Напишемо розповідь про подвір'я свого дитинства!

Замисел директора видавництва «Оптимум» Бориса Ейдельмана набуває перших зримих рис.

До редакції «Вечірки» надходять листи від одеситів із розповідями про двори свого дитинства та юності від тих, хто прислухався до заклику нашого Віцепрезидента ВКО Євгена Голубовського:

"Напишем книгу об одесских дворах!
О своеобразии Одессы написано уже так много, что, пожалуй, добавить нечто новое — невозможно. Но у каждого из нас — своя память, а значит, примет города, пусть похожих, близких, типологических примет возникает множество.
Кто из нас забыл свою первую школу? Кто не вспомнит первую влюбленность? Кто не вспомнит двор, в котором прошло детство? А Одесса, как из ракушечника, строилась из дворов, жила дворами, ее быт, нравы, юмор определялись не районами, даже не улицами, а дворами...
Мне кажется, что вашим рассказам не нужно давать названия. Вернее, адрес и должен становиться названием — Пироговская, 8, Колонтаевская, 17, Пушкинская, 37…
Работы и фото (если такие сохранились в вашем архиве) присылайте на адрес: Ця електронна адреса захищена від спам-ботів. Вам необхідно увімкнути JavaScript, щоб побачити її..
После того, как рассказы выйдут в «Вечерке», постараемся издать книгу. Евгений Голубовский".

Олег Владимирский
Дерибасовская, 17

Дом по адресу улица Дерибасовская, 17

В своих мемуарах Леонид Утесов справедливо заметил: «Многие бы хотели родиться в Одессе, но не всем это удается». Мне, к счастью, удалось. Более того, свои первые восемнадцать лет, до ухода в армию, я прожил в доме на пересечении Дерибасовской и Екатерининской (в ту пору — Карла Маркса) — «центрее» быть не могло! Самый верхний балкончик на четвертом этаже угловой части дома, с которого было видно краешек моря и со стороны Дерибасовской, и со стороны Екатерининской, выходил именно из моей комнаты. И благоговейно произносимое словосочетание «самый центр Одессы!» было лишено для меня всякого трепета. Я там просто жил!

Наша семья вселилась в этот дом, означенный как Дерибасовская, 17, примерно в мае 1948 года. Отца, З1-летнего морского офицера-фронтовика, перевели из Заполярья служить в Одессу. Моя старшая сестра Виктория появилась на свет в том же году, а я шестью годами позже.

Наша З6-метровая комната («с половиной!», как всегда подчеркивала мама) с потолками под четыре метра прошла все стадии превращений, свойственных тому времени. Смутно помню ее до «передела», когда она была для меня большой, как театральный зал. В углу, возле выхода в коридор, где начиналась остальная, по одесским меркам — малокоммунальная, квартира (кроме нас жили еще три семьи), стояла квадратная, обшитая тонкими листами железа печь, которую зимой топили углем и дровами. За этими топливными припасами мы с папой зимой совершали (он с двумя большими ведрами и я с одним маленьким) «эпическое путешествие» с нашего четвертого этажа вниз во двор, затем еще метра три-четыре вниз по каменной лестнице в подвал, который закрывался здоровой двустворчатой дверью с амбарным замком (экземпляр ключа строго хранился в каждой квартире).

А потом следовала самая жутковато-приятная для меня часть путешествия: со свечкой, вдоль обложенного плитами ракушечника коридора со сводчатым потолком, куда выходили двери индивидуальных «квартирных» сараев-мин. Там у каждого жильца был свой угол, где у некоторых сохранились, вероятно, еще со времен «до исторического материализма», большие, длиной в несколько метров, угольные сундуки, к которым идеально подходило слово «ларь». Ну а у других уголь был просто насыпан кучей. Сверху доносился приглушенный шум Дерибасовской, а здесь пахло плесенью, ракушечником, углем, горящей свечой, по углам и на потолке трепетала паутина, капала вода из тянувшейся под потолком водопроводной трубы, которая хронически протекала... Словом, это было настоящее подземелье, каждый поход в которое был почти настоящим приключением!

Потом нам с сестрой отгородили небольшую «детскую», а в армию в 1972 году я уходил уже из трехкомнатной, отапливаемой АГВ и вполне жизнепригодной квартиры, созданной «строительным гением» моей мамы, упорством папы и плитами сухой штукатурки (советский прообраз «кнауфа»).

