Украинская Атлантида

Михаил Обуховский

«Рисовать – значит уметь радоваться».

Х.-Н. Бялик в посвящении П. Литвиновскому

В период великих сталинских строек коммунизма лучший друг всех рукотворных морей сделал символом эпохи шагающий экскаватор. Мне довелось видеть этот монстр в действии под Каховкой. Казалось, под тяжестью тысячи тонн великанских конструкций прогибается земля. Железный тиранозавр поджимал под себя две гигантские ступни, опирался брюхом на чудовищные домкраты и делал немыслимый для такого колосса изящный выпад вперед. Затем подтягивал свое пузо из металла и протоплазмы. Челюсти чудовища открывались, вгрызались в песок и переносили его на ленты транспортеров. Котлован рукотворного моря стал «на шаг» больше. Можно было начинать переселение затопляемых деревень.

В 59-м году пришла очередь папиного родного городка – Новогеоргиевска. Отец как старший в семье начал работать с 14 лет молотобойцем – помощником кузнеца, потом на заводе Петровского электросварщиком. После смены писал в заводскую многотиражку патриотические заметки о передовиках труда; стал рабкором, в тридцатые и вовсе ушел в газету штатным корреспондентом. А в том, 59-м, он вдруг сказал мне: «А не поехать ли нам, сын, попрощаться с теми местами, где я вырос?».

Новогеоргиевск (б. Крилівка) упоминается с 1615 года, но еще в ХIV веке здесь, где Тясмин, огибая высокие курганы скифских и сарматских племен, впадал в Днепр, была переправа («татарский перелаз»). Узкое место привлекало татаро-монголов и литовцев, поляков и дружины Киевской Руси.

Вместе с папиным другом мы нашли их «особое» место, где раньше ловилась «в-о-о какая рыба!». На прозрачных плесах Тясмина купались у «абахты» – старой гарнизонной гауптвахты. А вот и «дикий камень» – огромный валун, остановившийся здесь памятником Ледниковому периоду. Поднялись на Бабин Пуп – самый высокий курган Новогеоргиевска. Через Базарную площадь, где еще сохранились каменные торговые ряды, – вот здесь шила «парижские лифы» моя бабушка. Я подумал: «Мои встречи в Париже не были ли запрограммированы этими лифами?». Ведь не только на Малой Арнаутской делались заграничные товары.

Так где же она, обреченная Крилівка, виновная лишь в том, что Кременчугское море спроектировано так, что из-под воды вызывающе выглядывает только высокая крыша школы? После зимы по «морю» плыли, покачиваясь, гробы, вымытые весенним паводком с кладбища…

А не ввести ли нам, подумал я, День затопленных городов в память об исчезнувших родных очагах под ряской плоских водохранилищ?

Осознанное создание Украинской Атлантиды, но без завораживающих мифов Эллады. Спланированная гибель благородного чернозема…

Папа долго смотрел на бело-розовую метель садов, которые никогда уже не зацветут вновь.

Вечером, перебивая друг друга, звучало: «А помнишь?..». Многие уехали при переселении или не дожили. В памяти встретившихся друзей лучше всего сохранились детские игры и прозвища.

Пантя не вернулся с фронта. Скончался в госпитале Тютя, а Шлым (производная от шлымазл – недотепа, неудачник на идиш) спешил на помощь восставшей Праге – обычная раскладка судеб этого поколения. Папе выпало воевать подо Ржевом. Красно-желтые нашивки о ранениях, орден Красной Звезды и солдатская медаль «За отвагу» были памятью о той перепаханной снарядами земле…

Один мальчик периодически возникал в разговоре, но о нем знали только, что он намного старше отца, в хедере он изучал уже Тору. Жил он рядом с лафкой «Керосин» (как точно эта вывеска

«Лафка» была подмечена Шагалом!), уехал давно. Тогда еще мы не знали, что, став художником, Пиня – Пинхас Литвиновский – уехал в Палестину…

Я и не предполагал тогда, что через пятьдесят лет буду собирать по всему Интернету репродукции, данные аукционов и музеев, если там встречалось имя Пинхас Литвиновский. Страницы web высвечивают, в основном, котировки его картин. Да, вот несколько деталей в статье Гедеона Офрата, на которую все ссылаются; компиляция Ирины Климовой о становлении изобразительногo искусства Израиля… Но тогда, в конце 50-х, мы так ничего и не узнали о Литвиновском – художнике, ставшем одним из самых значительных мастеров Израиля…

А как же бренд «Флер Одессы», который я всюду старался найти, ведь Пиня не одессит: родился в папином Новогеоргиевске в 1894 году, в Неодессе?

Дело в том, что совершенно случайно я наткнулся на свежий каталог персональной лондонской выставки Пинхаса Литвиновского (август 2010 года) и влюбился в его манеру письма и созданные им образы. Оказывается, он учился два года (1910-1912) в Одесском художественном училище (ага, вот оно, одесситство!) и потом еще работал здесь в 1919 году. В Одессе Литвиновский практически неизвестен, судьба распорядилась так, что его имя не вошло в славную когорту имен одесских «независимых» художников. Он был «прописан» по ведомству израильских мастеров. В 1932 году при открытии Тель-Авивского художественного музея Литвиновский попал в раздел «Израильское искусство» – ведь почти все его работы сделаны в Израиле. Чем больше я открывал для себя Литвиновского, тем сильнее мне хотелось подарить одесситам ту радость, которую я испытал, выкладывая пазл из множества репродукций его работ.

Будто сделать это мне завещал отец.

В дни Хануки в 1911 году в Одессу из Палестины приехал скульптор Борис Шац, основатель «Бецалель» – Иерусалимской школы искусств. Он привез выставку студенческих работ и хотел познакомиться с учениками Одесского художественного училища. Шац обратил внимание на работы Литвиновского и, чтобы поддержать талантливого юношу, предложил ему стипендию и пригласил учиться, начиная с осени 1912 года, в «Бецалель» (по имени мастера, которому Моисей доверил построить Ковчег).

Как показала учеба, молодая, только что созданная школа не смогла ответить ожиданиям способного ученика, который вскорости возвращается в Россию. Там он продолжает учиться в петербургской Академии художеств у профессора Кардомского. Но настоящим его учителем стал русский авангард, о котором он узнавал из первых рук, сблизившись с Кандинским и Мих. Ларионовым. Затем пришла очередь «новой» французской живописи. «Человек с бутылкой» как будто сошел с картин Боннара или Сезанна. Свободная поза, артистично завязанный бант, бутылки аперитива, несколько клавиш инструмента, еще хранящих прикосновение пальцев, – все выдает в нем человека богемы, к которой принадлежал тогда и сам автор.

Посмотрите на его «Портрет» – на нем веселый юноша с южным оптимизмом готов к началу бесконечной дискуссии о путях развития искусства. Научной атрибуции я не нашел

(даже в музее в Рамат-Гане), картина называется всюду «Портрет», и лишь на одном аукционе – «self portrait». Так или иначе, Литвиновский мог быть похожим на этого жизнерадостного и независимого юношу, что подчеркивает свободный мазок кисти. Зато «Автопортрет с трубкой» совершенно точно указывает автора, по которому уже прошлась волна личных переживаний и тревог за судьбу страны. «Дневной отдых» предстает современным рассказом библейского мифа. На остановившихся в пути людях лежит отпечаток духовного покоя. Ребенок спокойно прильнул к груди матери (библейский вариант византийской иконы?), а глава семьи открыто всматривается в нас (а может быть, это только кажется мне…).

Я научилась просто, мудро жить, смотреть на небо и молиться Богу…

– не эти ли строчки Ахматовой определили библейскую атмосферу картины?

В 1919 году Литвиновский работает в Одессе. В политически нестабильной России власть часто переходила из рук в руки, оставаясь более или менее враждебной по отношению к еврейскому населению. И Литвиновский решает навсегда поселиться в подмандатной Палестине.

В ноябре был зафрахтован пароход, на котором в ЭрецИсраэль из Одессы отправилась третья, самая значительная волна эмигрантов-сионистов. Среди уезжающих художников был и Литвиновский. Как и все другие, Литвиновский не знал, что меценат и общественный деятель Яков Перемен сумел спрятать в трюме парохода свою неоценимую коллекцию одесских «независимых» художников. Одесская школа живописи наряду с парижской и мюнхенской входила тогда в тройку мировых центров модернизма. Перемен, отличавшийся отменным вкусом, был одесским Морозовым и Щукиным в одном лице. Драгоценный груз из 220 картин, доставленных в Яффу, стал основой нескольких незначительных выставок. Вскорости о коллекции… забыли. И разделила бы она печальную участь Украинской Атлантиды, если бы ее случайно не обнаружили в предгибельном состоянии, и этим не спасли от небытия. Будто судьба таким подарком расплачивалась за годы забвения, за другие рукотворные Атлантиды.

Началась реставрация картин, их атрибуция, и благодаря профессиональному подвигу Леси Войскун, куратора Музея русского искусства в Рамат-Гане, впервые была подготовлена экспозиция всей коллекции как единого целого (так завещал Перемен – первый израильский коллекционер).

В этом музее в 2006 году состоялась редчайшая выставка работ одесских модернистов из коллекции Якова Перемена, названная, как и прекрасно изданный каталог, «Одесские парижане». Одно уж известие о выставке найденных и спасенных картин вызвало эмоциональный шок… Блестящую статью к составленному ею каталогу «Одесские парижане» написала Леся Войскун. Пожалуй, это название было использовано для выставок впервые, обозначая сообщество одесских «независимых». А в роскошном стостраничном каталоге аукциона «Сотбис» (апрель 2010, Нью-Йорк) имя

«Одесские парижане» утвердилось: так была названа представленная на аукционе коллекция. Картины, считавшиеся утерянными, были выкуплены и возвращены Украине. На обложке американского каталога

значилось: «The Odessan Parisians. Ukrainian Avant-Garde».

По художественным приемам и идеям Литвиновский был близок к одесским парижанам (поэтому я и вспомнил об их выставках). Легко представить Пинхаса Литвиновского и Амшея Нюренберга беседующими в книжном на Преображенской, 41. Только вмешательство судьбы разбросало их по разным странам и помешало развесить на этой выставке в Израиле картины Литвиновского рядом с работами одесских модернистов, удачно названных одесскими парижанами.

Я уверен, что мир искусства признает в одесских парижанах и учившемся в Одессе их идейном брате – Литвиновском, великих модернистов начала прошлого века, гигантов живописи, каковыми они являются. И однажды в обращенных к морю светлых залах картинной галереи мы сможем увидеть их вместе.

Литвиновского увлекает напряженность цветовых соотношений. В картине «Скрипач» расцвеченные пространства, ограниченные стилизованной геометрией фигур, прямое следование особой связи между ранним Литвиновским и ранним Матиссом. А мистика картины «Учитель»! Наверное, многовековые сохранившиеся заветы разъясняет «Синий учитель» с фанатичным убеждением. И стоишь в недоумении: «Что это со мной?» – будто погрузился в библейский мир Шагала в музее в Ницце.

Oн обожал Шагала, который уже привез в Париж свой волшебный Витебск.

Тем не менее, Литвиновский сохраняет свою собственную манеру живописи: линия, цвет, мазок. Эта манера определила успех картины «Свадьба» (из собрания Женевского музея изящных искусств). Глубокая перспектива на фоне ярко желто-оранжевой стены, как на заднике сцены, маленькие фигурки разыгрывают спектакль с невестой и женихом под хупой с выстроившимися для поздравлений гостями и даже с мальчишками, забравшимися на стену. В диалоге с картиной – даже по репродукции – возникает чувство торжественности и радости.

Вдумайтесь, всмотритесь в одну из самых волшебных картин Литвиновского «Молитва на горе Мирон», и вам передастся ощущение вечности законов и заветов…

Литвиновский был влюблен в Иерусалим, куда он, в конце концов, переехал. Картину «Пожилой человек» можно было бы назвать «Башня царя Давида» или «Яффские ворота», настолько для понимания картины определяющими являются стены Старого города. Как сумел художник, не подавляя Вечный город, прочертить в центре картины глубокие морщины мудрости! Да, художник – создание штучное…

С 1924 г. Литвиновский участвует в ежегодных выставках «Ассоциации еврейских художников» и готовит свою персональную выставку, которая состоялась лишь в 1935 году, после благословения Парижем. Он представил более 20 полотен и картонов явно конструктивистской направленности («Играющие дети», например, или «Женщина с цветком»). Отвергая салонный символизм группы «Бецалель», дерзкий модернизм знаменовал начало иерусалимского «нового» искусства, которое использует экспрессионистски намеченные фигуры и абстрактный фон («Свадьба»).

Цветовые созвучия становятся в 40-х годах его визитной карточкой.

Отмечу, что сразу же после его смерти прошла с большим успехом мемориальная выставка Литвиновского в Кнессете, а последняя из известных мне персональных выставок состоялась в августе 2010 года в Лондоне. Достаточно сказать, что были выставлены «Интерьер синагоги в Петах-Тикве» и серия «Раввины», каждый из которых вполне мог бы сойти с какой-нибудь картины Кременя или Паскина, художников парижской школы.

Литвиновский попадает в Мекку художников лишь в 29-м году, когда современные идеи живописи уже объединили сообщество художников в «парижскую школу». В мастерских по 30 франков за триместр, в «La Ruche», в «Bateau-Lavoir» обменивались идеями и приемами живописи молодые гении, определившие на целый век развитие нового искусства. Термин «парижская школа» как колыбель молодой живописи ввел, насколько мне известно, Андре Варно. Он определил парижскую школу как «интернациональное, космополитическое сообщество художников, работающих в Париже».

В начале ХХ века в мастерских Пабло Пикассо, Вламинка, Амедео Модильяни и Матисса кипели дискуссии о новых путях развития искусства. В работах Марка Шагала, Хаима Сутина, Жюля Паскина, Цадкина, Манэ-Кац (наш земляк, родившийся в Кременчуге) – этнических евреев – явственно присутствовал как их менталитет, так и память о маленьких еврейских городках, откуда они вышли. В книге «École Juive de Paris» (автор текста Сара Натан) с полным правом утверждается существование еврейской школы живописи. Там же я нашел такую фразу Шагала: «В искусстве все возможно, если оно основано на Любви»… Любви же к искусству этим одержимым живописью мастерам было не занимать! Еврейская волна эмигрировавших художников стала доминирующей частью парижского и мюнхенского модерна. Молодые художники словно были беременны невиданным доселе искусством и только ждали «акушеров» – уже признанных покупателей-маршанов, коллекционеров, призеров аукционов. Литвиновский, попав в этот мощный поток, был очарован буйством красок фовистов, линией Матисса, воздушной легкостью любовников Шагала.

Отдал он свой долг и увлечению ориентализмом. Восточный колорит передается исключительно средствами живописи, яркими цветовыми созвучиями. Из нескольких картин этой серии я бы выбрал «Бедуина» и «Восточную пару»: нельзя оторвать взгляд от глаз молодой женщины, а играющий на флейте бедуин завораживает, как легенда о Крысолове. Обожествление цвета привело Литвиновского к созданию многолетней серии картин, название которых представляло доминирующие краски. Так появились «Зеленое и красное» (мужчина в зеленом, женщина в красном), где создан ни с чем не сравнимый колорит, который заставляет нас примириться даже с необычными сочетаниями основных цветов.

Вот два портрета Давида Бен-Гуриона (Литвиновский был допущен к самым высшим этажам государства. Ему позировали несколько премьер-министров Израиля и даже Джон Кеннеди). Две различные, резко расходящиеся манеры, но один человек смотрит на нас с этих портретов. Как пуантилисты точками чистых красок создавали нужный цвет, так и Литвиновский короткими щедрыми прямыми мазками создавал объект или портрет. Добавлю только еще один прекрасный портрет Леви Эшкола – тоже неистовство мазка, а образ потрясает содержательностью и портретной достоверностью.

В 1926 году Литвиновский делает эскизы костюмов для театра «Габима». Шагал же в России работает для ГОСЕТа (Государственного еврейского театра). Занавес Шагала был отклонен, разрезан на части, спрятан в запасниках… А во Франции Шагалу предложили освятить потолок Парижской оперы библейскими сюжетами. И теперь можно любоваться шагаловским потолком в самом престижном парижском театре.

Много лет спустя на спектакле «Скрипач на крыше» я испытал такое же наваждение, как и перед картинами Литвиновского. Голубой старик задумался, подперев щеку. Не Тевье ли это молочник, сошедший со страниц Шолом-Алейхема? Голубой картуз, голубая рука, голубая одежда, голубые черты лица… Этот стиль – «одна краска» – часто используется художником. Сегодня многие музеи мира соревнуются на аукционах в приобретении работ Литвиновского.

А вот Одессе его картин явно не хватает!

Широкие щедрые мазки и палитра цветов делают его картины сразу же узнаваемыми. Он верил в то, что художественная честность не зависит ни от заказчика, ни от котировок. Цены на его картины на аукционах беспрерывно растут. Оказалось, что Литвиновский стал одним из самых разыскиваемых художников на рынке произведений искусства (и одним из самых продуктивных). Он был одержим работой.

В 1980 г. художнику была присуждена Государственная премия Израиля. Это второе после премии Дизенгофа (1936) признание заслуг перед страной.

Умер он в 91 год, прославив своим творчеством малюсенький город, который, как Атлантида, покоится на дне моря.

Лион

Сборная Одессы – чемпион России 1913 года

Евгений Низов

Мало кому известно, что в истории украинского футбола Одесса первой поднялась на вершину Олимпа как команда, впервые выигравшая чемпионат, а произошло это событие — в далеком 1913 году.

Футбол на этнической украинской территории и в Российской империи вообще появился в 1878 году в Одессе. В семидесятые годы Керченская индо-европейская контора телеграфа была перенесена в Одессу, благодаря чему местная колония англичан значительно увеличилась. В городе стали проводиться игры на поле Одесского британского атлетического клуба (ОБАК), в котором была сильная по тем временам футбольная команда ОБАК долгое время состоял сплошь из одних англичан и проводил ежегодные встречи с футболистами румынского города Галац. Новая увлекательная игра сразу же нашла почитателей и среди одесситов. Прошло немного времени, и в разных уголках Одессы стали гонять мяч. Правда, чаще всего он был тряпичный, а юные энтузиасты играли босиком, но это никого не смущало. Любимым местом игры мальчишек были полянки Михайловской площади (ныне парк имени Т.Г. Шевченко). Арена жарких сражений носила название "Черное море". Среди героев этой площадки выделялся русоволосый коренастый парнишка. Это был Саша Злочевский. Увлекся новой игрой и Сергей Уточкин. Его способности были замечены. В 1894 году 16-летнего паренька пригласили в команду ОБАК (первым одесским футболистом в ОБАК стал Пиотровский). Сергей Уточкин - будущий знаменитый авиатор, конькобежец и велогонщик мирового класса, - долгие годы был кумиром одесских болельщиков. Уточкин стал организатором одной из первых чисто одесских команд в 1899 году Толчком к массовому развитию футбола в Одессе послужило создание в 1907 году преподавателем английского языка Питерсом в гимназии Юнгмайстера своей команды. Администрация гимназии договорилась с руководством ОБАКа о выделении футбольного поля для тренировок и матчей. Одновременно несколько любителей футбола образовали Одесский кружок футбола (ОКФ). Осенью 1908 года подполковник 11-го саперного батальона В.Шереметьев из воспитанников 3-й гимназии организовал "Шереметьевский кружок спорта". А осенью 1911 года образовалась Одесская футбольная лига.

1912 год. Сборная Одессы (слева направо): 1-й ряд (сидят) - Блюм, Джекобс-младший, Богемский, Витис, Дыхно 2-й ряд - Овен, Геслер, Караджи 3-й ряд (стоят) - Мартин, Кар, Каждан, Гаттон, Джекобс-старшийС 1912 года стали проводится календарные первенства по футболу среди команд, представлявших разные города Российской империи. Первым чемпионом России стал Петербург.

В 1913 году состоялся розыгрыш 2-го первенства России по футболу. Команды из городов, подавших заявку на участие в турнире, были разбиты на две зоны – Север и Юг . Сразу необходимо отметить, что проведение первенства было неорганизованным , не было четких правил о количестве иностранцев, имеющих право выступать в одной команде .Кроме этого, в дебютной стадии соревнований несколько поединков в Южной зоне не состоялись по причине неявки команд на игру – например, Киев отказался выехать в Харьков, Севастополь в Херсон, Николаев в Одессу и этим командам было засчитано поражение.

На следующем этапе встретились победители первого тура, в котором Харьков играл с Юзовкой (ныне – Донецк) и выиграл со счетом 2:1 . Одесситы принимали херсонский “Кружок спорта”. Наши игроки играли активно и буквально смяли соперника, победив со счетом 10:0. Тем временем определился первый финалист от Северной зоны – им стал Петербург, убедительно обыгравший команду Москвы со счетом 3:0. Кто должен был стать вторым финалистом от Южной зоны решалось во встрече Харькова и Одессы, которая состоялась 14 октября ( по ст. стилю) на поле одесситов. Исход поединка решил знаменитый игрок тех лет – Александр Злочевский, который двумя “пушечными” ударами принес победу одесситам со счетом 2:0.Таким образом, в финал 2- го чемпионата России вошли ,как тогда писали, команды Северной и Южной Пальмиры.

Финальный матч состоялся 20 октября 1913 года на прекрасном стадионе, расположенном в одном из самых живописных мест Одессы - Французском бульваре. Встречу судил Джозеф Белл из Москвы. Представляем составы игравших тогда команд:

1913 год. Сборная Одессы - чемпион России (слева направо): Дыхно, Гизер, Джекобс, Тауненд, Богемский, Мизерский, Каждан, Карр, Караджи, Овен, ЗлочевскийСборная Петербурга: Шаверин, Яковлев, Громов Эверский, Выборг, Хромов, Егоров, Детлов, Бутусов, Боде, Филиппов.

Одесситам была хорошо известна сила и мощь футболистов столицы России, и они серьезно готовились к встрече. Игра началась с многочисленных атак петербуржцев, которые стремились забить быстрый гол, но не защитная линия одесситов не давала сбоев. Одесситы не только сдержали натиск соперника, но вскоре перешли в наступление. В один из моментов Александр Злочевский сильно пробил по воротам соперника. Мяч попал в верхнюю перекладину и отскочил в поле к Джекобсу, который забил первый гол. Только за несколько минут до конца первого тайма петербуржцам удалось сквитать счет. Гол забил Василий Бутусов после ошибки нашего вратаря на выходе из ворот. Вторую половину встречи южане начали активным наступлением и опять вышли вперед – отличился один из “легионеров” в составе одесситов Тауненд. Через несколько минут одесситы утроили счет в свою пользу, когда центральный нападающий Богемский, сделал блестящий рывок в штрафную и поразил ворота соперника. И, они не растерялись и сделали все возможное, чтобы уйти от поражения, но этого хватило лишь на то чтобы отыграть один мяч – вновь в составе гостей отличился Бутусов. Финальный свисток судьи Джона Белла, четко проведшего встречу, зафиксировал победу сборной Одессы со счетом 4 : 2. “Победу южанам дал не случай,— писала по этому поводу центральная пресса,-а их отличная игра”.

Однако петербуржцы опротестовали матч, мотивируя это тем, что как было сказано “ За Одессу играло четыре иностранца, когда по положению было разрешено выступать всего трем”.

Ход проведения первенства был запутан (во многих командах в предварительных матчах выступало неограниченное число иностранцев), что было решено созвать съезд Всероссийского футбольного Союза вместе с представителями местных лиг и организаций. В результате долгих споров съезд принял решение - “первенство России” считать не разыгранным”. Однако, как говорится в таких случаях , после драки кулаками не машут - одесситов можно считать первой украинской командой, выигравшей чемпионат Тем более, что и на официальном обеде, данным Всероссийским футбольным Союзом 16 декабря был провозглашен тост за Одессу – победительницу первенства России по футболу 1913 года.

 

Юрий Заболотный

Евгений Низов

Юрий ЗаболотныйКраткая справка :

Выступал за команды : «Черноморец» (Одесса) 1959 - 1967 , Динамо (Киев) 1963 , «Судостроитель» (Николаев) 1968-1969

В высшей лиге чемпионата СССР провел 78 матчей («Черноморец» - 60), забил 1 гол.

Был капитаном команды, когда одесситы впервые вошли в высшую лигу в 1964 году.

Чемпион Украины (1961 год). Игрок сборной Украины. Мастер спорта СССР. Заслуженный тренер УССР.

На тренерскую работу перешел в 1971 году. Был тренером, начальником и президентом команды «Черноморец».

В 1999 году признан лучшим правым защитником «Черноморца» за 40--летнююю историю клуба.

В летописи истории одесского «Черноморца» есть немало славных страниц, а историю как говорится делают личности. Именно такое определение как нельзя кстати подходит к великому игроку и тренеру Юрию Леонидовичу Заболотному, отдавшему лучшие годы жизни своей родной команде. Он был человеком с большой буквы, преданным своему городу и команде, а главное ее болельщикам. По итогам голосования среди журналистов игроков и специалистов футбола, определявшего лучшего футболиста Одессы ХХ столетия , Юрий Заболотный занял высокое третье место после Василия Москаленко и Игоря Беланова.

Ниже мы приводим несколько воспоминаний о том, каким запомнился Юрий Заболотный, близко знавшим его людям.

Юрий Романов, тренер и начальник команды «Черноморец» 70-х годов, президент Футбольно-спортивного клуба «Ветеран»:

«Впервые я познакомился с Заболотным, когда меня пригласил поиграть за «Черноморец» Анатолий Федорович Зубрицкий в 1961 году. Юра произвел на меня впечатление очень сильного и мужественного человека - у него были явные задатки лидера . В те годы он был настоящим стержнем команды, ее душой и пользовался большим авторитетом не только среди коллег , но и у многочисленных болельщиков клуба. Мы поддерживали с Юрой не только рабочие, но дружеские отношения , о которых у меня до сих пор остались самые приятные воспоминания. Мне довелось с ним поработать вместе и на тренерском поприще. Я знаю, что до сих пор Юру вспоминают с большой теплотой и уважением многие близко знавшие его люди и недаром его именем назван Кубок ветеранов футбола Одессы. Матч за этот Кубок проводится ежегодно с 1995 года при поддержке футбольного клуба «Ветеран» и по традиции главный приз турнира вручают победителям члены семьи Юрия Леонидовича.»

Петр Найда, игрок «Черноморца» 60-х годов, президент Федерации футбола Одесской области:

«Юрия Леонидовича я считаю своим учителем. Он первый ,кто привел меня в команду «Черноморец » из измаильского «Дунайца». Именно Заболотный настоял перед руководством клуба, о том чтобы меня пригласили в команду и на первых порах очень помог мне в становлении как игрока основного состава. Он входил в тренерский совет команды и очень много делал для молодых футболистов, всячески их поддерживал и принимал активное участие в их дальнейшей спортивной карьере Я его считаю свои крестным , т.к. именно Юрий Леонидович принимал участие в присвоении мне высокого звания мастера спорта».

Михаил Коняхин, судья всесоюзной категории 70-х годов:

«С Юрием Заболотным я знаком еще с детства , когда мы вместе играли за юношескую команду одесского «Спартака» на первенство города. Он был незаурядным человеком и уже в те годы выделялся на фоне своих товарищей. Заболотный всегда отличался истинно человеческими качествами . Мне вспоминается один эпизод , когда он будучи тренером николаевского «Судостроителя» заступился за наставника симферопольской «Таврии» Анатолия Заяева” во время календарного матча чемпионата СССР между этими командами. Тренер симферопольцев был недоволен судейством матча ,чем вызвал бурю негодования у местных болельщиков, которые уже готовились применить силу, но Юрий тогда предотвратил ,не побоюсь сказать этого слова, целое побоище.

