Одесские дачи

31 марта в Золотом зале Литературного музея состоялась презентация книги Михаила Жванецкого «Одесские дачи»

Трудно себе представить, но книги писателя издавались в Москве (однотомники и четырехтомник), Израиле, Соединенных Штатах, Германии, — а вот в родном городе до сих пор не вышло ни одной.

Будем считать, что это шутка. И она наконец-то стала неактуальной.

Повесть, написанная десять лет назад, которую Михаил Михайлович не давал ни чтецам, ни театру, превратилась в книгу. Оформленную Анной Голубовской, с замечательными фотографиями Ивана Череватенко, под редакцией Евгения Голубовского.

Диалоги о жизни, о любви, об Одессе и одесситах

Солист хора большого фонтана

Когда б вы знали, из какого сора
Растут стихи, не ведая стыда,
Как желтый одуванчик у забора,
Как лопухи и лебеда.

…Кстати, Анна Ахматова родилась именно на Большом Фонтане. Но — оставим биографам поэта разбирать, здешняя ли флора навеяла упомянутые строки. А вот книга "Одесские дачи" родилась как раз из местных одуванчиков, которые произрастали под хлипкими заборчиками, разделявшими дачные участки. Еще — из комариных облачков, окружавших перевернутые ржавые чаши дворовых фонарей. Еще — из запахов борща и жареного глося, из посиделок с гостями, разговоров, смеха и слез…

Это — Большой Фонтан и его обитатели. Каждый из них и все вместе — герои новой книги Михаила Жванецкого "Одесские дачи". Первой его книги, вышедшей в Одессе. И впервые под обложкой — не сборник, а единое произведение. Хотя и такое, единое, можно назвать сборником, ибо — "Здесь собраны голоса". С этой фразы начинается предисловие автора к книге — маленькой, изящной, лишенной сюжета, как один летний день на одной из станций Б. Ф.

…Кому-то достались комнаты Домов творчества Союза писателей, кому-то — Переделкино. Жванецкому судьба отвела одесский двор и Большой Фонтан.

В одесском дворике, по определению автора, жизнь — как в подсвеченном аквариуме, вся на виду. Фонтанские дачи — тот же тесный аквариум, только вынесенный на берег моря (представьте такую картинку…). Уединиться в комнате невозможно — смертельная жара. Автору остается существовать в густонаселенном пространстве, чисто символически разделенном заборчиками и ажурной листвой винограда. Чужой борщ под боком, чужой телевизор перед носом, и соседка угощает вас сливами, хотя они как раз ваши собственные — корни дерева на вашей территории… На вопрос, заданный в пространство, отвечают сразу десяток соседей, и набросок будущего рассказа они обсуждают хором, и голоса переплетаются, и мысли…

В тоненькой книжке, на нескольких десятках страниц — то самое, уже упомянутое: "Когда б вы знали, из какого сора"… Когда б вы знали, на какой кухне (не творческой, а обычной летней кухне с примусом или газовым баллоном) и под какой аккомпанемент!.. Это где-нибудь в других местах можно — в нормальной последовательности — сочинять, писать, издавать и лишь потом получать порцию хвалы и хулы. А здесь… Фонтанские дачники не способны смириться с ролями благодарных читателей, почитателей, поклонников. Они оставили за собой право по-родственному жестко критиковать. Один из-за забора, с раскладушки брюзжит: "Это не концовка!" Другой объясняет гостям: "От работа… Один концерт дал и лежи, работай… У него уже щеки из-за спины видны… А этот юмор? У меня лучше получается". Третий идет дальше: "Я не уверен, что это литература". И заявляет: "Гонорар пополам. Вы испытали на мне. Я теряю здоровье, выслушивая ваши шуточки". А между критиками-соседями-дачниками — автор, вспоминающий забытое, сочиняющий новое, то провоцирующий окружающих на перебранку, то пытающийся сосредоточиться. Справа торгуются за ставридку, слева просят слабительное… И вдруг — среди этого сора: "Я заморожен. Еще чуть-чуть — я упаду и разобьюсь. Мой звук уходит. А мое слово беззвучным быть не может. Все мои шутки между словами. Все мое дыхание между словами. Как на бумаге раздвинуть слова? Я многоточиями исписал всю книгу, и все-таки непонятно. Плоско. Нет тишины и дыхания. Не начинает работать мысль читателя. Даже на пленке пауза пропадает. Пленка мешает, и меня нет. Они не видят, что происходит во мне между словами. Я не хочу быть болтливым. Как? Ну как мне научиться писать паузы?.." И это откровение опять-таки прервано советом (впрочем, по-соседски сочувственным) из-за забора, с той самой раскладушки: "Люди пишут стихи, песни, рассказы — возьмитесь".

