Прогулка

Александр Мардань

Хромые хромают, только когда ходят.

Из разговора в больнице

Когда вас в последний раз просили погулять? Не отпускали, а просили… Родители, когда хотели остаться на пару часов одни. Учительница, перед тем как объявить результаты контрольной. Фотограф, делавший снимки для визы. А еще? Еще вас просили погулять после сдачи анализов.

Кто любит сдавать анализы? Одни сдавать больно, другие унизительно. А есть такие, что больно и унизительно одновременно. А ждать результатов? Ну, тех, в которых цифры, еще туда-сюда… Холестерол повышен, гемоглобин понижен – будем исправлять. А когда результат «плюс-минус» или еще жестче – «да-нет»? Новорусская рулетка с двустволкой вместо револьвера… Любите такого результата ждать? Дуэль с десяти шагов. Стендаль советовал дуэлянтам листья на деревьях считать, пока пистолеты заряжают… а мне чем заняться?..

Зимой листьев на деревьях нет. Хвойные растения только в парке, а иголки считать – зряшное предприятие, если дальнозоркостью не страдаете…

Может, зайти в кафе и выпить грамм двести… Во-первых, потеплеет, во-вторых, не так страшно. Про «наркомовские» сто грамм спирта слыхали? Думаете, это был аперитив перед фронтовым обедом? Скорее, перед свиданием… Со смертью. Ладно, не все так грустно. Теперь всё лечат. Мы же люди разумные, венец эволюции, страдаем всего семьюдесятью тысячами заболеваний. Главное, чтобы не всеми сразу.

Тогда пойду в кино. Ждать сеанса не нужно. Купил билет – и заходи. Правда, перед следующим, если хочешь узнать, с чего все началось, придется выйти и купить еще раз. Да и билеты стоят дороже, чем в театр. В нашей молодости было наоборот. А как кинотеатры боролись за тридцатикопеечного зрителя… Лучше всего в стране, где не было секса, завлекала надпись

«только для взрослых». Художники с завидным упорством выводили ее на афишах индийских фильмов, которые в городах особым спросом не пользовались, в отличие от сельской местности, где на «Зиту и Гиту» приходило больше людей, чем на собрание колхоза.

А горожан заманивали обманом. Надо было план выполнять. И хотя все знали, что секса в индийском фильме нет по определению, все равно шли, а вдруг… Как раньше по десять раз ходили на фильм «Овод», а вдруг на этот раз побег удастся…

Ну, а если название «Мужчины в ее жизни» или «Запретные игры», то рука афишного художника игриво выводила «Детям до 16 лет строго запрещается». Хотя первый фильм, про леди Гамильтон и адмирала Нельсона, по нравственности мог соревноваться с киножурналом «Хроника дня», а второй – из раздела

«Детское кино», про пятилетнюю французскую девочку, потерявшую своих родителей во время войны…

Обидно, когда врут, а спросить не с кого. Если солгал знакомый, – на него можно обидеться, если близкий, – развестись, а обманули в кинотеатре, – не ходишь туда пару недель, а потом снова идешь на пакистанскую эротику. Видиков не было, за рубеж ездили лучшие. Раз в три года. Каналов на телевидении было четыре! На трех показывали заседание 24-го съезда, а на четвертом мужик в костюме и галстуке строго предупреждал: «Я тебе пощелкаю!». И люди шли в кино, где кресла скрипели, пленка рвалась, звук пропадал… Летом там было душно, зимой холодно. И все равно – это был праздник. Пусть маленький, но твой. С ирисками, семечками, тающим мороженым. И никакой широкий формат со стереосистемой и попкорном не заменят первого поцелуя в последнем ряду.

Чтобы увидеть спину Мишель Мерсье или Элизабет Тейлор без бретелек, люди стояли за билетами дольше, чем при Горбачеве за водкой. Ну, а если на экране мелькало что-то ниже спины, то зрители сидели даже в будке киномеханика, а кавалеры ордена Славы трех степеней получали билет без очереди в тысячу человек…

А легенды, ходившие о том, что вырезали из картины!.. Какие только фантазии не посещали жителей sexless страны… Они могли украсить колонки писем-отзывов «Плейбоя». И все завидовали киномеханикам, которые это якобы вырезали. Потом стали догадываться, что режут в Москве, в специальной комиссии, которая строго следила за градусом эрекции советских граждан…

Вы обратили внимание, что после возвращения секса в страну уже не притягивают наш взгляд выбитые дощечки в раздевалках и разбитые окна в банях?

С насилием на экране было полегче, особенно если оно было революционным и справедливым. А поскольку справедливость уже была понятием классовым, то и служила интересам трудящихся, точнее, тех, кто в поте лица наблюдал, как трудящиеся трудятся. Снимали насилие без крупных планов. Социалистический натурализм, не путать с соцреализмом, был нам чужд.

А если честно, то было и хорошее кино. Таких фильмов было немного, но смотрели их все… И все обсуждали. А сейчас все смотрят разное, а обсуждают… Да мало ли что можно обсуждать. Погоду, например…

Так, пойду в кино. А в какое? Это раньше оно было на каждом углу, а сейчас на весь город – три зала. Пока доеду, уже уходить надо. Кино отменяется.

В театр? Несерьезно. Во-первых, днем они не работают. Вовторых, туда и вечером не очень ходят… Правда, когда столичные артисты приезжают, то залы полны, хоть и дорого. И не потому, что ценители собираются, а потому, что театру его первоначальная функция возвращается, роль собрания. Не партийно-профсоюзного, а городского. В Греции город становился городом, когда в нем появлялся театр. И мест в нем было столько, сколько свободных жителей. Вначале, во всяком случае. Потом их не хватало… и мест, и свободных жителей. Интересно было, кто в чем пришел, кто с кем ушел. Раньше театральную публику именовали «обществом, за исключением черни и простого люда». А сейчас в рваных джинсах, туфлях на босу ногу, с мобилкой в руке. Как там у Горина? «Это хуже, чем народ, это лучшие люди города». Ползала сообщения отправляет, ползала смс-ки получает…

Анализы у меня дневные, вечернего спектакля не дождусь.

На стадион? Бутылки собирать? Так на пляже это делать интересней… Это я так шучу. Нечего зимой на стадионе делать, как, впрочем, и на пляже. Другое дело – летом. Тела, как и души, разные. Прекрасных намного меньше, чем ужасных. Не верите? Сходите на нудистский пляж. На одно красивое – десяток с неприглядностями. С душами дела обстоят не лучше. До недавнего времени душевный нудизм встречался редко, разве что в анонимках и жалобах, но их, кроме адресата и цензуры, никто не читал… В интернете душевную обнаженку можно встретить на каждом углу. Она так же неприглядна, как уродцы на пляжах. Одна польза – стены общественных туалетов стали чище.

А может, зайти в гостиницу? Вот где можно согреться… Раньше не впускали, строго спрашивали: «Вы к кому?». Сейчас заходишь и тоже ждешь, что спросят, ответ мысленно уже раз пять повторил, что я, мол, хочу кофе выпить. А тебя никто не спрашивает…

То есть поверить, что тебе и деньгам, которые ты здесь оставишь, рады, и что выгонять никто не собирается, – мы пока не готовы. И что можно на диванчике посидеть, и на вопрос «Хотите ли кофе?» не надо вскакивать, а достаточно с улыбкой сказать: «Спасибо, пока нет», – и углубиться в изучение прошлогодней газеты. Жаль, нет у меня с собой прошлогодней газеты. Погуляю еще…

Многие, когда гуляют, мечтают, а я вспоминаю. Мечтать лучше перед сном. Например, о том, как выиграете миллион и больше. К десятому уже уснете…

И стоит это недорого – цена лотерейного билета. Специалисты по теории вероятности врут, что шансы мизерные. Чушь. Шансы всегда пятьдесят на пятьдесят, как орел и решка, вне зависимости от числа игроков и напечатанных билетов. Почему? Потому что можно выиграть, а можно не выиграть… Засыпайте и мечтайте, что выиграете. А гуляя, лучше не мечтать, тем более об этом… Можно попасть под автомобиль, не поздороваться со знакомым, можно на окружающих начать смотреть свысока, особенно после второго миллиона. Мечты на ночь, воспоминания в день…

Раньше на почту было хорошо зайти, на центральный телеграф, там, конечно, не так тихо и чисто, как в библиотеке. Там редко читают, чаще пишут, но точно теплее, чем на улице. Там ручки с чернильницами. Люди макают ручками в чернильницу, перья поскрипывают.

Когда вы последний раз телеграмму посылали? Не смс-ку, а именно телеграмму, когда вам слова в ней считали, включая адрес, по три копейки за штуку. Слово – три копейки, и газета – самая главная в стране, самая честная, которая так и называлась – «Правда», столько же стоила. Сколько в ней слов было – считать не пересчитать, а всего три копейки!

Был у нас в городе продавец газет, большой шутник, сидит в своем киоске на людном перекрестке и через мегафон ускоряет процесс продажи: «Правды» нет, «Советская Россия» продана, остался «Труд» по две копейки». И смешно, и не придерешься. Писали на бланке коротко: меньше слов – дешевле телеграмма. Ненормативная лексика – исключалась. Командировочный, у которого закончились суточные, писал скупому бухгалтеру эзоповским языком: «Твою мать выселяют из гостиницы! Срочно переведи деньги».

Телеграмму в ЦК и лично Генеральному секретарю можно было отправить только при наличии паспорта, но это не останавливало граждан. Поэтому начальник телеграфа всегда был другом секретаря обкома, чтобы вовремя остановить клевету про сгоревший клуб, который строить не начинали.

А еще телеграммой вызывали на переговоры. Телефонные. Междугородние. За два-три дня. А теперь – мобилки. Звони двадцать четыре часа в сутки, пока денег хватит. Но слышать и понимать – слова разные. А еще мобилки поют, фотографируют, кино снимают, погоду предсказывают. Сделали они нашу жизнь лучше? Наверное, в той же мере, как и цветные телевизоры, – тогда, как сказал классик, видеть стали лучше, теперь слышать стали чаще. Вот куда можно зайти и погреться, это в магазин, где мобилками торгуют.

Нет, лучше зайду в другой, на часы полюбуюсь. Магазин дорогой, но одет я прилично. Интересная закономерность – чем дороже часы, тем хуже идут. Вот эти, например, с турбийоном, это такая штука, которая влияние гравитации на ход часов устраняет, плюс лунный календарь – очень нужная вещь, а главное – показывает всем, что есть у владельца таких часов лишних тридцать тысяч долларов, и всем он об этом сообщить рад.

Каждый хочет выглядеть значительным, а еще лучше – знáчимым. И нет чтоб хвастаться, кому помог, скольких вылечил, накормил, сколько домов починил и ям заасфальтировал. Нет, говорит, у меня часов восемь штук, и все разное время показывают, а у меня четыре яхты: по одной на океан. А третий

«Гольфстрим» купил. Пока не течение, а только самолет, и на сынишку жалуется: не любит мальчик, когда посторонние в самолете летают.

А может, так и надо? Потому что, если те, у которых самолеты, яхты, часы с турбийоном, вместо этого кормить и лечить нас примутся, мы же тогда вообще пальцем не пошевелим, мы тогда даже на выборы не пойдем. Кто же за них проголосует?

А за кого голосовать? За интеллигентов? Так интеллигенты в политике, как критики в искусстве: знают как, но не могут. Болит у них душа за судьбу народа, а он об этом и не догадывается… Стою, смотрю в окно, напротив магазин «Оптика». Что больше всего отличает человека от животного? Очки. А интеллигентного человека от нормального? Снова очки. А что отличает богатого

интеллигента от бедного? Правильно – оправа очков.

А кто они, интеллигенты? Придумал романист Петр Боборыкин это слово во второй половине XIX века, желая обозначить переживающих за судьбу крепостного крестьянства в России. А дальше мнения по поводу этого термина разошлись. Когда Владимир Набоков преподавал в Америке русскую литературу, ему сложно было найти адекватный перевод таких слов, как «пошлость», «хамство», «интеллигенция».

Я впервые зафиксировал свое внимание на этом термине, просматривая в детском возрасте фильм «Чапаев». Там белые идут под бой барабанов в психическую атаку. А один из красных, перед тем как начать их методично расстреливать, произносит: «Красиво идут, интеллигенция». Из чего я понял, что слово это не хорошее, а глубоко враждебное. Когда воспроизвел его с услышанной в фильме презрительной интонацией, первый раз получил от мамы по губам. Уважение к интеллигенции сразу выросло.

Раздайте сотрудникам чистые листочки и попросите, не заглядывая друг к другу, написать два слова: «интеллект» и «интеллигент». Если число ошибок не превышает числа сотрудников, ситуация штатная, если превышает – приглашайте на работу интеллигентов.

Ладно, надо выходить на улицу.

Вообще, в небольшие магазины заходить неудобно, они всегда пустые. Я, например, живу напротив магазина «Ковры» уже год, но еще не видел, чтобы кто-то их оттуда выносил…

В маленьком магазине к вам сразу подходят, спрашивают:

«Чем могу помочь?» – это понятно, продавцы тоже люди, им скучно, да и процент с продажи получают. Это раньше, когда все были равны, продавцу было важно показать, что он тебя главнее. Теперь мы не равны, потому что оказалось, что равенство – это идеал зависти (сам придумал). Мы равноправны, а дальше каждый зарабатывает, как умеет.