Очень жаль , что Юрий так рано ушел из жизни – я уверен, что он еще много бы сделал для развития одесского футбола».

Георгий Городенко, вратарь «Черноморца» 60-х:

«Юрий Заболотный пришел в «Черноморец» в 1959 году. Блондин, красавец, крепкого телосложения. Защитник от бога. Он сразу же завоевал место в основном составе «Черноморца», и вплоть до окончания карьеры игрока был игроком «основы». В середине 60-х он стал капитаном команды. Его всегда выделяля прекрасная техническая оснащенность, замечательная игра головой, чувство при выборе позиции, разрушение и созидание атакующих действий. Он был душа команды.

По окончанию карьеры игрока Юрий Леонидович стал тренером, затем начальником и президентом «Черноморца».Он один из немногих воспитанников одесского футбола прошел путь от детских команд одесского «Спартака» до высшей лиги союзного футбола. Стал мастером спорта СССР. Это было подвластно немногим.

В начале 1964 года в период окончания чемпионата, когда стал вопрос о выходе «Черноморца» в высшую лигу (одесский СКА шел тогда на первом месте в 2-й группе класса А, в которой выступал и «Черноморец»),Заболотный стал инициатором общего собрания игроков команды, на котором решался вопрос «быть или не быть». Нам оставалось сыграть шесть игр, и для достижения поставленной цели необходимо все шесть выиграть. Юра повел за собой команду, и «Черноморец» вышел в элиту».

Герман Шуйский, игрок «Черноморца» 60-х годов:

«Юрий Заболотный – истинный одессит, который всего себя отдал «Черноморцу» и родному городу. Он никогда не забывал своих коллег по команде и всегда старался им помочь. Незадолго до его смерти мы с Юрой обсуждали вопрос об организации мемориала памяти легендарного игрока -«Черноморца» Константина Фурса. В конце марта 1996 года договорились о некоторых организационных нюансах. И, вдруг Одессу взбудоражила весть – Заболотный умер. Это было страшное известие. Именно тогда у меня и родилась идея о проведении Кубка памяти Юрий Заболотного, автором которого является скульптор Игорь Ивченко».

 

В ожидании премьеры

Нелли Некрасова

Диск «Откровение». Дуэт «Прогноз погоды» — Елена Палашек-Сторожук и Светлана БалашоваИтак, концерт, посвященный презентации диска «Откровение» дуэта «Прогноз погоды» — Елена Палашек-Сторожук и Светлана Балашова, — состоится на сцене Одесского Русского театра 22 марта. В преддверии премьеры на вопросы нашего корреспондента отвечают женщины, которые поют, — Елена и Светлана.

«Судьба, даруй же счастье той,

чья песня нежностью звучала в судьбе по-женски не простой».

— Песня «Земное откровение», строки из которой я цитирую, дала название вашему первому диску. Почему?

Диск «Откровение». Дуэт «Прогноз погоды» — Елена Палашек-Сторожук и Светлана БалашоваЕлена: — Потому что вообще любое творчество — это откровение художника, его стремление достичь взаимопонимания, его желание быть услышанным и понятым. А песня — поэтические строки плюс мелодия — это, по моему разумению, вообще сверхоткровение, обнаженное сердце автора...

— Ваш диск — это по сути и есть концерт авторской песни Елены Палашек-Сторожук. Но звучит — дуэт. Когда и как возникло ваше творческое содружество?

Елена: — Попала я однажды на концерт «Под золотым дождем» (живой звук, проект Михаила Коломия), услышала впервые Свету и... влюбилась в ее живой, волшебный голос. Предложила организовать дуэт...

Светлана: — Для меня это было странное предложение. Я — оперная певица, закончила Одесскую консерваторию, класс вокала у Эльвиры Летягиной, пела в нашем оперном, но никогда не думала об эстраде, считала искренне, что это — не мое. Но когда почитала стихи Лены, у нее уже две книги вышли, послушала ее музыку — согласилась. И очень рада нашему содружеству.

— А вообще, что это такое, по вашему мнению, — дуэт? И обязателен ли в дуэте ведущий или ведомый?

Светлана: — Если говорить о внешней стороне дела, организационной, — ведущая, конечно же, Лена, у нее полное на это право как автора и слов, и музыки. А в пении, мне кажется, мы — «на равных», хотя я — «профи», а Лена — бард, самоучка.

Елена: — Света учила меня «петь голосом», а я ее — «петь душой». Но, надо отметить, у нас есть замечательный, чуткий и внимательный педагог — Людмила Волкова. А настоящий дуэт — это когда на двоих одно дыхание. Иначе ничего не получится...

— Презентация, премьера — это уже финал, праздник. А каковы были будни? Кто, как и где записывал диск?

Елена: — Мне повезло познакомиться с Александром Сошальским. Его аранжировки настолько пришлись мне по душе, что мы стали работать вместе, и я, впервые в жизни, стала писать песни не на свою, а на его музыку. Одна из таких, кстати, вошла в альбом. А сама запись происходила в студии Яна Табачника в Киеве.

Светлана: — Я видела многие студии, со многими работала и четко поняла, что главное — не сверхнавороченная аппаратура (хотя без хорошей техники настоящего звучания не добиться), главное — люди и сама атмосфера записи. Тогда все хорошо, все получается. У Табачника все его специалисты — классные «профи», но меня покорила аура его студии, нам было там тепло и уютно. Наверное, потому и альбом записали хороший.

— Как вы сами определяете жанр, в котором работаете?

Елена и Светлана (дружным дуэтом): — Бард-шансон!

Елена: — Мне кажется, лучшее всегда рождается на стыке жанров. Мы продолжаем традиции бардовской песни 60-х годов и творчески заимствуем опыт французских шансонье. Дело в том, сейчас бардовская песня менее заметна на фоне гро-о-омкой эстрады. Но она никогда не умрет, потому что в ней живая и нежная душа, она сама — всегда живая...

— Как, по-вашему, успешная женщина — что это такое?

Елена: — Успешна та женщина, которая таковой себя считает.

Светлана: — Наверное, успешной можно назвать ту, которая всегда может реализовать себя. Несмотря на трудности и препоны. Кстати, неважно, где мы добиваемся успеха — на своей кухне или огромной сцене оперного театра. Важен результат, то есть сам успех.

— Как вы считаете, десять лет назад вы смогли бы добиться сегодняшнего результата? Когда легче было — тогда или сейчас?

Елена Палашек-Сторожук (рисунок)Светлана: — Я не хочу оглядываться, не хочу возвращаться назад. Я живу сегодня, с тем опытом, который накопился, который у меня есть.

Елена: — «Белым» воронам сложно и сейчас, непросто было и тогда. А я — увы! — всегда была «белой вороной»...

— Вы хотите сказать, что жизнь и судьба не всегда совпадают?

Елена Палашек-Сторожук (рисунок)Елена Палашек-Сторожук. Испытание тишинойЕлена: — Мне всегда казалось, что я сама делаю свою жизнь. Но в результате поняла, что жизнь — жизнью, а судьба меня сама выбрала. В шесть лет я написала первое стихотворение, в 14 — первую песню. И при этом искренне считала себя математиком или физиком, закончила Краматорский индустриальный институт. Пыталась жить «по правилам», но судьба меня поворачивала — переворачивала... И все накопленное «выплеснулось», за последние два-три года я написала то, что люди пишут, наверное, лет двадцать... И зачем мне это?! Не знаю. Но — судьба...

Светлана: — Я тоже считала, что жизнь моя четко предопределена. Семья моя — очень музыкальная, к профессии я шла по заранее известным ступеням — музыкальные школа и училище, консерватория. Но судьбе было угодно «устроить» нашу встречу с Леной, и жизнь удивительным образом переменилась, наполнилась новым смыслом, подлинным творчеством.

— Вернемся, однако, к предстоящей премьере — презентации. Как возникла идея привлечь Олега Школьника и Олега Филимонова?

Елена: — Все-таки женский дуэт — это лирика, «томные вздохи», «тонкая грусть»... Хотелось бы, чтобы концерт прошел с хорошим настроением, чтобы звучали и шутки, и смех. Кто-кто, а два Олега это всегда гарантируют...

— Удачи вам. Успеха. Цветов побольше и аплодисментов.

Елена и Светлана (дружным дуэтом):

— Тьфу-тьфу, чтоб не сглазить...

В присутствии антисемитизма

Марк Найдорф

- Не люблю євреїв.

- А кто тебя просит любить?

Марк Исаакович НайдорфОглянувшись на эти реплики, я увидел молодую женщину с характерным “деревенским” акцентом и цветущей внешности молодого еврея. Было это давно, в 1960-х, но услышанное мимоходом произвело такое впечатление на мое юношеское сознание, что осело в памяти “на всю оставшуюся”. По голосу было слышно, что барышня кокетничала. Где-то дома она, наверное, до того привыкла к неприкрытой юдофобии, что не ощущала в своей реплике ничего, кроме приличествующей моменту стертой банальности, вроде как “все вы, мужчины, одинаковые…”. Ответ был таким же беззлобным, но для меня совершенно неожиданным: оказывается, не дело еврея быть озабоченным тем, чтобы понравиться антисемиту. Я и сейчас твердо уверен в том, что антисемитизм – проблема не евреев. Недавно по каналу ‘Deutsche Welle’ в теледебатах, предшествовавших общеевропейской конференции по антисемитизму, я рад был услышать эту же мысль из уст немецкого журналиста. “Антисемитизм – это проблема, которой должны заниматься мы”, - сказал он. Мне показалось, что он был искренним.

Понимаю дело так: если для антисемитизма имелись в истории какие-то конкретные основания – экономические, политические, религиозные, культурные или расовые, то устранить их евреи все равно не могли и не могут сейчас. А если “последней причиной” юдофобии является само существование евреев, то с этим фактом антисемиту придется смириться. Но и еврей должен уметь – как умели наши предки – жить в присутствии антисемитизма. В этом состоял, как мне показалось, неожиданный смысл того обмена репликами, которые я услышал много лет назад.

Конечно, не очень-то приятно жить рядом с теми, кто страдает от твоего еврейского соседства, и даже небезопасно. Но надо признать, что антисемитизм рубежа XX-XXI вв. самый “вегетарианский” из всех, о которых могли бы напомнить нам наши родители и более далекие предки, пережившие массовую антиеврейскую пропаганду, погромы, геноцид и государственный антисемитизм предыдущего столетия. О преступлениях на почве антисемитизма мы, по большей части, узнаем не от своих родственников, друзей и соседей, а по каналам СМИ и в сети Интернет. Случаи осквернения еврейских могил, нападения на евреев, поджоги синагог в наше время в “цивилизованных” странах тщательно регистрируются, и само по себе это может свидетельствовать об их относительно небольшом количестве. Ни одно правительство мира не может сейчас безнаказанно одобрить какую-либо антисемитскую акцию, хотя, конечно, может выдать ее за что-то иное, за “бытовое хулиганство”, например. Таким образом, жертвы Холокоста не были напрасными. Катастрофическая гибель шести миллионов евреев во Второй мировой войне (вместе с другими последствиями этой войны, конечно) причинила послевоенный культурный шок западной цивилизации и в итоге, можно сказать, в какой-то мере оградила жизни и достоинство выживших евреев и их потомков. Создание еврейского государства – важнейший элемент этой новой реальности.

Все это позволяет, как мне кажется, говорить о “вегетарианском” уровне современного антисемитизма. Но можно ли быть спокойным за будущее – ближайшее и более отдаленное – благополучие своих детей и внуков, народа Израиля в мире? Не созревает ли в нынешнем затишье угроза нового всеобщего похода против евреев, как уже бывало в истории? Вот что, мне кажется, составляет предмет тревоги многих. В том числе и тех евреев, кого вопрос о том, с какими именно случаями антисемитизма им лично приходилось сталкиваться, заставляет сильно напрячь свою память. Основная проблема присутствия антисемитизма представляется мне сегодня проблемой страха евреев за будущее в виду пережитой катастрофы. Это видно хотя бы по тому, насколько меньше еврейская молодежь встревожена возможным ростом антисемитизма, чем их мамы и бабушки. Но… молодежь бывает легкомысленна и доверчиво самоуверенна, не так ли? Так, может ли случиться, что антисемитизм вновь получит неограниченную меру своеволия?

Будущее – особый предмет отношения: его не было и еще нет. Мы судим о нем в проекции собственного прошлого. Будущее, как в кино, это образ, созданный слабым лучом, светящим из-за спины. Плоховато, конечно, видно, очень неясно. Сложная историческая “оптика” то и дело сбивается, да и владеть ею непросто, “картинки” получаются разные. Есть взгляд на еврейскую историю, в которой нет, в сущности, никого, кроме евреев. Такой взгляд, конечно, не может ничего объяснить, потому что антисемитизм – это отношение неевреев к евреям. Существует взгляд на евреев как на народ, страдающий и гонимый в большей части своей истории. Более оптимистический взгляд на еврейскую историю представляет ее как чередование благоприятных и бедственных обстоятельств, в которых евреям удалось утвердить себя блестящими успехами почти во всех областях человеческой деятельности и выжить – евреями, когда это казалось невозможным, иначе как ценой забвения собственного еврейства. Ни один из этих взглядов не дает ясного понимания антисемитизма – в прошлом и, следовательно, в интересующем нас будущем.

В самом деле: был ли владыка вавилонской империи Навуходоносор, после полуторалетней осады разграбивший в 597 году до н.э. Иерусалим и разрушивший Храм антисемитом? Чтобы ответить на этот вопрос, его следовало бы переформулировать так: действовал ли он против столицы древней Иудеи иначе, чем против других восстававших крепостей? Вернее всего, что нет.

Подойдет ли современный термин “антисемитизм” для римлян, разрушивших Храм в 70 г. и объявивших после восстания Бар-Кохбы Иерусалим и Иудею зоной, запретной для евреев? Со всеми провинциальными восстаниями римляне обходились одинаково – сокрушительной военной силой.

Были ли антисемитами средневековые европейцы, которые никогда не включали евреев в феодальную систему вассально-сеньоральных отношений? Точно, что нет: эти отношения строились на основе публичной клятвы, которую евреи никак не могли бы принести. Чужаков терпели, если видели в этом смысл, или изгоняли – из Англии (ок. 1300), Франции (ок. 1400), Испании (ок 1500), Германских государств (XVII-XVIII вв.) – когда в этих странах устремились к созданию унитарных абсолютистских государств, принципом которых было “Единый король, единый народ, единая вера”. Кстати, когда эта политическая цель была достигнута, евреи (начиная с XVII в.) опять были приглашены в эти страны: высшие сословия не умели масштабно хозяйствовать, а третье сословие в этих странах еще не окрепло.

Чаще всего в средневековой и новой истории еврей имел два облика. Внутри общины еврей определял себя прежде всего верностью Торе, а для других – мусульман и христиан – являлся прежде всего как профессионал. В отношениях с неевреями второе обстоятельство прикрывало первое. Еврейство могло быть даже и достоинством, если обеспечивало профессиональный успех. Так было в эпоху арабского средневековья, когда специфическая еврейская образованность, а именно, знание ивритской, греческой и латинской литературы и учености, сделала евреев переводчиками и толкователями этих источников на арабский язык. Так было в Позднее Средневековье Западной Европы, когда торговля и ростовщичество были уже желанными, но все еще осуждаемыми для христиан видами деятельности.

К XIX веку, после Великой французской революции и политических реформ Наполеона в основных западноевропейских странах сложилась ситуация, когда деньги и политика заместили религию в ее функции структурирования общественной жизни. Процесс шел давно, уменьшение политической роли религии увеличивало веротерпимость – сначала в отношениях католиков и протестантов, а позже и в отношении к иноверцам-евреям. А там, где конфессиональная принадлежность человека становилась все более частным делом, еврей впервые со времен изгнания получил надежду перестать быть чужаком – быть как все.

Почему европейцы, в XIX веке, унявшие было массу ограничительных антиеврейских законов, с начала ХХ века стали массово предаваться юдофобской идее “еврейского заговора” имеет один ответ: им стало хуже жить, но не материально (с этим, до поры было все в порядке), а морально. В последней трети благополучного XIX века в европейски цивилизованном мире нарастала тревожность и предчувствие беды. Первая мировая война оправдала эти предчувствия: разрушила государства, политические системы, мировую экономику и, может быть, не в последнюю очередь, веру в способность людей коллективно владеть порядком собственной жизни. До войны тревоге и сомнению искали психологические объяснения: известный публицист Макс Нордау описывал утрату жизненных целей и общественных смыслов, разочарование в свободе, сумеречное настроение, называя это “вырождением” психики, непостижимость собственного сознания психиатр Зигмунд Фрейд связал с понятием бессознательного.

Но это – для “высоколобых”. После войны выяснилось, что сдвинутые с места войной и сбитые с толку европейские массы предпочитают называть причиной своих бед что-то более доступное пониманию. Инородность еврея была еще один раз в истории выстроена заново – в понятиях, которыми мыслил себя новый массовый человек ХХ века: в понятиях заговоров, тайных учений и расовой предопределенности зла. Этому массовому человеку самому было уже давно начихать на религию. Единственное во что он еще верил – это в Природу, в ее неоспоримые законы, в полезные и вредные свойства обитателей Земли. Среди вторых нашли место и еврею – обстоятельно, научно и неотвратимо. Более всего преследование нацистами “расово неполноценных” напоминало систематическую охоту на истребление определенного вида животных. Эта охота на людей получила название геноцида. Иудей языческого Рима мог отступить в язычество, еврей мусульманского и христианского миров тоже мог, ради сохранения жизни, отступить, обратиться. “Природный” еврей ХХ века не имел никаких шансов ибо с новейшей точки зрения, которую и следует именовать, собственно, “антисемитизмом”: справляет еврей субботу, или не справляет – не имело уже никакого значения.

В Восточной Европе, по мере ее оформления в XVII-XIX веках, евреев ограничивали как иноверцев, громили как торговых конкурентов и просто как чужаков. Но в настоящий антисемитизм весь этот западноевропейский second-hand превратился тогда, когда к нему добавили расизм. Еврей из Моравии композитор Густав Малер говорил, что он трижды чужой: как чех в Австрии, как австриец в Германии и как еврей во всем мире. Малер крестился, чтобы занять видный пост директора Венской оперы, но “простых австрийцев” это не обмануло. Они и карикатуристы из их газет издевались над его еврейством как природно-биологической, т.е. неустранимой данностью. После разгрома нацизма и в СССР стали репрессировать евреев как таковых – по признаку “пятой графы” в паспорте, т.е. по признаку, который не зависел от желаний, образа мыслей и поступков людей. Почему до сих пор это не считается формой расизма?

В наш век святая вера в природу сильно ограничена. В “цивилизованных странах” она чаще всего проявляется тоской по “натуральным продуктам” питания и, может быть, интересом к экзотическим видам туризма к нетронутым лоскуткам природы. Тем временем, весь мир становится все более и более искусственным, начиная от самого человека – от оформления его тела “шейпингом” или, там, “боди-билдингом” и форматирования его сознания телевизионной “промывкой мозгов”, кончая всеми условиями жизни и работы, которые должны быть непременно “комфортными”. А для современных требований комфорта природа как таковая уже неприлично неуклюжа и груба. Но все в этом мире связано. “Натуральный” антисемитизм в нем тоже постепенно становится старомодным.

Нет, еще живы, конечно любители “классики”. Только что неизвестный “естествоиспытатель” в Одессе взял на себя труд исследовать некоего кандидата с вполне безобидной фамилией на предмет его еврейства и известил сограждан о результатах своей работы путем маркирования его портретов на предвыборных плакатах шестиконечной звездой точно в центре лба. Узнаете стиль? Интересно, а кем приходится этот энтузиаст-разоблачитель той молодой женщине из моих 1960-х? Но в целом, в “цивилизованном мире”, где не важно, кто ты, но важно, сколько ты можешь купить, натуралистический антисемитизм на наших глазах становится неинтересным и неприличным. Более того, очень может быть, что в наступающей глобальной стандартизованной цивилизации, свой законопослушный еврей, одетый и молящийся “не как все”, станет ценным реликтом этнического разнообразия среди серийных конструктов современной дизайнерской мысли.

Осталась одна проблема – еврейское государство. Израиль был создан в 1948 году силой международно-правового акта – резолюцией ООН. В этом акте сплелись страстное желание евреев иметь свой национальный очаг, выразившееся в более чем полувековой практике сионистского движения, внутренние и внешние политические игры послевоенных держав-победительниц и некое молчаливое признание морального права евреев на свою часть послевоенных репараций за попустительство “великих наций” геноциду евреев со стороны немцев и почти всех их союзников. Соседи у Израиля оказались беспокойными и воинственными. Шесть войн с арабскими странами создали геополитическую конфигурацию страны, которая в настоящее время не имеет международно-правового закрепления. С точки зрения международного права Израиль – оккупант некоторых, не принадлежащих ему территорий. Причем, для Израиля не сделано исключения, только и всего: за всю послевоенную историю, международное право не признало никаких насильственных изменений государственных границ (даже Турция, член НАТО, не получила на Кипре такой привилегии). К этому надо добавить и вторую максиму современного либерального европейского сознания: в конфликте человека и государства право всегда на стороне защиты человека от государственной машины принуждения.

В арабо-израильском конфликте с этой правовой точки зрения Израиль дважды виновен: как оккупант и как государство, воюющее … вроде бы с частными лицами? Тут и начинается то, что я назвал бы либеральным “правовым антисемитизмом”. Либеральная пресса не может, не изменяя своим принципам, отказаться от нежного сочувствия к арабским террористам как только они начинают жаловаться на то, что Израиль отнял у них все. Генеральная ассамблея ООН принимает одна за другой сплошь антиизраильские резолюции. Великих держав, кроме США уже нет, но есть пресловутый “квартет”, который тоже не может говорить о палестинцах как о военных врагах Израиля, поскольку они не воюющее государство.

Получается, что в конфликте есть только одна сторона, и эта сторона – Израиль, который создал конфликт, который ведет его и который должен сам его завершить. Правовой абсурд этот имеет, однако, реальные последствия в виде сильнейшего международного давления со стороны Лиги арабских стран и Евросоюза, которое выдерживает Израиль и его глава – Ариэль Шарон. Позиция США, олицетворенная президентом Джоржем Бушем является более реалистичной в том смысле, что Америка не сваливает весь груз этого правового абсурда на один только Израиль, стараясь найти выход в создании для Израиля партнера по переговорам в лице будущего Палестинского государства. Памятуя, что одна попытка создать такое государство (так называемые соглашения Осло) уже провалилась, американцы мечтают сделать вторую попытку более успешной, идя другим путем.

В этом контексте вновь и вновь возникает вопрос, можно ли называть позицию Европейского союза антисемитской? В старом расистском смысле, разумеется, нет. Но то, что существующую правовую неразрешенность арабо-израильского конфликта страны ЕС, особенно Франция, Испания, Скандинавские и некоторые другие страны, толкуют как провинность государства Израиль перед арабами, перед моралью, перед правильным миропорядком, напоминает старые времена: “не знаю, о чем вы говорите, но Израиль безусловно виноват”. К сожалению, речь идет не о правовой задачке для знатоков международного права. Мировая пресса мгновенно тиражирует ложные сообщения палестинских террористических организаций, вроде ХАМАСа. Совет безопасности ООН, не разобравшись в фактах торопливо осуждает Израиль на основании этих сообщений. “Поэтика” шахидизма принимается на Западе в форме художественных манифестов. Европейская статистика показывает, что обработанный либеральной прессой, обыватель из благополучных стран, не знающий, как найти на карте государство Израиль, считает еврейское государство самым опасным источником для мира.

Времена меняются и антисемитизм меняется вместе с ними. [Мигдаль Times, 2004, № 9 (47)]

 

«Одесский миф» как миф

Марк Найдорф

(Ранние годы «одесского мифа»)

Марк Исаакович НайдорфМифы чаще всего относят к феноменам, характеризующим раннекультурное сознание, как "сказания, в которых в образной форме получили отражение примитивные представления древних народов"[1]. "Обычно подразумеваются сказания о богах, духах, обожествленных или связанных с богами своим происхождением героях, о первопредках (...)"[2]. Применение понятия "миф" и его производных к описанию феноменов современного мышления осуществляется не вполне четко н носит иногда метафорический характер. Например, говорят “миф”, имея в виду “вымысел”[3]. Иногда о мифе говорят в связи с процедурой возведения смыслов анализируемого текста к архетипическим прообразам [4,189]. В ряде случаев, однако, упоминают о "мифах XX века" или более раннего времени в прямом смысле, полагая тем самым возможность мифотворчества в общественном сознании Нового и Новейшего времени.

Наблюдение над сравнительно недавним, возникшим в начале XIX века “одесским мифом” позволит уточнить причины, поддерживающие мифопорождение в эпоху столь далекую от времен первобытного мифотворчества. Одесса далеко не единственный из городов, имеющих свою фольклорную и литературную историю (ср.: “петербургский миф”, “чикагский миф”, мифы Парижа, Неаполя, Нью-Йорка и т.п.), хотя, может быть, она – из самых молодых в этом ряду. Но, если мы применяем во всех этих случаях понятие "миф", то следует ясно осознавать признак, который позволяет считать похожими “мифы городов”, при всем различии их реального содержания. На наш взгляд, таким общим для всех подобных “территориальных” мифов свойством может быть названа функция маркера, своего рода указателя, посредством которого коллективный автор данного мифа (им может быть этнос, род, нация, другие единства) выделяет некоторое особо значимое социальное и географическое пространство. Например, в античной истории "римский миф" – идентификатор римского полисного гражданства; аналогичным образом "олимпийская мифология" функционировала как идентификатор эллинского мира. В ракурсе настоящей статьи примем, что по своей функции миф (древний ли, новый ли) есть коллективно выработанный образ социального пространства, существенно важный для групповой и индивидуальной самоидентификации данного сообщества.

Перейдем теперь к рассмотрению "одесского мифа" с точки зрения его соответствия принятому представлению.

Корпус текстов, репрезентирующих "одесский миф" в художественной литературе, в целом охарактеризован во вступительной статье Б. Владимирского и Е. Голубовского к репринтному переизданию книги А. М. Дерибаса "Старая Одесса" [6] и в обзорной статье А. Мисюк и Е. Каракиной "Одесская тема" [7]. Ссылка на литературные источники, имеющие отношение к данной теме, содержатся в книге О. Губаря [13]. Фольклорные источники, относящиеся к раннему периоду "одесского мифа" приведены в книге Д. Атлас [8], существуют заметки об "одесском языке" [9], другие источники - так называемые "одесские песенки", "одесские анекдоты", визуально-пластические символы (значки, сувениры, открытки и т. и.) - научной систематизации и семантической интерпретации пока не получили.

Периодизация литературных источников предложена авторами упомянутой статьи "Одесская тема". Она опирается на три исторических всплеска "темы" – первая треть XIX века, рубеж XIX-XX веков и 20-30 гг. XX века, что представляется достаточно обоснованным.

