122-ой день войны

Это было так давно, что теперь сомневаюсь...было ли.
Где бы ни были сейчас эти мальчики, пусть будут живы и здоровы.
В день рождения Арсения Тарковского ни слова о ночных воздушных тревогах. Только его стихотворение из самых любимых и воспоминания о хорошем.

*
Я завещаю вам шиповник,
Весь полный света, как фонарь,
Июньских бабочек письмовник,
Задворков праздничный словарь.
Едва калитку отворяли,
В его корзине сам собой,
Как струны в запертом рояле,
Гудел и звякал разнобой.
Там, по ступеням светотени,
Прямыми крыльями стуча,
Сновала радуга видений
И вдоль и поперек луча.
Был очевиден и понятен
Пространства замкнутого шар -
Сплетенье линий, лепет пятен,
Мельканье брачущихся пар.

*
Обычно дети на море орут, визжат, носятся, как угорелые. Ещё бы — колыбель, родная стихия — вода.
Этот малыш ведёт себя иначе. Он приходит с мамой часов в семь утра, трогает воду ладошкой, подносит к лицу, что-то говорит.
Воды совсем не боится, маленький «взрослый» человечек.
Рассматривает камешки, песок, раковины. Подносит к лицу и снова что-то говорит на своём, одному ему понятном языке.
— Всегда такой был, вздыхает ero мама, миниатюрная зеленorлазая девочка.
А у малыша глаза синь-бирюза...
— Всегда, это сколько?
— Три с половиной roдa. Так хочется, чтобы побегал, покричал немного, как другие детки. Нет. Только рассматривает всё: листики, траву, цветы, воду, песок и камешки, словно видит впервые. И говорит.
— Это же хорошо, что говорит. Знaчит, он их понимает, слышит. Наверное, будет поэтом. Как зовут?
— Арсений.
— Что ж Вы хотели от ребёнка с таким именем?
— Не знаю. Что, есть такой поэт ?
— Есть. Арсений Тарковский. Не заставляйте сына быть «как все», не надо. Успеется.
Из лета – в лето
Из маршрутки – прямиком в прошлое лето, будто и не было чёрного провала зимы.
Кучевые облака над терминалом порта и красными пакгаузами, клубятся, разрастаются парусами. Небо летит навстречу.
Такие же паруса растут со стороны Фонтанки, Южного, Григорьевки…

Тёплое море, зацветающее у берега.
Штиль.
Две кучевых гряды парусов встретятся, если не сорвётся ветер.
Но облака, что шли с морвокзала, уже налились свинцовой влагой, потемнели, утратили зефирную лёгкость.
Совсем как люди.
Лёгки и светлы при рождении – растут, год за годом вбирают тяготы жизни, именуя их опытом, напрочь забывая о лёгкости бытия.
Громыхнуло над портом.
Дождь – июньский тёплый, вперемешку с солнечным светом, дробясь на радужные брызги и фонтаны, пускает вплавь караваны пузырей по Приморскому бульвару, по ступеням Потёмкинской лестницы, по Приморской улице.
А здесь тихо и солнечно.

Опалённая солнцем прошлого лета женщина ходит по кругу и в сотый раз предлагает немудрёную местную экзотику для приезжих: горячая сладкая – сахарная – кукуруза, свежайшая черноморская креветка мидии, рапаны…
Голос доносится из давнего летнего дня: рачки, рачки, семечка…рачки, рачки, семечка.
Черноморская креветка тогда звалась рачками и ничтоже сумняшеся акцентировалась исключительно на первой гласной.
Носили и варёную кукурузу, только поспевала она к середине июля – не раньше. Пахучие золотые кочанчики ( я знаю, как правильно, но «початок» – это как-то не по-нашему) серебрились от мелкой соли и звались просто и ласково: пшёнка.
Мидии. Исключительно вечернее «блюдо» для самых стойких. После купания и ныряний их высыпали на металлический лист, а лист – на раскалённые угли.
Всё это запивалось белым или красным сухим, или полусухим.
Рапанов не было вовсе.