Неудобно перед продавцом в маленьком магазине, не скажешь ему, что меня, пятидесятилетнего мальчика, гулять послали, а на улице холодно. Можно я тут пока обувь померяю или колечки с камушками посмотрю? Знаешь, что ничего не купишь, а он не знает. Это как в споре. Бабушка говорила: спорят всегда дурак и подлец, один из них знает, как правильно, – он подлец, а другой не знает – он дурак. Я с бабушкой не соглашался, доказывал ей, что в споре рождается истина. Выходит, у истины родители – дурак и подлец? Какая же тогда у правды наследственность?

Да, так вот о продавце – неудобно перед ним. Другое дело – гулять по супермаркету. Взял тележку, облокотился на нее – и катайся по магазину, рассматривай, читай аннотации, если очки при тебе, хотя некоторые только под микроскопом раскрывают тайну содержимого. Ходишь и удивляешься двум вещам: где все это было раньше и кто это купит теперь.

Видел недавно передачу, журналист олигарху выговаривает, мол, мы не для того на баррикадах стояли, чтобы вы с тридцатью девками в Куршавель катались, а тот спокойно отвечает:

«Я с девками даже в кино не хожу, у меня ориентация другая. А на баррикадах вы стояли для того, чтобы на прилавке тридцать сортов сыра лежало». Вот и разбери, кто из них прав.

А еще я как-то задумался, как же мы раньше без всего этого жили и крепко любили «эту огромную и счастливую землю, которая зовется советской страной», где книгу «Кулинария разных стран» изымали из продажи за антисоветское содержание.

Правильно в мудрой книге написано: многие знания – многие печали. В дедушкином изложении это звучало еще лаконичней: «меньше знаешь – крепче спишь». В 1927 году моего деда исключили из партии. Он говорил, что за троцкистский уклон, а бабушка – что за малограмотность. Так что дед был в материале.

А может, на вокзале погреться? Он, кстати, недалеко. Уезжают, приезжают, табло, люди, зал ожиданий. Ничего не поменялось – просто Мекка, Медина и Земля Обетованная для любителей стабильности и преемственности курса. Даже ассортимент в буфете, как и меню в вагоне-ресторане, за последние двадцать лет резких изменений не претерпели.

Поругаешься в молодости с женой, дверью хлопнешь, пройдешь пару кварталов – и куда дальше? Аэропорт далеко, вокзал близко. Сейчас в зал ожиданий только с билетами пускают, а тогда всех впускали, правда, приходила милиция, интересовалась, куда едете, покажите билет… Жду, говорю, когда касса откроется. Домой иди ждать, советуют, или с нами, протокол оформлять. Домой не хотелось из гордости, в милицию – из чувства самосохранения.

Это теперь с деньгами везде примут, а тогда, чтобы в гостинице поселиться, надо было в другой город ехать. С местной пропиской не селили. И это было разумно – приезжим мест не хватало, а тут местные начнут номера снимать, с целью ванну принять или еще каких глупостей. Нет полгода горячей воды? Надоело из чайника мыться? Заплати четырнадцать копеек, получи шайку в бане и плещись целый день. Кипяток там был настоящий. Сосиски в нем варили, яйца куриные. Про раков врать не буду. Был, правда, случай, когда в командировке сварили их в электрочайнике. Давно это было и по пьянке.

Иду на вокзал. Все равно туалет скоро потребуется.

Туалеты на вокзалах выполняют важную функцию сохранения связи времен и общественных формаций.

Ничто так не дискредитировало советскую власть, как постоянное желание населения справлять свои низменные нужды в общественных местах. Желание это так и осталось непобежденным марксистско-ленинской идеологией.

Классики этой теме внимания в своих работах уделяли мало. В основном, известные ассоциации возникали у них при упоминании интеллигенции и врагов пролетариата. Оставшиеся без основополагающих напутствий советские руководители ничем другим, кроме собственного опыта в решении этой задачи, не руководствовались. А поскольку в комсомол они попадали прямо с горшка, то в общественных туалетах им бывать не доводилось, что и было одним из основных отличий слуг народа от хозяев. То есть этот участок социалистического общежития был пущен практически на самотек, в прямом и переносном смысле.

Иностранцев старались в такие места не пускать, чтобы не подвергать сомнению их мысли о нашем родстве по линии разума. Хотя мест таких было немного, держать у каждого по милиционеру в противогазе, требующему паспорт с пропиской, руки не дошли. Махнули рукой, пусть клевещут.

Не успела еще прежняя власть в бозе почить, как предприниматели стали наши уборные из мест накопления сами знаете чего в места накопления первоначального капитала превращать, сделав их платными… Но не чистыми.

Вышел с вокзала. Быстро и недорого. Может, теперь в парикмахерскую? Светло, тепло, везде зеркала, пахнет замечательно. Если к мастеру очередь – еще лучше, можно посидеть, послушать пару историй. Парикмахеры редко бывают молчаливыми и с постоянными клиентами разговаривают. Ну, не о самом сокровенном, но часто об интересном… Как в интернете. Раньше брадобреи играли роль блогеров.

«Нежные женские руки прикасались к нему только в парикмахерской». Чья эта фраза? Откуда она у меня в голове? Кстати, у парикмахера и нейрохирурга объект приложения общий – голова. В чем разница? Через месяц парикмахер может исправить ошибку. Вот так рождаются анекдоты, сам придумал, рассказал кому-то. Интересно, будут смеяться или улыбаться из вежливости? К счастью, нет знакомых нейрохирургов, им это смешнее должно казаться.

Жаль, что волосы растут медленно, а то можно было каждую неделю сюда приходить… А как теперь голову мыть стали, я уже не говорю про шампуни. Раньше тоже мыли, но вперед наклоняли, словно кланяться заставляли, пригибали, а сейчас назад запрокидывают, и сидишь ты с гордо запрокинутой головой, а к ней прикасаются нежные женские руки… Когда женские руки только в парикмахерской прикасаются, чего бегать анализы сдавать… Хотя сегодня уже и в парикмахерской можно… Раньше брили опасной бритвой, подтачивали ее на кожаном ремне – и вся гигиена… Кого до тебя брили, чем он болел… А с другой стороны, как надои на душу населения увеличивать? Можно доить больше, а можно хоронить чаще. Так и шли с двух сторон навстречу достижениям народного хозяйства. А скольких граждан унес маникюр с педикюром? Теперь приходят или к своим проверенным или со своим проверенным.

Сядешь к парикмахеру в кресло, закроешь глаза, чтобы с ожидающими взглядом в зеркале не встречаться, и вспоминаешь, как мама в детстве голову мыла, как полотенцем заматывала. Фены тогда только в кино видели.

Тогда и теперь. Так и вся жизнь: «до» и «после» – наверное, правда, что если нет прошлого, то нет и настоящего. Но лучший день – сегодняшний, потому что вчерашнего уже нет, а завтрашний…

Подбрасываешь монетку, говоришь «орел», а выпадает решка. Знал же, что решка могла выпасть… Вот и в жизни – все ясно и понятно, только одним «до», другим «после»… Главное, чтобы не вместо…

А что бы я сделал, зная правильный ответ? Разбогател. Богатый – не тот, кто знает больше. Он знает раньше.

Пора возвращаться за результатами. Интересно: те же улицы, здания, тот же путь, а другим все видится, когда не прогуливаешься, а идешь. Дорога назад всегда короче…

Еще говорят, здоровье не купишь. Опять обманывают. И жизнь можно купить, если заплатить вовремя.

А результат у меня положительный. То есть отрицательный.

В смысле – все в порядке.

Нет болезни. Нет одной, а остальные? Но думать об этом я сегодня не буду. Сегодня я буду жить и радоваться. Ведь у меня есть семьдесят тысяч поводов для счастья.

 

Азбука одесского рассказа

Александр Мардань

Александр Евгеньевич МарданьАлександр Евгеньевич Мардань родился в 1956 г. во Владивостоке.

В 1973 г. закончил одесскую математическую школу № 116.

В 1978 г. закончил Одесский институт инженеров морского флота.

В 1978 - 1991 гг. работал в системе Минфлота СССР.

С 1991 г. работает в многопрофильной компании.

Член Союза писателей Украины.

Член Союза театральных деятелей Украины.

Первый киносценарий написал в 1982 г., сценарий для телевизионного фильма - в 1985 г., первая пьеса «Лист ожиданий» написана в 2003 г.

Пьеса "Уравнение с одним неизвестным (Очередь)" опубликована в журнале "Театр" №5 за 2004 г., "Последний герой" - в журнале "Современная драматургия" № 1 за 2006 г., "Дочки-матери" в журнале "Современная драматургия" № 1 за 2007 г.

В 2005 г. спектакль по пьесе «Лист ожиданий» (режиссер И.Райхельгауз) и в 2007 г. спектакль по пьесе «Очередь» (режиссер Д.Богомазов) стали лауреатами фестиваля «Встречи в России» в Санкт-Петербурге.

В 2006 г. киносценарий «Лист ожиданий» получил 3-ю премию на конкурсе сценариев «Сюжет для Ялты» (из 247 работ).

В марте 2007 г. спектакль по пьесе "Очередь" Киевского академического театра драмы и комедии на левом берегу Днепра был представлен в четырех номинациях и получил две театральные премии "Киевская Пектораль".

В ноябре 2007 г. пьеса «Антракт (Неприличное название)» стала лауреатом и вошла в семерку лучших пьес на Всероссийском Драматургическом конкурсе «Действующие лица» (из 500 пьес, отправленных со всего русскоязычного пространства).

Спектакли по пьесам А. Е. Марданя идут в Москве, Санкт-Петербурге, Липецке, Орле, Уфе, Уссурийске, Чите, Кирове, Химках, Клине, Котласе, Киеве, Днепропетровске, Днепродзержинске, Харькове, Луганске, Белой Церкви, Краматорске, Симферополе, Мукачево, Николаеве, Одессе, Усть-Каменогорске (Казахстан), Кишиневе (Молдова), Тирасполе (Приднестровье), Иерусалиме (Израиль). Готовятся постановки во Владивостоке, Перми, Истре, Бугульме, Бургасе (Болгария).

Является организатором международной научно-практической театральной конференции «Русский театр в Украине» и международного театрального фестиваля «Встречи в Одессе», проводимых ежегодно.

Меню

Константин Сергеевич не спешил. Спешить он не любил, помня высказывание Сократа: «Самое смешное на свете – вид спешащего». Стеснялся спешить. Да и некуда было. Как в романсе про ямщика, превысившего скорость. Вечер только начинался, а день, похожий на тысячи предшественников, закончился. Логично: если день не закончится, то и вечер не начнется. Логично с точки зрения астрономических наблюдений. А с точки зрения человеческой души – может и «дольше века длиться день». Роман с таким названием Константин Сергеевич читал лет двадцать назад. Содержания не запомнил, название не забыл, поэтому ставил умозрительную точку, отделяющую день от вечера.

Днем Константин Сергеевич работал. Работал не по специальности, как многие. И как многие, работу эту не любил. Впрочем, и специальность свою он выбрал не по любви, а скорее по расчету родителей. Та, что ему нравилась, казалась им недоступной, а доступная оказалась неинтересной. Так часто бывает с профессиями и женами. Наверно, и с мужьями тоже.

Мужем Константин Сергеевич был почти четверть века, а потом, вырастив сына, разошлись. Она вышла замуж за чиновника средней руки. (Смешное определение. Ну где она, средняя рука, расположена?) А Константин Сергеевич остался один. Сын женился и уехал работать за границу. Писем не писал, иногда звонил по телефону. На день рождения присылал деньги, с инструкцией: «Папа, купи что хочешь». Добрый мальчик…

То, что Константин Сергеевич хотел, купить за эти деньги было нельзя. Впрочем, это вообще нельзя было купить за деньги. За любые. Например, Константин Сергеевич хотел, чтобы весна в этом году была теплой, а она была холодной. А поскольку лечиться, как и спешить, Константин Сергеевич не любил, то, выходя на улицу, обязательно обматывал шею черным шерстяным шарфом, а под пиджак надевал тонкий кашемировый пуловер, согревающий его организм почти двадцать лет. Сверху – плащ на подстежке, с высоким воротником, который можно поднять при сильном ветре. В кармане плаща лежала вязаная шапочка на случай дождя. Конечно, если приходилось выходить в дождь, Константин Сергеевич брал зонт, хотя зонты не любил. Маленькие – за то, что плохо прячут от дождя, быстро ломаются и еще быстрее теряются. Большие не любил за то, что большие…

У черной, в тон шарфу, шапочки недостатков было меньше. Конечно, под проливным дождем долго сохранять волосы сухими она не могла, зато у нее было другое достоинство для вечерних прогулок. Надвинутая на брови, она придавала интеллигентному Константину Сергеевичу вид освободившегося братка из бандитского сериала… Выполняла отпугивающую функцию, как ядовитая окраска у насекомых.