Данная работа ограничена рассмотрением трех ранних источников, открывших "одесскую тему" в литературе:

– знаменитого фрагмента А. С. Пушкина об Одессе из "Евгения Онегина" ("Отрывок из путешествия Онегина"), написанного в 1824 году в Михайловском;

– стихотворения В. И. Туманского "Одесса" (1923), ссылка на которое содержится в пушкинском фрагменте;

– стихотворение “Одесса”, опубликованное в петербургском журнале “Лицей”(1806) за подписью “П.Ф.Б”

Образ "Одессы" в этих источниках предстает как пространство особой локализации и особого качества, отношение к которому (или с которым) может иметь самоопределительное значение для индивидов и сообщества в целом.

Этиология пространства "Одесса" фиксируется только в одном, наиболее раннем из трех (и, следовательно, наиболее близком к историческому происхождению Одессы) стихотворении П. Ф. Б.

Где степи лишь одне унылу мысль рождали
И странника где взор предела их не зрел (...)
.............................................
Там ныне здания огромные явились,
Обилие во всем и вкус и красота,
Народы разных вер и стран там водворились.
Где дикие места, где делась пустота? (...)

Разумеется, в 1806 году просвещенный автор не мог не знать реальных фактов недавней истории города [10]. Но поэт реализует себя в такой сфере сознания, в которой важны не сами факты, а их смысл. По этому смыслу возникновение Одессы представляется событием чрезвычайным, даже чудесным: Одесса появляется внезапно и сразу в готовой форме – подобно рождению в полном вооружении Афины Паллады из головы Зевса [11]. Любопытно, однако, что в стихотворении П.Ф.Б., названном "Одесса", речь идет не о городе как социально-экономическом образовании. Поэт обозначает словом "Одесса" некое место – с неясной пространственной локализацией, но зато в высокой качественной определенностью. Важность последнего обстоятельства легко обнаруживается в тех фактических преувеличениях ("огромные здания", "обилие по всем"), которые тем только оправданы. что имеют в виду дать не описание, но характеристику, обозначить свойство места.

Неопределенность топографической локализации пространства "Одесса" обнаруживается и в стихотворении В. И. Туманского:

В стране, прославленной молвою бранных дней,
Где долго небеса отрада для очей,
Где тополы шумят, синеют грозны воды
Сын хлада изумлен сиянием природы [12, 172-173]

Туманский пишет о том, какова эта "страна", но не о том, где она находится. Для Туманского важно, что "Одесса" – иная страна, и имя города вступает у него как знак "иномирия".

А. С. Пушкин первый в поэтическом тексте говорит об Одессе – "город":

Но уж дробит каменья молот,
И скоро звонкой мостовой
Покроется спасенный город,
Как будто кованой броней.

Пушкинское описание Одессы дает ощущение концентрированного и быстроразвивающегося городского организма. Упомянуты основные "нервные центры" городской жизни: городская площадь, карантин (т. е. порт), Casino, ресторан Отона и опера (о внехудожественной функции которой хорошо написал О. Губарь [13, 11]), многажды упомянуты улицы. Но и в этом новом восприятии пушкинская "Одесса" не перестает быть особым, вычлененным и географически ("дело в том,/что степь нагая там кругом"), и структурно topos'ом, местом, семантика которого становится у Пушкина и гуще, н сложнее:

Там долго ясны небеса.
Там хлопотливо торг обильной
Свои подъемлет паруса;
Там все Европой дышит, веет.
Все блещет югом н пестреет
Разнообразностью живой.
Язык Италии златой
Звучит (...)

В каком же культурно-пространственном контексте мыслится этот locus, называемый "Одессой"? Довлеет ли он самому себе – по типу пространственной вненаходимости утопии или, наоборот, приобретает полноту смысла, благодаря контекстуальной широте, которая определена точкой зрения наблюдателя? Скорее, второе. Пушкин определяет свою позицию относительно Одессы словом "там". Из его, Пушкина, отдаленной позиции и, в этом смысле, благодаря ей, свойства "одесского пространства" ("торг, т.е. морская торговля, обильный", "дыхание Европы", блеск юга, смешение языков и народов) становятся разительно важными.

С позиции "странника", "сына хлада" строит в стихотворении свой художественный взгляд на Одессу и Туманский [14]. Если "креативная" модель внезапно порожденного "прекрасного города" (так у П.Ф.Б.) указывает на Одессу как точку приложения животворящих сил современной автору цивилизации в целом, то пространственная модель Туманского строится на понятной его читателю, хотя и не названной оппозиции "север - юг" (не географической, конечно, но этико-эстетической) как оппозиции чего-то, что подразумевается – тому, что представлено в стихотворении и что описано в нем как мир красоты, покоя и наслаждения.

Культурный герой в этих текстах соответствует пространству, в котором он пребывает. Креативная сила, породившая топос "Одесса" в стихотворении П.Ф.Б., олицетворена фигурой Торговли: "Торговля! Ты душа деятельности мира,/Тобой съединены на свете все страны, /Природа без тебя была б пуста и сира. /Сокровища на век в землю погребены". Герой Туманского – странник, забредший (неразличимо – в мечтах ли, или в реальности) в страну, в которой читатель, опытный в классицистских параллелях, без труда узнает навеянный вновь открытым южным краем, местом, где некогда располагались античные города-колонии, идиллический образ древнегреческой Аркадии.

Художественный герои пушкинского фрагмента об Одессе в ней тоже как будто посторонний – беззаботный странник ("Но мы, ребята без печали, /Среди заботливых купцов. /Мы только устриц ожидали /От цареградских берегов"), но его созерцательная субъективность позволяет увидеть культурного героя пространства "Одесса". Это – деятель: прежде всего "купец", но рядом с ним и другие символы деятельных усилий – "вол", "молот". И все-таки у Пушкина "пространство Одессы" описано с внешней позиции; оно экспонировано в "рамке" дважды повторенной формулы: "Я жил тогда в Одессе...", т. е. в конструкции, выражающей желание автора удержать различенное единство большого культурного пространства "север - юг", особым локусом, его фрагментом, имя которому Одесса.

Приведенные литературные примеры, современные ранней Одессе, зафиксировали своеобразное отношение к городу, которое начало формироваться в России с первых лет XIX века. Его появление и неожиданно быстрое - для городов Российской империи - развитие воспринималось, по крайней мере частью образованного русского общества, как наглядная интервенция качественно иной социо-культурной организации в традиционное поле российской имперской государственности. Именно этот факт, казавшийся рубежным и, в этом смысле, глубоко символичным для будущих судеб России, по-видимому, породил процесс мифологизации Одессы. Последнее означало интерпретацию исторически реального события, имевшего место на юге России в конце XVIII – нач. XIX веков в понятиях и образах всеобщего значения.

На ранних этапах этого процесса прослеживается разнообразие средств мифотворческой генерализации – с использованием мотивов и символов, свойственных культурным системам классицизма, отчасти романтизма и в индивидуальной художественной системе А. С. Пушкина, который первым придал "одесскому мифу" образ и смысл “мифа о Городе”, обладающем неповторимой индивидуальностью, в т. ч. и в средствах собственного развития. Пример Одессы в эпоху Александра I, когда ожидания реформ “сверху” казались реальными, был вдохновляющим.

"Одесский миф" – это миф об Одессе, но он рожден на грани двух пространств, в драматической точке их пересечения. Иначе говоря, "одесский миф" рожден не в Одессе и не Одессой, а российской культурой, потрясенной этим эпифеноменом собственной государственности и попытавшейся трактовать его как знамение собственных грядущих перемен. В этом смысле можно говорить о самоопределительной функции “одесского мифа” в эпоху его зарождения для части российского общества.

Однако, раз возникнув, "одесский миф" пережил в дальнейшем сложную трансформацию, собственную историю – в Одессе, России и далеко за ее пределами.

---

ЛИТЕРАТУРА

1. Энциклопедический словарь. – М., 1963.

2. Мифологический словарь. – М., 1991.

3. “Мы говорим “миф, подразумевая, что перед нами некая беспочвенная конструкция: тронь – и она развеется в дым”. Лобок А.М. Антропология мифа. -Екатеринбург. –1997. – С.10.

4. Миф – фольклор – литература. – Л., 1978.

5. Мифы народов мира. – 2-е изд:. – М., 1992.

6. А. И. Дерибас. Старая Одесса. - Одесса, 1913. Репринт 1990 г.

7. А. Мисюк, Е. Каракина. Одесская тема //Одесский вестник.– 1993 г.,№№.14,15.

8. Д. Атлас. Старая Одесса, ее друзья и недруги. – Одесса,1911.–Репринт 1992 года.

9. В. Крапива с соавт. "Одесский язык"//Одесский Вестник, 29.Х.1884.

10. Основные из них: взятие турецкой крепости Хаджибей, на месте которой будет основана Одесса, русскими войсками под командованием Иосифа Михайловича Де–Рибаса в 1789 году, Ясский мирный договор 1791 года, закрепивший власть России на этой территории, Указ Екатерины II от 27 мая 1794 года об основании города и новое его поименование в 1795, и, далее, превосходно употребленные горожанами при градоначальниках Де–Рибасе и герцоге Ришелье законодательные льготы и субсидии русского правительства для устройства города и порта, а также особо благоприятную для Одессы конъюнктуру в европейской хлебной торговле, парализованной наполеоновскими войнами.

11. Смысловая аналогия (через данный миф) с возникновением Одессы по замыслу императрицы подразумевается самими принципами антично-классицистского параллелизма, характерными для склада мышления этой эпохи.

12. Библиотека поэта. Поэты 1820–30 гг. –Т.I. – Л.,1972.

13. Губарь О.И. Пушкин. Театр. Одесса. – Одесса., 1992.

14. Так же чувствовал себя на юге и Пушкин, заметивший в другом месте “Онегина”: "но вреден север для меня".

 

Анна Мисюк: 600-летие Одессы? Мне это не интересно.

Инна Найдис

Про празднование 600-летия Одессы, исторические легенды, еврейский характер города и стереотипы

Анна МисюкАнна Мисюк — хранитель, путеводитель и мыслитель. Иностранцы, приезжающие в Одессу не по наитию, а с желанием сравнить свои знания о городе с реальностью, заранее звонят или списываются с этим человеком, чье имя передается специалистами из уст в уста.

Она хранит этот город, его историю, имена и адреса и с радостью отдает все эти знания в любые небезразличные души и умы.

Ученица Лотмана, она не только вспахала слой одесской литературной школы, но и стала одним из лучших специалистов по еврейской истории и литературе.

Коллеги по Одесскому литературному музею говорят, что она научила их читать низкопробную литературу, потому что и у нее можно кое-чему поучиться. Человек широкой эрудиции и аналитического склада ума, Анна чутко улавливает тенденции в различных областях — культуре, социуме, литературе, политике и может прочесть импровизированную лекцию, например, о сортах коньяка, древних манускриптах, современных сериалах...

Считаете ли вы Одессу украинским городом?

В каком смысле? Сейчас все надо непременно уточнять. Одесса, несомненно, украинский город. Она находится на территории Украины, является одним из областных центров Украины. Конечно, она украинский город.

Сейчас идут дебаты, и даже Президентом принято решение праздновать 600-летие Одессы. И хотя до сих пор мы считали годом основания Одессы 1794-й, теперь нам предлагают считать от украинского поселения Коцюбеевка…

Ну, вообще-то, польско-литовского поселения. Если мы предположим, что это правда — то, что написано в хронике Яна Длугоша, написано гораздо позже 1415 года — то в любом случае, это было польско-литовское княжество, Речь Посполитая. Потом идет Хаджибей, который был под крымско-татарским, а потом — Стамбульским владычеством. Но еще в VI веке до новой эры на этом месте была греческая колония Истриан. Почему бы не считать с этого времени?

Я думаю, что если строго придерживаться истории, то особо украинскому национализму тут не разгуляться. Я думаю, что самое главное — это желание противопоставить ну хоть какой-нибудь проект, так сказать, «имперскому» проекту. Тут такой полемический задор.

Но сейчас история вообще стала «служанкой двух господ»: с одной стороны, политики, а с другой — индустрии развлечений. Я разговаривала с людьми из группы «Одессе — 600», они в основном напирают на то, что просто хотят праздника: «Ну, еще один праздник — делов-то». То есть почему бы не придумать какую-нибудь историческую дату, которая будет и политике полезна, и людям приятна — обогатит индустрию развлечений.

Мы знаем, что Одессу все время «раскачивают», и раскол в обществе выгоден сепаратистским силам. Но в данном случае, мне кажется, провокационной силой выступают украинские националисты — усиливая раскол, смещая равновесие. Потому что среди одесских сторонников единой Украины, несомненно, много приверженцев того, что менталитет Одессы, скорее, русский. И это очень опасные игры, нарушение тонкого равновесия между «востоком» и «западом».

С их точки зрения — процесс обратный. Это — их реакция на утверждение, что Одесса российский город, что здесь не было никогда украинцев. Это защитная реакция. В таких конфликтах нет односторонней правды. Такой узел всегда завязывается с двух сторон.

С вашей точки зрения — Одесса — украинский, греческий, еврейский город?.. Если «танцевать» от языка, то — русский?

Это как посмотреть. Жаботинский еще застал в Одессе людей, которые разговаривали по-гречески и по-итальянски. Русский язык был вовсе не обязателен для многих одесситов довольно долгое время.

А украинский?

Ну, во всяком случае, еще в 1834 году в Одессе вышла книга на украинском языке — значит, было, кому ее издать и кому читать. Есть одни из первых записок (XVIII век) о нашем регионе — не так, чтобы совсем Одесса, но ее окрестности — записки запорожца Коржа.

Эти вопросы, с моей точки зрения, неинтересные — они простые, я могу на них очень просто отвечать: то датой, то одним упоминанием, то другим, то одного десятилетия, то другого. Но я не вижу, почему из этого должен вырастать конфликт — ни из записок запорожца Коржа, ни из деятельности Ришелье или Маразли, ни из значения для развития одесского порта греческих или еврейских негоциантов. Современный конфликт из всего этого не происходит. Кто хочет, пусть празднует 600-летие. Я в него не верю, потому что мне про него ничего не известно. Нет воплощения этой идеи — нет археологии, нет исторических данных…

Как вообще принято считать возраст города — от первого поселения или от того момента, когда городу дано название?

Принято так: если в этот город развилось это поселение… Ну, например, Берлин — город Медведя — он вырос из определенной пристани и в какой-то момент получил статус города. Они упоминают, что он вырос из этой пристани, а Днем города считается день, когда он получил статус города. А вообще, кто как хочет так и считает.

Хаджибей, Коцюбей… это просто неинтересно. Такие поселения возникали, исчезали... Это место было обитаемо очень давно. Здесь еще античные камни находят… их-то как раз находят, а от Коцюбеево ничего не осталось. Это были очень незначительные пункты, они не имели ни своего характера, ни своей цели.

Кстати, вот интересная история. Жил да был в XVII веке в Англии такой юноша — Джон Смит. Юноша был авантюрный, в 15 лет сбежал из дому и отправился в Голландию, которая как раз сражалась с Испанией за свою независимость. Он тоже сражался и попал в плен к испанцам, а затем был продан в рабство в Турцию. Молодого раба присмотрела для себя хозяйка дома, у которой муж был в отлучке по торговым делам. Родственники всполошились — муж вернется, и всем не поздоровится. И раба под каким-то предлогом отправили к дальнему родственнику, который в это время нес службу в самом отдаленном турецком поселении на Черном море. Оттуда молодой человек бежал, долго пробираясь через нетронутые скифские степи. Вернулся в Англию, но не угомонился и опять отправился в экспедицию — в Северную Америку. Там он оказался первым комендантом уцелевшего форта, который положил начало английскому освоению Северной Америки. Условно говоря, он — один из основателей Соединенных Штатов Америки. Ну, а теперь вопрос — где он мог находиться на берегу Черного моря? До Крыма он не добрался, судя по его запискам. Ну, а самой дальней крепостью Турции был Хаджибей… Так почему бы нам вообще не считать, что именно отсюда, из Одессы, берет свое начало Америка?

Люди хотят искать — пусть ищут, может, они найдут что-то значительное… Но мне интересно другое — то, что сделало Одессу культурным феноменом.

А вот как культурный феномен Одесса имеет национальность?

Нет. Одесский культурный феномен в том-то и заключается, что национальности он не имеет. Одесса стала городом-новацией. Я вот видела в Facebook ликование, что наш украинский проект берет верх над имперским проектом. Это неправильно, потому что весь культурный смысл Одессы как раз в том, что она не имперская. Одесса не вписывалась в имперский проект. Да, политическая воля России простиралась до этого берега. Но если бы она только простиралась, то мы бы сейчас говорили не об Одессе, а о Николаеве, Херсоне или Севастополе… Чувствуете? — совсем другое дело. В Одессе осуществился внеимперский проект. И вот это интересно! И вот это значимо!

Идея порто-франко, которая была когда-то осуществлена в Одессе, до недавнего времени была мечтой одесситов. Но сейчас, когда пытаются протолкнуть этот проект, многие опасаются, что это путь к созданию в Одессе «свободной республики» по типу ДНР и ЛНР…

Между прочим, точно такие обвинения доносились из имперских столиц в начале XIX века — о том, что эта скороспелка Одесса, которая непонятно как создана, — то ли турки ее обратно заберут, то ли она сама отделится, то ли отделить ее стеной наподобие Китайской и забыть, что было такое на территории империи… Есть такое забавное стихотворное извинение, популярное в 1830-х годах, написанное в связи с визитом высокопоставленных петербургских сановников, что вот, дескать, не думайте, Одесса она только выглядит такой иностранкой, а на самом деле она верна, верна царю.

А по поводу порто-франко я знаю только одно: порто-франко, помимо всяких экономических привилегий, рождает эдакое криминальное кольцо. То, что у Одессы появилась слава города мошенничеств и криминала, — это тоже следствие порто-франко. Я просто предупреждаю [смеется].

Появились слухи о том, что ЮНЕСКО отказалась включить Одессу в список всемирного наследия из-за современной застройки исторического центра города. Как вы прокомментируете эту ситуацию?

По поводу застройки есть две точки зрения: город либо музеефицируется, либо он развивается. Мы уже говорили: если мы считаем, что Одессе 600 лет, то первые 400 у нас совершенно пустые, поэтому берем все-таки 200.

Двести лет назад застройка была точечная, то есть домов было очень мало, а до нашего времени от той застройки даже целого квартала не сохранилось. Мы можем ее угадывать — по сохранившемуся на Дерибасовской зданию Ришельевского лицея, представлять себе образ города по старым гравюрам. В основном, центр Одессы — это застройка конца XIX века, в это время Одесса превращается в сплошную стройплощадку. И наша эклектика, которую мы обожаем, но не уважаем, — это конец XIX – начало XX века.

Когда-то приключилась такая история — о ней мне рассказывали французские архитекторы, которым я склонна доверять, так как они из мастерской, которая в Париже занимается реставрацией и реконструкцией. После Второй мировой войны разрушенная Европа принялась восстанавливать свои города. И встал вопрос: что именно восстанавливать? Европа ведь тоже прошла несколько слоев застроек. Пострадал, скажем, европейский классицизм — эти дома уже были перестроены в более поздние времена. Вырастала эклектика — на классицизме и даже на более старинных зданиях барокко. Так что же восстанавливать — эклектическое здание или то, что было до него? И решили, что эклектика не так ценна и надо восстанавливать первоначальные варианты.

В начале 1990-х в одесском горсовете поддерживалось мнение, что наша эклектика — это не ценно, это подражательная, эпигонская застройка, и с этого времени архитектурный ансамбль Одессы был обречен, его стали терзать. Но нет простых вопросов и нет простых ответов. Когда ЮНЕСКО впервые заинтересовалась Одессой, она заинтересовала его как уцелевший городской ансамбль XIX века, которых в Европе в общем-то нет. Есть достаточно большие фрагменты (обычно сочетающиеся с более древними), вписанные в старинную планировку, а в Одессе — целый, как поставили, так и стоит. Когда они сюда приехали, то обнаружили, что старого камня маловато, что застройка слишком врезалась в исторический центр. Потому что у нас даже если и восстанавливали старые дома, то их восстанавливали из нового камня. И ЮНЕСКО от нас отказалась.

То есть важно, что под штукатуркой? Обязательно старый известняк?

Если даже новый, то он должен быть такого же размера. И обязательно должна быть какая-то часть старой кладки. Есть определенные требования и методики.

То есть теперь можно все разрушать и перестраивать?

Да, если мы этим не дорожим, не любим, то можно разрушать.

Но одесситы восстают против этого. У города есть свое лицо, и если мы его разрушим, то у нас получатся Нью-Васюки…

Это то, из-за чего я не согласна с этой группой «Одессе 600». У них очень активная не любовь к городу. Именно так — раздельно — «не любовь». Им это пространство безразлично. И если бы из Одессы завтра получились вторые Черкассы, Сумы или Ровно, их бы это устроило. А я не понимаю, зачем Украине вторые Черкассы или Сумы.

Парадокс в том, что Одесса, которая, я надеюсь, в большинстве своем поддерживает единую Украину, оказалась в оппозиции к этой группе людей, которые тоже поддерживают единую Украину, но не дорожат своеобычностью нашего города.

Да, но они не понимают, что Одесса нужна Украине — не Коцюбеево, а именно Одесса. Реальность, мне кажется, все-таки важнее фантомов, пусть даже самых сочувственных национальной идее. Они обедняют страну, в которой живут. Я повторюсь — ни Коцюбеево, ни Хаджибей, ни Екатерина, ни Ришелье, ни Павел не предполагали того города, которым стала Одесса. Кстати, тот же Павел после смерти Екатерины собирался оставить здесь просто порт-де-релаш — стоянку, где могут укрываться от штормов корабли, зайти на срочный ремонт суда, не более того. То есть сторонникам «Одессе — 600» не пришлось бы сегодня даже копья ломать…

Но реальность выламывается из всех этих споров.

Мне часто приходится слышать от молодых людей: мы боремся с одесским мифом. Ребята, что это за битва муравья с готическим стилем?! Что это вообще такое — с мифом бороться?! Вы задумайтесь — миф же появляется не случайно. «Мы сейчас придумаем новый миф» А ну, попробуйте. Я хочу на это посмотреть. Вы можете придумать новый политический слоган, но не миф. Одесса действительно такое обиталище городского мифа. Далеко не все города удостаиваются иметь свой миф. Или, например, говорят: «Вот почему все думают, что Одесса город бандитов. Не было здесь никаких бандитов. Вот я вам покажу полицейский архив». Но не в этом же дело! [смеется] Одесса обладает этой «славой» не потому, что здесь совершали больше уголовных преступлений. Есть в этом какой-то другой смысл. И, конечно, не Бабель это придумал. Ведь есть книги об уголовниках Киева, уголовниках Москвы — причем, в тот же самый период, о котором Бабель писал в «Одесских рассказах», но почему-то у этих городов не появилось такой криминальной славы. Так подумайте именно об этом — в чем культурный смысл этого мифа? Одесса — это город, который жил и строился по своему культурному вектору — вопреки той империи, на территории которой родился. Именно поэтому, благодаря культурному вектору, получилось такое чудо, когда вся страна катилась назад, чудо из-за сопротивления. Чудо, которое врастает в какие-то трещины, которое не подчиняется ни законодательству, ни общей парадигме, а рождает свою парадигму, свою форму деятельности, форму отношения, форму коммуникаций.

Может, поэтому одесситу так было свойственно всегда улыбаться, потому что он всегда видел жизнь с двух сторон — как положено и как стоит жить.

Вы — один из авторов изданного центром «Мигдаль» «Путеводителя по еврейской Одессе», и недавно вы сказали, что в случае переиздания придется вносить в него правки, потому что некоторых исторических памятников уже нет. Что это за объекты?

Снесена, например, первая еврейская школа, на этом месте теперь бизнес-центр «Троицкий» красуется. Еще какие-то данные изменились. История, с моей точки зрения, это такая жреческая наука, она изучает, что было. Но ее все время пытаются подчинить лозунгу «Историки, сделаем прошлое лучше!»

Вы водите экскурсии по Одессе с 1995 года. А как появилась экскурсия по еврейской Одессе?

Ее стали заказывать. До этого в одесских экскурсиях о евреях не упоминалось. Были утвержденные тексты Бюро экскурсоводов, и никаких евреев там не было. То есть об известных личностях еврейского происхождения там было, а вот о евреях как о группе, как части одесской истории — не было. Ну, а когда времена изменились и у туристов появились вопросы, то гиды, как они мне рассказывали, растерялись. И первым заказчикам они показывали следующее: Большую синагогу, которая спортивный зал; Бродскую синагогу, которая Облгосархив; гостиницу, где останавливался Эренбург — «Лондонскую»; дом, где жил Бабель — вот и все. А когда какая-то фирма расторопно издала буклет, то там фигурировал такой объект, как дом Бланка. Я долго не могла понять, что это такое. Оказалось, что это дом, где жил Дмитрий Ульянов — брат Ленина. И поскольку их дедушка носил фамилию Бланк, то этот дом включили как еврейский объект. Тогда никто не знал, что в этом доме жили Хаим-Нахман Бялик, Иегошуа Равницкий и, наконец, там прошло отрочество Ильи Ильфа.

А сколько еврейских исторических объектов сейчас вы можете показать экскурсантам. Я понимаю, что маршрут складывается в зависимости от пожеланий заказчика, но каков потенциал?

Если считать, например, по мемориальным доскам… Тут ведь надо уточнить. На рубеже XIX-XX веков евреи составляли более 33% от общего числа жителей города. А это как раз ВРЕМЯ становления и расцвета всех городских структур Одессы — ее науки, искусства, становление собственного литературного поколения… Поэтому среди знаменитостей Одессы много евреев, и есть, конечно, искушение в еврейскую Одессу включать Ойстраха, Гилельса, того же Ильфа, Марка Крейна — математика с мировым именем… Но эти люди больше интересны и значимы как профессионалы, достигшие вершин в своей сфере деятельности. А в экскурсию по еврейской Одессе мне представляется более важным включать тех, кто действовал именно как еврейский культурный или общественный деятель. То есть — жизнь еврейской общины и деятели, сыгравшие роль в истории именно еврейского народа.

Такие мемориальные доски появились, и их настолько много, что даже когда выходил сборник, посвященный новым памятникам и мемориальным доскам Одессы, то редактор остановил исполнителей и сказал, что слишком много еврейских досок получается, и они не все попали в этот сборник.

Ну, вот хотя бы вкратце: историк Семен Дубнов, поэт Хаим-Нахман Бялик, поэт Шаул Черниховский, историк Иосиф Клаузнер, Владимир Жаботинский — великий сын Одессы — писатель, поэт, журналист, общественный деятель, один из основателей государства Израиль, Меир Дизенгоф — первый мэр Тель-Авива… И Лев Пинскер — врач, публицист, основатель палестинофильского движения, слово «сионизм» тогда еще не существовало. Пинскер, о котором Теодор Герцль сказал: «если бы я вовремя прочел его книгу [“Автоэмансипация”], я мог бы уже ничего больше не писать». Дальше — Шолом-Алейхем, Менделе-Мойхер Сфорим, который руководил одесской образцовой Талмуд-Торой, первый классик идишской литературы. Кстати, нет доски на этой Талмуд-Торе, нет доски на доме, где более тридцати лет действовал одесский Палестинский комитет, сыгравший огромную роль в возвращении евреев в Эрец-Исраэль. Этой доски нет, потому что переулок Нечипуренко подлежит сносу, и там мемориальных досок не держат.

Ну, и конечно, в экскурсию входят общинные здания, синагоги, школы… Есть очень интересные объекты — например, есть дом, где когда-то действовал комитет оказания помощи евреям, принявшим решение переселиться на территорию неевропейских и неазиатских стран… Куда?

