспондентом Украинской Академии Архитектуры. Когда освободили город, всех молодых ребят призывного возраста вызвали в военкомат, чтобы отправить на фронт. В военкомат, где я находился, явился профессор Лепницкий с перечнем учашихся, на которых распространялась бронь. Я был в том списке и поступил в Институт инженеров Морского Флота или Водный институт, как его называли в Одессе, Строительного института еще не было. Нас, студентов, посылали на разборку развалин отдельных корпусов этого института. В Водном институте на высоком уровне читал лекции Николаи Борис Леопольдович, его лекции были просто потрясающие. Он читал сопромат и теоретическую механику. У профессора Николаи была интересная методика преподавания. Например, за пятнадцать минут до окончания урока он говорил: “А теперь прочтем эту лекцию за десять минут. Воссоздав содержание лекции за десять минут, объявлял: “А сейчас этот материал мы изложим за пять минут”, повторяя в сжатой форме лекцию для лучшего усвоения. Затем произносил: “Лекция окончена,” клал мел на стол, и в это время звонил звонок. И так было всегда. Николаи тоже уехал в Румынию, а потом вернулся и стал завкафедрой в Политехническом институте. В Институте инженеров Морского Флота я занимался до открытия в 1945 году Архитектурного факультета уже восстановленного Одесского Инженерно-Строительного института, куда поступил в том же году. Моя мечта стать архитектором начала сбываться.

Румыны гордились своей столицей, вкладывая значительные средства в восстановление прессы. университета, театров. Игорь Михайлович, какова была культурная жизнь в оккупированном городе?

К середине сорок второго года, когда на фронте шли самые кровопролитные бои, в Одессе складывалась сравнительно мирная жизнь, улучшилось экономическое положение жителей за счет торговли. Открылись некоторые производства: табачная фабрика, куда устроился на работу мой отец, завод по производству минеральных вод, судоремонтный завод, железнодорожные мастерские и другие предприятия. Произошло оживление и в культурной жизни города. Первоочередной задачей врага было формирование новой идеологии, нового социологического общества. Для этого в первую очередь румыны восстанавливали прессу. Вначале появилась “Одесская газета”, первый номер вышел уже в первые недели после захвата города. Газета была официальным политическим органом муниципального совета, печатавшая новости и декреты. Также издавалась газета “Молва”, особенно популярная в Одессе. А эпиграфом к “Молве”, помнится, стояли такие слова: “ Мирон Костин писал: ”Триста лет тому назад земли, находящиеся к западу от Прута, принадлежали Румынии ”. Для румынских властей это имело особое значение, подтверждая право на владение Транснистрией. Газета тоже помещала политические, городские и местные новости. В прессе обязательно публиковались сводки о военных успехах фашистов, даже тогда, когда фронт уже застопорился. Для формирования нового сознания в умах населения оккупанты даже создали при Университете “Институт антикоммунистической пропаганды”. Администрация города воздействовала на умы населения и религией – открывались храмы крупные и малые. Пышно отмечались религиозные праздники. Мы посещали церковь. Мне нравилась красочная сторона богослужения, там пели артисты Оперного театра, пел известный артист Топчий. Возобновилась и художественная жизнь Одессы. Художники объединились в “Общество свободных художников” и начали устраивать выставки своих работ. Немного позднее открылся Художественный салон, ставший составной частью культурной жизни города, где выставлялись и продавались работы художников. В 1943-м году стали работать городские библиотеки. В Публичной библиотеке на Пастера я обнаружил книги по йоге – карма йога, раджа йога, хатха йога. Только спустя два десятилетия такие книги стали широко известны населению и пошло повальное увлечение йогой. Также распахнули двери и музеи. Я любил бывать в Одесском художественном музее, бывшая Картинная Галерея. Это был для меня своего рода храм, и я ходил туда регулярно. В музее работала Анна Петровна Ганзаль, наша школьная учительница рисования. Она изучала в то время материалы о Южнорусской школе живописи, беседы с нею всегда были интересны и запоминались надолго.