Константин Сергеевич жил в центре большого приморского города, в старом фонде, как называют маклеры дома, построенные до той, настоящей, октябрьской по имени и ноябрьской по сути революции.

Парадная выходила во двор, не знавший ремонта все послереволюционные годы. Константин Сергеевич помнил, как ему и его сверстникам мешали играть в этом дворе художники, приходившие рисовать дворик – почему-то итальянский! – с висящим посреди него бельем и облупившимися стенами. Фауна двора была представлена в основном кошками, существующими не столько за счет охоты на грызунов, сколько на пенсию двух одиноких бабушек, подкармливавших их ежевечерне.

Квартира Константина Сергеевича находилась над полуподвалом. Не первый, но и не второй этаж звался прекрасным. «Бельэтаж» напоминал о безвозвратно ушедшем времени, в котором французские, а не английские слова селились в нашем языке.

Как-то зимой, уже в зрелые годы, воскресным утром, наступившим после затянувшегося празднования дня рождения, Константин Сергеевич проснулся и подошел к окну. Выпал долгожданный снег, и по нему радостно бегали кошки, за которыми гонялся сосед с первого этажа. «Странно, зачем они ему?», – подумал Константин Сергеевич, отходя от окна. Когда его взгляд прощался с жанровой картинкой, он отметил, что у кошек, у всех бегающих по двору кошек, длинные, как у зайцев, уши. Не веря глазам своим, Константин Сергеевич прижался к стеклу, чтобы лучше рассмотреть мутантов… Рассмотрел. По двору бегали не кошки, а кролики… То есть белой горячки не было. А было тайное разведение четвероногих в дощатом сарайчике, пристроенном к квартире соседа. Наверное, их забыли закрыть, или они что-то перегрызли…

Как давно это было? Лет двадцать, не меньше… Соседа уже десять лет нет. А носители ценного меха, как и все остальные съедобные представители фауны, перестали быть дефицитом. Сам дефицит стал дефицитом, практически исчезнув. Напарник Константина Сергеевича по нелюбимой работе любил повторять: «Сегодня в дефиците – только деньги». На что Константин Сергеевич добавлял: «Нет, не только. Еще совесть». Напарник вздыхал и соглашался. До следующего раза.

Дело было не в том, что Константин Сергеевич не любил деньги, как раз наоборот, а в том, что деньги не любили Константина Сергеевича и всячески уклонялись от встречи с ним. Совесть, напротив, не хотела его покидать, хотя много раз он на этом настаивал. Наверное, ей с ним было хорошо…

Одевшись, Константин Сергеевич вышел из дома, перешел улицу на зеленый сигнал светофора, прошел квартал и остановился у дверей недавно открывшегося ресторана. Рядом со входом висело меню. Не доставая очки, прищурившись по-ленински, Константин Сергеевич начал внимательно его читать.

«Холодные закуски: килечка малосольная, тюлечка черноморская…». Уменьшительные суффиксы, наверно, усиливают выделение желудочного сока. Знал ли об этом физиолог Павлов? Хотя на собак это могло и не действовать, размышлял Константин Сергеевич.

«Ассорти сырное (Дор Блю, Камамбер, сырные «шнурки», Фета, Голландский, маслины…)».

Покойная теща Константина Сергеевича помнила нэп, и названия Рокфор и Камамбер часто звучали в семье в те времена, когда в единственном в городе сырном магазине продавался единственный сорт сыра – «Костромской». Надо было два часа стоять в очереди. И больше килограмма в одни руки не давали. Жалко, не дожила теща до второго пришествия Камамбера. Да еще в такой компании.

«Грибы белые в чесночном маринаде».

Бабушка Константина Сергеевича, которая помнила не только нэп, но и дореволюционное детство, говорила: «Дешевле грибов», – когда хотела подчеркнуть, что дешевле некуда. Это удивляло Костю, потому что связка сухих грибов стоила на базаре безумных денег. Видимо, нагибаться за ними никто не хотел. А больше всего противился пионер Костя бабушкиной поговорке «Простота хуже воровства», объясняя ее заблуждение отсутствием комсомольской организации в гимназии, которую бабушка окончила с отличием в 16-м году.

Сегодня Константин Сергеевич уже не был столь категоричен в том, что чего лучше. «Оба хуже», – заочно примирялся он с бабушкой.

«Рыбная тарелка для гурманов (сельдь малосольная, картофель, скумбрия малосольная, масло слив., лук, зелень)». Оказывается, из слив тоже делают масло. Никогда не пробовал. Все ты пробовал, отвечал Константин Сергеевич сам себе – это же сливочное масло. Тогда, конечно, пробовал, – быстро согласился с собой Константин Сергеевич.

Все мы гурманы… Селедка с картошкой – кто же ее не любит? Каждый помнит воскресные семейные завтраки, никто никуда не спешит, все выспались, впереди выходной, настроение хорошее, и на столе, кроме прочего, селедка с картошкой, как правило, «в мундирах». Маленький Костя говорил: «Хочу картошку в командирах». Эта фраза прижилась, и мама спрашивала: «Тебе пюре или «в командирах»? Но чистить будешь сам».

«В командирах», – всегда отвечал Костя. Он любил обмакивать еще горячую картофелину в так вкусно пахнущее жареное подсолнечное масло и, не в обиду селедке, посыпать крупной солью. Теперь все знают, что жареное масло вредно, а соль… И того хуже.

«Икра красная – 50 гр». Свободно. И не дорого, думал Константин Сергеевич. Чуть дороже селедки. А было время – все застолья делились на две категории: с икрой и без икры. Когда с икрой, то, как правило, по бутерброду на нос, а сейчас – как селедка…

«Салат «Лолита» (ветчина, помидор, яйцо, креветки, курага, майонез, сметана)». Интересное сочетание. Креветки-нимфетки.

Он читал этот роман еще в самиздате, перепечатанный на машинке и до Константина Сергеевича прошедший сотни рук и глаз. В то время роман считался порнографическим, а теперь это классика. Интересно. Почему салат «Лолита» есть, а салата «Гумберт» нет?

Правда, есть «Мужской каприз» (сыр сулгуни, куриное мясо, помидоры, огурцы, сельдерей, зелень). В чем «каприз» – каприччио по-итальянски? В сельдерее? Главное – не перепутать каприччио с карпаччо, а их обоих – с гаспаччо. Это все равно, что перепутать Венецию с Винницей – сам себя рассмешил Константин Сергеевич.

«Рапаны в сметане». Рапаны – это содержимое красивых ракушек, которые прикладывают к уху, чтобы услышать шум моря. Летом крымчане набивают ими морозилки, как сибиряки – пельменями, а зимой употребляют.

Рапаны – это Крым. Константин Сергеевич вспомнил город-городок с маленькими, карабкающимися на вершину холма беленькими домиками и зеленое, пронзительно зеленое, как глаза той женщины, море. Три недели они прожили в одном из таких домиков, не отрывая друг от друга глаз и рук. И казалось, что так будет всегда. Один раз они гуляли, держась за руки, попали под ливень и, не разжимая рук, прибежали домой, промокнув до нитки.

Дальше… Дальше было всё… и ничего. Ничего, потому что сын был маленьким, и жену было жалко.

Ничего, потому что казалось, что на вопрос «или… или» можно ответить «и… и». Казалось. Она ждала его семь лет, а потом вышла замуж, как позже выяснилось, за миллионера, и родила ему двух дочерей в Австралии…

Вспоминает ли она тот крымский город-городок или не может забыть, как не могу я?

Хотя теперь у нас даже звезды разные, думал Константин Сергеевич. Надо мной Большая Медведица, над ней Южный Крест.

Креста Константин Сергеевич не носил, а в Бога верил. Чаще бывает наоборот.

В детстве его не крестили, а взрослым он считал, что Бог в сердце, то есть в душе, если в нее верить, а не в купели. Но это дело сугубо личное.

Рапаны в сметане… Сметана. Говорят, что нигде в мире ее не найдешь. Сливки, йогурт – пожалуйста, а сметаны нет. Редкое сочетание жирного, кислого и плотного. Главный признак подлинности продукта – ложка в сметане должна стоять.

Вот и «Борщ украинский со сметаной»…

Отец Константина Сергеевича любил борщ. Не московский, больше похожий на свекольник с капустой, а именно украинский – с помидорами, сладким, или, как его называют на юге – болгарским перцем и чесноком.

Константин Сергеевич борща не любил. С детства. Из-за шкварок. В борщ бабушка обязательно добавляла растопленные на сковороде кусочки сала – шкварки, что делало его более сытным. Хотя варили борщ на мясном бульоне, и сытности было – хоть отбавляй. А заправляли шкварками по инерции, по опыту предвоенных, военных и послевоенных голодовок, когда о мясном бульоне мечтать не приходилось. Потом, после бабушки, борщ варили уже без шкварок, но Костя его по-прежнему не любил, тоже по инерции. А отец любил, вернувшись поздно из гостей, после всех угощений, съесть на кухне тарелку горячего борща и долго беседовать с Костей о своей неправильно прожитой жизни. Может, потому, что в гостях отец мало ел, но много пил.

А мама? Что она любила есть в молодости? Жаркое. Жаркое из баранины. С картошкой. Горячее, пока бараний жир не успел застыть. Интересно, есть у них в меню жаркое?

«Жаркое по-домашнему с лисичками». Нет, мама любила без лисичек. В войну их эвакуировали в Узбекистан, в небольшой городок. Дедушка ушел на фронт, бабушка Константина Сергеевича умерла в эвакуации, в сорок втором году, когда маме было двенадцать, практически от голода, а мама выжила, будучи полунянькой-полуучительницей детей заведующего городской столовой.

Она как-то рассказывала Косте про спектакль, который показывали в городке приехавшие из Ташкента актеры. Сюжет был незамысловат. Немцы схватили партизанку, и, как ни пытали, она не говорила, где скрываются ее товарищи. Тогда фашисты поставили на стол дымящийся казан и сказали: если выдашь, где партизаны, мы дадим тебе жареное мясо с картошкой.

Сидящие в зале зрители партизанами не были, но есть им хотелось не меньше героини. И каждый мог оценить подвиг отказавшейся от мяса с картошкой девушки.

Мама любила жаркое без лисичек. Откуда в Узбекистане лисички? Папа любил борщ со сметаной. Мама, папа. Анкета какая-то! У анкеты много общего с меню. А у меню – с анкетой. Хотя меню – оно, они наверное сестрички.

Анкет Константин Сергеевич не любил, как будто кто-то сквозь бумажку с вопросами простреливал его насквозь альфа- или гамма-частицами. Даже, казалось бы, приятный вопрос о дне рождения был дополнительным ориентиром для розыска среди тезок и однофамильцев. А уж вопросы про судимости и родственников за границей, участие и нахождение, исключения и сокрытие казались даже не враждебными, а угрожающими. Хотя скрывать особо было нечего, анкеты Константин Сергеевич не любил. А меню любил. Так бывает с сестрами, одну любишь, а другую ненавидишь. Сестер у Кости не было, как и братьев. Вроде как жилплощадь не позволяла.

У сына Константина Сергеевича тоже братьев и сестер нет. Жилплощадь. Универсальная причина.

Так, что у них на десерт? – еще сильнее прищурился Константин Сергеевич.

«Чернослив со сливками и грецкими орехами». Хорошо, что тут без сметаны обошлось.

«Крем из белого шоколада с фруктовой начинкой».

Начинка – ладно, а белый шоколад? Это почти безалкогольное пиво...

Меню закончилось. Пошли дальше.

Константин Сергеевич направился к перекрестку. Пройдя два квартала, он остановился у входа в ресторан французской кухни со скромным названием «Максим». Меню висело в стеклянном ящике и было подсвечено почему-то голубым фонариком. Его изучение Константин Сергеевич начал с супов.

«Буайябес» (суп из пяти видов рыбы и креветок с сырными гренками и соусом «Айоли». Самое популярное блюдо в Марселе).

На память пришла старая псевдоблатная песенка:

А я теперь имею одну лишь в жизни цель,

Чтоб как-нибудь добраться в тот западный Марсель.

Там девки пляшут голые, там дамы в соболях,

Лакеи носят вина, а воры носят фрак.

Слава Богу. Добрались все. Причем не выходя из собственных квартир. И девки пляшут. И воры в галстуках… И без галстуков.

Салат «Бон Фам» (нежный салат из корня сельдерея, заправленный соусом «Айоли»). «Бон Фам» – в переводе с французского – хорошая женщина. А можно перевести и как добрая. Почему добрая? А наверно после эффекта, который производит на мужчину корень сельдерея. Ничего другого в голову не приходило.

Вообще, так уж сложилось, что любимым собеседником Константина Сергеевича был он сам, и когда им удавалось прийти к согласию, ему было хорошо и спокойно. Но так случалось редко. «Бон Фам» – а где же ее найти? После развода желающих подать Константину Сергеевичу воду в трудную минуту было достаточно… Но пить из рук ровесниц не хотелось, а из тех, что хотелось… Ну, во-первых, деньги. Да и неинтересно было бы друг с другом. Тут сам с собой договориться не можешь, а с молоденькой дурочкой? Почему с дурочкой? Потому, что умные давно замужем. Да и другое поколение, оно же действительно: другое.