В Аргентину, что ли?

Интересно, что у многих возникает недоумение, и люди чуть ли не Антарктиду называют или Африку… [смеется] Почему-то Америка никому в голову не приходит.

А вот люди, которые заказывают экскурсию «Еврейская Одесса» (я не имею в виду специалистов, которые знают, куда и зачем едут), чего эти люди ожидают от экскурсии?

О, у меня уже несколько раз было такое, что люди, заказывая еврейскую Одессу, думают, что им покажут криминальную. Ну, тут из песни слова не выкинешь: на Молдаванке — самом криминализованном районе Одессы, а именно потому, что Молдаванка была связана с контрабандой, она находилась за чертой порто-франко — евреи составляли примерно 70% жителей. Ну, и процент евреев в криминале, соответственно, был очень высок. Ну, и еще Бабель с его удивительными еврейскими бандитами, которых публицисты не перестают разоблачать. Разоблачать литературных героев это вообще замечательное занятие! [смеется].

Вы уже около 15 лет ведете курсы экскурсоводов — в Литературном музее, в еврейском центре «Мигдаль», еще где-то… Какой подход к программе?

Где бы я ни вела курсы, я стараюсь дать три темы: Одесса историческая (обзорная), Одесса литературная и Одесса еврейская.

И все эти годы есть люди, которым это интересно…

Да, есть. Мне даже иногда кажется, что чем больше город разрушается, тем больше к нему интереса. Это так странно…

А среди слушателей курсов есть молодежь? У меня ощущение, что среди молодых архитекторов нет людей, которые любят этот город.

Это так. К сожалению. Мы это видим на примере того, как переделали Аркадию.

Вот почему этот полемический задор вокруг «Одессе — 600» мне показался странным. Это упоминание в конце XV века в хронике Длугоша о том, что из Коцюбеево в Константинополь был отправлен хлеб — оно давно известно. Никто этого не скрывал. Если открыть монографии об Одессе, оно всюду упоминается, и в краеведческом музее есть эта информация.

Они собираются ее туда, в музей, торжественно внести 14 мая.

А что они собираются внести? Я же говорю — нет коммеморации, нет никакого изображения, нет предмета…

 

Алкопроза

Владимир Наумец

Вместо предисловия

…все просто… чтобы написать это… надо быть среди этих людей… для этого… надо попасть в такую клинику… а чтоб попасть в нее… надо долго и тяжело пить… и платить… годами своей жизни… здоровьем… и выжить…

«Зачем же мне,
едва полуживому,
искать другого,
праха не имеющего?»

Г. Айги

Утром… или нет… когда открыл глаза… встал… но еще спал… боролся с рубашкой… с ее контролем… с утра… с самого начала…

Потом… после борьбы… но уже проснулся… насиловали штаны… меня… стоя на одной ноге… потом другой… и все контроль… система движений… не упасть бы…

Ботинки… да и носки тоже… носки-ботинки меня бросили… на колени… я почти сдался…

Я в системе охвата… ног-рук-груди… я под контролем… я не свой… себе не принадлежу… меня держат… этой осенью… сверху… с неба… капала… очень часто… капала водка… и потом… и сейчас… потом сейчас снег… с неба… но не иероглифами… а знаками… белыми… на белом… знаками качества…

– О?! Зигмунд Фрейд тоже трубку курил. Рак губы – умер.

Хемингуэй курил. Застрелился. Не курите.

Кровать… Свой стол… Письменный… Лампа. Другой стол.

С минеральной водой и телефоном.

Главное – лампа. Можно читать. Рисовать. ТВ выключают в 10:30.

Два зала – один с большим, как в кинотеатре, экраном. В 12 часов ночи проверка – все ли на местах.

Клиника в лесу. Курительная беседка под высокими елями и осинами. Немцы сидят вразвалку. В одной руке чашка кофе, большая с крышкой, в другой – сигарета.

Русских можно узнать по лампасам. Почти все в тренировочных штанах. Тельняшка, «треники», белые кроссовки. Различие только в лампасах. Широкие, многополосные, иногда с бахромой. В беседку не входят, стоят отдельно кружком. Мат-перемат.

Хохот. Опять мат. О чем они? Просто собралась сборная на острое матерое словцо.

Доктор вошел в палату вверх ногами. Халат повис на зеленых ушах. Свистит в трубочку.

– Вы больны, доктор? Вам плохо? Доктор заплакал…

Консилиум врачей (8 ч. утра).

– Почему вы к нам попали?

– Алкогольные проблемы.

– И как долго?

– Сорок лет.

Все молчат. Изучают экземпляр…

– Почему не научились по-немецки?

– Долго работал в монастырях. Там все молчат… Одна по-русски:

– Приходите в 3 часа на второй этаж – поговорим. Столовая стеклянным полукругом выходит на восток.

Завтрак в семь, и только встает солнце. На стене двухметровый холст.

На нем большие потрескавшиеся губы с полустертой розовой помадой.

Рот раскрыт и вываливается большое пятно розового языка как центр композиции. Язык пробит пирсингом. С него длинной каплей стекает слюна. На людей, сидящих за столиками.

Люд разнообразный. Выглядит прилично. Условие клиники – одеваться не как в больнице, а как на улице. Основной возраст – после сорока. Есть и двадцатилетние. Это обычно токсикоманы или игровая зависимость. Все предельно вежливы.

Я человек мусорный. Забитый системой.

Алкоголик. Пьяница запойный.

Меня нельзя пускать в приличное общество. Я ем руками. С газеты. Пью залпом.

На улице меня всегда притягивают нищие и убогие. Перефразируя И. Бродского:

Ну, что сказать за жизнь? Что была короткой.

Только с нищими чувствую солидарность. И если мне глотку зальют водкой –

Из нее раздается лишь благодарность.

И вот я здесь.

С кем я могу общаться? Только с табаком.

Я взял шесть трубок.

Курительная зона точно избушка на курьих ножках в лесу.

На курительных. Только новенькая и покрыта свежим лаком.

Острая немецкая речь режет клубы дыма, как пирог с маком. Настоящие алкоголики узнаются по походке. Лучше со спины.

Они несут какую-то печать. Знак скорби.

Они уже разучились жить в этом мире. Поддаваться трезвому обману. Играть театр.

Когда-то на Левобережной (в Москве) курительная была без окон.

В центре – ведро. Заплеванное. Как дегтем смазанное.

Докуривали до желтых ногтей. Сморкались и харкали в ведро. Пели под гитару. Варили чифирь.

Здесь же все долго и аккуратно гасят сигарету и никто ни разу не плюнул…

В клинике задают вопросы, заполняют анкеты. Когда пил и сколько? С кем и где – не спрашивают.

И все как бы с потаенной завистью.

– Когда первый раз напился?

– Когда начал опохмеляться?

– Сколько надо было на утро, день, вечер и ночь?

Представляю бесконечное количество флаконов, выстроившихся с середины 60-х. Портвейны, вермуты. Потом покрепче. Далее все подряд.

По животу размазывают какую-то мазь и на экран смотрят, сколько же выпито.

Экран заклинило. Перебор.

Холодно. Конец октября. Все сморкаются. Как водка течет из носа. Ее вытирают бумажными салфетками.

Только у меня старые матерчатые платки. Вечерами стираю их под краном.

В лесу под Триром клиника Даун. Место так называется, город такой.

Древние римляне его основали. Как сторожевой пост.

Но даунов здесь нет. Здесь наркоманы, алкоголики, политоксикоманы, игроки (в казино и автоматах), зависимые от таблеток и т. д.

Комнаты на двоих.

Со мной симпатичный немчик Комз. Ожившая копия карандашного портрета Шуберта.

Такие же очечки. Редкие кудряшки. Седенький. Только левое ухо пробито двумя серьгами.

У нас борьба дыма.

Он закуривает «Мальборо». Я раскочегариваю трубку. Табак английский, пропитан старым виски. Дым – молоко.

Одеялом окутывает его. Он качает головой Шуберта, и серьги тонко звякают.

Постоянно, вернувшись с улицы, он, заглядывая в глаза, сообщает:

– Я курил.

– Курил? Очень хорошо. Зер гут, – всегда отвечаю я. За кого он меня принимает?

Щечки розовые. Ребенок еще. Поседевший.

Наверное, попал сюда случайно.

Пациент Дауна.

Все смотришь на себя чужими глазами. А зачем? Ведь это театр. Смоделированная такая ситуация.

Надо принимать простые, но правильные решения. Плевать, что о тебе подумают. Зрители.

Воспринимать с юмором. Не так серьезно.

Но внутри какие-то страхи. Вбитые системой. С младых ногтей.

Как говорил мой ближайший друг: «Сейчас из стены выйдет ужас».

Можно думать, что это остаточные явления того, что «пил все, что течет». (Поговорка тех лет – «Под лежачего художника коньяк не течет».)

Главное – как воспринимаешь – так и есть. И ты в силах изменить ситуацию.

* * *

Собеседование с психотерапевтом. Рассказываю байки:

– Я никогда не напивался.

Выпью только стаканчик – и я уже другой. А вот этот другой уже напивался до поросячьего визга.

«Между первой и второй перерывчик небольшой» – почему? Потому что после первой ты становишься другим, а другой тоже хочет.

Как говорил мой друг, «я пью, но это меня не составляет…». Анекдот от Пирогова (тоже уже покойного).

Двое алкашей хоронят третьего.

– Смотри, он хорошо выглядит.

– Конечно, три дня не пил.

* * *

Столовая – самообслуживание.

Выбирай, что хочешь, – рыбу, мясо, салаты.

Если набираю – съедаю дочиста. Привычка. Редко когда что-то остается.

Потом отнесешь поднос на тележку.

Там все подносы завалены едой, часто и нетронутой.

Напротив сидит здоровяк в майке «Дэвидсон». Поковырял одно блюдо, поковырял второе. Откусил банан, бросил. Взял поднос, отнес в тележку.

Так и в общении с другими.

Поковырял-поковырял душу – выбросил.

Наверное, так и надо – откусил кусочек (при знакомстве) – и на тележку…

* * *

В клинику попадают не сразу и не все.

До нее надо хотя бы пару месяцев не пить или не колоться, не глотать «колеса» или не нюхать кокаин…

Только тогда ты можешь поступить «на излечение». Но не все это могут. Они в «системе».

Обычно это легко начинающим.

Попил неделю, месяц, выгнали с фирмы – иди лечись.

Кто на первой стадии. Или на последней.

Как я.

* * *

Раздают анкеты. Заполните – по каким причинам может произойти срыв. Потом распределите – что вы делаете плохо для семьи, для работы и для общества. «А потом я объясню вам, как умирает печень…»

* * *

Большой зал. Человек тридцать сидят полукругом – веером. Все колоритные персонажи. Как в костюмерной Голливуда. Взгляды всех сходятся в одной точке.

Это психотерапевт. Он принимает новых. Каждый о себе что-то говорит.

По очереди. Имя-фамилия, возраст, откуда прибыл, есть ли семья, дети.

Но главное себя определить – «Я – алкоголик (наркоман, игрок, политоксикоман, зависим от таблеток и т. д.)».

Один (загар, подстриженные усики, свежая рубашка) несколько раз гордо повторяет: «Я уличный алкоголик».

Вспомнил его сидящим в торговом центре города. Кожаные штаны, меховая куртка, большой транзистор с дорогой бутылкой виски. Рядом укутаны в одеяло две откормленные собаки. Попивая, покуривая, шутит с прохожими. Таких много.

Им подают. Чем лучше одет – тем больше дадут. Настоящих нищих (стоящих на коленях у входа в храм) обходят.

* * *

В курительную вошел болезненный тощий курильщик. Видимо, не он затягивается сигаретой, а сигарета им.

Длинная, в рыжих паклях наркоманша Клаудия. Ей: «Ты – мать?».

Она: «Да-да, кошачья мать».

Группа анонимных алкоголиков курила анонимно.

В центре сидит седой и толстый, с лицом, натертым кирпичом.

Похож на тренера. По алкоголизму.

Вот подходишь. К любой пепельнице. Семь пепельниц, урна в центре. Рядышком на длинных скамейках разноцветная семейка. Алкаши, кокаинщики, игроки, героинщики…

Весело общаются, хохочут.

Надо поздороваться. Сказать: «Хай, привет, братья зависимые!».

Не поймут. Языков не знают.

Но народ яркий, веселый, вежливый. Сливки общества.

Или общество их «слило», или они себя «слили» с общества.

И можно не раскрывать рот «Хай», а просто посмотреть в глаза.

И кивнуть. Они все понимают.

* * *

Неподалеку группка на корточках сидит. Постоянно сплевывают. Ржут.

И мать вспоминают. Через каждое слово. Базар.

* * *

Расслабился. Раскурил табак.

Надо отпустить… внутреннее… внутреннюю… струну… она… она натянута… предел… предельно… ножом… лезвием по ней… полоснуть… вот так… легче…

И все сорок две тонны копошащихся мыслей вылетают из головы тоненькой струйкой в трубку…

А дальше – дальше в небо…

Распахнулась дверь комнаты восьмой.

– Воя, пыш! – сестра будит. Колеса глотать.

А что тебе? Есть-пить дают. Спать есть где. Тепло.

Теперь пусть хоть «Воя – пыш» кричат, хоть кукарекают (надо же такое услышать).

* * *

Клиника как жизнь между жизнями. Время все обдумать, взвесить, определиться к следующей жизни.

Я хочу знать больше подробностей о себе. Информации. Залезть в глубинную память и все детали тщательно разработать.

Вывести себя на чистую воду.

* * *

Сто тридцать четыре шага по коридорной кишке с семью стеклянными дверьми.

Все встречные бесконечно вежливы.

Открывают друг перед другом дверь, улыбаются и приветствуют.

Даже пожилая женщина, лет семидесяти (но никак не старуха), распахнет стекло и дружелюбно – «Хай!».

Приветствия, извинения и забота, хоть и не знакомы.

Это все люди, знающие, что это такое, когда человеку плохо. Все испытали на себе не раз.

И я вижу, чувствую нутром, что я – это каждый из них. Я – этот. Я – та.

Мог быть и этим изысканно одетым наркоманом-антикваром, и этим стриженым хромым юношей-наркоманом, и женщинойалкоголичкой с простым открытым лицом, вероятно, заставшей войну…

Я всегда придерживал шаг, проходя мимо нищих и алкашей.

Я узнавал себя в них.

Знал, что они чувствуют, угадывал мысли. Волна, их окружающая, мне знакома. Их вибрации я читаю. Их глаза незабываемы.

Псевдо видно сразу.

* * *

На столе моем камешек с горы Синай, крестик сандаловый, сквозной, крошечная рыбка Св. Петра из металла и глазури.

Все это Дашенька, со Святой Земли прилетев, выложила передо мной.

Сама светится – месяц в монастыре на горе Елеонской.

– Ночью купалась в Мертвом море, поужинала гранатом и легла спать…

* * *

У нее… да-да, у нее… на тонкой руке… часы… крупные… большие… точно мужские… не золотые – позолоченные… циферблат вишневый… красный – бычья кровь… часы – глаз бычьей крови… и ремешок… такой же…красный как порез… рана… вокруг запястья… как можно психотерапевту… зачем ей… носить рану… ежедневно… вглядываться в нее… в красную.

Или нет… это я… мое восприятие… вот сейчас так… такое состояние… это я так вижу… это не она… это я… Она носит на руке… мое состояние… Но она же… она носит… на себе… зная или не зная… состояние каждого… всей группы… все разновидности… на ней… отпечатываются… каждый свое… то и видит… и чувствует…

Я вижу рану…

* * *

…Шуберта из моей комнаты перевели в другую клинику (Розенберг).

…Кто же по вечерам будет меня угощать шоколадом?..

…хотел, чтоб я переехал с ним…

…там почти все «наркомы»…

Я видел серые ряды понурых и отрешенных… бредущие в столовую…

…мне стало не по себе… здесь веселей.

…да и русских полно… своих.

…новый сосед Гвидо… голова-яйцо… смазано маслом…

* * *

…шофер А. (алкоголик-афганец по прозвищу Доцент):

– Тормознули на трассе… дали дыхнуть… конечно, ничего… успел проглотить масло с уксусом… никаких промилей, а пьян… они не верят… открыли кабину… полбутылки еще… запах… садись – поехали… проверим кровь… не поеду… как?.. слушай меня – я немецкий солдат… а я – русский офицер… одной рукой за документы… другой локтем в грудь… мигом в машину… и газ… конечно, сразу нашли… суд… год тюрьмы… два года лишения прав… теперь здесь… в Дауне…

* * *

…у меня в столе… в комнате моей… в сорок шестой… пару кусков черных… хлеба… с сыром… на всякий случай… чтобы было… привычка… с давних, голодных лет… и чтоб выпить что было… аптечка… чтоб не умереть…

…так и жил… уверенный… в завтра… в послезавтра…

…многие на поднос набирают много…

…много едят… много оставляют…

…слишком много… относят на мойку… Надо ли брать много?.. у жизни?

…просто не брать лишнего… трудно избавляться…

…разговоры (в курилке)…

* * *

«…Я пришел сюда алкоголиком и уйду алкоголиком… послушай, я тебя где-то видел… в Караганде был?.. был… завод такойто знаешь?.. да… рядом пивная… по-моему, ты у меня двенадцать копеек спрашивал… встретились…»

* * *

…групповая терапия… кто-то о себе… все наружу… ему вопросы… со всех сторон… вся подноготная… где… что… когда…

…правило клиники – из своей группы не выносить… ни с кем другим не обсуждать…

…рассказывай, кругленькая черноволосая пампушка… график жизни начертила… диаграмму жизни…

…красные, зеленые, черные треугольники…

…сама из Казахстана… отец в тюрьме прапорщиком… охранник… пил постоянно…

…вышла замуж за вора… квартиры грабил… она помогала… поймали… дали четыре года… ему больше…

…как освободилась, стала поднимать стакан чаще… вышла замуж вторично… пили вместе… как-то не поладили… всадила нож… в область сердца… столовый… вызвала полицию… скорую… еле спасли.

…Когда он очнулся… сказал… «если всадила нож – значит, заслужил».

…ее не судили… детей забрали… на воспитание… теперь клиника… вместе с мужем… четыре месяца… со стороны – идеальная пара…

* * *

…Москва… Левобережная… Клиника… «алики» и «шурики» (алкоголики и шизофреники)… такая смесь… все в одной куче… стадии разные… могут в любой момент откусить нос…

…Клиника Даун… здесь «алики» и «нарики» (наркоманы)… и другие… зависимые… от жизни… политоксикоманы

…вчера один «алик» другому: «…последний год… все время… с утра трясет… вечером шатает… и что за погода такая?..»

* * *

…у озера деревья… горят… осенью… птицы углом на юг… вода – блюдо… золотой овал… по тропинке девять «аликов»… с ними женщина… копна волос черных… психиатрия в голове… ведет всех… выводит… к воде… там карпы…

– Яша, ты прыгни… возьми его… за язык… он тебе ничего не сделает… можешь нести домой…

…Яша – «гы-гы»… и розовой веткой… себе… по ботинку… терапия…

* * *

…чувствую… чувствую себя… застарелый подосиновик… под дрожащей… осиной… сижу… в очках… и капюшоне…

…я возможный заплыв… между частью Тельца… я секунды раскрыл… слякоть раны лица… я вразлет-наперед… тонкой ленью скакал… сетью запонок скал… выстрел глаза… зрачок… там уже побывал… пиво-воды челнок… фиолетовый крик… за кубами… тюрьмы… этот вязкий язык… подорожник открыл… я вам шкуры листал… в параллельных мирах… колокольчик вонзал… между щек… впопыхах…

* * *

…было сказано… терапевтами… психиатрами… обдумай… напиши… свою автобиографию… алкогольную… карьеру… график нарисуй… «курву»…

1. норма (повышается)

2. желание (непреодолимое)

3. контроль (потерян)

4. похмелье (уже необходимо)

5. негатив (в семье, на работе)

6. продолжение (употребления)

7. потеря всего

8. только алкоголь (других интересов нет)

* * *

…трубку набил… расслабился… раскурил… плакат… перед носом… осел в профиль… радуга… бабочка… подписи нет… что это значит?.. зачем?.. для кого?..

…осел ушами хлопал… словно бабочка… осел…

* * *

…ночью… засыпая… в полутьме… строчки… сосед спит… нащупал карандаш… обрывок бумаги… слова… снова на ощупь… смысл неясен… пишу вслепую… может, завтра… пойму… расшифрую… если удастся…

Кто-то что-то… мне говорит…

И я слышу… внутри… себя… надо зафиксировать…

…утром читаю:

…ты выбрал это… зная все заранее…

как маленький божок… отстегиваешь дни…

к великой мудрости… приклеил ты страдания… все испытал…

теперь чехол сними…

* * *

…внезапная проверка… промили… все дуют в трубку… «саксофон»… ищут… вдруг кто-то… не выдержал… «принял»… особенно – после прихода гостей… и всегда неожиданно…

…вот привезли меня… униклиника… промили – 4,9… врачи собрались… посмотреть… кто такой?.. русский… художник…

Главврач:

– Как вы себя чувствуете?

– Супер-перфект, – как обычно, отвечаю…

…все дружно рассмеялись… все белые халаты… Я – абсолют большой…

* * *

…поковерканный разговорами воздух… слетелись… зависимые… в павильон курительный… галдят… смех-гогот… возбужденные, точно праздник… точно «приняли»… невидимой нитью… все повязаны… и стар и мал… все понимают… все уважают друг друга… теплая семья… алкоголики-наркоманы… одни испытания…

…древние старушки… войну пережившие… сухие… беловолосые… глаза умные… внимательные… все понимают… все принимают… щелкают зажигалками… портсигарами…

…тут я представил… если собрать все выпитое каждым… в один пузырь… и в одну массу… все страдания… мучения… боли… опыт… какой ком вылепится?.. какая энергия в нем?.. а для того мы и здесь… на земле… и живем… из жизни в жизнь…

* * *

…вены прячутся от наркомана… Андрей (29 лет)… о себе… на листе треугольники и квадраты… его жизни… пунктиры… все на ладони… можно вздрогнуть… ахнуть… сначала пил с братом… потом с подругой… новая работа – перешел на наркоту… кололся… вены ушли вглубь… защита… взять анализ крови невозможно… врачи мучаются…

* * *

…равно ли время пространства пространству времени?… Нет… думаю, пространство времени бесконечно… время пространства – да… ведь пространство – нечто ограниченное… или нет?

…это можно решить… посидев в курилке… в ее пространстве… посидев некоторое время…

* * *

…приехала семья… навестить… ведь знаем друг друга… тысячу лет… вместе… в разных вариантах…

…вот стали в кружок… прижались лбами… обнялись за плечи… точно футболисты… перед выходом… на поле… такой миг… а ведь был уверен… всегда… что семьи у меня… быть не может…

…пошли в мокрый лес… семнадцатого Ирина летит в Иерусалим… прощались… два раза…

* * *

…Лизель (принцесса Сальмская) подарок мне сделала… перед клиникой… четки с распятием… серебряным… пятьдесят восемь гранат… капелек крови…

– Они тебе помогут – держи их в руке. Я сама засыпала только с ними…

…теперь я сжимаю в кулаке… горсть застывшей крови…

* * *

…алкоголь… алкоголь сокращает… жизнь… наполовину…

…мне шестьдесят четыре… но, если бы я не пил… было бы… сто двадцать восемь… (так сказал мне друг алкаш…)

…бабушка: – …внучек разберет сигаретку… потом снова набьет… выкурит… и все думает… думает… наверное, конструктором будет…

…рассказ Александра (алкоголик, игрок, самоубийца):

– …все… надоело… решил покончить… встретить поезд… три бутылки взял… спирта… две выпил… третью в трамвае пью… думаю… если не насмерть… калекой останусь… до конца… испугался… повеситься – позорно… вернулся… вспорол вены… литр крови… другой… заснул… проснулся – живой… научился глухонемому (немецкому)… в спецклинику направили… пять месяцев… бассейн… гольф… спорт… вышел… взял пива… три банки… и вот… дальше не помню… здесь…

…доктор: – …расскажите о себе, свою биографию…

…пациент: – …ну, когда я первую зарплату получил – не помню…

– У вас есть профессия, где вы учились?..

– В Семипалатинске, где – не помню… а здоровье хорошее… только задыхаюсь… сердце останавливается… кровь густая…

* * *

…рассказал Александр (40 лет, алкоголик, наркоман, игрок, самоубийца):

– …был велосипед… на минуту оставил… у магазина… вышел – нет… стал искать… сидят ребята… подошел… окружили… деньги давай… денег не было… хотели бить… я кивнул в сторону… они посмотрели… я рванул… бежать… они за мной… я в лес… потом домой… стал плакать… долго плакал… почему так?.. за что?..

…услышал голос… внутри: ты тоже грабил… дрался…

…что-то понял… другим… надо быть другим…

…знаешь… что хорошо… что нехорошо… а делаешь… потом в Библии прочел… так это же про меня!.. буду автобиографию писать… оттуда перепишу…

* * *

…спрашиваю у алкоголика:

– …Бог есть?

– …есть…

– …веришь в Него?

– …Бог есть, но я в него не верю…

(…трудное детство… чугунные игрушки… про Айвазовского не слышал… есть и такие…)

* * *

…самый… самый длинный… русский праздник – похмелье… как начинается… так на месяцы… на годы…

* * *

…групповая терапия… тема: «Возникновение депрессии»… все по пунктам… какая депрессия… когда… почему… какие причины…

…но… причины может и не быть… и дома все хорошо… и с работой… но вдруг… раз – и… все…

…Афон… монастырь… работаю… мозаики… без алкоголя… без табака… все спокойно… как бы и не надо… несколько лет приезжал… раз появился… пейзаж стал рябиться… пошел волнами… на причале стою… корабль… отплывает… туда… где магазин… как я пролетел?.. три метра… по воздуху?.. что толкнуло меня?..