Подозреваю, что нынешние одесситы, искренне любя Михал Михалыча, восторгаясь его творчеством и с удовольствием отметив 1 апреля "70 лет Жванецкой власти", все же не смогут не покритиковать, не дать собственную оценку новой книге. Они (то есть мы) — прямые наследники тех дачников, так что хор критиков наверняка будет многочисленным. В него вольются те, кто упрекнет автора в сумбуре диалогов и безымянности действующих лиц (порой просто пальцем по мелованным страницам приходится водить, чтобы понять, кто что кому говорит. Даже шея побаливает, словно вертишь головой, следя за перепалкой). Присоединятся и те, кто отметит почти дословные повторы диалогов и отдельных фраз из старых миниатюр. Ведь еще лет тридцать назад Жванецкий написал "Свадьбу на сто семьдесят человек", где можно найти такие фразы: "Почему вы не танцуете? Вы обдумываете, как это описац? А почему вы такой грустный? Это все юмористы такие грустные? Мы читали ваш последний опус. Что-то не очень… А? Вы там что-то недокруцили…" И — в "Одесских дачах":

"— Вы нас запоминаете?

— Да.

— Когда вы нас опишете, мы будем неживыми. Мы неживые?

— Да.

— Вы нас вспомните?

— Да…

— А почему вы не танцуете? Вы думаете, как это все описать?

— Да, Женя.

— Ну, не буду вам мешать".

Этот диалог происходил на даче вечером. А днем там был слышен голос соседки, руководящей семейным обедом: "Полей соусом… Возьми соленый огурчик… Это жареные баклажаны с помидорами… Нет… накрути на вилку… вот так… Запей компотом… Осторожно, компот ледяной… Салат ешь ложкой, сок жалко… А ты положи горячую картошку в салат и разомни, чтобы она соком пропиталась". Салат из "Одесских дач" — тот самый, с которого начинался знаменитый "Воскресный день": "Помидоры резал частей на шесть и складывал горкой в хрустальную вазу. …нашинковал салату, нашинковал моркови, нарезал огурчиков мелко… чуть добавил майонезу и начал перемешивать деревянной ложкой. И еще. Снизу поддевал и вверх. Поливал соком образовавшимся — и еще снизу и вверх". Впрочем, на повтор этой гастрономической поэмы одесситы сетовать не будут, ибо им, опять-таки — как наследникам тех дачников, хорошо известен неземной вкус этого блюда и то, что однажды наесться им — невозможно. И начитаться — тоже. Как ни объелся ("…и на пляж не пошел. А остался дома. Фу… сидеть… Фу.. за столом… не в силах отогнать пчелу от сладкого рта") — все равно через час захочется еще.

Этот вкус нам знаком. И запах. И легко представляются декорации этого спектакля. Тем более что вышедшая в свет книга явила Одессе великолепный дуэт: Михаил Жванецкий и фотохудожник Иван Череватенко. Дирижером, то бишь автором дизайна издания выступила Анна Голубовская. И эти страницы, и этот вечер, когда "сверчки поют, сад не шелохнется, собаки все реже пересчитывают друг друга, и если замолчать, то слышно как далеко-далеко стучит мотором красный огонек и море четко держит границу"… Все это в сочетании со старой теркой, подвешенной на виноградной лозе над столом во дворе (право, Череватенко подсматривает не хуже, чем Жванецкий подслушивает!) — все это так явственно и рельефно… Я уверена: этот текст может не понравиться. Но! Для одесситов он больше, чем "нравится — не нравится": он понятен. Каждому, кто знает, что такое Большой Фонтан летом. Простите — знал…

Конечно, большинство читателей — те, кто под обложкой найдет не художественное произведение, а кусочек жизни, кто легко узнает многих героев книги (а может, и самого себя углядит на ее страницах), — все они посетуют: ЭТОГО Фонтана больше нет. Исчезли эти обеденные натюрморты и послеобеденные философствования, эта роскошь скандально-родственного общения среди неказистых, деревянно-поскрипывающих дачных интерьеров... Эта жизнь между бытом и литературой, между склоками и любовью — ушла. Несмотря на то, что Миши, Коли и Феликсы, Розалии Викторовны, Веры и Марины поодиночке и вместе никак не напоминали Раневскую. И за свои раскладушку, телевизор и старую сливу, казалось, должны были сражаться серьезнее, чем за вишневый сад. Но… теперь там теснятся белокаменные и кирпичные дворцы, претендующие на статус родовых гнезд. Конечно, можно критиковать образ новых Лопахиных, сожалеть о случившемся, презирать день сегодняшний и исходить ностальгией, посыпая главу пеплом (костров, на которых осенью на Фонтане сжигают опавшие листья…). Но, дочитав книгу до последней страницы, до колонки имен и фамилий, списка помертвевших телефонных номеров и последней фразы автора: "Они все уехали", — буду ждать. Прозаический сор изменившегося Большого Фонтана когда-нибудь непременно превратится в почву для новых книг. Может, эти книги станут хотя бы эхом многоголосья "Одесских дач"?..

Римма Березенко

Михаил Михайлович Жванецкий:

— Это действительно маленькая книжечка, она распадается на отдельные фразы, она от порыва ветра может разлететься, может потом опять где-то собраться… В общем, вы сами прочитаете. Действительно: читать ее залпом невозможно. Но — она такая, какая есть.