Год назад Константин Сергеевич, вспомнив юношеские успехи в эпистолярном жанре, написал повесть. О прожитом времени. Назвал ее «Повесть о ненастоящем человеке» и отправил в Москву, в толстый, любимый с юных лет журнал. Не надеясь на ответ, хотел написать обратный адрес: «ул. Любая, 29», но потом подумал, а вдруг захотят напечатать? Зря. Ответ пришел через месяц. Начинался он так: «Уважаемый Константин Сергеевич. Ваша повесть проникнута желчным разочарованием незаслуженно обиженного жизнью совка…». Откуда ей знать: заслуженно, не заслуженно? Писала ему зам. редактора, судя по слогу – молодая женщина, выросшая в подлинно демократическом обществе. Бог с ней, с молодежью и с демократией, объявить которую намного легче, чем построить. Обойдемся без «Бон Фам».

«Фуа-гра с цукатами (один из самых известных деликатесов французской кухни)». А по-русски – жирная печень. Напарник по работе часто повторял: «Все, что есть в жизни хорошего, или преступно, или аморально, или ведет к ожирению». Хотя это многие повторяют, но они не правы. Разве преступно или аморально читать меню ресторанов, гуляя по вечернему городу? Не в окна же я заглядываю… Константин Сергеевич начал очередной спор с самим собой. Аморально. Потому что ты не собираешься заходить и заказывать. Да, но я же не сажусь за столик, читаю меню и ухожу. Так я их обижу, а так наоборот, они видят интерес. Не зайду сегодня, зайду завтра.

И завтра ты к ним не зайдешь. На завтра у тебя запланирован китайский, греческий и болгарский, а вчера ты стоял у чешского и ливанского. Ладно, примирительно сказал Константин Сергеевич сам себе. К ожирению это точно не ведет.

Не важно, что ублажать – хрусталик глаза, барабанные перепонки уха или пупырышки языка. Важно, как это делать…

На сегодня был запланирован еще японский ресторан, находившийся недалеко от входа в порт. Поздно, может, домой, на йогурт? Хотя сегодня я действительно проголодался, и могу сварить вкусный грибной суп из концентрата, думал Константин Сергеевич, но ноги уже шагали по спуску. Сырая рыба, рис, водоросли, а такая популярность. В городе было уже пять японских ресторанов, и все полны посетителями. Интересно, что у каждого было свое меню с цветными картинками предлагаемых блюд. К портовскому «японцу» Константин Сергеевич приходил раз в две недели. Обычно ресторан и тротуар перед ним были ярко освещены, но сегодня лишь изнутри пробивались блики от стоящих на столах свечей. Наверное, электричество в доме отключили, подумал Константин Сергеевич. Да, при таком освещении креветки на картинках не рассмотришь, и состав коктейля «Камикадзе» не прочитаешь, зря шел. Темно. Поздно. Иду йогурт пить.

Константин Сергеевич развернулся по направлению к дому. Навстречу шли двое коротко стриженых мужиков.

«Батя, сотку не разменяешь?» – спросил один из них, преграждая дорогу. Рука Константина Сергеевича потянулась в карман, за черной шапочкой, но было поздно. Действительно поздно… Совсем.

* * *

Изменилось ли что-то? Для кого?

Для случайных прохожих, которые больше не встретят вечером мужчину в старомодном, с приподнятым воротником, плаще на подстежке?

Для посетителей ресторанов, которые больше не увидят сквозь стекло переминающегося с ноги на ногу человека, долго читающего меню, но так ничего и не выбравшего в этой жизни?

Вряд ли.

Семья Рубинштейн и Одесса

Валентин Максименко

Сложилось так, что на протяжении десятилетий с нашим городом были тесно связаны жизнь и деятельность многих членов большой семьи Рубинштейн, сыгравшей значительную роль в истории отечественной культуры.

Начну со старейшины – Калерии Христофоровны (1807-1891). Эта женщина определила творческие пути своих выдающихся сыновей – Антона и Николая: именно ее воле и настойчивости они обязаны вхождением в мир музыки.

Первой в Одессу приехала сестра Антона Григорьевича – Любовь. Современники отмечали ее красоту, сравнивая с Мадонной Рафаэля, и вокальную одаренность. Ее контральто нравилось А. Г., и он сожалел, что сестра не стала профессиональной певицей.

Вскоре после приезда сестры в Одессу А. Г. писал, что Одесса для него «город обетованный» (1850 год), а в одном из его писем 1851-го читаем: «Мне несказанно захотелось поехать в Одессу». Подобные записи нередки.

В нашем городе жила и Софья Григорьевна. Она на 12 лет моложе А. Г., их отношения были дружественными, теплыми. С. Г. унаследовала волю и ум матери. Человек широко образованный (в круге ее интересов – история, социология, экономика, литература, искусство), она хорошо знала музыку, играла на фортепиано, сама пела и преподавала в Одессе вокал. По рекомендации видного юриста и музыкального деятеля Одессы Л.А. Куперника молодая А.В. Нежданова была представлена С. Г. Позднее в «Автобиографии» А. В. вспоминала: «Выслушав меня, она тотчас согласилась заниматься со мной бесплатно». Занятия продолжались около года.

С. Г. была причастна к одесскому кружку «чайковцев», который возглавлял Ф. Волховский; ее связывали дружеские отношения с народоволкой Верой Фигнер, сестрой знаменитого тенора Николая Фигнера (его гастрольные выступления на сцене одесского Городского театра определили выбор Неждановой профессии певицы).

По совету сестры А. Г. обратился к поэзии Вука Караджича и создал цикл сербских песен на тексты этого поэта. По просьбе сестры А. Г. написал романс «Узница» на стихи Полонского, посвященные Вере Засулич.

С. Г. жила в нашем городе под гласным надзором полиции, той самой, которая попустительствовала одесским погромам 1871 года. А. Г. писал матери: «Мы с отвращением следим за событиями в Одессе. Теперь уже все позади, но впечатление должно быть мучительным и неизгладимым».

А. Г. вообще беспокоился о сестре и ее судьбе. 26 января 1883 года он пишет матери: «Скажи ей (Софье. – В. М.) от моего имени, что ей следует теперь (до Рубинштейна дошли сведения о готовящемся процессе «Народной воли». – В. М.) больше, чем когдалибо быть осторожной в отношении всего, что она делает и что говорит каждому и всякому, с кем встречается…».

26 сентября того же года: «Очень обеспокоен по поводу Софиньки из-за обыска (о нем ему сообщила мать. – В. М.). Надо быть очень осторожной! И даже с ближайшими знакомыми говорить (и особенно писать) только о погоде, театре…».

Надзор был столь строгим, что С. Г. не разрешили выехать даже на похороны брата Николая…

А. Г. трогательно заботился на протяжении всей жизни и о матери, и о сестре, и о брате. Н. Г. был неудачно женат: его супруга Елизавета Хрущева и ее семья категорически возражали против его артистической деятельности и вместе с тем настаивали на большом числе частных уроков из экономических соображений. Любопытно, что жена самого А. Г. Вера Чекуанова – напротив – настаивала на концертной деятельности мужа, полагая, что таким образом ему нетрудно решать материальные проблемы семьи. Это досаждало Рубинштейну, ибо отрывало от композиции, которую он считал главным делом жизни.

В январе 1859 года А. Г. пишет матери: «Я отговаривал его (Николая. – В. М.), насколько мог, от того, чтобы давать слишком много уроков. Надеюсь, что он понял правильность этого и что отныне будет больше заниматься публичной деятельностью» (речь идет о концертировании).

Несколько месяцев спустя тому же адресату: «Николаю следовало бы поехать вместе с Вами в Одессу и дать несколько концертов, так как там летом сезон».

Н. Г., подобно брату, начинал пианистическую деятельность как вундеркинд. Его приветствовали Шопен и Лист, консультировали Мейербер и Мендельсон. Потом был перерыв в публичном исполнительстве, связанный с обучением на юридическом факультете Московского университета, а также с упоминавшимся запретом семьи жены. Любовь к музыке, однако, взяла верх: он высвобождается от гнета светских условностей, дает несколько концертов в Москве, а затем приезжает в Одессу. 13 июля 1859 года Н. Г. играет в помещении старой биржи (она располагалась на Приморском бульваре), а 17-го – в зале К. Гааза. Благодаря обозрению «Оперы и концерты» газеты «Одесский вестник» мы получаем возможность узнать, что Н. Г. играл произведения Генделя, Листа, Вебера, принял участие в исполнении трио брата. Обозреватель «Фагот» (под этим псевдонимом печатался П.П. Сокальский) констатирует: «Прием был из блистательнейших, каким когда-либо удостаивался в Одессе лучший из артистов».

В ноябре 1873 года А. Г. пишет матери: «Николай, вероятно, уже был у Вас, играл и опять уехал. Как сошло? О том, понравился ли он, можно, пожалуй, не спрашивать, но хотелось бы знать, посчастливилось ли ему в денежном отношении?». Не посчастливилось и не могло посчастливиться: концерты были благотворительными.

В июне 1875 года мать получает очередное письмо А. Г.: «Николай был у Вас и, как я слышал, собирается со своим учеником в дальнее путешествие…». Этим учеником был только что закончивший курс обучения в консерватории С.И. Танеев. Заботясь о развитии таланта молодого человека, Н. Г. на собственные деньги везет его – через Одессу – ознакомить с культурой Греции, Турции, Италии… Как писал один из современников, Н. Г. «из своего тощего кошелька» оплачивал многие общественные мероприятия, нередко попадая в сеть долгов. Не случайно в дни юбилея Н. Г. его друзья скупили векселя Н. Г. и… вручили ему их на подносе.

В годы русско-турецкой войны Н. Г. говорил: «Чем я могу помочь нуждающимся (семьям погибших и раненых. – В. М.), если у меня самого ничего нет? А между тем я занят делом, от которого надолго отрываться нельзя… И вот я прерываю его… Еду по России…». Проехав 12000 верст по городам и весям, дав десятки концертов и собрав 35000 рублей, он передал их «Красному Кресту». Одним из посещенных Н. Г. городов была Одесса, где он играл в самом начале 1878 года.

6 января «Одесский листок» опубликовал заметку «Концерт Н.Г. Рубинштейна», подписанную: «Бемоль».

Отношения братьев не были простыми, однозначными, но А. Г. всегда гордился успехами Николая.

После смерти брата А. Г. размышлял в письме к С. Г. в Одессу:

«Мы давно не виделись, но я чувствовал руку брата, может быть, и он мою… Совсем пусто кругом. И я плакать не умею… Ежели бы хоть ты смогла в Москву (на похороны Н. Г. – В. М.)». Не смогла: не пустили. В письме трогательная лаконичная приписка: «маменьку не трогай». К. Х. тоже не была на похоронах Н. Г. А вскоре А. Г. сам навестил мать и сестер, а из Одессы уехал на гастроли в Англию.

Впервые Антон Григорьевич Рубинштейн гастролировал в Одессе в июне 1850 года. С тех пор он был нередким гостем нашего города на протяжении почти четырех с половиной десятилетий. Это были и частные приезды для встреч с родными и близкими, и концертные выступления.

В один из приездов А. Г. «Одесский вестник» писал: «Имя его говорит само за себя. Нам остается только добавить, что Одесса после Листа лучшего артиста не слышала».

А. Г. был редким тружеником. Он не случайно говорил: «Работа – жизнь, праздность – умирание». В его легендарном «Коробе мыслей» есть такое высказывание: «Давать для меня – большее наслаждение, чем иметь». Это не просто красивые слова – за ними дела. Так, например, в 1868 году А. Г. давал в нашем городе бесплатные концерты в пользу местных музыкантов. В 1870 году оказал в Одессе же творческую и материальную помощь молодому талантливому скрипачу А. Бродскому (впоследствии тот стал выдающимся музыкантом, ему, первому интерпретатору, Чайковский посвятил свой ныне знаменитый Скрипичный концерт).

В 1882 году А. Г. концертировал в Одессе. Он познакомился здесь с юным пианистом, учеником местного педагога Ф. Кестлера (чешский музыкант работал в Одессе с 50-х годов) Василием Сапельниковым, который войдет в историю музыки как пианист, скрипач и композитор. Рубинштейн добился помощи юноше от городского головы, а затем помог поступить в Петербургскую консерваторию. 12 мая он пишет из Петербурга в Одессу: «Письмо от Сони получил и рад, что достигнут результат в этом деле (по-видимому, Сапельникова брату представила С. Г. – В. М.). Я говорил с Давыдовым (речь идет о русском музыкальном деятеле Карле Юльевиче Давыдове. – В. М.), и он велел ей сказать, чтобы она прислала этого юношу сюда… Жить он будет, вероятно, у Иогансена (следовательно, у своего будущего директора), а заниматься у Брассена, следовательно, будет во всех отношениях хорошо устроен». В сентябре А. Г. сообщает матери: «Маленький Сапельников приехал и принят после испытаний в консерваторию» (Василий Львович окончил ее по классу ученицы Листа, Бюлова, Таузига Софии Ментер).