…набрал коньяку… присел на камень… выпил… легко… спокойно… красота вокруг… жить хочется… не спеша… тропинками… вернулся… пил в келье… с неделю… не ел… выйду ночью… пройдусь… в кромешной тьме… «небом в алмазах» полюбуюсь…

…запасы кончились… где взять?.. пошел по кельям… у монахов… добрые… понимающие… доставали кагор церковный… седовласые старцы… пузырики… флаконы… обошел всех… все опорожнил… иду к иеромонаху… что исповедь принимает…

– Отче, водка кончилась…

…отвел в архандарик… гостевые комнаты… велел налить узы… я – «добавь до полной»… выпил… теперь готов… в катер посадили… скоростной… и в клинику… греческую… до Пасхи…

…пациент В… лет сорока пяти… русый… покуривает… в небо смотрит…

– …да, не хотел бы я оказаться в этом самолете… не выношу закрытого пространства… после Афгана… как-то менты… четверо… в камеру толкали… всех разметал… страх первобытный… животный… стены… окон нет… приступ… сразу… уже ни в метро… ни в автобус… только машина… знаешь – по бокам дверцы… остановить можно… на заднем сиденье уже нет… а так… ничего не страшно… только это… закрытого пространства боюсь… последний раз… в самолете… еле откачали… рядом девушка сидела… журналистка… почитала… глазки закрыла… уснула… она не была в Афгане…

* * *

…дымлю… табаком… подходит А. (вор, пьяница, игрок, самоубийца)… глаза голубые… чистые… слуховой аппарат… потрескивает… говорит… улыбаясь…

– …пришли дети… играли на инструментах… а люди не плясали… тогда заплакали дети… а люди… видя… что дети плачут… не рвали на себе волосы…

…пациент А.:

* * *

– …я рисовал гладко… быстро… с приятностью… любил рисовать… отец говорил: «художники всегда бедные… мало получают»… и я пошел на слесаря… хорошо зарабатывал… много… Шишкина люблю… у него все гладко… в галерее был… большую картину видел… приход Христа… так я там… ошибку нашел… там человек… в одежде белой… у воды… а отражается в красной… Я раньше быстро рисовал… без резинки… теперь нет… не так… с резинкой надо…

* * *

…групповая терапия… читал всем автобиографию… вывернулся наизнанку… карьера алкоголика… стаж – сорок лет… выпил свою цистерну… приходится вспоминать… теперь… про каждый выпитый литр… отчет… анализ… выводы… слушают молча… без вопросов… психотерапевт М. берет отчет с собой… разобраться… и в четверг… к ней в кабинет… в 211… один на один…

…все рта не закрывают… стоят кучками… и каждый о себе… или что знает… что слышал… хотя… никто не спрашивает… самоутверждение… в словах… кто как может… просто молчать нельзя… надо занять место… свою нишу… проявиться… многие мастера… разговорного жанра… рассказы отточены… точно морские голыши… опыт большой… армия… тюрьма… из клиники в клинику… кто больше и лучше представит… как на сцене… афганцы договорились – про Афган ни слова… а так… темы любые… очень откровенные… в прекрасном пополнении… в групповой терапии – другое… байки не пройдут… надо обобщить… подытожить… сделать вывод… и мастер-рассказчик теряется…

* * *

…Наполовину высохшая капля… меня тянет к людям… которым кажется… что они… сходят с ума… здесь все такие… чувствуешь… на своей территории… в своей зоне… и поддержка… звуки смеха… разговоры… щелканье зажигалок…

* * *

…На терапии… о депрессии… вспомнил… когда-то было… взял сигарету… раскурил… докрасна… повернул левую ладонь… затушил о запястье… где синие сосуды… светятся… круглая рана… запеклась… по краям… подошел кто-то… – Что ты?.. Я раскурил другую… и в то же место… затушил…

…депрессия прошла… рана заживала три месяца… боль психическая перешла в физическую… перенос боли…

* * *

…с утра… после таблеток… выпив кофе… выкурив трубку… уже в полдевятого… закончил три холста… ранее начатые…

…Холст первый – «Формула глюка» (по-немецки «глюк» – счастье… в русском «глюки» после стакана… «колес»… иглы… широкое понятие)…

…подписываю холст… для немцев – О. Т. (что значит – без названия)… для русских – «Формула глюка»…

…Холст второй – «Ломка»… (на немецкий не переводится… ставлю О. Т.)

…Холст третий… из двух частей… подписал просто – «Двухчастник номер три»…

…в тринадцать тридцать… терапия… групповая… в окна смотрит лес…

Александр (46 лет, алкоголик) представляет свою «курву»… это график… жизни… взлетов-падений… линии… пунктиры… треугольники… квадраты жизни… разделы по годам… семья… здоровье… работа… образование… хобби… вся жизнь – хобби… черно-розовые периоды… не было бы черных… тогда не было бы розовых…

…вскрывай подноготную… отвечай на вопросы… и я спросил:

«А как твоя семья… жена… понимают ли они… что алкоголизм – это болезнь… а не блажь… какая-то?..»

«…нет… не понимают… жена… когда я не пью… говорит: «что ты прикидываешься ангелом?»… когда выпью… черти мерещатся… все друзья… в чертей… Я за ноги… гонять их… связали…

в клинику… только сын… ангелом стоял… я на колени… поднимаю голову – черт…»

* * *

…ночь… сижу… обмотан шарфом… курительная… вокруг звезды… деревья… филин… пускаю дым… в Большую Медведицу… вся клиника… под одеялом… сбоку тень… кашляет… курит… говорит себе: «одинокий курильщик в ночи»… и исчезает… я задумался…

…я изучаю время… на планете Земля… я изучаю себя… в этом времени… я изучаю других… другие реальности… этого времени… вижу изменения… и… когда настанет время… я уйду из этого времени…

* * *

…отец… сидит на кухне… плохо… очень плохо… надо принять… ничего нет… входит сын… к холодильнику… дергает ручку – «шеф… подвези… надо раскумариться… нет?.. не подвезешь?..» …отец думает… во… у сына крыша поехала… «белочка», наверное… идет в туалет… вернулся – холодильник… нет… «ну… уговорил, наверное…»

…новоприбывший в Даун… подходит к группе курильщиков…

«а где здесь тропа Хо-Ши-Мина?»… и все понимают…

* * *

…в чистом воздухе… по вечерам… над Дауном… гукает филин… из одной точки леса… с одного дерева… невидимого… и все привыкли… многие отвечают… и вдруг не объявился… все встревожились… прислушиваются… тишина… весь павильон курительный… обсуждает… предполагает… переживает… но старый алкоголик… не выдержал… громко гукнул… пофилински… и тот ответил… отозвался… как проснулся… все закричали… радостно… кричали «яволь»… русские радостно матерились… со слезами…

* * *

…в первый день… в один из первых дней… приезда в клинику… в большом зале… стулья расставлены… полукругом… знакомство… представление себя…

…веером расселись… алкоголики… наркоманы… самоубийцы… игроки… прочие «зависимые»… в центре – психотерапевт… тоже зависим… от нас… но не понимает… и говорит: «алкоголизм – болезнь неизлечимая… а я вас буду лечить»…

…каждый… по часовой стрелке… докладывает… представляется… по очереди… все слушают… называет имя… фамилию… откуда… какая зависимость… многим трудно… сказать – «я алкоголик»… «я политоксикоман»… «я самоубийца»… легче – «у меня зависимость»… молодая немка… коротко – «зверски пила»…

…встает высокий… худой… с мягкой бородкой… глаза умные… выдает «букет»: «я алкоголик… наркоман… вор… игрок… и самоубийца»…

* * *

…утром… трудно… «вставиться»… тяжело… в эту жизнь… кофе… кофе… табак… до одури… потом дурь выходит… и нормально… соображаешь… где ты… и где твои вещи…

…вот приехали… алкоголики из Люксембурга… на джипах… новый заезд… по-французски… картавят… с переломанными ногами…

* * *

…аукцион-распродажа… картин-скульптур… алкашей-наркоманов… в Даун-Форуме… бар… танцы живота… терапевты разносят бутерброды… деньги за картины – детям алкоголиков…

…девица… тщательно одетая… лет двадцать… графику предлагала… черно-белую… стала рассказывать… про жизнь свою… рассказывать – плакать… ее увели… она рыдала… в соседней комнате… графику купили… сразу… и три моих холста… подошла покупательница «Формулы счастья»… по глазам понял… почувствовала она… энергию холста… глюк в глазах…

Формула счастья – раз… Формула счастья – два…

Формула счастья – три… – продано…

* * *

…Вовчик-афганец… что татуировку просил исправить…

«Таня» на «Автомат»… утром выписался… из клиники… вечером звонит… уже пьян… «сижу один… никого… шел через магазин…»

…звонил ежедневно… разговаривал все дольше… все бессвязней… потом пропал… все встревожились… «наверное, в больничку залетел»…

…сегодня просыпаюсь – он… «что… опять здесь?»… «нет… приехал успокоить… ребят»…

…черные брючки наглажены… остроносые ботиночки блестят… в руках два торта… «спасибо…» – «спасибо в карман не нальешь…»

* * *

…подходит А. (47 лет… алкаш-нарком… самоубийца… игрок)

– Володя… вот муравей… как он живет?.. ни наставника… ни президента… а на хлеб зарабатывает… не жалуется… не обижается… бежит… бежит… вот умное существо…

…курительная… точно сапог… на ветру… пигменты рассыпаны… пеплом-порошком… и по облакам… по масляным стволам… тюремным дымком… курилась урна… заключенных… полуокурков…

…а приснилась прекрасная… женская сущность… с именем Ишаха… в темноте записал… знал… что утром уже не вспомню…

* * *

…иногда… уставишьсявзеркало… глазатакие… внимательныевнимательные… и абсолютно равнодушные… морщина глубокая… сечет лоб… шрам… над бровью правой… еще сносно… может, красиво… но вот… выдавил улыбку… что-то расплывчатое… точно маску резиновую надел…

…улыбаться… улыбаться я не научился… не привык… не умею… в такое время жил… не умею обволакивать… обворожительной улыбкой… а жаль…

Когда пытаюсь… размытая гримаса… вырастает в пространстве… как если в кишечник… коробку булавок… сыплют… а я пытаюсь… расслабиться и рассмеяться…

…и проявляется тип… с Брейгеля картины… или голландцев малых… когда смех сквозит… в провал… от трех зубов…

…то, как мы видим себя… в зеркале… совсем другое… как видят нас… особенно впервые… посторонние… чужие люди… мы видим… свой совокупный образ… все взгляды в зеркало… десятилетиями… слились в один… и «накладывается» на теперешний наш вид…

…так древний муж… видит свою… жену-подругу… во всем многообразии… с юных лет… с цветущей молодости… всю совокупность ее образа… а не просто… древнюю старушку… какую видим мы…

…многие… любят посмотреть… на себя в зеркало… и плюнуть… себе в лицо… в отражение… вернее – в себя… я не плюю… что дано – то дано… да еще сам выбирал… благодарен… и за это…

…а не улыбаюсь… значит, не надо… растягивать… улыбайся глазами…

* * *

…в клинике концерт… Виноградов играет… на домре…

…подсел дядя Саша… «Мутным» зовут…

– Скажи… на каком языке он играет?..

– На русском…

– А-а-а – понимаю…

…пришли вести… от Ириши… сегодня… ночевала в кельемастерской… около кладбища… в Гефсиманском саду… сходила в Елеонский монастырь… на Масличную гору… а ночью… к Гробу Господню… в монастыре из колодца пила… а сейчас… работает над иконой… которая открывает и закрывает глаза…

* * *

…вот жена пришла… муж пьян… лежит… она спрашивает… у собаки: «сколько он пива выпил?»… собака: «гав-гав-гав»…

«а сколько водки?»… собака: «у-у-у-у-у»…

…рассказал Александру (алкаш-наркоман-вор)… он смеялся… долго… остановиться не мог… и решил он картину нарисовать… на эту тему… рисунок принес… углем… фигура неожиданная… в стиле Тициана… (которого он не знает…)

– Буду всех спрашивать… что это?.. каждый будет говорить… а потом я… расскажу анекдот… мой терапевт говорит… чтоб я общался больше… я его в сторону… отвел… говорю: «дай сто граммов… дискотека сегодня… буду общаться… танцевать…» – «а ты попробуй без граммов…» – «так я не умею… не привык… без стакана я никогда… не танцевал…»

* * *

…звонок в клинику… дочь Дарья…

– …папа… у меня… мысленный кризис…

– …о чем же ты мыслишь?..

– …поехать в Иерусалим… на Рождество… я сделала мультик… про Рождество… книжку про Рождество… спектакль… про Рождество…

– …значит, поезжай… ты заслужила…

– …но… я боюсь… бабушка-дедушка заскрипят…

– …ну что ты… они все поймут… мы все будем рады… спроси свой внутренний голос…

– …да?.. внутренний голос говорит «да!»…

* * *

…почему галдеж… смех… визг… в столовой… в курительной… в телевизионной… глаза закрыть… так за праздничным столом… веселье… шутки… возбуждение… большой компании близких людей?..

…просто все они… прошли боль… страдание… утрату… преступили черту… заглянули в глаза смерти… но выжили… вернулись… заново родились… и радуются… они видели небо…

* * *

…утром подходит В. (лет 30… алкоголик… сдвиги по фазе… рано полысевший и поседевший… с детскими голубыми глазами…)

– …ну что… идем за пивом?..

– …сейчас… только докурю…

– …я вчера… в девять вечера… уже хотел идти… в ближайший лакаль… и налакаться… такое желание есть… я сегодня объявил… в группе своей… что ухожу я…

– …куда пойдешь?.. домой?.. тебя никто там не ждет… ты один… опять окажешься… в магазине… начнется срыв… хуже прежнего… все наверстаешь… и опять клиника… когда я жил один… совсем один… я был рад даже мухе… которая ко мне прилетала… глаза огромные… стремление к полету… чем не друг?.. а когда с женой познакомился… то плакал… от сознания… что меня кто-то ждет…

– …нет… мне жена не нужна… я парней люблю…

– …что?!.

– …парней…

– …а-а-а… тогда тебе сложней… тебе жена нужна… парень сидеть дома… и ждать тебя… не будет… (и я дал ему таблетку… успокоительную… от персонала спрятал…)

* * *

…сообщение Ириши: «…стою на горе Фавор… и взлетаю…» (…я упал… я в клинике… я тоже пытаюсь взлететь…)

…подходит Макаров… (алкоголик… игрок… художниксамоучка)…

– …я говорю… своему терапевту… «Что вы мне даете?.. таблетки?.. лучше дайте яд»… а он мне… «Нарисуй картину… на память»… знаю… что ему изобразить… небо… большое красивое облако… а внизу мебель… и пьяный валяется… рядом собака… большая… и название есть… «Смышленая собака»…

– …нарисуй ему небо… сине-голубое… и большую белую таблетку… название – «Яд терапевта»… и подари… на память…

* * *

…эрготерапия… лечение творчеством… выдавливать краски… время останавливается… болезни уходят… другое состояние… другое время… ты там…

…медсестра подходит… через руку поглядывает… «Вас ист дас?» – спрашивает…

– … цум байшпиль… натюрлих… отвечаю…

– …вас цум байшпиль?..

– …натюрлих…

– ???

– …дас ист русише алкоголише кунст…

– …а-а-а… алкоголише…

– …кунст… слушай дедушку… ему уж десять лет как… на кладбище прогулы ставят…

…видел во сне… подставку для трубок… курительных… как вылепить… снес глину в комнату… стеки… мастихины… глину на подставку… быстро вдавил трубки… обрезал края… пара эскизов перед глазами… укутал мокрой тряпкой… до следующего раза… надо сделать легко… быстро… на одном дыхании… связать патронташ с надгробием… обжечь в печи… залить глазурью…

* * *

…может, главное… что осталось… сохранил… проявление себя… своей индивидуальности… в неблагоприятных условиях… в режиме… где все против… относиться к себе… к человеческому существу… которое не может быть вытеснено… другими… и остаться собой… я не позволил этим условиям… определять мое видение… себя… того, что я есть… на самом деле… одна из задач… и смыслов… жизни моей…

…психотерапевт:

– …вы писали автобиографию… вспоминали… думали… какой же вывод вы сделали?..

– …вывод?.. что в результате я сохранил себя… свою индивидуальность… талант… данный Богом… в строгом режиме лагеря… хоть и социалистического… я не поддался искусу соцреализма… делал свое… работал честно… хоть на жизнь заработать не мог… жил впроголодь… алкоголь меня спас…

– …и вы видите теперь свои ошибки… изменили бы вы свою жизнь… если начать сначала?..

– …нет… мне дана такая жизнь… такие испытания… и я опять прожил бы так же… я благодарен ей…

– …и вы считаете… такая жизнь… и такие страдания… нужны?…

– …да… для этого жизнь и дается…

– …но есть же люди… не пьют… не курят…

– …у них другие испытания…

– …да-да… у вас такое положительное отношение… к алкоголю… вас трудно будет лечить… вы никогда не бросите…

– …я считаю… что свою «норму»… цистерну жизни… я выпил… допиваю последние капли… у каждого своя «норма»… большая – маленькая… и каждый выпивает ее по-разному… кто всю жизнь понемногу… кто залпом… с перерывами…

– …но вы намерены остановиться?..

– …да… ведь я не один… любимые люди вокруг… жена… дети… если бы один… сел бы на яхту… набил трюм ромом… и табаком… и в море…

…Дашенька:

* * *

– …папа… может быть… после смерти… ты попадешь в такое пространство… приятное… знакомое… светлое… атмосфера такая… освещение… так это буду я… в форме освещения…

* * *

…когда я разворачиваю газету… немецкую… то я ищу в ней… знакомые буквы…

Илюша:

– …если газету перевернуть… то ты их найдешь еще больше… (…так в жизни… я ищу в ней… знакомые черты… родные и понятные… но если… вывернуть жизнь… наизнанку… то я найду

их… еще больше…)

…меня интересует… визуальная структура… духовных построений… здесь же… в клинике… заставляют изображать графики… запоев… и семейных отношений…

…я живу… между… теорией искусства… и теорией запоя… пытаюсь связь найти…

…ползут двое… пьяных… «скажи, Вася… ты меня уважаешь?..» –

«…нет, Петя… я тобой горжусь…»

…вернулся с побывки… в клинику… две ночи – три дня… подбегает Сашка:

– Вовчик… ты знаешь… я думал… Пашка умер… захожу к нему днем… он спит… через час… тоже спит… с открытыми глазами… думаю – все… готов… но нет… слава Богу… зато днем ходит… с закрытыми глазами…

(да… думаю… все мы ходим с закрытыми глазами… хоть смотрим… но не видим… ничего…)

…во сне… с двадцать шестого на двадцать седьмое… показан… большой кусок… краев нет… синего… пепельно-синего шифона… полупрозрачен… и фигура проявляется… обнаженная… точно женская… из тумана… большая… возникло название… «Тайная плоть»… и слова… слова…

…не видя… вслепую… записываю на обрывке: «Тайная плоть… ни больше… ни меньше… где возьмешь – в тайне… плоть везде… есть-есть… нет… здесь – там… это известь – известно… тайна… а я – здесь… ноготь… плоть – платье ее…

…утром прочел – какая-то шифровка… смысл чувствую… но далеко… тогда еще мог расшифровать… сейчас утром – нет… уже ушло…

…сосед по койке – мне:

– Ты совсем больной… ночью… в темноте вскакиваешь… бормочешь… хватаешь бумагу… пишешь не видя… потом под одеяло – и спать…

* * *

…врач алкоголику Макарову:

– …дунь в трубку… сколько промилей?

– …а… а… скасофон… (дует… нет ничего)…

…врач перчатки надевает… банку достает…

– …а теперь… для анализа… мочу… Макаров штаны расстегнул… напрягся…

– …мочи нет… совсем нет…

…врач:

– …не может быть… подождем… через час…

…через час:

– Опять нет… ничего… может, взять банку… с собой?

…врач:

– Я должна… обязательно… проследить… а то вы… попросите помочь…

* * *

…аспирин глотаю… в ушах звенит… шум крови… в холодном поту стою… на ледяном воздухе… и решаю перебить это стояние… работой… как всегда…

…холсты сто двадцать на сто… заготовлены… ждут… пять килограммов пасты рельефной…

…шпатели… зубьями… мусорным совком… выявил знаки… в рельефе… и к ужину… салат и какао… потом сразу… ко второму холсту… время останавливается… а уже ночь… оставляю сушиться… на полу…

…тут немец-алкоголик:

– …а если… вдруг ночью… по ним пробежит… мышка?.. тыптып-тып-тып…

– …супер-перфект… – отвечаю… и чувствую – болезнь уходит…

* * *

…пациент П. Д. (63 года… алкаш… игрок…) лицо фактурное… глубокие морщины… лохматая седая голова… белая щетина… в новой остроносой обуви… пиджак светлой кожи… музыкант… на контрабасе… еще антиквар… старьевщик… букинист… бармен… сторож… повар… мясник… джазмен… перегонщик машин… рассказал, как попал сюда… допился… пришла идея ехать назад… в Винницу… собрал чемоданы… стал мебель продавать… телевизор сначала… купил его за полторы тысячи… продал за триста… пропил… друзья сказали: «давай… за твой отъезд»… потом холодильник пропили… шкафы… кресла… всю мебель… все пропили… хата пустая… ни гроша на отъезд… приходит знакомый… из немцев… напились… голодные… нашлась пачка спагетти… кастрюли нет… в чайник ее… варить… кусок масла в чайник…

Немец:

– … не надо… так нельзя… чайник для чая…

…стал маме звонить… что делать?.. Она:

– …это нельзя есть… он не понимает… что чайник для чая… так запрещено…

…а Паша сварил… все съел… немец еще выпил… и присоединился…

* * *

…подходит Александр (игрок-алкаш-вор-самоубийца)…

– Задумал картину писать… «Родословие Адамово»… небо ночное… череп большой… дерево на нем… маленькие черепа вместо плодов… луна в небе… трава темная… как упавшие яблоки валяются черепа…

* * *

…ходит дедок… все время вмазанный… что?.. откуда берет?.. в клинике?.. оказалось… заходит в туалет… достает стаканчик… пластмассовый… от лекарств… давит из автомата… для дезинфекции… для рук который… выпивает… и все… и пошел… и так время от времени…

…психотерапевт А.:

* * *

– …важен перенос акцента… на плюс… вот один пациент… от него жена с ребенком ушла… он говорит: «…я благодарен Богу за все… за каждую минуту… секунду… за людей окружающих… за тех, кто стремится мне помочь…»

…кто бы из вас так мог сказать?.. вы пришли алкоголиками… алкоголиками и уйдете… только «сухими» или «мокрыми»?

…в этом разница…

– …вы такие счастливые… такие…

– …как… почему?

– …вы счастливы потому… что не знаете… как вы несчастны… (…и наоборот – вы несчастны потому… что не знаете… как вы

счастливы…)

* * *

…Дашенька (отлетая в Иерусалим…):

– …папок… через час сажусь на самолет… через день жди энергии с Востока…

…буду молиться за вас…

* * *

…выспался… кофе выпил… с друзьями… пошли курить… анекдоты… шутки…

– Мерседес сбил телегу… со стариком… он лежит… думает…

«так… телега у меня… из красного дерева… рысак орловский»… из мерседеса новый русский… подходит к лошади… копытом дергает… вставляет ей ствол в ухо… стреляет… к старику поворачивается… «ну… а ты… как себя чувствуешь?»… «н-н-намного лучше… чем раньше!»…

…другой алкоголик рассказывает… классическая ситуация… муж вернулся из командировки… любовник с балкона прыгает… восьмой этаж… думает в полете: «Господи… помоги… я тебе храм построю… метровые свечи поставлю… в монахи постригусь…»

…падает в помойку… отряхивает перья… говорит себе:

«…и надо же… за пять секунд такое выдумать…»

…«русская примета: если пальто… или ватник… в трусы заправляет… значит, пьян»…

…стояли в кружок… дым пускали… слова вылетали… каждый старался… все рассказчики… все отточено… не первый раз… смехгогот… один закончит – другой подхватывает…

…все рассказывают… и каждый как бы мне… почему мне?.. наверное… потому что старше всех… но потом дошло: я – слушатель… почти не рассказываю… не научился… но слушаю внимательно… а каждый ищет слушателя… или чтоб просто молчал…

…я рассказывать не учился… я учился молчать…

* * *

…тридцать первое декабря… в столовой музыка… громко… но никто не танцует… горячий пунш продают… безалкогольный… гриль на улице… под снегом столики… нажарили мяса… нарубили таз лука… ящик с лимонадом… все алкоголики трезвы… стали звонить после двенадцати… друзьям и подругам… бесполезно… они все давно пьяны… никто внятно слова не произнесет… речь бессвязная… или молчание… так никто и не дозвонился… не поздравил… к утру легли спать… наступил новый год… год Тигра… и я никому не пожелал бы… в новом году… оказаться в полосатой одежде… или в клетке… за решеткой…

…каникулы новогодние… занятий нет… четыре дня пусты… в мастерской эрготерапии стоят два холста… последние штрихи…

«Альфа» и «Омега»… для актового зала клиники… захотели обновить… там висели какие-то кубики разноцветные…

…еще ждет меня маленький холстик… «Лестница в небо»… рядом с лестницей зеленый змий… стережет… моя тема… хочешь вверх… а он тут как тут… и как от него избавиться?..

…холст «Омега» почти окончен… сначала был простой… светлый… потом дробился… загрязнялся… лишними деталями… следующий этап – обобщение… высветление… время клиники для обобщения… разрозненные кусочки жизни вспоминаешь… собираешь… рассматриваешь со стороны… делаешь вывод… и все по новой… как на холсте…

…в мастерской Валера (46 лет… алкаш… наркоман… отец в тюрьме умер… старший брат тоже… сам сидел)… делает икону Богородицы… в подарок подруге… она сейчас за него долги выплачивает… раньше шкатулки делал… под мозаику… из цветной проволоки… одна шкатулка – литр водки… «анаша лучше, – говорит, – спокойно и работать хочется… от водки туман… то на велосипеде кого-нибудь собьешь… то на машине… права отобрали… анаша спокойнее и дешевле»…

…помог я ему… как лик прописать… как одежды… как фон… и захотел еще он… такую же… дочери сделать… сам радуется…

…другой «сокамерник» Юра… тоже Богородицу… матери в подарок… Натали такую же… мужу делает…

…Богородицу делают многие… в русской группе… и алкоголики… и наркоманы… и самоубийцы… и воры… и игроки… в немецких группах этого нет… за кич считают… не понимают зачем… они цветочки делают… да деревца… как в детском саду…

…подходит Павлик… «нет водки лучше Абсолюта… но… опять же… на зрение влияет… как?.. попьешь немного – и денег не видно»…

…рядом художник-самоучка Александр:

– Вова… царь Екатерина… был проституткой… она со всеми… и с князьями… и с рабочими… даже из-за границы приглашала… поэтому Ленинград… такой красивый…

…слышу обрывок разговора… врач пациенту:

– Вы пригласите сюда свою жену… я с ней поговорить хочу… Пациент:

– …у нее нет денег… как она сюда приедет?.. а я ей денег не дам – пропьет…

…карманник прижимается к пассажиру, а тот ему: «у тебя что?.. жизнь неспокойная?..»

…ночь… полтретьего… на столе у меня… сборник Г. Айги… ему все удачно приходило внезапно… на грани засыпания…

«Зачем тебе, почти несуществующему, искать другого, праха не имеющего?»

…в полусне Айги «услышал» эти строки… они нечеловеческой глубины… сразу не доходят… толком не понимаешь… но что-то чувствуешь… но тут я понял… наверное, по-своему…

…«почти несуществующему» – это я… мы… что мы в сравнении с вечностью… наша жизнь – миг… мы почти не существуем… но – ищем «праха не имеющего»… это – дух… он нематериален… вечен… какой тут прах?.. но – в нас тоже есть дух… его часть… мы – родственники… чтоб слиться… кого еще нам искать?.. найти родственника и… вернуться к ОТЦУ… в этом великий смысл… и ответ на вопрос: зачем тебе?..

…как говорил мой друг Павел… «иногда открываются такие врата… что видишь себя… со спины»…

…открываю другую книгу… тоже про меня…

«…Ем я с большой жадностью, что и неприлично, и вредно для здоровья, и отнимает часть удовольствия: поспешность при еде у меня такая, что я нередко прикусываю себе язык и порою даже пальцы…

…Я мирюсь с тем, что мне уже не бегать, – с меня довольно и того, что я влачусь…

…О силе и бодрости я не говорю: нет никаких причин, чтобы они оставались в моем возрасте…

Я опустился настолько низко, что было бы нелепо, если бы последнее падение ощутилось мною так, словно я упал с большой высоты. Надеюсь, что этого не будет».