Для отвлечения внимания от тяжелой политической действительности румыны спешно восстанавливали театральную Одессу и, конечно, первым возродился к жизни краса города Оперный театр, которым румыны очень гордились, так как это был единственный Оперный театр в оккупированной Украине. Вы бывали в Оперном театре?

Румыны не просто гордились Оперным театром, они преследовали цель показать свое лояльное отношение властей к населению, к русской культуре, изобразительному искусству, науке, как это сделали немцы на оккупированной территории Франции. Говоря об Одесском Оперном театре, который начал работать в тяжелое голодное и холодное время декабря 1941 года, следует отметить, что гастроли в Оперном открывали многим артистам дорогу на европейские сцены. В Одессу в этот период стекались артисты из ряда городов Украины, образовав довольно сильный и слаженный творческий коллектив. Благодаря этому стало возможным создать столь обширный репертуар. За сравнительно непродолжительное время были поставлены оперы “Тоска”, “Травиата», “Риголетто”, “Кармен”, “Паяцы”,. “Фауст”, и балеты - “Лебединое озеро,” “Спящая красавица и ” “Корсар”. В них выступали великолепные украинские танцоры -- Макуха, Гонта, Лисневский и другие. Ставились и русские оперы – “Борис Годунов,” и “Евгений Онегин.”В театр приглашались известные дирижеры и певцы Западной Европы. В Оперном пели теноры – румын Маринеску и одессит Топчий. На гастроли приехал знаменитый итальянский певец Тито Скипа, он был уже на склоне лет. У нас был большой набор пластинок фирмы “Колумбия” в исполнении этого великого артиста. Его выступление транслировалось из Оперного театра по местному радио – мы слушали с удовольствием его удивительный голос. Моя одноклассница Женя была на спектакле Тито Скипо и наслаждалась воочию мастерством великого артиста. Билеты были очень дорогие, но ее провели в театр наша одноклассница балерина Алла Тородина и её друг артист Люсик Юрданов. Они приглашали нас в театр довольно часто и, конечно, бесплатно. Посещаемость представлений в Оперном была велика. Первые ряды обычно занимали офицеры – немцы и румыны. Они вели себя возмутительно – от восторга стреляли в потолок, не заботясь о судьбе великолепного плафона с живописью известного художника Лефлера. Таким проявлениям варварства я сам был свидетель. В эти моменты от спектакля не было полноценного чувства радости и удовлетворения, оно сменялось чувством унижения, обиды и ненависти. Кроме Оперного театра успешно работал Одесский драматический театр под руководством способного и опытного режиссера Василия Вронского. Каждую неделю была премьера нового спектакля. В городе действовали и кинотеатры, где демонстрировались, в основном, немецкие фильмы, показывая успешные для немцев эпизоды войны, либо развлекательные программы с участием известной артистки Марики Рёкк. В цирке проводились спортивные выступления, главным образом, бокс. Это было время нашей молодости, и мы не могли постоянно находиться в угнетенном состоянии и старались не пропускать интересные зрелищные мероприятия. Припоминаю успешные выступления Петра Лещенко - знаменитого, неподражаемого исполнителя русских и цыганских романсов, знакомых нам раньше по пластинкам. Но совершенно другое впечатление, когда слышишь и видишь его перед собой. Лещенко приехал в Одессу из Бессарабии, пел в Русском Драматическом театре и в ресторане “Северный”. Тогда в его репертуаре было много патриотических песен и высокохудожественных романсов, что было радостно слышать. А кто была выступавшая вместе с ним его спутница, я теперь и не вспомню.

Белла Корченова:

Девушка, выступавшая вместе с Петром Лещенко была девятнадцатилетняя Верочка Белоусова, его последняя любовь и будущая жена. Вера Белоусова была задержана в Румынии после ареста Петра Лещенко, и приговорена к смертной казни, замененной на 25 лет лишения свободы и освобождена в 1954 году.

Игорь Безчастнов:

Примерно такая же участь постигла нашу одноклассницу Аллу Тородину, танцевавшую в Оперном театре. Ей пришлось быть в заключении десять лет. В вину ей ставили брак с адвокатом румынского подданства. После смерти Сталина она была полностью реабилитирована.