В ноябре А. Г. спрашивает у К. Х.: «Правда ли, что Тедеско умер? Для Одессы это потеря». Игнац Амадей Тедеско (1817-1882) – чешский пианист, дирижер и композитор, работал в Одессе с 1840 года. Рубинштейн пытается помочь семье покойного. Позднее он напишет матери: «Для Тедеско ничего невозможно сделать. Большей пенсии добиться нельзя». И здесь же: «Деньги для матери Сапельникова обеспечены. Скажите ей, чтобы она написала Давыдову благодарственное письмо». Помощь людям у А. Г., таким образом, носила не эпизодический, разовый характер, он как бы принимал на себя ответственность за тех людей, с которыми его сводила судьба (в частности, он еще не раз будет помогать Сапельникову и т. д.).

А. Г. много внимания уделял организации музыкальной жизни нашего города. 14 ноября 1883 года он пишет матери о своих коллегах: «Есипова – замечательное существо. Во всяком случае, она и Ментер – наилучшие пианистки. Если бы возможно было их слить воедино, вышла бы богиня фортепианной игры, но и каждую в отдельности я охотно принимаю. В эту зиму Вы получите многих артистов…».

Месяц спустя тому же адресату в Одессу: «Есипова и Ментер… очень довольны пребыванием в Одессе» (добавлю, что ученица Т. Лешетицкого Анна Есипова создаст одну из крупных отечественных школ пианизма; Ментер – гастролер мирового класса – примет участие в триумфальных одесских концертах Чайковского в 1893 году).

В 1883 году А. Г. провел в Одессе совещание музыкальной общественности, поставив вопрос об организации здесь специализированного обучения музыке. Через год не без участия А. Г. в нашем городе откроется отделение Императорского русского музыкального общества (ИРМО), а в 1897 году – Музыкальное училище.

В конце восьмидесятых годов А. Г. выдвинул предложение об открытии двух правительственных консерваторий – на севере (инструментально-симфоническая музыка) и на юге (вокал). В числе возможных южных городов он назвал Одессу, полагая, что здесь благоприятный климат для певцов. Консерватория в Одессе была открыта в 1913 году. Успехи воспитанников ее вокальной кафедры (для примера назову хоть некоторых из обширнейшего списка – Чавдар, Христич, Сергиенко, Олейниченко, Руденко, Поливанова, Шемчук, Пономаренко, Огренич, Захарчук, Мукерия, Билый, Цымбалюк, Анисимова, Мельниченко, список обрываю с сожалением, из чисто стилистических соображений) вот уже около века свидетельствуют о прозорливости Рубинштейна.

Человек деликатный и сосредоточенный на творчестве, А. Г. не хотел стеснять своим присутствием других, даже самых близких. Собираясь в очередной раз в Одессу, он просит мать в августе 1884 года: «Снимите, пожалуйста, для меня номер в «Лондонской» с видом на море и велите поставить в гостиницу рояль».

В 1885 году А. Г. задумал «как окончание виртуозной деятельности представить в ряде концертов обзор постепенного развития фортепианной музыки», обзор, охватывающий более трех веков пианизма. Для подготовки концертов ему, по сути, понадобилась жизнь. Эти беспрецедентные концерты назовут историческими, о них скажут как о «геркулесовом подвиге». Но прежде чем выйти на эстраду, А. Г. решил провести в Одессе генеральную репетицию. В конце сентября в течение семи дней он сыграл в зале Витцмана для небольшого круга близких людей весь цикл, проверяя свою память и выносливость. В местной прессе прозвучат упреки в адрес музыканта, мол, слишком узким был круг его одесских слушателей. Своеобразный ответ находим в его письме матери перед поездкой: «Я хотел бы, чтобы знали как можно меньше о моем приезде, так как мне надо работать, и я вовсе не хочу знакомиться с многочисленными музыкальными гениями, которые бродят по Одессе». Музыканту необходима была сосредоточенность на деле, которое стало предварительным итогом его подвижнического труда в искусстве.

Не гладкими были его отношения с одесскими «музыкальными генералами». В 1888 году А. Г. пишет сестре: «Ваши музыкальные дела доходят до смешного, т. е. печального. Во всяком случае, назначение Климова освобождает меня от всякого интереса к вашему делу, т. к. он выступил публичным моим антагонистом здесь». Д.Д. Климов (1850-1917) – пианист, дирижер, педагог, был директором музыкальных классов, училища, деятелем ОО ИРМО. Климов обладал трудным характером, он находился в продолжительном конфликте с А. Г. Во всяком случае, несколько лет спустя Чайковский в письме к Купернику в Одессу писал:

«Оппозиция Балаболкина (прозвище Климова. – В. М.) Рубинштейну очень комична (Климов, в частности, воспротивился организации традиционного концерта учащихся в честь высокого гостя города. – В. М.). Он слишком великий деятель ИРМО, и игнорирование его приезда есть оскорбление и бестактность, на которую он справедливо ответил презрением».

В 1888 году отмечалось 50-летие творческой деятельности А. Г. Он пишет матери: «Так называемые юбилейные торжества мне в высшей степени неприятны. Я бы их совсем запретил, если бы не усматривал в этом средства для достижения общественных музыкальных целей». Большой резонанс празднеств достиг и Одессы: с «неблагонадежной» сестры было снято полицейское наблюдение!

Весной 1890 года А. Г. побывал в Одессе и в письме к матери так подвел итоги этого визита: «Пребывание в Одессе дало мне новые силы».

В августе следующего года Рубинштейн снова в нашем городе. В сентябре скончалась его мать. Из письма А. Г. дочери Анне: «Уезжая из Одессы, я знал, что дело с матерью покончено… Однако катастрофа поразила меня. Что теперь будет с Соней? Я уже предлагал ей поселиться со мной, но ведь она сама себе человек…».

Дальнейшие письма в Одессу адресуются сестре Софье. Он стремится поддержать ее. Но и его моральные силы иссякают. К нему, по его же словам, приходит «полнейшее разочарование». В нем поселяется ощущение непонятости людьми. В драматическом письме к издателю Бартольфу Зенфу прорываются горчайшие строки: «Творчество мое потерпело неудачу, меня не хотят признавать композитором».

21 апреля 1893 года А. Г. присутствовал в одесском Городском театре на премьере очередной постановки «Демона». Спектакль прошел с успехом. Публика горячо приветствовала композитора, так много сделавшего для музыкальной Одессы.

В конце следующего года Антона Григорьевича не стало. Четверть века спустя ушла из жизни Софья Григорьевна, которая передала на хранение архив своей матери, содержавший ценнейшие письма Антона Рубинштейна, жительнице нашего города Е.А. Герасименко. У Елизаветы Аполлоновны он хранился до начала пятидесятых годов прошлого столетия. Ныне «одесский архив» А.Г. Рубинштейна находится в фондах Петербургской консерватории, основанной Антоном Григорьевичем в 1862 году.

Попугай из Одессы, который Ленина помнит

Александр Макаров
Наталья Кичук

На Малой Арнаутской улице, которую одесситы душевно называют еще Милой Арнаутской (в одном месте на табличке даже кто-то мелом переправил «а» на «и»), есть много замечательных мест. В доме под номером 9 жил когда-то гражданин Корейко, в доме 16 была продуктовая лавка товарища Бендера. Вот оттуда Ильф и Петров и черпали свои сюжеты. В скромном дворике 14-го строения находится логово одесских пиратов - погребок «Веселый Роджер».

Капитан Гуго - трижды моряк

И вот входим в это злачное место. Огромный ясень увешан зонтиками. У пиратов есть маленькая обезьянка, которая развешивает зонтики на высоте.

Хозяин погребка - капитан Гуго. Шляпа, серьга в ухе, один глаз прикрыт черной повязкой, второй смотрит настороженно. Видно сразу, что его слово на корабле - закон. Его называют по-разному. Пираты - Железный Гуго, арабы - табиб, для друзей он - Док, хотя «в миру» он - Виталий Иванович Калибердин.

Обращаемся к капитану:

- И когда вы решили стать пиратом?

- Да, пожалуй, уже в детстве. Я ведь - трижды моряк.

- Это как? По идейным соображениям?

- Когда мне исполнилось десять лет, отец стал брать меня с собой в плаванье. Он был доцентом в университете, на кафедре гидрологии, и часто выходил в море. Судно - «Эрнст Тельман» - деревянная парусная шхуна. Чтобы понять море, надо ходить под парусом. В шторм отец привязывал меня к мачте, чтоб не смыло. Зато когда штиль - благодать. Сидим вечером на баке, тишина, чуть плещет волна. Закат - такого на берегу не сыщешь. Ночью - лунная дорожка и морские истории до утра. Я приезжал домой загорелый до черноты и такой оборванный, что Гаврош по сравнению со мной - денди.

- После окончания мединститута стал военным моряком, - продолжает Виталий Иванович. - Но жесткая дисциплина - не по мне. Я даже отказался вступать в комсомол и в партию. Хотя начальство напирало...

- Так вы - идейный пират?

Отмываем деньги, пиратов и депутатов

Он, усмехнувшись, продолжает:

- Потом начал ходить на гражданских судах и повидал весь свет. Это и был третий этап.

Разглядываем вывески при входе в погребок. Тут есть, на что приятно посмотреть. «Не будь А. Фетом, приходи с бутылкой, а не с приветом». Висит стиральная доска с надписью: «Для отмывки грязных денег, пиратов и депутатов». Рядом - неработающие часы и подпись: «Точное время - 2 раза в сутки».

«Лулу-Обмани Смерть»

Тем временем подтягиваются остальные завсегдатаи. Одеты весьма живописно, оружие поблескивает на солнце.

А вот - доска позора. В крышке от унитаза - список проштрафившихся пиратов и их провинностей. На вешалках аккуратно разместились пиратские одежды с впечатляющими прозвищами: «Роббер - счастливчик», «Костлявый Генрих», «Топорник Гарри», «Ангелочек», «Лулу-Обмани Смерть». Но самое главное - внизу. Туда ведет узкий круглый люк.

- Все началось с того, что я начал копать погреб, - продолжает наш капитан.

Выгребли оттуда 50 тонн

- Это были археологические раскопки. Сначала наткнулся на... сандалии. Дальше - предметы уже забытых эпох. Потом наткнулся на бетонное кольцо. Это меня еще раззадорило. Уж не клад ли там? Подключились соседи. Мы выгребли оттуда 50 тонн земли и мусора. Это оказалась старинная емкость для сбора дождевой воды. Клада не нашли, зато откопали идеальное место для погребка.

Спускаемся вниз, и городской шум стихает. Кожаная крышка с челюстью акулы закрывает за нами вход. Чего здесь только нет! Компас, хронометр, рында, старинное оружие, мерцают фонари. Флаг с черепом и костями. Его прислали друзья из США.

Усаживаемся за стол. Пора приступать к делу. Капитан Гуго стукнул в колокол и объявил:

- Добро пожаловать в «Веселый Роджер»! Надеюсь, вы не против быть принятыми в вольное братство пиратов?

Не против. Встаем и вслед за капитаном произносим клятву. Далее раскрываем толстую книгу в деревянной обложке и читаем устав. Завершает все «молитва» вольных пиратов:

- Милостивая госпожа Удача! Господин Великий Случай! Вам возносим мы свои заветные слова! Даруйте нам попутные ветры, победы в абордажных схватках, богатую добычу!

А дамам печать - ниже спины...

Всем новичкам ставят печать. Ставят ее прямо на тело. Мужчинам - обычно на руку, ну а дамы... Дамы предпочитают, чтобы им печать поставили чуть пониже спины или, в крайнем случае, на грудь. Особенно удобно это замужним. Можно показать мужу, что была в приличном обществе.

Иероглифы от японского посла

Кстати, многие иностранцы тоже предпочитают быть опечатанными пониже спины. Советнику японского посла подобная шутка показалась столь забавной, что он неудержимо смеялся. Потом исписал в гостевой книге целую страницу иероглифами. Может быть, он собирался показать эту печать вместо паспорта на границе?

Знаменитости и иностранцы в кабачке - не редкость. Правда, Жириновский отказался туда пойти - видимо, чего-то опасался. Бродить по «Привозу» под охраной телохранителей безопасней, чем быть в обществе пиратов. Лифшиц - бывший министр из России - оказался смелее и получил в погребке массу удовольствия.

На плече у «Комсомолки»

Еще бы! Разве может наскучить общество пиратов - Лени - «бомбардира», Бори - «абордажника», Люды - «юнги», Рики.... Впрочем, о Рике отдельный разговор. Попугай родом из Картахены, острова в Карибском море. Ей больше ста лет. Столетняя девочка садится на плечо корреспонденту «КП», воркует и нежно пощипывает за волосы. К разбушевавшимся пиратам она бывает менее благосклонна и может даже укусить. Богатые американцы предлагали за нее 700 долларов, но пираты друзей не продают.

Чего испугался Филипп Киркоров?