— В Москве не могли понять, когда я говорил, что мы с мамой снимали на Десятой станции дачу в сарае. Они не могли понять, что такое: снимать дачу в сарае. Но мы снимали такую дачу, там было одно окошечко, такое, для лошадей, вот это то, что нас освещало, больше ни одного окна видно не было… Ну, снимали… Жили… Слышно было все!

— Я хочу сказать еще спасибо тому, кто больше всех приложил сил… Я не хотел эту книжку печатать! Не хотел я этих презентаций, ничего не хотел! Уже тяжело это все переживать. Вот Олегу Сташкевичу, который здесь стоит, — вот ему самое главное спасибо, потому что у него хватает упорства выбить, выдавить и напечатать… Сейчас мы будем еще что-нибудь готовить, тоже такого же формата. Не могу я писать сюжетные… Я уже и читать не могу, не то что писать — с длинным сюжетом!..

— Черт его знает, мы попали в такое время, очень странное время, попали в эту жизнь, где мы же сами царствуем, мы же, вроде бы мы, такие, как мы, вокруг строят дома… И я в том числе. Посмотрите, все-таки что-то с Одессой происходит, как-то, невзирая ни на что, мы становимся обладателями… Земля дорожает, квартиры дорожают, кто-то начинает этот город ценить! Со стороны. Может быть, ценить вместе с теми, кто здесь живет. Может, и нас оценят когда-нибудь. Приезжают люди, и все здесь дорожает. Ну что ж, прекрасно, жаль только, что нет тех, кто так разговаривал на этом чудесном языке. Они там потерялись, где сейчас живут, мы здесь потерялись…

— Я благодарю вас за то, что вы держите в руках эту книжечку. Я обещаю что-то новое писать, и еще хочу сказать, что 70 лет — это ерунда собачья. Если бы мне об этом не сказали… Вы знаете, это все только для вас. Мои юбилеи — только для вас, не для меня. Мне они ничего — кроме ужаса, беспокойства, необходимости выслушивать — не приносят. Но я рад. Не по своей воле человек вдруг, идя, переступает какую-то черту…

— Я сам страдаю от того, что вокруг… Вначале я ликовал, что такой дерьмовый юмор сейчас изо всех дыр лезет. Я ликовал, думал — ну вот, опять я лучше всех. Действительно: когда так опустилась вода и ты так поднялся, ты стал элитарным на пустом месте! Но я ничего к этому не прикладывал. Никакого такого мышления нет, просто — школа Райкина, школа Одессы, школа моих друзей — школа Сташкевича, Лозовского, Толи Мильштейна, Жени Голубовского… Эта школа — "Не будь идиотом". Если ты шутишь — пусть это будет о чем-то, нельзя, чтобы ни о чем! Ну не выдумывай юмор — юмор рождается! Он проступает, как женщина сквозь платье: ее ветер облегает, и она проступает вдруг, и мы все потрясены — как она проступила! Так и юмор — должен проступать. Потом порыв ветра — и его нет…

В Одессе мы не могли шутить ни о чем. Мы просто не шутили — мы о чем-то говорили. И тут рождалось что-то. Но мы же говорили — о чем-то. А специально шутить… Такого никогда не было, чтобы сел — и начал шутить. Такого человека из компании изгоняли. Потому что он был противен. Ну, бывал такой, который непрерывно шутил. Противно. Он даже сам обычно не уходил, его невозможно выгнать, он оставался, но компания перемещалась в другое место…

— У меня сейчас период наслаждения старостью. Не молодостью, а старостью. Наслаждения. Как сказал гениально Фазиль Искандер — совсем недавно в телефонном разговоре, извините, с автором этих слов, то есть со мной, он сказал: "Миша, молодость приходит и уходит, и старость приходит и уходит". Об этом тоже надо думать, что старость тоже приходит и уходит. И в этом счастье, когда она еще есть. И если так обо мне могут говорить — пусть говорят, а я буду дальше давать им пищу для размышлений. Женщины хотят думать, и я должен им что-то дать!

— Я написал в этой книжке номера телефонов тех, кого я помнил, тех, кого я выписал из своей записной книжки. Они все уехали. Там действительно записаны разговоры тех, кто уехал. Кто-то, может, остался, но они уже так не разговаривают, они уже там не живут, и ты это уже не услышишь ни во дворе, ни на Фонтане, воздух уже не доносит…

Евгений Голубовский
вице-президент Всемирного клуба одесситов

Мы собираемся вместе, чтобы ощутить друг друга — а это очень важно, сколько нас осталось, — и пожать руку человеку, который в это время пишет то, что заставляет нас смеяться, что заставляет нас горько усмехаться. В общем, чувствовать себя людьми.

Анна Голубовская
директор галереи "Либерти"
автор дизайна книги "Одесские дачи"

Для нас было огромным счастьем делать эту книгу. Мы прожили несколько счастливых дней, когда ездили по Большому Фонтану в поисках этих старых дач. И за всем, что мы видели, звучал голос Жванецкого.