Дом же наш был примечателен не только своим месторасположением и подвалом-подземельем. Добротно построенный, с широкими застекленными галереями, опоясывающими большой прямоугольный двор, замощенный, как и положено, темно-серой лавовой плиткой, он знавал куда лучшие времена. Свидетельством их были кольца в начале каждой ступени на широкой мраморной лестнице, сквозь которые когда-то просовывали прутья, прижимавшие к ступенькам ковровую дорожку. Ковра я, конечно, не застал, но вот времена, когда массивные ворота во двор запирались на ночь, хоть и смутно, но помню. И кнопочка с надписью «Звонок к дворнику» возле ворот была вполне действующей, вызывающей дворника, который и впускал загулявших ночью жильцов, сначала удостоверившись в личности.

Был, конечно же, в нашем доме, кроме парадного, черный ход — в конце двора, с гулкой железной лестницей. Ее нижний пролет уходил в темное подземелье угольного подвала, откуда черпала свои топливные ресурсы «Гарнизонная столовая», располагавшаяся на первом этаже в той части нашего дома, которая шла по Карла Маркса (нынешней Екатерининской). Вход в кухню столовой и в подвал с припасами находился в нашем дворе. Этот подвал был почему-то всегда открыт, и, сбежав несколько ступенек вниз, можно было тут же запустить руку в громадную бочку и выловить оттуда парочку соленых огурцов. Мы их не столько ели, сколько использовали в качестве метательных снарядов. Эффект от точного попадания в чью-то голову здорового и уже «раздвякавшегося» соленого огурца был потрясающий!

Зато верхний пролет черного хода вел в небеса, к входу на чердак — высокий и просторный, с полукруглыми слуховыми окнами. Из них можно было наблюдать за занимательной жизнью соседей, которые не видели тебя. И не только: очень удобно было также «запалить» по стеклу галереи «стеклобойной шпонкой» (согнутым под острым углом кусочком толстой медной или алюминиевой проволоки). Стреляли мы из изящных рогаток, сделанных из скрученной определенным образом дамской шпильки и тонкой резинки. Особым шиком было получить в стекле небольшое, прямо как от пули, круглое отверстие.

Но все-таки главной радостью для нас, юных жильцов с Дерибасовской,17, было летним вечером вылезть на крышу и, проследовав через крышу дома номер 19, незаконно наслаждаться просмотром кино в летнем кинотеатре «Комсомолец», на месте которого теперь взгромоздился торговый центр «Европа». Свое наименование, согласно дворовой легенде, этот сверхпопулярный в летнее время очаг культуры получил в честь некоего комсомольца, который якобы нашел клад в послевоенных развалинах на этом месте. И, как и положено комсомольцу, отдал его на дело повышения культурного уровня трудящихся масс. Сидеть летом на теплой крыше и, борясь с соблазном запустить чем-то не сильно тяжелым в головы, темневшие внизу (шутки ради!), смотреть «на шару» кино было очень приятно.

Были в нашем дворе и три точки, как тогда называли, «бытового обслуживания». В одной, причем расположенной прямо возле входа в дворовой туалет (также являвшийся обязательным атрибутом старых дворов), заполняли пастой стержни для недавно появившихся шариковых ручек. В другом углу двора в маленькой будочке сидел часовщик, вполне лояльно относившийся к тому, что мы иногда прилипали носами к стеклу, не в силах оторваться от тикающего великолепия, являющего свое нутро на столике перед ним. Притягательность этой будочки была еще и в том, что над ней был укреплен фонарь, который исправно горел вечером и ночью. А поскольку весь остальной двор почти не освещался, то с наступлением темноты игры во дворе плавно перетекали под этот фонарь. Именно здесь по вечерам мы рассказывали «страшные истории». Например, про черные и красные руки, появлявшиеся из-за занавесок и душившие ни в чем не повинных жертв. Собственно, страшными эти бесхитростные истории становились только в тот момент, когда рассказчик, заунывно описывая, как эта рука является из-за занавески, и изображая, как она волнообразно движется, вдруг с криком хватал кого-то из слушавших за горло. Все с воплем разбегались, а схваченный и действительно в этот момент напуганный, старался стукнуть рассказчика. Потом все со смехом собирались снова в кружок, и «страшные истории» продолжались, пока родители не звали нас по домам, категорически отвергнув все наши «Ну, еще немножко!» и «Еще пять минут!».