К сожалению, нам пора уходить. Соседка Валя уже наверху отозвала нас в сторону и шепотом поведала «страшную» тайну:

- Когда я увидела здесь Аллу Борисовну и Филиппа Киркорова, прямо обалдела. Это было на заре их романа, и они, видимо, не хотели «светиться». Алла отказалась спускаться в самый низ. А Филипп спустился, но ненадолго. Когда он щелкнул вспышкой, специальное устройство в погребке дико захохотало. Так Филипп от неожиданности чуть не уронил камеру в бокал с пивом!

Мы попросили капитана Гуго «с этого места поподробнее». Он улыбнулся и сказал:

- Я не только пират, но и джентльмен...

Фото Александра Шепелева

Волшебник Шурум-Бурум

Аркадий Львов

  

 

Аркадия Львова на «Глобусе Одессы» следует искать в точке Нью-Йорк. Автор 30 книг и 8000 радиопередач отмечен множеством отличий, из которых особенно гордится наградами Международного центра Вудро Вильсона в Вашингтоне и Гарвардского университета – за достижения в литературе. Родной город в 2002 году почтил писателя званием «Человек года».

Самое известное произведение Львова – роман «Двор». Если сказать кратко, это книга об Одессе, об особом аромате города, со временем меняющего свой облик, но в чем-то существенном и одновременно неуловимом остающегося космосом неповторимых, узнаваемых планет – одесских дворов. Об эпизоде из жизни одной из таких планет и предлагаемый рассказ.

Е. Г.

Волшебник Шурум-Бурум

– Са-абираем! Са-абираем! Тряпки и тапки, галоши не для ноши, железо да кости – все к нам в гости. Как только соберем – сразу деньги выдаем. Са-абираем! Са-абираем!

Старик выкрикивал нараспев эти слова, и во дворе серого шестиэтажного дома жалкие стихи звучали как молитва, обращенная вверх, туда, откуда светит солнце. Но в глубине двора солнца не было – в окна первых двух этажей оно заглядывало только в июне, а теперь уже был конец августа.

– Са-абираем! Са-абираем! – опять запел старик, но голос его становился все глуше и тише.

Потом он умолк и, задрав голову кверху, медленно переводил взгляд с этажа на этаж. Окна были раскрыты, но только в одном из них, у погнувшейся пожарной лестницы, старик заметил женщину.

– Дамочка, дамочка! Что у вас: сломанная кровать, тряпки, рваные галоши! У такой милой дамочки мы примем все.

Но у милой дамочки не было ни того, ни другого, ни третьего. У нее разбилось стекло. Может быть, гражданин вставляет стекла?

– Нет, мадам, стекла мы не вставляем. Мы не стекольщики.

Окна по-прежнему оставались раскрытыми, но никто не выглядывал.

Старик уже не кричал и не озирался кругом, а терпеливо ждал. И вдруг он обратился к нам:

– Дети, как вам это нравится? Мне же надо план выполнять, а как я могу это сделать, если люди такие несознательные?

У старика были большие, добрые, лукаво прищуренные глаза и морщинистый загорелый лоб, с бурой полосой вверху – от тесного картуза. Пальцы его беспрестанно двигались.

– Дети, скажите сами, – снова заговорил старик, – где ваши галоши? Или там нет дырки, или задник не порвался? И дырка есть, и задник порвался. А носки, а штанишки, а рубаха на змейке? Это же все горит на вас, горит!

Мы слушали его, и каждое слово вызывало у нас жгучий стыд за матерей, которые мешают этому доброму человеку выполнить план.

Он заметил наше смущение и, собрав всех в кружок, заговорил совсем другим голосом – голосом заговорщика:

– Дети, скажу вам по секрету: я волшебник Шурум-Бурум. Я знаю: вам нужен футбольный мяч. И детский велосипед с моторчиком, скорость двести километров в час. Угукай не угукай, а двести километров – это таки сто и еще раз сто. А из чего все это? Из сырья. А что я делаю? Как раз собираю – ну, хлопчики, живей! – утильсырье, совершенно верно, утильсырье. Умные дети – сразу видно. Особенно этот мальчик с чубчиком. Он, наверное, чемпион по шахматам?

– Нет, нет! – хором закричали мы. – Борька не чемпион, Шурка – чемпион.

– Конечно, Шурка, – живо согласился с нами старик. – Я просто не заметил его: он стоял у меня за спиной. Так вот, Шурик, ты будешь начальником.

– Начальником? – удивились ребята. – Каким?

– Каким? – сурово, как учитель в классе, когда ученик не может ответить на самый простой вопрос, произнес старик. – Кто скажет? Никто? Хорошо, я вам скажу. Он будет начальником команды по сбору сырья. Главный склад здесь, в углу, возле пожарной лестницы. Где собирать сырье? Всюду. Чердак, комната, ванная, кухня, подвал – утиль можно найти везде. Он как железо и алмазы – они у нас под ногами, а мы их не видим. Он как золото в морской воде, как жемчуг в океане. Он как эти камни, по которым вы ступаете. Чем они были раньше? Они были грязью, которую извергают вулканы Италии. А теперь? Теперь они защищают нас от грязи. Дети! Вокруг нас богатства, а мы топчем их своими ногами. Вперед, дети! Добро принесет нам добро.

Иллюстрации Василия Гончарова Через минуту мы были на чердаке. В голубом небе проплывали легкие и чистые, как белоснежный дым, облака, но временами казалось, что это мы плывем, а они, эти облака, неподвижны.

Шурик взобрался по лестнице на крышу и пальцем поманил нас к себе.

Город сверху казался совсем незнакомым. Даже соседние дома были до того неузнаваемы, что никто не хотел верить, будто это те самые дома, которые мы видим каждый день. Вблизи крыши четко отделялись одна от другой, а вдали они сливались в одно сплошное горбящееся жесткое покрывало, и это казалось столь же несомненным, как сходящиеся в конце длинной и прямой улицы рельсы. Шурик уверял, что это нам только кажется, но в словах его не было той твердости, которая способна разрушить веру человека в свой глаз.

Ползком мы забрались на гребень двускатной крыши и спрятались за широкими дымоходами.

– Я боюсь, я хочу вниз, – тихо заскулил Горик.

– Чего нюни распустил? – прикрикнул на него начальник. – А в футбол захочешь играть?

Горик продолжал всхлипывать, но уже втихомолку.

Крыша недавно ремонтировалась, и куски старой жести, почему-то еще не убранные, лежали огромными темно-ржавыми пятнами на красной поверхности новой чугунной кровли.

Переползая с места на место, мы собрали всю жесть и тихонько переправили на чердак.

Но впереди был еще непочатый край работы.

На чердаки давно уже, много лет, выбрасывали хлам, которому настоящее место в мусорном ящике. Сплющенные ведра без ручек, безногие примусы, баки из-под краски, плетеные корзины и деревянные ящики с тряпьем, от которого исходил удушливый запах пыли и времени, – все это громоздилось беспорядочно, как обломки камня на развалинах старых домов. Наши мамы называли чердачное барахло заразой. Но мы были другого мнения. Разве не здесь мы нашли завернутую в пергаментную бумагу саблю с насечкой «1876 г.»? Разве не здесь мы нашли десять тысяч николаевских рублей в простой фанерной шкатулке, покрытой желтыми морскими ракушками? А русские книжки, в которых были буквы, похожие на твердый знак, но которые не были твердым знаком? А патефон с огромной трубой, как рупор громкоговорителя? Что и говорить: мамы – это, конечно, мамы, но ведь и мы не дураки.

Когда шагаешь по чердаку, жильцы шестого этажа бывают обеспокоены: то они уверяют, что потолок осыпается, то всяких воров подозревают.

Мы старались ступать на балки и разговаривали шепотом. Это усиливало ощущение таинственности и свершения запретного. Горик уже не хныкал, а только жаловался, что ему попадаются тяжелые вещи.

Собранные в кучу тряпки, обломки кухонной утвари и рваная обувь составляли целый холм. И по мере того как он рос, ребята все чаще останавливались, чтобы полюбоваться им, и все реже пополняли его.

Наконец Шурик тихонько свистнул.

– Айда, ребята, кончай! Теперь надо все снести.

– Так ведь заметят нас, – возразил Борька.

– Мама будет бить меня, – опять захныкал Горик, но никто даже не взглянул на него.

– Главное – это тайна и осторожность, – заявил Шурик.

Через час все барахло уже громоздилось во дворе, возле пожарной лестницы. Шурум-Бурум похаживал вокруг кучи и приговаривал:

– Ай, молодцы! Ай, молодцы! А что, хлопчики, больше там ничего не было?

– Хватит и этого, – решительно заявил Шурик, хотя, если правду сказать, здесь куча казалась почему-то не такой огромной, как на чердаке.

– Почему хватит? – возразил Шурум-Бурум. – Хлопчики, не обманывайте старика, стариков надо уважать. А ну-ка, пошуруйте у себя на антресолях, а ну-ка, поройтесь в мешке, куда мамочка прячет все, что нужно было давно выбросить. Не забудьте и про кладовку. Если там очень темно и нет электричества, можно зажечь свечку.

Шурум-Бурум подмигивал нам, хитро прищуривал глаз, хлопал по плечу, но все-таки он не понял самого главного, он не понял, что нас удерживает страх, а не лень, ибо зачем было рыться в домашнем хламе, когда все, чем были прикрыты наши тела, – и штаны, и майки, и рубашки – за каких-нибудь три часа превратилось в утильсырье. Видно, бывают случаи, когда и волшебники не все понимают.

Но мы были по-прежнему отважны и полны решимости. Мы уверили старика, что не остановимся ни перед чем. И если надо будет даже отодрать половые доски в комнате, отдерем и половые доски.

– Ай, хлопчики! Ай, герои! – восторженно твердил Шурум-Бурум.

Но хлопчики, скрывшись в парадных, уже на третьей ступеньке почувствовали, что героизм имеет склонность оставлять мальчишечье сердце как раз тогда, когда он нужнее всего. Только Гарик стрелой понесся наверх и, опередив всех, принес почти новые мамины галоши и алюминиевый чайник без ручки.

– Молодец! Настоящий мужчина! – очень серьезно похвалил его старик.

– А вы?

– Дома никого нет. Но в следующий раз… – Мы смотрели волшебнику прямо в глаза, но волшебник ничего не видел в наших глазах. И тогда мы сами поверили в свои слова.

– Хорошо, – согласился старик. – А теперь, – он блаженно зажмурил глаза, – теперь, господа, раздача призов и наград. Шашки деревянные, доска твердокартонная – один комплект. Уйди-уйди резиновые, звуковые – шесть комплектов. Таблетки чернильные фиолетовые, одна таблетка на полведра воды – шесть штук. Волшебные шары из сокровищ Рашид Дауда Сулеймана-ад-дина ибн Аладдина – шесть комплектов, двенадцать штук.

В воздух взлетел красный шар и, ударившись о другой, оставшийся на ладони старика, извлек резкий, короткий, как выстрел из детского пистолета, звук.

– Хала-бала, куча-мала! – вдруг воскликнул Шурум-Бурум и запрокинул голову, следя за полетом шарика. Но шарика в воздухе не было, и, едва мы в этом убедились, раздался второй выстрел.

Шурик сделал вид, будто все это ерундовские фокусы, но мы были потрясены. А Горик так и стоял с раскрытым от изумления ртом, пока старик не приказал:

– Закрой рот!

Теперь никто, кажется, уже не сомневался, что старик сейчас вынет из одного кармана футбольный мяч, а из другого – детский велосипед с моторчиком. Но в это время на воротах цокнул замок, загремела цепь, и во двор въехал фургон, огромный размалеванный и расписанный ящик на колесах. Шурум-Бурум набросился на фургонщика:

– Где ты целый день шляешься со своей клячей? У меня тоже есть жена, дети. Или ты думаешь, им не хочется видеть своего папу? Ну, хлопчики, взялись! Там, где майна, там и вира – много силы, мало жира.

Через пятнадцать минут на том месте, где только что лежала куча хлама, остался лишь плотный слой пыли и кусочки эмали с налетом ржавчины. Дверца фургона захлопнулась, старик взгромоздился на козлы рядом с фургонщиком и, сняв свой картуз со сломанным козырьком, помахал им в воздухе:

– Спасибо, дети! Бывайте здоровы!

– А велосипед? А мяч? – закричали мы.

– Мяч? Пожалуйста, вот вам мяч.

Борька поймал на лету обыкновенный резиновый мячик величиной с большое яблоко.

– А велосипед? Где же велосипед, Коля?

Под суровым взглядом Шурум-Бурума возчик съежился и тихо признался:

– Виноват, батя! Забыл.

– Чтоб сегодня мне велосипед был здесь! – строго приказал старик.

– Обязательно! – сразу приободрился Коля. – В двадцать четыре часа тридцать минут по московскому времени и ни секундой позже. Не забудьте проверить часы по радио. Но-о! Поехала, ленивая!

В этот вечер двор беспрестанно оглашался гнусавыми, неизвестно кого умоляющими голосами: уйди-уйди-уйди! В воздухе стоял запах жженой серы, который усиливался всякий раз, когда раздавался еще один сухой и короткий выстрел.