Игорь Михайлович, летом 1942 года Король Румынии Михай l нанес визит румынским солдатам, сражающихся на восточном фронте, и посетил с инспекцией Одессу. Вам довелось видеть короля Михая?

Я видел короля один раз, когда он медленно проезжал по переулку Некрасова в открытой машине в окружении эскорта машин, возможно, в театр. В парадной форме, атлетического сложения, гордое выражение здорового красивого человека. Как писали в то время газеты, городской голова Одессы Пынтя устроил королю помпезный прием, рассчитанный на то, что столица Транснистрии – солнечная Одесса должна украсить новую Румынию. Михай I посетил ряд спектаклей в Оперном театре, и посещение было обставлено торжественно и пышно. Фигура короля в военном отношении, насколько мне помнится, не играла той значительной роли, которую вел ставленник фашистской Германии маршал Антанеску, Михай I просто считался символом Румынии. Когда советские войска приблизились к границам Румынии, Михай l приказал арестовать Антонеску и немецких генералов и объявил войну Германии, что ускорило ее разгром. Позднее, после окончания войны, Сталин наградил короля Михая I орденом Победы.

Валентин Катаев писал об Одессе 1942-1943 годов: “Одесса стала модным местом, чем-то вроде Ниццы, где одни рассчитывали повеселиться, другие завести коммерческие связи, третьи – купить дачу где-нибудь в районе Фонтанов или Люстдорфа”. А что ваша память хранит о тех днях?

В какой-то степени Катаев был прав. Замечательный театр, рестораны, кафе, прекрасные дачные особняки у берегов теплого моря, зеленые парки – все это привлекло состоятельных людей и вражеских офицеров. Но действительность была другой: город производил в целом безрадостное впечатление – дачные районы Аркадии, Фонтанов, Люстдорфа были отданы на постой военным частям, почти все побережье минировано, а пустующие дачи большей частью находились в полуразрушенном состоянии. Как мне помнится, местом, доступным для купания, был только небольшой клочок пляжа в Аркадии, кругом были мины, на что настойчиво намекали грозные знаки. Многие парки Одессы сильно пострадали, а Дендропарк был полностью изведен на топливо. Думаю, что румынские власти смотрели несколько глубже на будущее Одессы и расценивали город не только как место увеселения – это, прежде всего, глубоководный порт на незамерзающем море с подъездными транспортными путями, легко поддающимися ремонту. Летом сорок третьего года, а эти события можно отнести к третьему периоду истории оккупации, настроение в целом у населения было более жизнерадостное. Объясняется это тем, что с одной стороны поступали сведения о наступлении наших войск, внушавшие надежду на победу, с другой – значительно улучшилось материальное положение жителей за счет расширившейся торговли, открытии новых производств. С Приморского бульвара было видно, как немцы продолжали расчищать порт. Над портом летал самолет с огромным магнитным кругом, и магнитные мины поднимались со дна и взрывались вслед самолету. Казалось, что и немцев не оставляла надежда задержаться здесь надолго. Оккупационные власти продолжали вести свою идеологическую политику, используя местное радио и прессу. Радиоприемники были конфискованы, соответственно приказу все патефонные пластинки были сданы на проверку в полицию, и на всех дисках стояла печать с санкционированием на применение. Пластинки с музыкой еврейского композитора Мендельсона конфисковали. Тем не менее, мы собирались у друзей, слушали музыку и танцевали под разрешенные пластинки. Желание узнать что- либо о близких, находившихся по ту сторону линии фронта, заставляло население обращаться к гадалкам, предсказателям, гипнотизерам. Последние проводили сеансы массового гипноза в театрах. Это было очень впечатляюще. Мы, немногочисленные школьные друзья, собирались друг у друга, с тоской вспоминали недавнее прошлое, делились последними известиями, которые приходили нелегальными путями, обращались и к спиритизму. Усаживались за круглым столом и на бумаге по кругу писали буквы, а на блюдечке рисовали стрелку, закрывая буквы руками. Вызывали дух Александра Пушкина, Льва Толстого, Эдмона Ростана и других выдающихся личностей. Блюдечко двигалось. Когда стрелка выборочно подходила к буквам, получалась законченная фраза. Я не верил поначалу, но, тем не менее, гадал на дядю и узнал, что тот находится в безопасном месте. Потом оказалось, что он был в госпитале. Задавали вопросы о близких, и многое совпадало – механизм спиритизма и сегодня неясен. Также это время было окрашено для меня светлым чувством к моей однокласснице Женей Шляховой.