…это писал Монтень в своих «Опытах»… ему было тогда… пятьдесят шесть лет…

* * *

…кабинет двести одиннадцать… беседа с психотерапевтом… один на один… тема – «Эмоции»… объясняю свое понимание…

– Если кривая эмоций… положительных-отрицательных… сокращает амплитуду и переходит в сплошную линию… значит, ты… в состоянии принимать жизнь… такой… какая она есть… какая тебе дана… спокойно… без реакций… особенно отрицательных… а это уже есть смирение…

Психотерапевт:

– Я согласна… но мы в группе… не можем говорить… на таком уровне… и я хотела бы… поговорить с вашей женой…

Я:

– Думаю… разговор был бы ей полезен… она человек сильный… волевой… и считает… что у меня просто не хватает силы воли… бросить алкоголь… В молодости… встречаясь… я всегда покупал коньяк армянский… или какой-то другой… и ей папиросы «Герцеговина Флор»… со временем… она оставила… и то и другое… причем по-настоящему… не то чтобы позволить себе… сигаретку-другую… вероятно… она не понимает… что это у меня болезнь… я не могу силой воли…

Психотерапевт:

– Да… у вас алкогольная зависимость… и это болезнь… у нее этого не было… это такая же болезнь, как и любая другая… и силой воли от нее не избавиться…

(«…болезнь дается не для того… чтоб ее лечить… а для того… чтоб сделать правильный вывод…»)

* * *

10.01.2010… еду в поезде… в клинику возвращаюсь… в вагоне табло… высвечивает: сегодня – 26.08.2029… и время 17:20… надеюсь – доживу… еду в поезде будущего… хорошо… что не прошлого… а то вместо алкоголика… посчитали бы меня… алхимиком…

…посмотрел в зеркало… голова – кусок грязного слипшегося… снега у дороги… глаза… консервные банки… с окурками и плевками… зубы… старый аккордеон… заскорузлый… прокуренный… с перламутром… затертым пальцами… нос… пятно дырявое… мятого башмака… шнурки свисают… соплей… уши – хвост свинячий… разве это вылечить?.. нет… только свое отношение… к этому изменить… сказать себе: «это прекрасно»… и лечь спать…

Мой нос не похож… на самого себя… глаза не похожи… на самих себя… вся фигура… все чужое… временное… не мое… хочу другую оболочку… из сгущенного воздуха…

Понятно теперь… почему Врубель… любил женские одежды из цветных шифонов… разные цвета… просвечивают… друг сквозь друга… и… ничего конкретно… ни цвета… ни формы…

* * *

…пациент А. М. (алкаш… вор… самоубийца)… еще он игрок… азартный… на аукционе нашел… клиническом… смешном… при цифре шестнадцать сказал тридцать… и забрал… холстик с пейзажем… какой-то самоучка… лодки на озере… хотел подправить его… освежить… и… вписать в этот пейзажик… мой портрет…

– Красиво будет… я уже задумался… ты будешь с трубкой… и веслом…

– Ничего не выйдет… – я ему…

– Почему же?.. выйдет… я знаю…

– Нет… это будет ложь… пейзажик с озером не мой… не для меня… там все для меня чужое… я там не жил… я житель городской… нарисуй меня лучше… на городской помойке… хочешь портрет – делай его… а не засовывай в картинку… да еще чужую… в чужую жизнь…

* * *

…протягиваю Ольге (алкоголичка-депрессантка) обещанные таблетки…

– …спасибо… что не забыл…

– …я ничего не забываю… особенно… если на бумажке запишу… и если вспомню… что надо прочесть… и… если вспомню… где бумажка лежит…

…подходит П. Д. (алкаш-игрок)…

– …что ты читаешь?

– «Долгие беседы в ожидании счастливой смерти»…

…он рассмеялся… вспомнил… что в прошлый раз спросил… что я привез…

– «Тибетская книга мертвых»… и знаешь ли ты… мою серию графики… больше четырехсот листов… «Пляска смерти»… больше всего в жизни… меня интересовала… смерть…

…мы разговаривали… а у меня на столе стояла… и сохла для обжига… подставка для курительных трубок… в форме черепа… разваливающегося на куски…

…задуматься о смерти надо… пока ты жив… еще…

* * *

…когда… очередной «зависимый»… возвращается в клинику… после трехдневного отпуска… все рассаживаются вокруг… и ждут… что он выложит из сумки… пирожки… селедку с винегретом… пончики… и все угощаются… все домашнее…

…я прибыл… все устроились вокруг… и я спросил: «у когонибудь… что-нибудь есть пожрать?»…

…потом новости… П. Д. рассказывает:

– Меня психотерапевт спрашивает: «что вам нужно… чтобы у вас… не было запоев?..» – «деньги… и только деньги… пять лет я жил при «бабках»… никаких запоев» – «ну вот… вы опять деньги… а сколько денег надо?» – «столько… что их невозможно было бы пропить… дома бар полон… самого лучшего… в любой момент… никуда не бежать… налил стопку… выпил… знаешь – всегда нальешь другую… не спешишь… продукт хороший… похмелья нет… голова не болит… все по-человечески…» – «а вас в детстве били?..» – «да… по вторникам… с двенадцати до двух…» – «у вас… есть хобби?..» – «да… как-то… увидел в продаже… миниатюрный… сварочный аппарат… купить захотел… что-нибудь сварить… скульптурку… из помоечного железа… денег взял… но попал… не в тот магазин… там бутылки… флаконы… аппарата нет… сварочного… так и не сварилось…» – «вы должны иметь мечту… только

так… вы можете избавиться… от алкоголя… стремиться к ней…» –

«да-да… вы правы… хочу написать вам… Заявление такое… «уважаемый доктор… прошу вашего… всяческого содействия… после моего излечения… от алкоголизма… направить меня в команду… подготовки космонавтов… для полета… в космос… это моя заветная мечта… поэтому я и в… Германии… это страна… неиспользованных возможностей… и я хочу использовать… одну»…» –

«вам надо начинать… новую жизнь… как только… оставите алкоголь…» – «…мне поздно начинать новую… жизнь… мне бы… закончить старую… а как насчет… космической адаптации… ведь я готов… жен всех оставил… денег лишился… имущества… квартира пуста… все продал… но инициатива должна… исходить не от меня… пусть группа подпишется… под бумагой… просьбой о запуске… в космос… никто не откажется… перешлем начальству… космос – моя заветная мечта… будет другая жизнь…»

* * *

…интересное место… клиника… кто… где и когда… меня спрашивал: что я хочу от жизни?.. какая моя цель?… что мне мешает?… и как этому помочь?..

…клиника снимает… со всех маски… подделываться под когото… играть роль… почти невозможно… ты гол… как есть…

…клиника… место после… жизненной суеты… перипетий… киданий… беспокойств… можно остановиться… оглянуться… увидеть себя… со стороны… сбоку… снизу… сверху… собрать все воедино… сделать вывод… в чем смысл?… для чего ты?..

…«излечится» тот… кто нашел себя… свою цель… свой путь… ему все в помощь… никакие таблетки… всего мира… это не решат… не поиск правильных медикаментов… а поиск интереса к жизни… самореализация… мое больное место… когда обыденность и рутина… разъедают… не видя цели… начинаешь постепенно… себя уничтожать… затуманивания не надо… когда путь ясен…

(«Суха теория, мой друг, а древо жизни пышно зеленит».)

…новый пациент… четыре дня в коме… пил… пил… остановился… на третий день явились они… глюки… убить хотят… он им:

«…вы?.. да я сам себя»… и за нож… скорая увезла… кома… хотели уже отключить…

– …и вы сделали вывод… почему?

– …да… я думаю… зачем я жив еще…

Пациент П. Д. (алкаш… кодировали… антабусом поили… «эспераль» зашивали – пустая трата денег):

– …нет… жизнь такая… что на нее… трезвыми глазами… смотреть невозможно…

…еще новый пациент… лет сорок пять…

– Как попал?

– Жена сказала: «Разбегаемся – я влюбилась… по интернету»… взял ящик алкоголя… заперся в ванной… стал вены пороть… вызвала скорую… откачали… через неделю опять… разговор… ящик… вены… опять успели… привезли сюда…

…алкоголь поднимает… наше сознание… на другую ступень… мы избавляемся от страха смерти…

…в курилке сидят… прожженные женщины… рядом… мнутся алкоголики… которые каждому… воробью честь отдают… проходит П. (алкаш-игрок):

– Когда опишу свою жизнь… это будет моя «Майн Кампф»… но назову… «Май Кайф»… как-то… в отделе кадров… сказали:

«Это ваша трудовая книжка… вы хотите сказать?.. да это… путеводитель злачных мест: бармен… проводник пассажирского поезда… рубщик мяса… саксофонист в ресторане… приемщик стеклотары… перегонщик автомобилей»… Как в футболе… всю жизнь… хотел быть нападающим… а меня использовали… как мяч…

…в Киеве очередь… у посольства… на выезд… холодно… три часа ночи… кофе хочу… полцарства за коня… подходит женщина… пожилая:

– …вон видите… окна светятся?.. пойдите туда… там на столе кофе… пейте…

– …как я приду?.. как сказать?..

– …скажите… я сказала…

– …кто я?..

– …мама…

…захожу… лежит голый мужик… худой… весь в татуировках… плашмя на кровати… вскакивает девица… рыжая… с носом… глаза зеленые…

Мужик:

– Маня… водка в холодильнике… налей ему… Маня:

– Все люди везут в Германию посуду… столовое серебро… а она везет… самое лучшее… что нашла в Одессе… посмотрите на него… это же Третьяковская галерея… Рембрандт… наверное, для того… чтоб немцев пугать…

…возвращаюсь в очередь…

– Я вижу… ваша жена таки да… а вы таки нет… да?..

– …таки нет…

– …но… может… что-то немножечко есть?..

– …нет… таки нет…

– …зачем же вы едете?.. за женой?

…появляется психотерапевт… П. к нему:

– …боже мой… солнышко наше… наконец вы опять с нами… вас не было – и процесс остановился…

– …ну… что вы… не надо так…

– …а как вас называть?.. – доктор?

– …ну… нет… просто гер Б-с…

– …нет-нет… не могу… вас при всех… хером называть… язык не поворачивается… вот будем один на один… тогда можно и назвать…

…(он же)…

– У меня была рабочая одежда… тройка… трусы… майка… и фуфайка… ботинки рабочие… на босу ногу… алюминиевой проволокой перевязаны… принимал стеклотару…

…П. (играет в карты… поворачивается):

– Володя… держись… береги себя…

– Это ты к чему?

– Чтобы у нас… хватило сил… выйти и покурить еще…

…наша группа «зависимых»… русская секция… все комнаты сходятся… в одну… общую… музыка здесь постоянно… русская… тюремная… воровская… бандитская… хулиганская… ее тонны… нутро выворачивает… крик души… песни «неразрешенные»… без заказа писаные… на эстраду не рассчитанные… жизнью оплаченные…

…рядом немцы… англичане… итальянцы…

– У них есть такая?.. откуда?.. ее же надо перестрадать… перемучаться… а у них тюремное отбывание… как в спортзале… они не осознают тюрьму… как часть своей активной жизни… для них жизнь там… на воле… а здесь ее нет… так зачем песни писать?.. никто не заказывал… никто не оплатит… кто оплатит крик души?..

* * *

…визит к доктору Б… симпатичный… пожилой немец… и все по справочникам… энциклопедиям… вырезки из газет показывает… где реклама препарата…

– …ваш группа… очень много… старый лошадь… вы не можете… бежать как… молодой лошадь… потому что вы… старый лошадь…

– …а я кентавр…

– …да… еще мы будем… засовывать… вам… мазь в глаз… закрыл глаз… и мазь идет туда…

…пациент М. (45 лет… алкаш… игрок… самоубийца)… биографию рассказывает:

– Я родился мертвым… бросили в таз… с холодной водой… ожил… но потом отец… хотел убить… только в четвертом классе догадались… что я глухой…

Психотерапевт:

– Вот вы вернетесь… еще играть будете… на деньги?…

– Буду… а как же… долги отдавать…

– Вот… в разделе хобби… написали «водолаз»… это как понимать?..

– А-а-а… я люблю в воду нырять… с трубкой… и маской… водолазить…

Психотерапевт интересуется… у М. спрашивает:

– Вы любите выпить?

– Нет…

– А в глубине души?

– Это где?.. в заду, что ли?.. вообще… нет… а нальешь – почему бы и нет… мой отец говорил: «если всю мою выпитую водку… перевести обратно… в пшеницу… то можно… кормить Кубу… два года…»

… отпустили домой… на три дня… приехал… решил к товарищу пойти… пришел… а там пьют…

…не пьют… а жизнь продолжается…

…постоял… выкурил сигарету… решил пойти к другому… подхожу… слышу: «жизнь продолжается»… махнул рукой… пошел домой… вот и весь отпуск…

…в Зоне как?.. по первой ходке… делаешь татуировку… часовенка с куполом… по второй ходке… купол прибавляется… по третьей еще… так некоторые обрастают… соборами… куполами… крестами… ходячий храм… колоколами звенит…

…за ужином обсуждали… какую наколку сделать… в память о клинике… Дауне… например… бутылка… вокруг нее… змея в короне… и полукругом – ДАУН… или бокал… с зельем… вокруг змий… штопором…

«Змей не дурак… но любит выпить»

…многие остановились на простом… выколоть на шее… одно слово: «Даун»… и все ясно будет…

…пациент Ю. (40 лет… алкаш… но больше наркоман):

– Служил в Праге… познакомился с девушкой… вернулся… девушка хорошая… переписывались… решил поселиться… в Прагу поехал… месяц жил с ней… потом она на экзамены ушла… я встал и уехал…

Терапевт:

– Как… почему?..

– …анаша кончилась… а что без нее делать?..

* * *

…утром… в мастерской эрготерапии… М. А. (игрок… вор… алкаш… самоубийца)… рисует… на холсте акрилом… зашифрованную лесбийскую любовь…

…внезапно… сзади психотерапевт возник…

– …вот-вот… какие красивые цвета… розовый… голубой… а то вы мне… в подарок… собаку нарисовали… рядом тело лежит… бутылка в руке… все в темных тонах…

…подходит… рассмотрел…

– …нет… вы это бросьте… это уже секс… М. А.:

– Я хотел… рассказать вам сон… подхожу к окну… открываю… красивая природа… солнце… луга… вдруг… появляется девушка… очень красивая… и у меня… растет… растет… к ней… тут вижу… трамвай едет… из-за поворота… я испугался… закручиваю обратно… тут я проснулся… и икнул…

– …приходи в два часа… будем решать твой вопрос…

…конечно… все делают вид… что нас лечат… а мы делаем вид… что лечимся… впечатление такое… неотвязное… и нельзя нарушать правила… бессловесную договоренность…

«Никогда не принимайте жизнь слишком всерьез – все равно вам из нее живым не выбраться», – очень умный человек сказал… мне бы научиться… здесь?..

…передо мной… на столе… череп… глина обожженная… только из печи… сверху несколько слоев глазури… наслоились… как этапы жизни… вид раскопочный… темный… со сломанными костями… без глаза… с одной глазной впадиной… куда курительную трубку вставляю… зажигалки в выемки… для носа… подставка такая… смешная и страшная… для курительной… для комнаты отдыха… или работы… только потом вспомнил… в монастыре… на Афоне… длинные полки… в ряд… до потолка… на них – черепа… темные… светлые… черепа монахов… на лбах надписи… «иеромонах Никодим… 1886 год»…

…смотрю… а у черепа моего… на лбу… подпись моя… размашистая… в три знака… как на холстах… моих… автопортрет, значит…

…ночное чтение… «Тибетская книга мертвых»…

«Умерший не знает о своей смерти»…

«Дерево будет лежать так, как оно упадет. Но не вечно»…

…среди алкоголиков и наркоманов… группы нашей… по рукам ходила книга… название которой… никто не в состоянии был запомнить… «Советы брачующимся, забракованным и страстно желающим забраковаться»…

…все хотели жить дальше… как-то устроиться…

* * *

…подходит П. (алкаш-игрок):

– …ты знаешь… наших сразу можно узнать… тельняшка… штаны «Адидас»… обязательно с полосами на боку… носки белые… ботинки загнутые… а в праздник – пиджак электрический… бархатные лацканы… стеклянный галстук… рубашка… как доменная печь…

И обычный текст: «нет… разочаровался я… в Германии… за семь лет… думал – жизнь… у нас лучше… сядешь за трактор… и перед тобой горизонт… справа бутыль… самогона… слева другая… сделал четыре полосы… тут и твоя… на мотоцикле… «Урал был… с коляской… полно жратвы… и термосок… а тут что?..»

…подходит А. (игрок-вор-самоубийца):

– Владимир… дай зажигалку… а что думают акулы… когда жрут писателя… тремя руками… и какой у него вкус?..

«Закури… и будь спокоен… когда знаешь… что достоин… задержи дыхание»…

* * *

…в пустой мастерской… рисую график… кривую жизни… своей… «курву»… как здесь говорят… сижу в Дауне – малюю курву… склеил пару листов… на шестьдесят пять лет… жизни… и смотрю… на себя со стороны… прыгает взгляд по кривым… и дугам… треугольникам и квадратам… красным-черным-синим… по секциям: семья… образование… употребление… здоровье… хобби… обозначил точку отсчета… начала алкогольной карьеры… написал «старт»… черным фломастером…

…объяснил… критические точки срыва… «РЮКФАЛЬ»… в трех случаях:

– главная точка… срыва… – неприятности… разрывы… смерть близких… крах цели… облом идеи… или просто… плохое настроение (все на основе отрицательных эмоций)…

…эмоции положительные – вторая критическая точка… праздники… банкеты… дни рождения… выставки… или просто возбужденное… приподнятое настроение…

…третья точка – жизнь рутинная… однообразная… серая… чтобы встряхнуть ее… и себя… готов на шаг непозволительный… на все… что угодно…

…правда… есть еще одна… четвертая… если сообщат… что болезнь неизлечима… смертельна… и осталось немного… тогда… возможно… устрою «красивый уход»…

…в остальных случаях… вероятность срыва… намного меньше…

…днем добавляю дуги… восхождений… и падений… в своей

«курве»… надо показать… влияние ИЗВНЕ… космическая молния… и я иду в магазин… еще мелькнула – я еще… потом в клинику…

…скоро уезжать… и в последний раз… мне выдают холст… для работы… холст старый… кем-то записанный… две кошечки… на черном фоне… большой кистью… быстро… все прописал… две полуфигуры… большая и маленькая… между ними красное пятно… напряжение… как бы отец с сыном… прощается… с блудным сыном… сразу родилось название: «А на прощание…»

…сама по себе… родилась «Даунская прощальная»… исполняли вприсядку… и громким голосом:

Даун-Даун-приседаун… Клиник-финик и рюкфаль…

Закажи себе молитву… Душу выставь на алтарь…

…вступает хор алкоголиков:

Братья-сестры-политоксы… Игроки и алкаши…

Где платить такую таксу… Чтоб звенело у души?..

Даун-Даун-приседаун… Клиник-финик и рюкфаль… Все отдал – глоточек водки… Лишь его я не отдам…

Хор:

А нажму я на педаль… Вот и вся моя рюкфаль…

(…какое счастье… расставаться с Дауном… наверное… я вылечился…)

…сын Илья:

– А может быть срыв… рюкфаль… это недостаток энергии?.. срыв… когда нет сил жить дальше?..

…Илья за рулем… везет домой… из клиники… тают снега… небо чистое – голубой платок…

– Илья… как ты думаешь… что в моем характере… надо изменить… к лучшему?.. я хотел бы… как приеду… каждому задать этот вопрос…

– А ты сам… как считаешь?..

– …ну-ну… неуважение к себе…

– …тебе нужна… обратная сторона медали… неуважения к себе…

…позже дома… на кухне:

– Дашенька… я хочу тебя спросить… что я должен… изменить в себе… к лучшему?.. ответь… я хочу все обдумать… и работать над этим…

– …да… папа… надо быть сильным… чтоб задавать такие вопросы… хорошо… я обдумаю… и скажу тебе…

Кельн

 

Четвертый закон робототехники

Наиль Муратов

Робот не может причинить вред человеку или своим бездействием допустить, чтобы человеку был причинен вред.

Айзек Азимов. Первый закон робототехники

Я – поэт, а это означает, что мне на все плевать. В моей квартире продавленный диван соседствует с поломанным креслом, обивка на котором поизносилась и требует ремонта, а подломившаяся ножка перекосила всю конструкцию в сторону журнального столика. Садиться в такое кресло рискованно, но это пустяки, куда хуже, что в ванной текут оба крана, а хитрое устройство для слива воды в унитазе приказало долго жить еще четыре года назад. Мне нравится комфорт, и будь у меня деньги, я, наверное, пригласил бы каких-нибудь толковых мастеров, чтобы они привели жилище в порядок. К несчастью, поэты – самая бедная часть общества, исключая разве что бомжей и… пытаясь завершить предложение, я так и не смог найти категорию граждан, скрывающуюся под многоточием. Возможно, ее вообще не существует, и исключения сводятся к одним только бомжам.

Но у поэтов есть то, что примиряет с житейскими неурядицами. Кто-то скажет, что это обостренная интуиция, особый нюх на правильное слово и на его место в строке, и этот человек будет прав, но только наполовину, потому что на самом деле главное качество поэта – его лень. Именно лень заставляет нас переводить бумагу на бесполезные рифмованные строчки, хотя каждый литератор знает, что настоящий доход приносит только проза. Читатель любит прозу и с раздражением отбрасывает томик Пастернака или Бродского, не откликаясь на талант признанных гениев. Поэтов читают только другие поэты да жалкая часть романтически настроенной интеллигенции. Встречаясь с ними на тусовках, в большинстве своем вызывающих скуку, я осознаю, что эта публика мне не нравится. Особенно поэты с их постоянной ревностью, с вечным страхом, что кто-то пишет лучше. Меня раздражает их высокомерность, снисходительный вид, с которым они слушают чужие стихи, вставляя время от времени едкие замечания, в большинстве своем несправедливые. Интересно, что степень критического отношения поэта к чужому творчеству зависит от уровня его собственного таланта. Из авторов, знакомых мне лично, наиболее талантливый – Дима Веденяпин. Мне нравится его поэзия, но еще больше – та светлая аура, что присуща людям, находящимся в полной гармонии с окружающим миром. Но таких, как он, – единицы, а в подавляющем большинстве своем поэты – люди самовлюбленные, зацикленные исключительно на собственном творчестве. От них невозможно дождаться ни понимания, ни одобрения, и единственными искренними почитателями таланта остаются только те, ради кого мы, собственно, и творим. Их немного, но они придают легкость воображению и твердость руке. Речь, как вы понимаете, идет о поклонницах. Они всплывают время от времени из топкой трясины нашей жизни, превращая ее в нечто качественно иное, в то, что придает однообразному существованию хоть какой-то смысл. Поклонницы обычно наивны и потому обворожительны. Тайна их наркотического воздействия на поэта останется неразгаданной, хотя разобраться в причинах этого забавного явления пытались такие признанные мастера, как Ивлин Во с его «Незабвенной» или Майкл Каннингем. Возраст поклонниц не ограничен какими-то рамками, у этих девушек вообще мало общего, объединяет их только энтузиазм. Я встречаюсь с ними в дешевых кофейнях, прогуливаюсь в парках или в зеленой приморской зоне, рассуждая о творчестве Мандельштама или Гумилева, но в конечном счете разговор почти всегда перескакивает на какую-нибудь Веру Полозкову или Аню Ривелотэ. Никуда не денешься, именно интернет-поэтессы делают теперь погоду, а нам – пишущим для журналов и альманахов – остается только завидовать их популярности.

Время от времени поклонницы напрашиваются в гости, особенно если сами сочиняют стихи. Я в хороших отношениях с редакторами двух альманахов, и это всем известно. До поздней ночи я исправляю творения очередной соискательницы, восхищаясь ее абсолютной бесталанностью, а потом еще полночи уходит на задушевную беседу за чашечкой кофе. Не знаю почему, но беседа с очередным эфирным созданием так меня заводит, что я выдыхаюсь только к утру, когда у поклонницы начинают слипаться глаза, и она пытается уснуть прямо за кухонным столом. Отношу ее на диван, а сам устраиваюсь на кровати и отчаливаю в небытие видеть прекрасные сны.

Утром все уже не так, утро – время отрезвления, и жалкий вид моего жилища бросается в глаза даже при сумрачном освещении. Поклонницы, чувствующие себя вдвойне обманутыми, ретируются, отклоняя галантное предложение выпить кофе или хотя бы чаю. Именно в это время, когда остаешься один в опустевшей вдруг квартире, пишутся лучшие стихи. Я – волк, отбившийся от стаи, асоциальный элемент, и это движущая сила моего творческого процесса.

Только одна из женщин задержалась в моей жизни понастоящему, но она никогда не была любительницей поэзии. Она не появляется у меня дома, мы встречаемся у ее подруги. Изредка, когда муж уезжает в очередную командировку, мне удается проникнуть в огромную квартиру на десятом этаже фешенебельного дома, и мы сутки или двое, запасшись едой и вином, проводим друг с другом, почти не вылезая из постели. Иногда мне кажется, что мы и живем-то только этими невероятно короткими мгновениями, подгоняя под них свое обособленное существование. Наташа никогда не разведется с мужем и не переедет в мой дом, не променяет кипучую свою жизнь на брак, не сулящий ничего, кроме разочарования, брак, время которого будет измеряться в лучшем случае месяцами.

– Я не выйду за тебя, потому что не хочу тебя потерять! – ее слова – образец казуистического мышления, но их неприкрашенная логика не в состоянии достучаться до моего сердца.

– Гениально! Чернь рукоплещет, – раздражение в моем голосе заставляет ее проникновенно пояснить:

– Пойми, нельзя потерять то, что тебе не принадлежит.

– Глупости! Подмена понятий! Ты же хорошо знаешь, что я и так весь твой, от рогов и до кончика хвоста.

– К счастью, – поправляет она, прижимаясь щекой к моей щеке, и обе они становятся мокрыми. Это – беспроигрышный ход, и мне остается только признать поражение, потому что я не выношу, когда она плачет, даже если ее слезы вызваны избытком любви.

– Ладно, к счастью, только не рыдай! – соглашаюсь я, но не могу удержаться от колкости: – Крокодил тоже плачет, перед тем как откусить кусочек от жертвы. Хорошо быть крокодилом.

– Лучше всего быть человеком, – она серьезна.

– Интересная мысль! Объясни, почему, а то я сам не знаю.

– Потому что у человека есть душа. И когда он делает что-то не так, его душа болит.

Она умолкает, боясь коснуться запретной темы – наших отношений. Наташа – образец успешной женщины, она – второе лицо в небольшой, но процветающей фирме, ее муж – достойный человек, никак не ограничивающий свободу жены. В общем, идеальная пара, по мнению окружающих. Пять лет счастливого брака, а затем два года раздвоения личности – встречи украдкой, втиснутые в плотный график производственных мероприятий, томительное ожидание очередной командировки мужа и, наконец, честно заработанный отгул, взятый на фирме и в семейной жизни, отгул, позволяющий страсти, рвущей наши сердца, выплеснуться, подобно солнечному протуберанцу, наружу, но этот миг скоротечен, и ему на смену снова приходит работа, домашние обязанности и множество других нужных и бесполезных дел, из которых и складывается бытие современной женщины. Я знаю, как она страдает от этого раздвоения, ставшего стилем ее жизни, она, привыкшая все делать правильно и всегда добиваться успеха. И еще я знаю, что виноват в этом я. Нас познакомила подруга Наташи, работающая на одном из городских телеканалов, на вечеринке по поводу начала нового проекта, причем в ее однокомнатную квартиру набилось человек пятнадцать, каждый из которых говорил о своем, не слушая других. Меня пригласили потому, что я написал для них когда-то пару удачных слоганов. Пива было хоть залейся, а из закуски – только соленые фисташки. В общем, я нормально проводил время, беседуя с самим собой, пока не появилась Наташа. Не знаю, каким ветром ее занесло, но атмосфера в комнате изменилась, и Наташа постепенно оказалась в центре внимания. Из хаоса возник порядок, причем она, казалось, ничего для этого не делала. Через какое-то время я понял, что не могу оторвать от нее глаз. У меня хватило ума найти достаточно благовидный предлог, чтобы напроситься проводить ее. Идти, правда, пришлось всего два квартала, но как-то так получилось, что у подъезда ее дома мы простояли час. Когда мы расставались, она отказалась дать мне номер своего телефона. Я вернулся к ее подруге и честно признался, что не представляю, как буду жить дальше.