Ночью ребята спали тревожно. Потоки воды, низвергаясь с огромной высоты, разлетались в воздухе миллионами брызг, которые играли под лучами солнца, как перья жар-птицы. Потом появились какие-то странные машины, жадно поглощавшие тряпки, кастрюли и еще что-то, чего никак нельзя было разглядеть. Грохот стоял невыносимый, хотелось бежать, но вдруг раздавался веселый голос: «Ай, хлопчики!» – и страх пропадал. Только Горику показалось однажды, что кто-то шарит у него под головой. Он проснулся, нащупал шарики, ударил их один о другой, чтоб убедиться, что это те самые шарики. Раздался выстрел, сверкнули искры, запахло серой. Но утром шариков не оказалось. Во двор Горик вышел с заплаканными глазами и, приставая то к одному, то к другому, канючил:

– Ну что тебе жалко, ну дай пострелять!

– А твои где?

– Не знаю. Мама, наверное, спрятала.

Вечером Горик стоял у ворот. Он стоял у ворот целый час, ожидая своих товарищей. Он думал о том, что если каждый разрешит ему хоть один выстрел, и то получится пять. А если по два или по три, получится… Мальчик вынул руки из карманов, растопырил пальцы, отогнул мизинец – и остановился. Остановился, пораженный чудом: на углу появился фургон. Фургон скрипел, Коля лениво помахивал кнутом, Шурум-Бурум дремал на козлах. Когда вожжи в руках у Коли, можно спокойно спать. Колю хорошо посылать за смертью.

– Дядя, дядя!

Шурум-Бурум открыл один глаз, потому что незачем открывать оба, когда достаточно и одного.

– Дядя, подождите!

– Подожди, Коля! Что ты хочешь, мальчик?

– Дядя, у меня забрали шарики.

Шурум-Бурум открыл второй глаз.

– У тебя есть папа?

– Есть.

– Когда папа придет с работы, скажешь ему: папа, у меня забрали шарики.

Горик заулыбался.

– Дядя, вы же вчера у нас были. Я тряпки собирал. И чайник принес. Помните?

– Дурачок, – сказал старик ласково. – Дурачок. Иди домой, папа уже пришел с работы. Поехали, Коля.

Горик затрусил рядом с телегой. Старик не обращал на него внимания. Но мальчик не терял надежды: разве может такая неожиданная встреча закончиться ничем?

– Дядя!

Но старик не замечал Горика, и Горик понял, что бывают неожиданные встречи, которые кончаются ничем.

– Врун! – крикнул он и, вдохнув поглубже, отчаянно завопил: – Врун! Врун! Врун!

Опершись о стенку фургона, старик дремал. На солнце его всегда одолевала дрема – тихая, в тусклых, как глаз малосольной скумбрии, разводах. Изредка он сочно причмокивал губами и крякал. Коля, за компанию, тоже крякал и, стегая лошадей, объяснял им, что батя уже раздавил стаканчик шабского, а сейчас давит гуску с горчицей.

Роман «Пятеро» вернулся в Париж

Наталья Линник

В течение долгих десятилетий имя В. Жаботинского было в нашей стране под запретом. Причина - его взгляды и политическая деятельность. Лишь в конце прошлого века роман «Пятеро» был выпущен в Одессе.

А впервые эта книга напечатана в 1933 гoдy в Париже на русском языке в эмигрантском журнале «Рассвет», который редактировал сам Владимир Жаботинский.

В марте 2005 года в адрес Всемирного клуба одесситов пришло письмо из Парижа. Его aвrop - француз, славист, занимающийся литературнo-nереводческим трудом Жак Имбер

— Я тоже хотел бы вступить в ваш клуб, — интересовался Ж. Имбер. — Дозволяется ли это коренному французу, не родившемуся в Одессе?

Далее Жак Имбер рассказал, что является переводчиком произведений русских писателей, в основном 19-го и первой четверти 2О-го вв.

Ж. Имбер взялся за перевод романа «Пятеро», но столкнулся с «техническими» сложностями: перевести некоторые одесские выражения для него оказалось не по силам, и он обратился за помощью в Клуб одесситов.

Так завязалась переписка Жака Имбера и заместителя директора Всемирного клуба одесситов Леонида Рукмана. Спустя короткое время усилиями наших земляков удалось наладить связь Ж. Имбера с литературоведом Михаилом Обуховским, одесситом, уже более 15 лет проживающим в Лионе, чьи разъяснения и комментарии оказались очень полезными в процессе перевода.

И в марте 2006 года экземпляр романа «Пятеро» В. Жаботинского на французском языке был представлен на стенде издательства на парижском книжном салоне-2006 «У Версальских ворот». Тираж книги составил три тысячи экземпляров.

В начале апреля нынешнего года от Ж. Имбера на адрес клуба пришло новое письмо: «Я глубоко признателен вам за оказанную помощь, особенно за связь с М. Обуховским, который неустанно дружески поддерживал меня и давал советы в течение всего сложного процесса перевода. 3адача ведь была не из легких.

Дорогие братья-одесситы, обнимаю вас всех крепко и желаю всего наилучшего. Ваш Жак Имбер».

Так роман «Пятеро», впервые выпущенный в 30-е годы в Париже, спустя десятилетия появился там же, чтобы быть уже доступным и французским читателям.

 

Многоэтажная Америка

Иван Липтуга

Туризм и путешествия, наверное, самое интересное занятие в жизни, которое позволяет увидеть мир своими глазами. Каждое новое место, в котором удается побывать, делает нас богаче в разы. Личный опыт и ощущения никогда не заменят даже самой умной и красивой книги, даже уже потому, что каждая книга – это лишь взгляд на мир ее автора. История моих путешествий насчитывает двенадцать лет и чуть более пятидесяти стран. Мне есть с чем сравнивать и есть чем поделиться. В этом – рождественском выпуске альманаха я расскажу вам о своей поездке в Город Ангелов – Лос-Анджелес, мировую столицу индустрии кино и развлечений.

Америка – далекая и не очень понятная во всех отношениях для меня страна. Она всегда у меня вызывала противоречивые ощущения. С детства мы считали все американское самым лучшим. Лучшие фильмы, компьютеры, джинсы, игрушки, жвачки – нам все время хотелось иметь хоть что-то американское. К нам в школу по обмену приезжали американские дети, которые кроме запаса питьевой воды привозили с собой в качестве подарков советским школьникам разную мелочь – ручки, значки, брелоки, флажки, – эти вещи определенно сводили нас с ума. Мы были готовы за карандаш с резинкой продать родину. Примерно за то же самое ее и продали, но те, кто был чуть постарше… Американцы быстро научили нас продавать, как они, но так и не научили так же эффективно работать. Поэтому за двадцать лет мы продали все, что создавали наши деды и родители, но взамен так ничего и не построили. Зато мы все время рассуждаем о том, как должно быть, и продолжаем ничего не делать. В отличие от нас, американцы не рассуждают. Во-первых, их этому не обучают, вовторых, им некогда – они должны делать бизнес. И делают они свой бизнес – классно, четко и быстро. Главный бизнес Америки – делать бизнес. У них все работает. Полиция, пожарные, «скорая помощь», почта, авиация, железные дороги, заводы, кино, театры, все едет, все светится, горит, сверкает, все так, как было задумано изначально, и даже круче. Их самолеты летают между городами чаще, чем у нас ходят трамваи между Черемушками и Фонтаном.

 

На катке парень сломал ногу, катаясь на скейте, через три минуты приехали две «скорые помощи» и одна пожарная машина. Из магазина выбежал чернокожий, укравший банку пива, за ним пронеслись с сиренами и скрипом тормозов пять полицейских машин, а в воздухе появилось два патрульных вертолета. Вообще, у них все выполняют свои обязанности так, как это было написано в инструкции, без рассуждений. На авеню Звезд, где был расположен наш отель «Хаятт», четыре раза за один день проезжал кортеж президента Барака Обамы, который прибыл в Калифорнию выступать со своей предвыборной программой. Так полицейские перекрывали каждый раз всю улицу за час до того, как тот проедет, и не давали ни проехать, ни пройти. И какие бы аргументы кто ни приводил, на полицейских они не действуют. Не положено, пока не проедет кортеж, который, кстати, состоит из тридцати машин и шестидесяти полицейских мотоциклов.

Лос-Анджелес как город представляет собой агломерацию нескольких районов, раскинувшихся на громадной территории в 1300 квадратных километров, которые раньше считались отдельными городами, но затем слились в единое городское пространство. Даунтаун, Голливуд, Беверли-Хиллз, Вилшир, Восточный, Западный, Южный и Северный Лос-Анджелес – основные районы мегаполиса. Переезд из одного района в другой на такси может запросто обойтись в сотню долларов. Забавно, что перелистывая «Одноэтажную Америку» Ильфа и Петрова, которые были командированы в США в 1935-м году редакцией газеты

«Правда», понимаешь, что за последние восемьдесят лет в Америке мало что изменилось. Небоскребов, конечно, стало побольше, но принципы буржуазного жизнеустройства остались неизменными. Голливуд и все известные киностудии как принадлежали крупным банкирам, так и принадлежат. Голливудский кинематограф как выстреливал по 800 фильмов в год, так и выстреливает. Деньги по-прежнему делают деньги, и жизнь полна ярких красок. Когда проезжаешь на двухэтажном открытом автобусе по улицам Лос-Анджелеса, не покидает ощущение того, что весь город – это большой съемочный павильон. Деловой центр Даунтауна, Чайнатаун, Кореантаун, Литл-Токио, Беверли-Хиллз – в каждом районе свои декорации и своя история.

Лос-Анджелес в полном смысле слова многонациональный город, в котором гораздо сложнее найти коренного американца – не индейца, разумеется, но хотя бы гражданина Америки во втором поколении, – чем иммигранта. Китайцы, корейцы, японцы, армяне, русские, украинцы и многие другие мирно сосуществуют, разговаривают между собой на ломаном английском и перетягивают постепенно к себе своих родственников. За две недели пребывания мне не удалось ни разу взять такси с водителем не армянином. На мою шутку, что их в Ереване меньше, чем там, они шутили в ответ, что в Армении у них просто штаб-квартира.

Район Венеция, который находится прямо на побережье Тихого океана возле Санта-Моники, был заложен бизнесменом Эботтом Кинней в 1905 году, который страстно желал воссоздать Венецию в Америке. Он потратил колоссальные средства и прорыл каналы общей протяженностью 26 километров, через которые построил арочные мосты и пустил настоящие итальянские гондолы с гондольерами. Район был очень привлекательным, однако из-за недостаточной циркуляции воды каналы стали зловонными, и часть из них пришлось к середине двадцатых годов засыпать. Но в девяностых каналы восстановили, и район вновь стал дорогим и престижным. На набережной Венеция жизнь всегда кипит – полно музыкантов, артистов и спортсменов, катающихся на роликах, скейтбордах и серфингах.

На бульваре Голливуд, а точнее – на двух его кварталах, сосредоточена вся пропаганда американского кинематографа. Знаменитый Китайский театр работает с 1927 года, и в нем проходят премьеры всех новинок Голливуда. У входа на полу в бетонных плитах увековечены следы рук, а иногда и ног кинозвезд. Такую традицию завел Сид Гроуман – первый владелец театра, после случайной оплошности одной актрисы, которая споткнулась и упала в не застывший цемент еще достраивающегося здания. Рядом расположился театр Кодак – место проведения ежегодной кинопремии Оскар и главная сцена цирка Дю-Солей в Лос-Анджелесе. Также на бульваре расположены и другие театры, знаменитая Голливудскаяаллеязвезд, студиязвукозаписи«Кэпитал-Рекордс», два музея восковых фигур, музей рекордов Гиннеса, торговые и развлекательные центры, Хард-рок-кафе, отели, рестораны, клубы и множество магазинов, в которых продаются всевозможные сувениры, напоминающие о прелестях мира голливудского кино. Кроме сувенирных на бульваре расположены несколько магазинов с реквизитом для актеров любых ролей – костюмы супергероев, парики, грим, маски, различные штуки, о которых у нас можно только мечтать. После посещения одного такого магазина поход на одесскую киностудию может показаться, как писал Паустовский, засаленной оберточной бумагой в сравнении с «Первой весной» Боттичелли. Имея в свободном доступе любой костюм, от Микки-Мауса до Шрека и от Чарли Чаплина до Майкла Джексона, не стоит удивляться тому, что на бульваре в большом количестве снуют взад и вперед герои мультфильмов и персонажи известных кинокартин, предлагающие за два-три доллара с ними сфотографироваться. Особо нахальные Элвисы Пресли и Джонни Деппы за сложность костюмов просят по пять долларов. Если не хочешь фотографироваться с псевдозвездами, то можно это сделать с их восковыми фигурами в Музее мадам Тюссо. Экспозиция расположена на трех этажах здания музея. Кстати, именно на бульваре Голливуд, в одноименном отеле «Голливуд» останавливались накануне Рождества тридцать пятого года Ильф и Петров и наблюдали из окна за музыкантами, попрошайками и газетчиками, которые орали во все горло с утра до вечера. Напротив их окна, как и сейчас, весела реклама ставшего к тому времени миллионером нашего земляка Макса Фактора, который в 1904 году покинул Одессу и открыл в Голливуде производство грима сначала для местных киностудий, а затем и для всей Америки.

