Море Юрия Егорова

В рамках фестиваля Odessa Classics в Музее западного и восточного искусства открылась выставка живописи Юрия Егорова "Музыка сфер".

Для меня ежегодный фестиваль «Одесса классик», который проводит выдающийся пианист Алексей Ботвинов, открылся выставкой живописи Юрия Егорова.
Это Одесса, и это Классика. И взаимосвязь музыки и живописи.
Я люблю картины Егорова, у меня на странице фрагмент его картины. Писал о нем при его жизни, писал после его смерти.

Море Юрия Егорова

Вспомним старый анекдот о глобусе и вечном эмигранте, не находящем точку в мировом пространстве, куда бы уехать, и пришедшем в ОВИР за еще одним глобусом. Так вот и на том, другом, глобусе, увы, ни этот скиталец, ни мы с вами не обнаружим Море Юрия Егорова. Да, пролив Лаперуза есть, Баренцове море – пожалуйста, а море Егорова как будто исчезло в Бермудском треугольнике.
И осталось лишь на десятках картин, запечатлевших его знойным летом и пасмурной осенью, всегда напряженное, как струна, море, изогнувшееся под собственной тяжестью, плотное настолько, что лодки и корабли живут в нем своей, особой жизнью. И только бесконечная надежда, только бесконечная отмашка флажками — «Скоро отправляемся».

Увы, не верю! — как восклицал Константин Станиславский, нет выхода из этого моря, оно приковало к себе на якорях и фигуры мореплавателей и нас, зрителей. Есть море Айвазовского и тысяч подражателей этого великого романтика. Есть море Максимилиана Волошина — гостеприимное и радостное, зовущее всех в Дом поэта. И наряду с ними, поверьте, уже как живая классика — существует Море Егорова. В одном с нами городе десятки лет трудился, не побоюсь этой формулы, «живой классик», чьи картины прославят Одессу в веках своей неповторимостью, своей отрешенностью от быта.

Художник, нашедший свой стиль, свой цвет, но главное — переход от быта в Бытие, в библейскую отрешенность от деталей. Всегда ли Юрий Егоров был таким? Нет, к работам последних десятилетий он шел дорогой поисков, перепадов, открытий. Но он всегда верил в пушкинский завет:
«Ты сам свой высший суд; Всех строже оценить умеешь ты свой труд. Ты им доволен ли, взыскательный художник?»

Мы познакомились полвека тому назад. За спиной Юрия Николаевича было уже военно-авиационное училище (окончил в 1945 году, так что в военных действиях, наверное, к счастью, не принимал участия), затем лучшие тогда в стране художественные вузы — Академия художеств и «Мухинка». Сразу в Ленинграде был принят в Союз художников СССР, но в Питере не остался, а уехал в палящим солнцем расплавленную Одессу. Где и нашел себя, свой стиль, почерк.
Трудно даже поверить, что он родился в таком далеком 1926 году, в таком далеком от Черного моря Волгограде. И потому, что он всегда был душевно молод, и потому, что стал одним из символов молодой, подчеркну — авангардной Одессы.

А более пятидесяти лет назад, мы уже были знакомы, и в какой-то осенний день я встретил его на Пушкинской, возле музея западного и восточного искусств. В руках он нес два небольших холстика. И на вопрос, что это? – ответил, что Худфонд предлагает ему писать очередной … «Залп «Авроры», но он предпочитает делать дешевую, но честную работу и пишет сказки для детских садов. Представьте, это были действительно не «фондовские халтуры», а изящно, по-билибински написанные сказочные мотивы. Точнее, возникала ассоциация даже не с Иваном Билибиным, а Михаилом Врубелем, чьи работы в те годы вдохновляли Юрия Егорова.
Мы договорились, что я зайду как-нибудь к нему в мастерскую. Он дал адрес. Помню свою оторопь. Я поднимался по крутой лестнице в доме художника Е. Буковецкого, в мастерскую, которая принадлежала Петру Нилусу, где Иван Бунин написал «Сны Чанга». Остановился на втором этаже, у окна и на подоконнике увидел десяток небольших великолепных картонов – острых, мастерских, сезаннистых…Чуть позднее я спросил Юрия Николаевича, чьи там лежат картины?
— До меня здесь работал Николай Шелюто, это его работы двадцатых годов, пока Союз художников всем не попытался переломить хребты. Но в Одессе это оказалось не таким простым делом. Мастера, как в спасение, ушли в продолжение традиций южно-русской школы, одесского импрессионизма. И так выжил, стал настоящим мастером не только Николай Шелюто. Но и мой — уже одесский наставник — Теофил Борисович Фраерман
…
А потом я смотрел с восторгом северную сказочную сюиту Юрия Егорова, его натюрморты со свечами, и наш город, который под кистью живописца становился гриновским Зурбаганом… Удивительный путь пройден Юрием Егоровым за эти полвека: от Блока и Грина до Заболоцкого и Сезанна. Как много на этом пути было искушений. Но художник не поддался им. И его «Солдаты Октября» 1957 года — изможденные, худые, не ведающие, куда ведет их путь, без Бога (в этом отличие от Блока!) были не пафосной картиной, столь привычной в те годы, а одной из первых попыток сказать правду о р-р-революционной романтике. Потом последовала серия «Водолазов». Мастера, а Егоров к тому времени уже безусловно был мастером, больше всего волновали слияние содержания и формы — сочетание металла и воды, живого человека и мертвого тела корабля.