– Тебе ничего не светит! – объяснила она. – Мы с Наташей дружим с первого класса. Она – отличница по призванию, у нее всегда все правильно. Ей не нужна интрижка на стороне, Наташе такое просто в голову не придет.

Не знаю, почему она сменила гнев на милость, может быть, ей просто стало меня жалко, или любопытство заело, но на следующей неделе она организовала-таки у себя дома «случайную» встречу, где мы с Наташей проговорили друг с другом около двух часов, правда, потом так и не смогли вспомнить, о чем. На этот раз мне удалось добыть ее телефон, и наши свидания по пятницам стали регулярными – раз в неделю или в две, в зависимости от обстоятельств, потому что тратить на меня времени больше она не могла или не хотела. Мы проводили около часа за чашкой кофе на диванчике в неприметном кафе, где на нас никто не обращал внимания. Однажды я не выдержал и попытался поцеловать ее, но она, отстранившись, отодвинулась на край дивана, сохраняя дистанцию и оставаясь задумчивой до того момента, пока время нашего свидания не истекло.

– Наверное, нам не стоит больше видеться, – она произнесла это спокойно, без эмоций, и внутри меня что-то оборвалось. – Не звони мне больше.

Она направилась к офису, находившемуся всего в четырех кварталах, а я побрел следом, не зная, что делать, мне казалось, что время стало тягучим, как патока, и в его вязкой массе звуки клаксонов переходят в басовый регистр. Оглянувшись и заметив меня, Наташа остановилась.

– Почему ты меня преследуешь?

Мне не пришло в голову никакого объяснения, да и что тут объяснять, я просто не мог допустить, чтобы Наташа исчезла, затерявшись навсегда в своем офисе или в роскошной квартире на десятом этаже, или в десятке других мест, скрытых в неправильной сетке центральных одесских улиц, в общем, в любой точке мира, в котором я никогда бы не смог ее разыскать, потому что у меня нет кода доступа на его закрытую территорию. Я – существо окраин, лежащих за пределами области обитания Homo Sapiens, человека разумного.

Мы простояли молча несколько минут. Почувствовав мое состояние, Наташа примирительно произнесла:

– Пожалуй, я погорячилась. Ты ни в чем не виноват, а я… слишком близко приняла все к сердцу. Останемся друзьями.

– Конечно, – согласился я. – Чего ж не остаться?

Мы договорились встретиться, как обычно, через неделю, но вечером следующего дня мне позвонила ее подруга и поинтересовалась, не хочу ли я увидеть Наташу. Примчавшись по знакомому адресу, я понял, что попал на девичник, – обе девушки накачивались коньяком, причем на мужской манер, закусывая только дольками лимона. При моем появлении хозяйка дома немедленно умчалась на работу, пообещав вернуться через двадцать минут. Разумеется, она не вернулась, а позвонила и сообщила, что задержится не меньше чем на пару часов.

– Вы сговорились? – поинтересовалась Наташа. Ее безучастный тон не предвещал ничего хорошего, и я лишь пожал плечами, но ей не требовался ответ, потому что и так все было понятно, она отошла к окну и застыла, вглядываясь в темноту. Разлив остатки коньяка по бокалам, я подошел к ней, но она отпрянула, увидев мое отражение в оконном стекле, и мне пришлось поставить бокалы на подоконник, потому что пить в одиночку – последнее дело.

– Торжествуешь? – едко спросила Наташа.

– С чего бы это? – удивился я. Повода для торжества не было никакого, наоборот, оттого, что она чуралась меня, сердце мое леденело. Я сделал шаг, и она вновь отступила назад. Выглядело это, наверное, довольно гнусно, будто мне нравилось издеваться над ней, и я, отойдя в сторону, предложил:

– Давай провожу тебя домой!

Она кивнула, соглашаясь, и мы направились к двери, которую, к счастью, удалось захлопнуть без ключа. Те несколько минут, что мы добирались до ее дома, прошли в молчании, но у входа в подъезд я не выдержал:

– Почему ты меня избегаешь?

– Ты сам виноват! – убежденно ответила она.

– В чем?! В том, что не могу без тебя жить?

Отвернувшись, она порылась в сумочке и достала магнитный ключ от входной двери. Войдя в подъезд, направилась к лифту, а я последовал за ней, удивляясь собственной настойчивости. В лифте мы не разговаривали, а когда Наташа вошла в свою квартиру, стало понятно, что я ее потерял. Но она вновь приотворила двери и выглянула на лестничную клетку.

– Ты разве не зайдешь?

– Не думаю, что это понравится твоему мужу.

– Он в командировке.

Половину стены в огромной прихожей занимало зеркало, и когда мое отражение увеличилось и приблизилось, почти совместившись с отражением Наташи, она сделала шаг в сторону и предложила:

– Я сейчас сварю кофе, и мы спокойно обо всем поговорим… Ты действительно не можешь без меня жить?

– Могу.

– Я так и думала.

Мы прошли в гостиную, к которой примыкало выложенное плиткой открытое пространство со встроенной кухней и старомодным деревянным столом, выглядевшим болезненно-желтым уродцем в окружении сверкающего пластика и хрома. В сущности, он был здесь таким же чужеродным элементом, как и я. Наташа, включив сложное электронное устройство для приготовления кофе, достала из шкафчика две миниатюрные чашечки с блюдцами, а затем, держа их в руках, приблизилась ко мне и требовательно спросила:

– Ты сказал правду, что можешь без меня жить?

– Нет.

Мы выпили кофе в тягостном молчании, и я направился к двери: было ясно, что время моего пребывания на запретной территории истекло. Мы сухо попрощались.

В ожидании лифта есть своя фатальная чувственность, позволяющая осознать, что от тебя в этом мире ничего не зависит и, следовательно, он тебе ничего не должен. Но если лифт приходит слишком скоро, ты заходишь в кабину, так и не просветлев. Добравшись до первого этажа, я вновь надавил на кнопку с цифрой 10. Вышел на лестничную клетку. Остановился возле знакомой квартиры. Возможно, я простоял бы так всю ночь, но в дверном проеме образовался вдруг узкий просвет, являвшийся, в сущности, входным билетом. Оставалось только войти.

Наташа, ожидавшая за дверью, защелкнула замок и направилась в гостиную. На середине пути развернулась и, обвив мою шею руками, прошептала:

– Я надеялась, что ты вернешься.

Мне оставалось только гладить ее волосы, потому что я не знал, что сказать.

Так вот это все началось, и продолжается по сей день. Мы встречаемся в разных местах, иногда выезжая за город, но чаще всего пьем чай или кофе в каком-нибудь подвальчике, где на нас точно никто не обратит внимания. Много разговариваем, и мне это нравится, потому что в такие моменты у Наташи счастливые глаза. Во время нашей близости они становятся совсем другими, пугающе темными и бездонными, и я понимаю, что в глубине этой черной бездны и скрывается ее неутоленная страсть.

Наташа по-прежнему не интересуется поэзией, но мои стихи читает охотно. Ей нравится, что я могу написать законченное стихотворение за несколько минут. Она называет меня автоматом по производству стихов.

– Почему ты ни к чему не стремишься?

Ее вопрос ставит меня в тупик. Раньше мне казалось, что я хочу достичь чего-то в своем ремесле, и я по десять раз переделывал одни и те же стихотворения, проталкивая их в разные издания в тщетной надежде добиться известности, и только недавно осознал, наконец, полную бесполезность своих усилий. Чем является моя жизнь? Я не создал ничего полезного, даже семьей не обзавелся, а теперь, наверное, уже и не обзаведусь, потому что не могу представить рядом с собой никого, кроме одной-единственной женщины, которая никогда не будет мне принадлежать. Все, что остается, – ждать новых встреч и писать стихи, ведь больше я ни на что годен. Странно, но живя такой жизнью, я чувствую себя вполне счастливым. Мне действительно не к чему стремиться, потому что я не хочу ничего сверх того, что имею. В отличие от деятельной и целеустремленной Наташи, я – созерцатель, а не созидатель. Наверное, у нее есть все основания называть меня роботом-поэтом, поскольку я запрограммирован только на две вещи: писать посредственные стихи и стремиться к женщине, без которой не представляю своего существования. Можно, разумеется, задаться вопросом: способен ли робот любить? Почему бы и нет, все зависит, в конечном счете, лишь от сложности его конструкции. Но робота нельзя запрограммировать на успех, на достижение материальных благ, потому что тогда он обязательно вступит в конфликт с Первым законом робототехники, нарушить который электронно-механическое устройство не имеет права. Впрочем, у меня это отчасти получается.

К трем Законам робототехники, устанавливающим, что робот не может причинить человеку вред, но должен выполнять приказания людей и заботиться о собственной безопасности, я придумал дополнение. Я назвал его – Четвертый закон. Он гласит: робот, если любое его действие приводит к нанесению человеку вреда, должен терпеть и продолжать функционировать до тех пор, пока не сломается. Я пока не сломался. Я лежу в своей постели в полном одиночестве, думая о том, что завтра вновь увижу Наташу. Мы встретимся в кафе, затаившемся в укромном переулке в четырех кварталах от офиса. Сюда никогда не заходят люди ее круга, только студенты да такие никому не нужные типы, как я. Возможно, и она сейчас не спит и думает о том же. Полчаса назад я написал новое стихотворение.

А завтра вновь мы встретимся в кафе,
Я буду долго пить остывший кофе,
А ночью вспоминать твой нежный профиль,
Валяясь на продавленной софе.

Мне ничего не надо от судьбы,
Лишь губы целовать твои и руки
В час краткий от разлуки до разлуки
И грезить наяву: «а если бы».

Но это «бы» не сбудется вовек,
Тебя закружит вереница буден,
И будет лето бить в свой яркий бубен,
И будет падать прошлогодний снег.

И будет муж, надежный, как скала,
Дом-крепость и престижная работа,
Но вдруг во тьме души займется что-то,
И в сердце запоют колокола.

И как всегда мы встретимся в кафе.

 

Бунин в своих дневниках

Олег Михайлов

Молчат гробницы, мумии и кости.—
Лишь слову жизнь дана:
Из древней тьмы, на мировом погосте.
Звучат лишь Письмена.
И нет у нас иного достоянья!
Умейте же беречь 
Хоть в меру сил, в дни злобы и страданья,
Наш дар бессмертный — речь.
7.1.15.

1

Писательница и последняя любовь Бунина Галина Кузнецова рассказывает в своей книге “Грасский дневник”:

“Зашла перед обедом в кабинет. И(ван) А(лексеевич) лежит и читает статью Полнера о дневниках С. А. Толстой. Прочел мне кое-какие выписки (о ревности С. А., о том, что она ревновала ко всему: к книгам, к народу, к прошлому, к будущему, к московским дамам, к той женщине, которую Толстой когда-то еще непременно должен был встретить), потом отложил книгу и стал восхищаться:

— Нет, это отлично! Надо непременно воспользоваться этим, как литературным материалом... “К народу, к прошлому, к будущему...” Замечательно! И как хорошо сказано, что она была “промокаема для всех неприятностей!”

А немного погодя:

— И вообще нет ничего лучше дневника. Как ни описывают Софью Андреевну, в дневнике лучше видно. Тут жизнь, как она есть — всего насовано. Нет ничего лучше дневников — все остальное брехня!” (запись от 28 декабря 1928 года).

Конечно, категоричность этого (как и многих иных) утверждения объясняется обычной страстностью Бунина. Но верно и другое: дневник как способ самовыражения он ценил необычайно высоко и недаром сам писал:

<...дневник одна из самых прекрасных литературных форм. Думаю, что в недалеком будущем эта форма вытеснит все прочие” (запись от 23 февраля 1916 года).

И вот перед нами бунинские дневники, охватывающие более семи десятилетий его жизни.

2

От полудетской влюбленности пятнадцатилетнего юноши в гувернантку соседа-помещика Эмилию Фехнер и до последних, предсмертных ощущений и мыслей ведет, правда, с большими перерывами, Бунин книгу своего пребывания на земле. Замкнутый, можно даже сказать, всю жизнь одинокий, редко и трудно допускавший кого-либо в свое “святая святых” — внутренний мир, Бунин в дневниках с предельной искренностью и исповедальной силой раскрывает свое “я” как человек и художник, доверяет дневникам самые заветные мысли и переживания. Он выражает в них свою преданность искусству, выявляет высочайшую степень своей слиянности с природой, остро, почти болезненно чувствуя се, ее красоту, увядание, возрождение, говорит о муках творчества, о предназначении человека, тайне его жизни, выражает собственное страстное жизнелюбие и протест против неизбежности смерти. Это и замечательный, с контрастными светотенями, автопортрет, и “философский камень”, погружающий читателя в глубины бунинских замыслов, и свидетельства зоркого пристрастного очевидца исторических событий (переданных в резко субъективных тонах), и стройная эстетическая программа.

Дневники дают нам — с невозможной ранее полнотой и достоверностью — полученное “из первых рук” представление о цельном мироощущении Бунина, доносят непрерывный, слитый воедино “восторг и ужас бытия”, наполненного для него постоянными “думами об уходящей жизни” (запись от 21 августа 1914 года). Его возмущает отношение к жизни и смерти на уровне спасительного эгоистического инстинкта, которым в большинстве своем довольствуется в своих трудах и днях человек, его “тупое отношение” к смерти. “А ведь кто не ценит жизни,— пишет он там же,— животное, грош ему цена”.

Очень многие записи по сути своей — отдельные и законченные художественные произведения, с собственным сюжетом, композицией и глубоким внутренним смысловым наполнением, в редкостной для Бунина крайне исповедальной форме. Например, запись от 27 июля 1917 года. Она открывается опорной фразой: “Счастливый прекрасный день”. Кажется, именно об этом — о счастье, о красоте бытия и пойдет речь. Но то лишь вступительный мажорный аккорд. Вся же запись — словно небольшое симфоническое произведение, как и полагается этому жанру, трехчастное. Лирическая, спокойная — первая часть,— умиротворяющий, простой старинный быт, смирение с неизбежностью ухода из жизни, подобно сонму предшествующих, ставших “только смутными образами, только моим воображением”, которые, однако, “всегда со мною, близки и дороги, всегда волнуют меня очарованием прошлого”. Затем картина роскошной летней природы, радостный и яркий солнечный свет, густота сада, отдаленные крики петухов,— все, что понуждает Бунина еще острее ощутить краткость и бедность человеческой жизни вообще (лейтмотив всех дневниковых записей). Слышна песенка девочки — трогательной в своей малости кухаркиной дочки, которая “все бродит под моими окнами в надежде найти что-нибудь, дающее непонятную, но великую радость ее бедному существованию в этом никому из нас непонятном, а все-таки очаровательном земном мире: какой-нибудь пузырек, спичечную коробку с картинкой”. Эта, вторая часть, идет весело, оживленно, хотя уже подступают мерно торжественные звуки вечности — все проходит: “Я слушаю эту песенку, а думаю о том, как вырастет эта девочка и узнает в свой срок все то, что когда-то и у меня было,— молодость, любовь, надежды”. И вдруг мрачно, торжественно-тяжело — переход к Тиверию, жестокому и страшному тирану, Цезарю (“Почему о Тиверии? Очень странно, но мы невольны в своих думах”). Какой перелет воображения! Тиверий близок и понятен Бунину, как вот эта бедная девочка, ибо жил он “в сущности очень недавно,— назад всего сорок моих жизней,— и очень, очень немногим отличался от меня...”. Под окном бродит, напевая, кухаркина дочь, а Бунин пишет: “Вижу, как сидит он в легкой белой одежде, с крупными голыми ногами в зеленоватой шерсти, высокий, рыжий, только что выбритый, и щурится, глядя на блестящий под солнцем, горячий мозаичный пол атрия, на котором лежит, дремлет и порой встряхивает головой, сгоняя с острых ушей мух, его любимая собака...” Вступает третья часть, тема человеческой истории, далекого и вдруг очень близкого прошлого.

Тема эта, тема Тиверия, жила в Бунине, кстати, еще тридцать лет, пока в рассказе “Возвращаясь в Рим...” он не поставил точку: “Перед смертью он отправился в Рим. По пути остановился в Тускулуме,— испугался: его любимая змея, которую он всегда возил с собою, была съедена муравьями... Цезарь очнулся, спросил косноязычно: “Где перстень?” Калигула трясся от страха. Макрон бросил на лицо Цезаря одеяло и быстро задушил его”. Но это будет написано, в лапидарной пушкинской стилистике, в 1936 году, а в дневниковой записи Бунин от Тиверия вновь возвращается к тому, с чего он начал: красота летней природы — перед дождем; начало ливня; дождь до утра, внезапно напомнивший “детство, свежесть и радость первых дней жизни”.

Это выглядит умиротворяющим эпилогом, несущим пусть временное, но забвение жгучих мыслей о происходящем там, в Петрограде семнадцатого года, да и по всей вздыбленной России, которую очень скоро один советский писатель, уже с другого берега огненной реки, назовет: “Россия, кровью умытая”. И подчеркнуто холодная концовка: “Опять прошел день. Как быстро и как опять бесплодно!”

Скрытая сюжетная пружина сжимает начало и конец — два полюса: счастливо, прекрасно — и безвозвратно утеряно, бесплодно. Разве не законченное произведение? Но что перед нами? Рассказ? Нет, нечто большее, объявшее многое, что рассказу недоступно уже в силу условности сложившейся литературной формы. Вспомним, как резко протестует Бунин против этой условности, например, в этюде-размышлении 1924 года “Книга”: “А зачем выдумывать? Зачем героини и герои? Зачем роман, повесть, с завязкой и развязкой? Вечная боязнь показаться недостаточно книжным, недостаточно похожим на тех, что прославлены! И вечная мука — вечно молчать, не говорить как раз о том, что есть истинно твое и единственно настоящее, требующее наиболее законно выражения, то есть следа, воплощения и сохранения хотя бы в слове!” И кажется, лишь в дневнике Бунин находит такие неожиданные смелые связи.

Свобода переходов, доступная, пожалуй, только сновидению, но, в отличие от него, несущая и генерализующую, скрепляющую идею. Тут и стихотворение в прозе, и философские ламентации, и неожиданно вписывающаяся в контекст грозного времени тень тирана Тиверия, и песенка маленькой девочки,— все вместе. А ведь меньше трех страничек машинописного текста!

Что касается пейзажных картин в дневниках, то они подчас не уступают в изобразительной силе лучшим бунинским рассказам. Только, пожалуй, еще более настойчиво, чем в “чистой” прозе, проводится (на протяжении десятилетий!) контраст между величием и красотой природы и убожеством, грязью, нищетой, жестокостью, даже дикостью деревенского человека, глубоко прячущего и стесняющегося своих добрых чувств как чего-то потаенного, запретного.

Навестив 108-летнего Таганка, живущего в богатой крестьянской семье, Бунин с горечью отмечает: “И чего тут выдумывать рассказы — достаточно написать хоть одну нашу прогулку”. И вправду, “невыдуманное” страшнее написанного. В выросшем из этой “прогулки” прекрасном рассказе “Древний человек” (законченном уже через три дня—8 июля 1911 года) трагизм все-таки смягчен “формой” — пространными диалогами, художественными подробностями, тюканьем сверчка, появлением дымчатой кошки (“сбежала на землю — и стала невидима”). Здесь же, в дневнике, ничто не отвлекает от главного, все обнажено до степени телеграфной строки, извещающей о человеческой беде: сам Таганок — “милый, трогательный, детски простой” и — “Ему не дают есть, не дают чаю — “ничтожности жалеют”...”

В прекрасном мире, на прекрасной земле живут доведенные или доведшие себя до отчаянного положения люди — Лопата, оголтело пропивающий землю и мельницу, себя; отец бессмысленно убитого Ваньки Цыпляева (“Шея клетчатая, пробковая. Рот — спеченная дыра, ноздри тоже, в углах глаз белый гной”) или тот мальчишка-идиот у Рогулина, который бьет конфоркой от самовара об стену “и с радостно-жуткой улыбкой к уху ее”. И тут же: “Бор от дождя стал лохматый, мох на соснах разбух, местами висит, как волосы, местами бледно-зеленый, местами коралловый. К верхушкам сосны краснеют стволами,— точно озаренные предвечерним солнцем (которого на самом деле нет). Молодые сосенки прелестного болотно-зеленого цвета, а самые маленькие — точно паникадила в кисее с блестками (капли дождя). Бронзовые, спаленные солнцем веточки на земле. Калина. Фиолетовый вереск. Черная ольха. Туманно-сизые ягоды на можжевельнике”. И вот еще одно и немаловажное значение дневников. Оказывается, в них откладывались не только сюжеты, материал, подробности будущих рассказов и повестей (скажем, генеалогия душевно нездоровых бунинских предков, ставшая потом фабульной основой “Суходола”), но и выкристаллизовываются, отливаются почти готовые формулы для будущих стихотворных строк. Через одиннадцать дней после этой записи, 23 июля 1912 года, появляется стихотворение “Псковский бор”, с его эффектной и уже знакомой нам концовкой:

И ягоды туманно-сини
На можжевельнике сухом.

Возвращаясь к одной из главных тем дневников Бунина — теме смысла жизни перед неизбежным приходом смерти,— следует сказать, что русский человек, русский крестьянин воспринимается им, однако, не просто через “тупое отношение” к тайнам бытия (прочитайте хотя бы такие бунинские рассказы, как “Худая трава”, “Веселый двор”). Все было, конечно, гораздо сложнее и достойнее огромного бунинского таланта. Как отмечал один из зарубежных исследователей, “Бунин неоднократно, с какой-то нарочитой настойчивостью обращается к теме смерти в применении к русскому простому православному человеку — и останавливается перед ней в недоумении. Он останавливается перед общечеловеческой тайной смерти, не смея в нее проникнуть — но одновременно перед ним встает и другая тайна: тайна отношения к смерти русского человека. Что это — величие, недоступное его, писателя, пониманию — или это варварство, дикость, язычество?”^1*.

Ответа на этот вопрос Бунин, кажется, так и не находит. Впрочем, вероятно, рационального, логического ответа и не может быть найдено. Однако жалкость человеческого прозябания вообще, несправедливость такой жизни, которая просто недостойна породившей ее природы,— неотступно волнует его. Отсюда мысль его распространяется дальше и выше, достигая размахов диалога со Вселенной, космосом, в трагическом, неразрешимом противоречии между вечной красотой земного мира и краткостью “гощения” в этом мире человека.

1 июня 1924 года в Грасе, на юге Франции, заносит в дневник: “Лежал, читал, потом посмотрел на Эстерель, на его хребты в солнечной дымке... Боже мой, ведь буквально, буквально было все это и при римлянах! Для этого Эстереля и еще тысячу лет ровно ничего, а для меня еще год долой со счета — истинный ужас! И чувство это еще ужаснее от того, что я так беспечно счастлив, что Бог дал мне жить среди этой красоты. Кто же знает, не последнее ли это мое лето не только здесь, но и вообще на земле!” Из одиноких, горестных и с годами, в изгнании, все обостряющихся размышлений, доверяемых дневникам, это прорывается в творчество, прорастает в такие шедевры, как, например, пронзительно исповедальный рассказ “Мистраль”.

3

Дневники — и это, пожалуй, главное — дают нам как бы “нового” Бунина, укрупняя личность художника. В то же время они еще резче подчеркивают его бытовую, житейскую “неприкаянность”. Он, дворянин с многовековой родословной, любивший вспоминать, что делали его предки в XVIII, а что—в XVII столетии,—вечный странник, не имеющий своего угла. Как ушел из родного дома девятнадцати лет, так и мыкал “гостем” всю жизнь: то в Орле, то в Харькове у брата Юлия, то в Полтаве среди толстовцев, то в Москве и Петербурге — по гостиницам, то близ Чехова в Ялте, то у брата Евгения в Васильевском, то у писателя Федорова в Одессе, то на Капри с Горьким, то в длительных, месяцами продолжавшихся путешествиях по белу свету (особенно влекомый к истокам древних цивилизаций или даже на мифическую прародину человечества), наконец, в эмиграции, с ее уже “узаконенной бездомностью”, с уже повторяющимся трагическим рефреном:

“Ах, если бы перестать странствовать с квартиры на квартиру! Когда всю жизнь ведешь так, как я, особенно чувствуешь эту жизнь, это земное существование как временное пребывание на какой-то узловой станции!” (запись в дневнике от 9 сентября 1924 года).

Дневники доносят нам отзвуки бушевавших в жизни Бунина страстей. Под датой 4 ноября 1894 года читаем: “бегство В.”. В глухой, “запечатанной” форме Бунин говорит об окончательном разрыве с В. В. Пащенко (1870—1918), мучительный роман с которой оставил неизгладимый отпечаток в его душе, вызвал к жизни позднейший рассказ “В ночном море” (1924) и образ Лики в “Жизни Арсеньева”. О силе и глубине этого чувства рассказывают многочисленные письма Бунина к любимому, старшему брату Юлию Алексеевичу (“Я приехал в орловскую гостиницу совсем не помня себя. Нервы, что ли, только я рыдал в номере, как собака, и настрочил ей предикое письмо: я, ей-Богу, почти не помню его. Помню только, что умолял хоть минутами любить, а месяцами ненавидеть. Письмо сейчас же отослал и прилег на диван. Закрою глаза — слышу громкие голоса, шорох платья около меня... Даже вскочу... Голова горит, мысли путаются, руки холодные — просто смерть! Вдруг стук — письмо! Впоследствии я от ее брата узнал, что она плакала и не знала, что делать” и т. д.). Против брака был решительно настроен отец Пащенко, считавший, что Бунин, человек без средств, без образования, без профессии, не создаст сносных условий для дочери. Впрочем, и сама Пащенко, видимо, в прочности своего чувства не была уверена. Отношения тянулись, перемежаясь ссорами и разрывами, более четырех лет. 4 ноября 1894 года Пащенко покинула Полтаву, где они тогда жили с Буниным, оставив записку: “Уезжаю, Ваня, не поминай меня лихом”. В следующем же году она вышла замуж за приятеля Бунина А. Н. Бибикова. Не поэтический ли отзвук этих событий мы найдем в известном стихотворении 1903 года “Одиночество”:

Но для женщины прошлого нет:
Разлюбила — и стал ей чужой.

Все-таки свет любви к Пащенко был для Бунина главной, всезатмевающей звездой; это подтверждается и признанием, единственным в его биографии: “мое чувство к тебе было и есть жизнью для меня”. Преображенные продолжения чувства в творчестве были многообразны и неожиданны, вплоть до трагических переживаний Мити (повесть 1927 года “Митина любовь”).