Из прошлого лета просочилась и вечная бабушка, пытающаяся вытянуть из воды внука:
– Выйди, кому говорю! Андрюша… Алёша, Витя, Саша – бесконечное множество имён и мальчиков, худющих, загорелых до черноты, с синими губами и выстукивающими барабанной дробью губами: мне-не-хо-лод-но.
Сколько лет моему здешнему лету? Жизнь? Две?
У воды, на месте выглядывающей из-под руки молодой женщины, стояла и я, и локтевой сгиб правой руки оставался светлым, незагоревшим.
Сын не любил песочницы-качели-карусели и прочие приспособления для отдыха родителей – он говорил. И с ним надо было говорить.
Ходить по городу и говорить.
Сидеть на скамеечке в парке и говорить.
О чём? Обо всём на свете.
У моря он преображался.
Прыгал с пирса солдатиком, бомбочкой, нырял плавал…
Незаметно я перестала стоять на берегу и выглядывать светлую кучерявую голову.
Окончилось моё долгое лето, следом пришло другое: мама, не заплывай далеко. Не оставляй вещи на песке. Не заплывай за волнорез. Мама, будь взрослой, пожалуйста.
Памятуя утренние наставления, за волнорез не заплываю: в Лузановке нет волнореза. Можно долго брести по мелководью, разглядывая волнение маленьких донных барханов, рачков отшельников, стайки серистых мальков, плыть, снова идти и снова – плыть. И так до самого края земли.

Бабушка из прошлого, или позапрошлого лета, её внуки: упитанный загорелый мальчик и тоненькая девочка. Пока пытаюсь вспомнить имена, мальчика окликают: Максим, Макс!
Девочка – Маргарита. Бабушка пичкает её домашней стряпней, приговаривая: что они там, тебя не кормят, кожа да кости. Анорексичка.
Отмечаю новое слово в глоссарии бабушки.
Девочка – и вправду – худенькая. Невесомая.
Но взгляд одухотворён и исполнен данного свыше, и говорит о полноте чувств, о ранимости, хрупкости и красоте души.
Возможно, она станет балериной.
Соблазняюсь горячей кукурузой. Увы.
Ни вкуса, ни запаха – из детства, когда вгрызаешься в горячий, щедро натёртый мелкой солью золотой кочанчик, и на какое-то время утихает барабанно-зубовная дробь, лишь посиневшие губы и покрасневшие от долгих ныряний в солёной воде глаза, выдают – перекупалась.
Но твердишь одно и то же: мне не холодно, не холодно, не холодно, чтобы разрешили – по обжигающему песку – на пирс – в воду – прохладную, солоноватую, шёлковую.
«Сахарный» обманный соблазн скармливаю воробьям – не прогневить бы бога с невыносимо трудно произносимым именем Кецатлькоатль – помнится, это он подарил людям маис – который мы зовём кукурузой.
Ацтеки верили, что люди произошли из кукурузного початка, дух которого носил имя – Тлалок.
Два клана кучевых облаков встретились, перемешались.
Редкие крупные капли дождя упали на песок.
Ветром принесло разноцветного бумажного змея.
Прибежал Макс.
– Как зовут твоего змея?
– Танши. Это дракон.
– А похож на змея.
– Если бы он был змеем, я бы назвал его по-другому.
– Кецатлькоатль? Запомнишь?
– Легко, – соглашается рыцарь бумажного дракона. – Кецатлькоатль. Пернатый Змей ацтеков. Что тут запоминать?
И правда. Это для меня осилить «Пополь-Вух» – подвиг, а ему – ребёнку будущего – подвластно всё. Даже прошлое.
Дождь прошёл мимо, затопив Пересыпь – как всегда – и маршрутка, которой возвращаюсь, плывёт в потоке дождевой воды, будто судно на подводных крыльях.
Город, омытый летним дождём, кажется лёгким и беззаботным.
Люди на остановках улыбаются чему-то.
В лужах отражаются облака, смешиваясь с солнечным светом, и рассыпаются радужными брызгами под ногами.

Иду босиком из лета – в лето.

Дневник войны Людмилы Шарги на сайте ВКО: https://odessitclub.org/index.php/novosti-i-publikatsii/dnevniki-vojny/lyudmila-sharga-liniya-fronta-prokhodit-po-linii-zhizni

Одесский дневник войны Евгения Голубовского на сайте ВКО: http://odessitclub.org/index.php/novosti-i-publikatsii/dnevniki-vojny/evgenij-golubovskij-zhivem-dalshe