Вспомнил когда-то услышанный анекдот. Нынешний, не тогдашний. Но так созвучный тому, чем занимался Юрий Егоров. С кораблика спустили водолаза. Он что-то проверил и кричит наверх: «Поднимайте!», а с корабля увещевают: «Куда поднимать, зачем, мы сами, видишь, тонем!» Нет, не знал Юрий Егоров тогда подобных анекдотов, но как бы предчувствовал, предугадывал. И его водолазы — не герои советской эпохи, а пахари моря, чей нелегкий труд можно оценить лишь в килограммах металла, одетого им на тело. Нет, ни за «Солдатов Октября», ни за «Водолазов» не получал Юрий Егоров знаков отличия. Искусствоведы «в штатском» почуяли в этих работах что-то глубоко не свойственное так называемому социалистическому реализму.

И все же Егоров ушел даже от того — эзоповского — языка. Он стал писать со всей открытостью, со всем напряжением чувств город и море. Вернее стихию города и стихию моря. Его обнаженные девушки на фоне морской пены и бесконечной водяной параболы казались еще беззащитнее, а море еще мощнее. Он научился, и главное, научил своих зрителей ценить в природной материи стихийную силу, я бы сказал — тяжесть вод. И уже никто не воспримет картины Егорова как отражение случайных жизненных ситуаций, он творит новую реальность. С тех пор, по сути, и возникло море Юрия Егорова, мощное настолько, что сгибало в дугу линию горизонта
.
Как-то я разговаривал об одесской школе, о стоящем не формально, а нравственно у ее руля (во всяком случае, последние сорок лет) с замечательным скульптором, увы, также ушедшим от нас, Николаем Степановым. — Однажды как-то услышал разговор на одной выставке, — пересказывал мне Коля, — где зрители удивлялись: почему Егоров из года в год пишет море, пишет загадочный символ: «Скоро отправляемся»… А я-то хотел их спросить, а почему они не выясняют у дерева, почему из года в год оно наращивает ветви, почему мир Божий, сквозь все катаклизмы, продолжает существовать и радовать нас своей красотой…
Может быть, Николай Степанов понял и определил в творчестве Юрия Егорова главное. Даже не то, чьим заветам он был привержен, не то, что он человек думающий, читающий, размышляющий, а то, что он ощущал себя частью тех стихий, которые воссоздавал своим творчеством.
У Черного моря за тысячелетия было много наименований. Понт Евксинский, Киммерийское, Скифское, Таврическое море.
Кто знает, быть может, в следующем тысячелетии на картах мира у широт Одессы появится скромная надпись – Море Юрия Егорова.

И несколько слов о сегодняшних ощущениях.
Когда-то я читал книгу «Солнцем полна голова». Уже и не вспомню про кого. Но это было бы хорошее название для книги о Юрии Егорове
Солнечные картины. Живописное осознание радости жизни. Свет, который открывает дорогу в бесконечность

Выставка картин Егорова – это событие. Не пропустите.
А сегодня иду слушать музыку. Будут играть Даниэль Хоуп и Алексей Ботвинов.

Евгений Голубовский,
вице-президент ВКО

Фото Александра Синельникова