В конспект дневника за 1898 год Бунин заносит: “23 сентября — свадьба. Жили на Херсонск<ой> улице, во дворе. Вуаль, ее глаза за ней (черной)”. Речь идет о женитьбе Бунина на А. Н. Цакни (1879—1963). Когда, уже в 1932 году, в Грасе Галина Кузнецова расспрашивала его о Цакни, он рассказал, что “она была еще совсем девочка, весной кончившая гимназию, а осенью вышедшая за него замуж. Он говорит, что не знает, как это вышло, что он женился. Он был знаком несколько дней и неожиданно сделал предложение, которое и было принято. Ему было 27 лет”^2*. Недоразумения и ссоры начались скоро. Бунин исповедуется (в 1899 году) своему брату Юлию Алексеевичу: “Буквально с самого моего приезда Аня не посидела со мной и получасу — входит в нашу комнату только переодеться Ссоримся чрезвычайно часто Для чего я живу тут? Что же я за презренный идиот — нахлебник. Но главное — она беременна Юлий, пожалей меня. Я едва хожу. Ничего не пишу, нельзя от гама и от настроения. Задавил себя, ноне хватает сил — она груба на самые мои горячие нежности. Я расшибу ее когда-нибудь. А между тем иной раз сильно люблю”. От этого брака родился единственный сын Бунина Коля, умерший пяти лет после скарлатины. Можно подумать, что Анна Николаевна Цакни не могла оставить сколько-нибудь глубокого следа в бунинской душе. Но вот когда этот заведомо неудачный брак распался, как, оказывается, мучился Бунин, как тяжко страдал от чувства утраты! И вовсе не случайна неожиданная на первый взгляд запись от 17 сентября 1933 года (через тридцать три года после разрыва с Цакни!):

“Видел во сне Аню с таинственностью готовящейся близости. Все вспоминаю, как бывал у нее в Одессе — и такая жалость, что... А теперь навеки непоправимо. И она уже старая женщина, и я уже не тот”. В. Н. Муромцева-Бунина не без оснований утверждает, что роковую роль в отношениях молодоженов сыграла теща Бунина и мачеха Анны Александровны Элеонора Павловна, которая испытывала к своему зятю тайную страсть...

10 апреля 1907 года новая запись: “отъезд с В<ерой> в Палестину”. В жизнь Бунина вошла Вера Николаевна Муромцева (1881—1961), которая стала его добрым гением, ангелом-хранителем и верным другом. Этот брак уже иной: чувство и рассудок теперь уравновешены. Бунину, безусловно, нравится “его Вера”, но он видит и другое: прекрасная дворянско-профессорская старомосковская семья; уютный особняк на Большой Никитской; сама невеста учится на естественном факультете Высших женских курсов. Современники в один голос говорят, что она была хороша собой, красотой несколько застывшей — в ней находили облик мадонны. Это же подтверждают фотографии и портреты. Но какова она была внутренне? Ровная, спокойная, рассудительная. Вот свидетельство друга Буниных писателя Б. К. Зайцева. 12 мая 1961 года он писал мне: “Вы, вероятно, знаете, что скончалась В. Н. Бунина, от неожиданно проявившейся сердечной болезни. Моя больная жена очень это тяжело приняла, они были приятельницами с юных лет, еще по Москве. В нашей квартире Вера и с Иваном Алексеевичем встретилась. Она была хорошая женщина, много добра делала, всегда была несколько вялая и малокровная, в молодости очень красивая, но всегда холодноватая”.

Примечательно, что даже в тяжелый час Зайцев все же отмечает эту вот “вялость”, “малокровность”. “холодность” Веры Николаевны. Но быть может, как раз и предполагало для “судорожного” Бунина счастливый брак? В натуре ее кротость, чистота, способность к милосердию. Но еще и прямота, желание правды, достоинство, гордость. И холодноватость природная, о которой говорил Зайцев. Она будет спорить всю жизнь с бунинским прошлым, бороться с ним, с тенями Варвары Пащенко и Анны Цакни. Даже имя ему придумала, совсем к нему не идущее: “Ян” — “потому что ни одна женщина его так не называла”. А потом придет опасность и другая, вполне живая, “материальная”, в образе женщины, которая моложе ее на двадцать лет. И пожалуй, только те черты характера, о которых упомянул Зайцев, помогут ей выстоять, не потерять себя, остаться и — благодаря времени — победить. Но все это будет потом — через два десятилетия.

В конце 1920—начале 1930-х годов Бунин очень редко обращался к дневнику. Возможно, тому были особые причины. Но вот читаем запись от 10 марта 1932 года: “Темный вечер, ходили с Галиной по городу, говорили об ужасах жизни. И вдруг — подвал пекарни, там топится печь, пекут хлебы — и такая сладость жизни”.

Об этой, последней страсти Бунина следует также рассказать, ибо она резко и сильно отразилась и на жизни, и на творчестве писателя. О Г. Н. Кузнецовой (1900—1976) сообщала советскому критику и писателю Н. П. Смирнову поэтесса И. А. Одоевцева в письме от 30 сентября 1969 года: “Постараюсь, правда, коротко, ответить на Ваши вопросы об отношениях Бунина и Галины Кузнецовой. Сведения эти вполне достоверны — автор их бывший муж Галины, Д. М. Петров.

Летом 26-го года в Жуа-ле-Пэн Петров и Галина жили на одной даче с Модестом Гофманом — пушкинистом. Он и познакомил их на пляже с Буниным, и они стали часто купаться в море вместе с ним. Бунин отлично плавал, по словам Галины. “У Ивана Алексеевича такое сухое, легкое тело!” — рассказывала она мне.

Через две недели Петрову пришлось вернуться в Париж — он, юрист по образованию, был шофером в эмиграции. Галина захотела продлить свои каникулы и вернулась в Париж только через пять недель. И тут сразу пошли недоразумения и ссоры.

Петров очень любил Галину и был примерным мужем, всячески стараясь ей угодить и доставить удовольствие. Но она совершенно перестала считаться с ним, каждый вечер исчезала из дома и возвращалась все позже и позже. Однажды она вернулась в три часа ночи, и тут между ними произошло решительное объяснение. Петров потребовал, чтобы Галина выбрала его или Бунина. Галина, не задумываясь, крикнула:

— Конечно, Иван Алексеевич!

На следующее утро Петров, пока Галина еще спала, сложил свои чемоданы и уехал из отеля, не оставив адреса...

Петров носился с мыслью об убийстве Бунина, но пришел в себя и на время покинул Париж” ^3*.

В письме от 6 февраля 1970 года И. В. Одоевцева продолжила свой рассказ:

“Уехав из отеля, в котором Галина жила с мужем, она поселилась в небольшом отеле на улице Пасси, где ее ежедневно, а иногда два раза в день навещал Бунин, живший совсем близко.

Конечно, ни ее разрыва с мужем, ни их встреч скрыть не удалось. Их роман получил широкую огласку. Вера Николаевна не скрывала своего горя и всем о нем рассказывала и жаловалась: “Ян сошел с ума на старости лет. Я не знаю, что делать!”

Даже у портнихи и у парикмахера она, не считаясь с тем, что ее слышат посторонние, говорила об измене Бунина и о своем отчаянии. Это длилось довольно долго — почти год, если я не ошибаюсь.

Но тут произошло чудо, иначе я это назвать не могу: Бунин убедил Веру Николаевну в том, что между ним и Галиной ничего, кроме отношений учителя и ученика, нет. Вера Николаевна, как это ни кажется невероятно — поверила. Но я не уверена, что действительно поверила. Поверила оттого, что хотела верить.

В результате чего Галина была приглашена поселиться у Бунина и стать “членом их семьи”^4*.

Кузнецова оказалась среди “подопечных” Бунина, молодых литераторов (Н. Рощин, а позднее — Л. Ф. Зуров, 1902—1971). И все же мы не можем согласиться с Одоевцевой до конца. Появление Кузнецовой, безусловно, нарушило семейное равновесие Буниных; атмосфера нервности, скрытой напряженности надолго воцарилась в их доме.

Отношения Бунина и Кузнецовой надолго стали предметом пересудов русской колонии Парижа. В своем обычном, светлом и юмористическом духе упоминал об этом в письме ко мне от 24 февраля 1964 года Б. К. Зайцев, рассказывая о своей дочери Наталье Борисовне: “Раз были мы с ней вдвоем в театре (довольно давно, 7 лет я вообще нигде не бываю, читаю вслух больной жене и ухаживаю за ней). Так вот тогда дама одна увидала меня с Наташенькой в театре и говорит: “Хороши наши писатели! Нечего сказать. Бунин завел себе Галину, а этот вон какую подцепил”. О том, как переживала все это время В. Н. Муромцева-Бунина, свидетельствует А. Бахрах: “Удочерение” (так этот акт официально назывался при поездке в Стокгольм за получением шведской премии) сравнительно немолодой женщины, скажем, далеко не подростка и ее внедрение в бунинскую квартирку было, конечно, тяжелым ударом по самолюбию Веры Николаевны, по ее психике. Ей надо было со всем порвать или все принять — другого выхода у нее не было”^5*. Она замкнулась, стала искать утешения в вере, в Боге.

Между тем постепенно чувство Кузнецовой к Бунину менялось, восхищенное отношение к замечательному писателю нарастало, но человеческое, женское — таяло. Однажды, когда Бунин получил очередную хвалебную статью о себе, она записала: “Странно, что когда Иван Алексеевич читал это вслух, мне под конец стало как-то тяжело, точно он стал при жизни каким-то монументом, а не тем существом, которое я люблю и которое может быть таким же простым, нежным, капризным, непоследовательным, как все простые смертные. Как и всегда, высказанное, это кажется плоским. А между тем тут есть глубокая и большая правда. Мы теряем тех, кого любим, когда из них еще при жизни начинают воздвигать какие-то пирамиды. Вес этих пирамид давит простое нежное родное сердце”^6*.

Слова эти оказались провидческими.

Кузнецова покинула Бунина в зените его славы, после присуждения ему Нобелевской премии. На обратном пути из Стокгольма в декабре 1933 года Бунин (вместе с которым были Вера Николаевна и Кузнецова) навестил в Берлине философа и литературного критика Федора Степуна. И. Одоевцева писала Н. П. Смирнову 12 апреля 1970 года: “В дороге Галина простудилась. Обеспокоенный Бунин просил Маргу (сестра Ф. Степуна, оперная певица.— О. М.) свозить ее к доктору”. Встреча Кузнецовой с Маргой Степун оказалась роковой, Галина покинула Бунина. “Бунин,— писала Одоевцева,— обожавший Галину, чуть не сошел с ума от горя и возмущения. В продолжение двух лет — о чем они обе мне рассказывали — он ежедневно посылал ей письмо...”^7*.

Кузнецова, однако, довольно скоро приехала к Буниным в Грае и поселилась у них вместе с М. Степун, растравляя и без того горько страдавшего Бунина. Он еще пытается спасти положение. 8 марта 1935 года заносит в дневник: “Разговор с Г<алиной>. Я ей: “Наша душевная близость кончена”. И ухом не повела”. В это время на вилле “Жаннета”, которую снимал Бунин, жили еще, помимо Кузнецовой и “Марги” (М. Степун), молодые писатели Рощин и Зуров. 6 июля 1935 года Бунин пишет: “Вчера были в Ницце — я, Рощин, Марга и Г<алина>... Без конца длится страшно тяжелое для меня время”. Вера Николаевна чутко улавливает его состояние. Она, очевидно (о чем уже говорилось), не так уж искренне “поверила” в чисто литературные отношения Бунина и Г. Кузнецовой, как утверждала И. Одоевцева. А теперь, после разрыва, сама переживает и волнуется за него. 26 апреля 1936 года отмечает в своем дневнике: “Все мои старания примирить Яна с создавшимся положением оказались тщетными”^8*.

Да и как мог он примириться! Терзания длятся у него годами, непрерывно, люто. 22 апреля 1936 года горько пишет: “Шел по набережн<ой>, вдруг остановился: “да к чему же вся эта непрерывная, двухлетняя мука! К черту, распрямись, забудь и не думай!” А как не думать? “Счастья, здоровья, много лет прожить и меня любить!” Все боль, нежность”. 7 июня того же года: “Главное—тяжкое чувство обиды, подлого оскорбления— и собственного постыдного поведения. Собственно, уже два года болен душевно,— душевнобольной”. С маниакальностью впервые влюбленного возвращается он к одному и тому же. 20 апреля 1940 года: “Что вышло из Г<алины>! Какая тупость, какое бездушие, какая бессм<ысленная> жизнь! Вдруг вспомнилось — “бал писателей” в январе 27 года, приревновала к Одоев<цевой>. Как была трогательна, детски прелестна! Возвращались на рассвете, ушла в бальных башмачках одна в свой отельчик”.

После вторжения Гитлера во Францию оставшиеся на вилле “Жаннета” Г. Кузнецова, М. Степун, Л. Зуров, а также поселившийся там литератор Александр Бахрах переходят окончательно на иждивение Бунина, который сам едва перебивается и с печальной иронией пишет в дневнике 11 марта 1941 года: “Сейчас десять минут двенадцатого, а Г<алина> и М<арга> и Бахрах только что проснулись. И так почти каждый день. Замечательные мои нахлебники. Бесплатно содержу троих, четвертый, Зуров, платит в сутки 10 фр<анков>”. Но если бы дело было только в скудости средств, хотя и это мучает: “Никогда за всю жизнь не испытывал этого: нечего есть, нет нигде ничего, кроме фиников или капусты,— хоть шаром покати!” (23 февраля 1941 года). Или вот еще: “Дикая моя жизнь, дикие сожители М<арга>, Г<алина> — что-то невообразимое” (26 февраля 1941 года). Это самое страшное: “Во многих смыслах я все-таки могу сказать, как Фауст о себе: “И псу не жить, как я живу” (21 апреля 1940 года).

Любовь прошла, оставив чувство безнадежности, почти отчаяния. 18 апреля 1942 года, как бы подытоживая пережитое, Бунин записал в дневнике: “Весенний холод, сумрачная синева гор в облаках — и все тоска, боль о несчастных веснах 34, 35 годов, как отравила она (Г.) мне жизнь — и до сих пор отравляет! 15 лет!”

Но, быть может, и не стоило уделять столько места отношениям Бунина и Галины Кузнецовой?

Было, однако, одно веское обстоятельство, придающее этой поздней бунинской страсти особый характер. Галина Кузнецова была душевно близка Бунину (его же определение), понимала его как художника, оставила во многих отношениях замечательный “Грасский дневник”, где проникновенно показала Бунина именно как творца, художника, писателя. Кроме того, мы ей обязаны многими страницами “Жизни Арсеньева”, в том числе и образу той Лики, какой она выведена в романе.

Стало общим местом утверждать, что Лика — это Варвара Пащенко. Но это было бы крайним упрощением. Недаром сам Бунин так сердился, когда близорукие критики называли “Жизнь Арсеньева” — автобиографическим. Самый близкий Бунину человек — Вера Николаевна с полной правотой писала 30 января 1959 года Н. П. Смирнову: “Очень меня радует, что Вы поняли, что Лика имеет отдаленное сходство с В. В. Пащенко. Она только в начале романа. В Лике, конечно, черты всех женщин, которыми Иван Алексеевич увлекался и которых любил. Мне кажется, что Иван Алексеевич не вел тех разговоров с В<арварой> В<асильевной>, какие вел Алеша Арсеньев с Ликой. Эти разговоры были с другой женщиной”^9*.

Не трудно понять, что эта другая женщина и была Галина Кузнецова. В конце двадцатых годов, в Грасе, на вилле у Буниных, образовалась своего рода маленькая “академия литературы”. Под наблюдением Бунина здесь трудились Рощин, Зуров, Г. Кузнецова. Но Кузнецова еще и “муза” бунинская, сопереживающая в его работе над “Жизнью Арсеньева”. “Счастлива тем,— пишет она,— что каждая глава его романа — несомненно лучшего из всего, что он написал — была предварительно как бы пережита нами обоими в долгих беседах”^10*. Или: “...я слишком много сил отдаю роману И<вана> А<лексеевича>, о котором мы говорим чуть не ежедневно, обсуждая каждую главку, а иногда и некоторые слова и фразы. Иногда он диктует мне, тут же меняем по обсуждению то или иное слово”^11*.

Г. Кузнецова запечатлевает на страницах “Грасского дневника” особенность художественной натуры Бунина, необычайно свежо и остро воспринимающего мир. “Нет, мучительно для меня жить на свете! Все мучает меня своей прелестью!” Или: “Нет, в моей натуре есть гениальное. Я, например, всю жизнь отстранялся от любви к цветам. Чувствовал, что если поддамся, буду мучеником. Ведь я вот просто взгляну на них и уже страдаю: что мне делать с их нежной, прелестной красотой? Что сказать о них? Ничего ведь все равно не выразишь!”^12*. Он и был от природы прежде всего художником, мучеником словесного искусства, истинно страдал от красок и запахов, от пейзажей, от промелькнувшего женского лица или встреченного человека “с особинкой” — все тотчас просилось “в рассказ”.

4

С помощью дневников, о чем уже говорилось, мы можем проследить, как с юношеских лет Бунин вырабатывал в себе художника. Он непрерывно наблюдал, впитывал все увиденное, и оно, кажется, готово было превратиться у него в “литературу” — луна на ночном небе, пашня под солнцем, старый сад, внутренность крестьянской избы. Но есть одна принципиальная межа, разделившая всю его жизнь на две половины. Начиная с “германской”, с 1914 года (“Теперь все пропало”,— сказал ему брат Юлий Алексеевич, едва услышав об убийстве эрц-герцога Фердинанда — что и послужило поводом для развязывания мировой войны), впечатления словно прорвали оболочку творчества, стали терзать его человечески, как утрата близких.

И чем дальше, тем больше.

В его дневниках 1914—1917 годов мы читаем о лживо-пафосных речах и тостах, разнузданном веселье “господ-интеллигентов” в столичных ресторациях — и о горе, унынии в деревне, об осиротевших детях и вдовах, обезлюдевших деревнях, о сгущении мрака. Только природа, в своем вечном великолепии, способна на время успокоить душевную боль, и в дневниках этих лет можно наблюдать постоянный контраст в изображении красоты первозданной природы и бедности, скудости, мучений народных.

Буржуазная революция 1917 года, падение империи только усиливают пессимизм Бунина в отношении будущего России как национального целого. В охваченной брожением деревне Глотово, в августе 1917 года, он мрачно размышляет: “Разговор, начатый мною опять о русском народе. Какой ужас! В такое небывалое время не выделил из себя никого, управляется Годами, Данами, каким-то Авксентьевым, каким-то Керенским и т. п.”. Прослеживая тему эту в бунинских дневниках, идя против течения времени, вспять, видишь, что занимала она писателя задолго до наступления революционного семнадцатого года.

Бунин много и настойчиво размышлял о том, что же такое народ как данность, кого включать и почему в это несколько аморфное, по его мнению, понятие. Порою он сердился: “Хвостов, Горемыкин^13*, городовой это не народ. Почему? А все эти начальники станций, телеграфисты, купцы, которые сейчас так безбожно грабят и разбойничают, что же это — тоже не народ? Народ-то это одни мужики? Нет. Народ сам создает правительство, и нечего все валить на самодержавие”. Запись эта сделана за год с лишним до предыдущей, 22 марта 1916 года, задолго до прихода к власти Гоцов и Керенских. Но еще раньше, в самом начале 1910-х годов, наблюдая каждодневно за “мужиками”, то есть всеми и официально признаваемым “народом”, Бунин ощущает прежде всего тот огромный резервуар спящих и, по его мнению, еще совсем диких, разрушительных сил. И — пока еще как видение, как страшный сон — чудится ему пора, когда произойдет то, о чем “орет”, едва войдя в избу и не глядя ни на кого, некий странник:

Придет время,
Потрясется земля и небо,
Все камушки распадутся,
Престолы Господни нарушатся,
Солнце с месяцем померкнут,
И пропустит Господь огненную реку...

Эту “огненную реку” Бунин вполне ожидал.

Октябрь он встретил враждебно и свое отношение к новому строю не менял никогда. Но, разделив с другими схождение по мукам”, путь эмигранта, сохранил свою и совершенно особенную судьбу. Изгнанные из России, они в большинстве своем могли впасть (и впали) лишь в отчаяние, неверие и злобу. Не то Бунин. Именно на расстоянии с наибольшей полнотой ощутил он то, что потаенно и глубоко жило в нем: Россию.

Ранее, занятый литературой, поглощавшей главные его заботы, он испытывал надобность как художник — в постижении некоей чужой трагедии. Ни крах первой, самой страстной любви, ни смерть маленького сына, отнятого у него красавицей женой, ни даже кончина матери еще не потрясли и не перевернул” его так, не помешали упорной и самозабвенной работе над мастерством, стилем, формой. Теперь словно гарпун пронзил его насквозь, боль объяла его всего: “Вдруг я совсем очнулся, вдруг меня озарило: да, так вот оно что— я в Черном море, я на чужом пароходе, я зачем-то плыву в Константинополь. России — конец...” (рассказ 1921 года “Конец”).

“Конец” и “погибель”—любимые слова в записях этих лет: “Уже три недели со дня нашей погибели” {дневник от 12 апреля 1919 года). Впечатления этой поры отложились в цельную книгу — “Окаянные дни”, написанную с поэтическим блеском и пронизанную желчью и горечью. Со многими оценками политических событий и фигур у Бунина читатель не согласится, но выслушать его должен. И странно: он повторял о России с мрачной убежденностью: оконец”, а Россия настигала его всюду. Даже посреди веселой ярмарки, в Грасе — толпа французов, мычание коров — “И вдруг страшное чувство России” (запись в дневнике 3 марта 1932 года). Оно не отпускало его и в конечном счете помогло выстоять вопреки всему, написать великие книги: “Жизнь Арсеньева”, “Освобождение Толстого”, “Темные аллеи”. Это “страшное чувство России” понудило его в мае 1941 года отправить два послания — Н. Д. Телешову и А. Н. Толстому со словами: “Очень хочу домой”.

Дневники отражают все сомнения и колебания Бунина, вплоть до желания, при вступлении немцев во Францию, уехать, как это сделала меценатка М. С. Цетлина или писатель М.А. Алданов, в Соединенные Штаты. Но ведь не уехал!

Остался в Грасе, с волнением следил за событиями на советских фронтах, думал о возвращении в Россию и с необыкновенной, молодой жадностью писал в дни творческих озарений: “20.1Х.40. Начал “Русю”. 22.IX.40. Написал “Мамин сундук” и “По улице мостовой”. 27.IX. 40. Дописал “Русю”. 29.1Х.40. Набросал “Волки”. 2.Х.40. Написал “Антигону”. З.Х.40. Написал “Пашу” и “Смарагд”. 5.Х.40. Вчера и сегодня писал “Визитные карточки”. 7.Х.40. Переписал и исправил “Волки”. 10, 11, 12, 13.Х.40. Писал и кончил (в 3 ч. 15 м.) “Зойку и Валерию”. 14, 17, 18, 20, 21, 22. X. 40. Писал и кончил (в 5 ч.) “Таню”. 25 и 26. X. 40 написал “В Париже” 27 и 28.Х.40. Написал “Галю Ганскую” 23.Х.43. Дописал рассказик “Начало” 29.Х. Вчера в полночь дописал последнюю страницу “Речного ресторана”. Все эти дни писал не вставая и без устали, очень напряженно, хотя недосыпал, терял кровь и были дожди. 1.ХI. Вечером писал начало “Иволги” Нынче переписаны “Дубки”, написанные 29-го и 30-го” и т. д.

Приветствуя нашу победу над гитлеровскими полчищами, торжествуя, занес в дневник 23 июля 1944 года: “Освобождена уже вся Россия! Совершено истинно гигантское дело!”

Выли приливы и отливы чувств; случались приступы не только отчаяния, но и враждебности, и об этом надо тоже сказать прямо. “Хотят, чтобы я любил Россию, столица которой — Ленинград, Нижний — Горький, Тверь — Калинин...” — в ожесточении вырывается у него 30 декабря 1941 года. Но все это порывы знаменитой бунинской запальчивости. Куда сокровеннее запись Веры Николаевны от 29 августа 1944 года: “Ян сказал — “Все же, если бы немцы заняли Москву и Петербург, и мне предложили бы туда ехать, дав самые лучшие условия,— я отказался бы. Я не мог бы видеть Москву под владычеством немцев, как они там командуют. Я могу многое ненавидеть и в России, и в русском народе, но и многое любить, чтить ее святость. Но чтобы иностранцы там командовали — нет, этого не потерпел бы!”^14*

5

В сомнениях и твердости своей, в отчаянии и надежде, в окаянном одиночестве, какое надвигалось на него — вместе с болезнями, старостью, бедностью,— “страшное чувство России” только и спасало Бунина. Эти последние годы его жизни были и самыми мрачными. Он был жестоко обманут в своей последней любви, о чем оставил в дневниках горькие свидетельства; вынужденно делил кров с тяжелым, по-видимому, психически нездоровым нахлебником; наконец, познал на исходе жизни и враждебность эмиграции, которая в большинстве своем отвернулась от него, а иные из прежних друзей (например, М. С. Цетлина) прямо осыпали его бранью, обвиняя в том, что он “продался Советам”. (После того как руководство союза русских писателей и художников в Париже исключило из числа своих членов всех, кто принял советское подданство, Бунин в знак солидарности с исключенными вышел из его состава. Ответом был бойкот.) Друг его жизни, В. Н. Муромцева-Бунина, как могла, старалась облегчить последние дни. Но жажда жизни, ощущение, что он еще не взял “все”, не покидало умирающего писателя. В год своей кончины, в ночь с 27 на 28 января 1953 года, уже изменившимся почерком Бунин заносит в дневник: “— Замечательно! Все о прошлом, о прошлом думаешь и чаще всего об одном и том же в прошлом: об утерянном, пропущенном, счастливом, неоцененном, о непоправимых поступках своих, глупых и даже безумных, об оскорблениях, испытанных по причине своих слабостей, своей бесхарактерности, недальновидности и неотмщенности за эти оскорбления, о том, что слишком многое, многое прощал, не был злопамятен, да и до сих пор таков. А ведь вот-вот все, все поглотит могила!”

Героико-трагический автопортрет Бунина, возникающий в его дневниках, завершается этим последним, драматическим откровением.

_____

1* Зайцев Б. К. И. А. Бунин: Жизнь и творчество.— Берлин, 1935.—С. 76.

2* Кузнецова Г. Грасский дневник.—Вашингтон, 1967.—С. 254.

3* Цит. по: Лавров В. “Высоко нес я стяг любви...”//Москва.— 1986.—№ 6.— С. 111.

4* Москва,— 1986.—№ 6.— С. 112.

5* Бахрах А. Бунин в халате: По памяти, по записям.— Нью-Йорк, 1979.—С. 27.

6* Кузнецова Г. Грасский дневник.—С. 95.

7* Москва.— 1986.—№ 6.—С. 113.

8* Устами Буниных...—Т. III.—С. 17.

9* Новый мир,— 1969.—№ 3.— С. 211.

10* Кузнецова Г. Грасский дневник.— С. 31.

11* Там же.— С. 33.

12* Там же.—С. 41—42.

13* Хвостов А. Н. (1872—1918) —министр внутренних дел России (1915—1916). Председатель фракции правых в 4-й Государственной думе. Расстрелян органами ВЧК. Горемыкин И. Л. (1839—1917) — министр внутренних дел (1895—1899), председатель совета министров (1906 и 1914—1916).

14* Устами Буниных...—Т. III.—С. 170—171.