Но любимейшей для нас была «бытовая точка», расположенная прямо в парадном подъезде под лестницей. Там делали пуговицы! Разных размеров, цветов, наборов дырочек и конфигураций. Естественно, что в ходе этого производственного процесса случался брак, и овладение этим браком было для нас крайне желательным. Дело в том, что тогда, в 60-х, во всех одесских дворах была очень распространена игра «в пожара» ( с ударением на последнем слоге). Правила помню более чем смутно. Нужна была или нарисованная небольшая окружность, или, что лучше, небольшая выбоина в полу, которыми изобиловал цементный пол на наших галереях. Играли пуговицами, которыми нужно было попасть в эту выбоину, и в ходе игры со всякими тонкостями ты завладевал чужими пуговицами... или завладевали твоими. Короче, чем больше было у тебя пуговиц, тем более ты был «игроспособен»! Поскольку моя тогда молодая мама и моя еще более молодая тетя, жившая у нас, часто заказывали у мастеров пуговицы, я в силу этого как бы имел больше прав на выклянчивание брака, чем активно пользовался. Но ввиду какой-то редкой неспособности хорошо играть «в пожара», тут же все и проигрывал. Отсюда, наверное, во мне и угнездилась опасливость по отношению к азартным играм! Еще одной особенностью нашего дома было то, что со двора он был трехэтажный, а с улицы — четырехэтажный, да еще и с мансардой. Там были еще дополнительные лестницы, какие-то «межэтажные этажи». Дом очень нестандартный, как, впрочем, и многие другие старые одесские дома.

Что же касается знаменитых личностей, которые успели пожить в нашем доме, то, согласно мемориальной доске у ворот, некоторое время здесь обитал основоположник абстракционизма Василий Кандинский. В мое же время знаменитостью была другая весьма яркая и очень характерная для того периода личность — наш сосед по галерее на третьем этаже Вова Подгайнов, который имел кличку «Бизон» за мощную, несколько полноватую фигуру. Он был старше меня лет на пять, учился в школе Столярского по классу виолончели и дружил с моим родственником Борей Купиным, учившимся в той же школе играть на контрабасе. Потом они оба стали студентами нашей консерватории. Не смогу передать, как восхитительны были вечера, которые я проводил на галерее у Подгайновых (галерея, опоясывающая наш двор, была частью их квартиры) в обществе Вовы, Бори, их друзей и, конечно, подруг, когда Вовина мама Ляля отбывала на все лето на Каролино-Бугаз для работы в шашлычной. Бизон великолепно играл на гитаре, замечательно пел классические романсы, бардовские, одесские и просто блатные песни, вино лилось рекой, и о том, что такое классная одесская компания, без жлобства и одновременно без каких-либо ограничений относительно тем разговоров и шуток, я узнал именно там. На стене висел большой портрет Вовкиного дедушки, известного профессора Тартаковского, без осуждения взиравшего на наше веселье. Маленький пинчер Бенечка удобно сворачивался калачиком на Вовиной рубашке, упавшей со стула, а Бизон, влив в себя (в три движения кадыка!) бутылку «шипучки», брал в руки гитару и... Вот тогда точно счастье рождалось и внутри тебя, и снаружи!

Потом, уже в конце 80-х, Вова Подгайнов, дорогой старший друг Бизон, несколько неожиданно стал князем Владимиром Долгоруким-Аргутинским-Арсакидом, председателем Союза благородных собраний, в подтверждение чего я до сих пор храню собственноручно им врученную мне визитку со всеми указанными регалиями. По поводу этой метаморфозы еще один мой знаменитый сосед по нашей галерее журналист Эдик Амчиславский, инициатор создания в Одессе музея Леонида Утесова и создатель (в соавторстве с отцом Борисом Самойловичем) целой серии книг о Леониде Осиповиче, грозился написать статью «Как внук фотографа-еврея стал предводителем одесского дворянства» (второй Вовкин дед, брат профессора, был действительно фотографом).

Не сомневаюсь, что еще не одна яркая личность жила, да и сегодня, возможно, живет в доме по Дерибасовской, 17. Но уйдя оттуда в 18 лет в армию, я вернулся в Одессу через два года уже в дом, расположенный по другому адресу. Родители обеспечили моей старшей сестре Виктории возможность жить самостоятельно, разменяв нашу любимую неповторимую квартиру. И дальше началась, как принято говорить, совсем другая история…

https://vo.od.ua/rubrics/dalekoe-blizkoe/48839.php
№25—26 (11265—11266) // 30 марта 2023 г.