Вы счастливый человек, пронесся свою первую любовь через всю жизнь, не многим это удается. Как вы познакомились?

Жена И.М.Безчастнова Евгения ШляховаЭто давнишняя и длинная история, которая началась за много лет до начала войны. Женя пришла в наш третий класс, и в то время я даже не подозревал, что эта красивая синеглазая девочка, к которой я относился всего лишь по- мальчишески, навсегда станет частью моей жизни, моей судьбой.

Обстоятельства сложились так, что весь период обороны города мы жили в одном дачном домике в Аркадии, и многие самые опасные испытания и трудности нам приходилось преодолевать сообща. Вместе рыли траншеи, в которых прятались солдаты во время налетов немецких юнкерсов, в одной связке тащили отрезки рельсов для сварки противотанковых рогатин. Под огнем артиллерийских обстрелов, от которых кровь стыла в жилах, снабжали питьевой водой военных строителей второго порта в Аркадии, сами участвовали в этом строительстве. В ту тяжелую пору во время обороны Одессы и в период оккупации не было дня, чтобы я не встречался с Женей. Они жили недалеко от нашего дома на Преображенской угол Софиевской, и я всегда возвращался от неё поздно вечером, уже после комендантского часа. Я бежал домой, а на углу улиц Софиевской и Торговой, где сейчас по-прежнему хлебный магазин, стоял дот, в котором постоянно дежурил наряд румын с крупнокалиберными пулеметами, а напротив на углу был вход в наш дом. Заслышав мои шаги, румыны кричали: “Ласта кулькат!”, что означало“ложись!”. Но я проскакивал в парадную, и через секунду вся улица простреливалась. Через много лет, вспоминая то время, я понимал, как рисковал! Такой бег наперегонки со смертью я совершал почти каждый вечер. Женя была очень пытливая, умная и так же, как и я, много читала. Литература, музыка, история искусства, которой я активно увлекался, нас очень сближали, как и каждодневные опасности – голод, невзгоды и довлеющее сознание того, что ты во власти оккупантов. Именно в этот период наши чувства из чисто дружеских окончательно переросли в большую, продолжительную, романтичную любовь, продлившуюся в браке более шестидесяти лет. Это был самый счастливый период моей жизни, но и самый тяжелый. Любовь и смерть шагали рядом в ту пору. Мы с Геней, так её звали в семье, воспитали двух сыновей: старший Михаил – архитектор, киносценарист, художник-постановщик, младший Алексей - инженер-строитель . У нас не бесталанные внуки и правнуки. Внук Андрей – способный архитектор, победитель международного и ряда национальных архитектурных конкурсов. Внучка Лика - педагог. Старшей правнучке Анне и правнуку Михаилу – музыкантам, уже соответственно 20 и 16 лет. В них, в какой-то степени, мы находим черты Евгении, этой красивой во всех отношениях женщины, внезапно ушедшей из жизни в 2008 году. Внук, внучка и правнуки сейчас проживают в Одессе.

Каковы Ваши впечатления о последних днях оккупации города?

На исходе марта советские войска заняли восточный берег Буга – впереди была Одесса. Наступала заключительная фаза оккупации города. Мы жадно ловили сведения о приближении Советской Армии. Друзья собирались патриотично настроенные. Незадолго до освобождения Одессы у нас появились два человека. Один из них, представитель одесских партизан Абрамов, предложил отцу уйти в катакомбы, и отец приготовился к этому очень серьёзно. Но Абрамов не появился. Позднее мы узнали, что группу, ушедшую с Абрамовым, румыны выследили, поймали и сожгли за городом в деревянном бараке. Были среди молодежи активные деятели подполья. Позже мы дружили с Ирой Соколовой. Она рассказывала, как тайком пробиралась в катакомбы для связи с партизанами, что было чрезвычайно опасно. Также вела тайную связь с подпольем Одессы Ирина Арнаутова. Её деятельность оценили власти, окружив её вниманием, почетом и материальной помощью. Женя занималась на медицинском факультете с Михаилом Косаковским. Однажды она встретила его в немецкой военной форме, затем, когда пришли наши, он уже был в форме советского офицера. Оказалось, что Михаил был подпольщик, и жизнь его была в большой опасности, после окончания института он работал в Москве. Среди населения вновь пошли разговоры об осаде Одессы, о том, что теперь уже оккупанты без боя город не отдадут. Но все помыслы врага были направлены на отступление, которое уже к первым числам апреля больше напоминало бегство. Начали на улицах взрывать колодцы подземной телефонной, а также воздушной связи. Основная масса отступающих двигалась по Софиевской улице, где я жил и потому имел возможность воочию всё это наблюдать. Обычно вначале неслись мотоциклисты, направляя колонны техники. На головах у них были каски с рожками, серо-зеленые прорезиненные плащи с пелеринами, вид был устрашающий. Меня поражало, как эта могучая техника – мощные машины, самоходные пушки, артиллерия, гигантские грузовики, вся эта сила с бешеной скоростью неслась прочь от Одессы по Софиевской улице, Нарышкинскому спуску в сторону Николаева. На протяжении недели фашисты уходили из города. В эти дни был оглашен жесткий приказ: закрыть окна и двери и не выходить на улицу. Разнеслись слухи, что молодых будут угонять на запад. По предложению врача Великанова, отца впоследствии известного уролога Кирилла Великанова, меня вместе с Кириллом поместили в одну из палат клиники мединститута. В этой палате, как я отметил раньше, лежал инженер Сушон, – его врачи старательно прятали от фашистов из-за еврейского происхождения. В последнюю ночь, когда город ещё оставался во власти оккупантов, была, пожалуй, самая интенсивная орудийная, пулеметная и автоматная стрельба. Этот гром звуков сливался со звучанием взрывов в морском порту, где фашисты взрывали все причалы, капитальные постройки складов, подъездные пути, крановое оборудование. При взрыве сперва на мгновение, как молния, темноту прорезала яркая вспышка, затем резкие толчки и колебание грунта, передававшееся как во время землетрясения, здание при этом сотрясалось с угрозой развалиться, и лишь потом накатывались оглушительные раскаты. В такой обстановке протекала ночь, рядом со мной умирал старик – часть больных перевели в подвал, а мы с ним остались в палате. Моя кровать располагалась возле окна, под которым на улице немецкая пушка вела непрерывный огонь. Стаи трассирующих пуль неслись вдоль окон. Когда особенно близко от дома взорвался снаряд, огромную раму со стеклом вырвало из стены, и она ударилась о металлическую спинку моей кровати, которая меня и спасла. В середине ночи все стихло, видно арьергарды немцев были выдворены за пределы города. Через два часа после ухода немцев в больницу пришли наши разведчики, они тщательно обследовали все помещения, наши восторги и всплески эмоций приняли несколько сдержано и потребовали соблюдать тишину до прихода основных частей. Как только они удалились, мы дали волю своим чувствам. Несколько позже, приведя себя в порядок, мы стремительно покинули клинику и вышли на улицу, встречать дорогих Победителей. У них было мало машин, в основном конные обозы, но все были хорошо вооружены. У каждого был автомат Калашникова, на поясе висели гранаты. Восторженные одесситы высыпали на улицы, где, несмотря на апрель, лежал легкий снег. Нашей радости и счастью не было предела! Освобождение пришло 10-го апреля 1944 года, и в этот день Красное Знамя победно развевалось над портиком Одесского оперного театра. Так для нас окончилась немецко-румынская оккупация, оставившая неизгладимый след в судьбе и памяти каждого, кто её пережил.

Спасибо, Игорь Михайлович за интересный и достоверный рассказ. Такое чувство, что как будто бы сама История взяла нас за руки и перенесла в оккупированную Одессу и Вы были ее проводником.