Рождество для американцев, как писали наши классики, праздник, не имеющий ничего общего с религией, а скорее торжество коммерции и торговли индейками и рождественскими подарками. Об этом мне напомнил круглогодичный магазин «Счастливого Рождества», который я также встретил на бульваре Голливуд.

 

Прямо с бульвара можно отправиться на открытом автобусе в студию «Юниверсал». В отличие от студий «Парамаунт», «Фокс» и «Уорнер Бразерс», «Юниверсал» создали свою студию открытым для миллионов посетителей парком развлечений и аттракционов. Вход в парк стоит восемьдесят долларов, что включает в себя стоимость посещения любого из аттракционов или шоу в течение дня, также возможно и приобретение годового абонемента. На территории студии – целый город. Каждый павильон посвящен одному из проектов студии. Парк юрского периода, мумии, трансформеры, Симпсоны, Губка Боб и Шрек, Терминатор, КингКонг, шоу спецэффектов в кинематографе и другие программы, которые за день обойти просто невозможно. Современные технологии аттракционов создают полную иллюзию попадания в мир героев. Например, в трансформерах, которых я встречал раньше только в полуразобранном состоянии в комнате своих детей, оказываешься пристегнутым в специальном трансформер-мобиле, стающем на несколько минут игрушкой в руках огромных монстров, которые швыряют ее из стороны в сторону. То она взрывается, то падает с огромной высоты вниз, то тонет, и все происходит с полным ощущением реальности во всех измерениях. Что сказать, сотрудники всех аттракционов аплодируют всем выжившим на выходе. Впечатления даже для взрослых – незабываемые.

Разумеется Лос-Анджелес центр не только киноиндустрии, но и шоу-бизнеса. Нам не удалось попасть на концерт Мадонны в Киеве, поэтому мы решили восполнить этот пробел в Америке. Причем решение мы приняли утром в день концерта. Билеты заказали на сайте СтабХаб по смешной даже для Украины цене 105 долларов. В Киеве аналогичные билеты стоили в два с половиной раза дороже. Концерт проходил на площадке Стейплс-Центра, который вмещает двадцать тысяч зрителей. Зал был забит битком. По-моему, одновременно съехались все геи, лесбиянки и больные ожирением люди из окрестностей Большого Лос-Анджелеса. В такой концентрации раньше мне их видеть не приходилось. Однако, в отличие от концерта в Питере, на котором всем, в том числе и детям, раздавали розовые браслеты в знак толерантности к людям нетрадиционной ориентации, в Америке ничего подобного не было. Хотя билеты предполагали начало концерта в восемь вечера, реально концерт начался почти к одиннадцати. До этого времени толпы стояли в очередях в «Макдональдсы» и «Бургер-Кинги», расположенные в холлах по кругу. На сцене полтора часа играл ди-джей Солвейг, под его одухотворяющее уц-уц все поглощали свои биг-маки с картошкой и запивали кокаколой. Само шоу Мадонны заслуживает похвалы как с точки зрения технического оснащения сцены и всей концертной инфраструктуры, так и с точки зрения физического состояния 55-летней певицы. Она в прекрасной спортивной форме, отработала без перерыва двухчасовое шоу, в каждом номере которого она пела, танцевала, падала, прыгала, летала и делала разные трюки, на которые может пойти только здоровый и хорошо подготовленный человек. Инфраструктура сцены, как и все, что касается технической части в Голливуде, было на фантастическом уровне.

Также мы посетили музей Пола Гетти – некогда самого богатого человека Америки, который скупал предметы искусства во всем мире, в том числе и в бывшем СССР, не без помощи опять же нашего земляка Арманда Хаммера. Гетти собирал предметы искусства и выставлял на своей вилле в Малибу. Созданный бизнесменом фонд вскоре после его смерти стал оперировать огромными средствами и позаботился о расширении музея, в связи с чем было начато строительство Центра Гетти на вершинах предгорий близ Лос-Анджелеса. Строительство центра обошлось в 1,3 миллиарда долларов. С его смотровых площадок открывается панорамный вид на весь Лос-Анджелес. В четырех больших павильонах из белого камня выставлена живопись, графика, скульптуры, манускрипты и декоративно-прикладное творчество. Проходят выставки современного и классического искусства. Вход в музей бесплатный для всех.

Напоследок перед отъездом мы пошли в ресторан чесночной кухни. Хоть украинцы и гордятся тем, что сало и чеснок – национальная еда, такого разнообразия блюд из чеснока у нас нигде не встретишь. На закуску мы ели чесночный хлеб с чесночным маслом, поливая соусом из мелкорубленого чеснока с укропом. Затем нам подали смешанный салат из листьев чеснока и рукколы и жаренные целиком зубцы чеснока. На первое и второе съели чесночный суп с рапанами и вкусный стейк под чесночно-перечным маслом. Запивали все это белым чесночным вином, а на десерт ели настоящее чесночное мороженое под шоколадной подливой. Обратно в отель шли пешком. Туристу не понравиться Америка не может. Если кто-то говорит, что ему там не понравилось, – не верьте. Но жить там я бы согласился только при наличии больших денег, потому что без них мы там никому не нужны. Собственно, как и здесь…

Одесскому альпинизму — 70!

Виктор Лившиц

Виктор Яковлевич ЛившицПредлагаем вашему вниманию, опубликованный в газете «Одесский маяк», выпускаемой Одесским землячеством Лос-Анджелеса, очерк известного одесского альпиниста Виктора Лившица, проживающего в настоящее время в Бостоне.

От редакции газеты «Одесский маяк»:

Виктор Яковлевич Лившиц 50 лет работал на Радиалке, прошёл трудовой путь от шлифовщика до заместителя главного инженера. Альпинист. Первым из спортсменов Одессы получил звание Почетный мастер спорта СССР. Зарубежная пресса называла его третьим по значимости альпинистом Советского Союза. Первый чемпион Украины, организатор и капитан сборной Одессы по альпинизму. Основатель технического направления в альпинизме. Очень остроумный, коммуникабельный человек, который в сложных ситуациях был способен "разрядить" обстановку.

В 2006 году отмечалось 70-летие Одесского альпинизма. Рассказывает Виктор Лившиц. Человек достигал и преодолевал вершины. Выше было только небо. Расширялась линия горизонта. Человек понял: опасности и радости победы, познание и красота идут рядом, они неразделимы. Без них он жить не мог и не хотел. Человек рассказал о том, что испытал, увидел и почувствовал. И люди захотели познать радость победы и красоты.

Так родился альпинизм.

В 1936 году создаётся первая одесская секция альпинизма. Её председателем становится Александр Владимирович Блещунов. За долгие годы он подготовил тысячи альпинистов, десятки инструкторов. Многие стали мастерами спорта и чемпионами.

В 1947 году после окончания Одесского станкостроительного техникума я получил назначение на завод радиально-сверлильных станков - нашу Радиалку. Тогда же мы, пятеро выпускников техникума, получили путёвки в альпинистский лагерь «Родина». Он расположен в Цейском ущелье Северной Осетии. Мы рады, особенно мама. Время-то голодное, а сын едет на Кавказский курорт! Беру вещмешок, хлебную карточку, немного денег - и вперёд.

В лагере нашим инструктором была опытная альпинистка Алевтина Лупандина, небольшого роста, спортивной комплекции, очень симпатичная. По скалам лазила, как ящерица. Она занималась с нами на травянистых склонах, осыпях и скалах.

Иногда среди ночи нас будили криком: «Одесситы! ЧП! Нужна ваша помощь!» Это означало, что застряла машина, река размыла подъезды и т. п. Эти ЧП И необходимость нашей помощи вызывали у нас положительные эмоции. На следующих этапах нас водили в высокогорную зону, где отрабатывалась ледовая и снежная техника на Цейском леднике. Мы шли, гружённые по полной программе: продукты, палатки, верёвки, молотки, крючья и кошки. Уже на первом перевале я проклинал альпинизм и момент, когда брал путёвку. Незадолго до зачётного восхождения наша Алевтина ушла на восхождение на Главный Кавказский хребет в честь 30-летия революции. Нам дали другого инструктора, грубияна, с которым отношения не сложились. Вскоре его забрала милиция: оказалось, что он служил у немцев во время оккупации. Мы остались «сиротами» без инструктора. К счастью, за день до зачётного восхождения вернулась Алевтина. И, хотя ей полагался отдых после собственного успешного восхождения, мы упросили её пойти с нами. Мы полностью разгрузили её и оказали королевское внимание и заботу. Мы оказались в числе наиболее активных отрядов. Желания похоронить альпинизм - как не бывало! Результат восхождения нашего отделения оценили на «отлично», мы стали альпинистами. На груди красуется значок «Альпинист 1-й ступени» на фоне двуглавого Эльбруса.

Лето 1948 года - время наиболее активного восстановления украинского aльпинизма. Мы с друзьями приобрели путёвки в украинскую школу инструкторов aльпинизма. Мы - это Изя Люцин, закадычный друг по техникуму и Радиалке, и новый друг Боря Британов из СКБ-3. Школу мы строили сами в Приэльбрусье: вырубали лес, очищали территорию, отгораживали русло реки, ставили армейские палатки, военную кухню, склад, столовую, палатки для жилья, фанерный домик под учебное помещение. Нашими тренерами были лучшие украинские альпинисты: заслуженные мастера спорта М.Т. Погребецкий (создал и возглавил школу), Зюзин, Борушко, мастера спорта Н.Моргун, Москальцов, Мацкевич, Глушко, Яковенко и другие опытные инструкторы. Нас готовили к званию младших инструкторов. Во время занятий на льду я «отличился»: сорвался со склона, перелетел через трещину, растянул голеностоп, побил и расцарапал лицо. В лагерь меня принесли. Начались учебные восхождения, а я ремонтирую ногу. Наступает время завершающего похода с восхождением на Эльбрус. Мне удаётся получить разрешение на выход. Ранним утром вышли из лагеря к Баксанскому ущелью, затем вверх по ущелью километров 15, потом ПО крутой тропе до старого кругозора на высоте свыше трёх с половиной км. Повсюду следы прошедшей войны: гаубицы, каски, хозинвентарь горнострелковой дивизии «Эдельвейс». Немцы знали Кавказ, их карты по точности превосходили те, что были у нас. В конце дня мы достигли Приюта-11. Это просторное здание построено до войны. Но вид - удручающий. Окна и двери разбиты, всё сломано, захламлено. Кое-как разместились, приготовили ужин. И улеглись спать. Наутро страшная непогода, холодно. Так продолжалось три дня. Приближался срок возвращения, продукты были на исходе. Мы начали спуск по леднику, затем по ужасной мокрой тропе, покрытой снежной крупой. Для меня это было тяжёлым испытанием. Я старался грузить здоровую ногу, в результате подвернул и её. Перестал понимать, на какую ногу прихрамывать. Когда пришли в лагерь и прозвучала команда «Разойдись!», все разбежались, а я упал. Ноги не работали. Через два дня я сдал экзамены по теории и практике и получил об этом справку. Друзья Британов и Люцин получили удостоверения младших инструкторов-стажёров с допуском к работе в лагерях. Таков результат моего «инструкторского восхождения» в 1948 году. Несмотря на неудачный сезон, горы и альпинизм увлекли меня.

В 1949 году я попал в школу инструкторов, которой руководил заслуженный мастер спорта Алексей Мaлеинов. Тренером был австрийский альпинист Густав Деберль, горнолыжник высокого класса, без правой руки. Прекрасный человек, а педагог, требовательный до деспотичности. При своей физической немощи, он демонстрировал технические приёмы лазания по скалам и льду. Из нас, «зелёных» альпинистов, он сделал зрелых инструкторов. Во время сложных ситуаций он говаривал «Фихтор, самое главное – вовремя миться», Т.е., «Виктор, самое главное - вовремя смыться!». Я окончил школу и получил право работать в альплагере и на альпинистских сборах. В 1950 году началась работа инструктором в лагере «Салют», впоследствии - «Торпедо». Познакомились с лидером отечественного альпинизма Витaлием Абалаковым и его командой. Сопровождал его до базового лагеря в Северный Цейский цирк, где он совершал первопрохождение на вершину Чанчахи-хох. После успешного восхождения и подробного рассказа В. Абaлакова я долго не мог заснуть, думая: «Придёт ли когда-нибудь мой черёд пройти этим маршрутом?»

С 1950 по 1955 годы петом по два месяца я проводил отпуск и совершал восхождения в Цее и других районах Кавказа по новым сложным маршрутам. Нашим капитаном был Кирилл Баров из Харькова. В эти годы мне довелось быть старшим тренером в первой альпиниаде Прибалтийских республик. В 1954 году я совершил 3 восхождения 5-й категорий трудности. По возвращении в Одессу председатель альпинистской секции А.В.Блещунов устроил мне помпезную встречу. В 1956 году члены нашей команды выполнили нормативы на звание Мастеров спорта СССР. В этом году я не поехал в горы и загорал в Одессе на пляже. Сумел капитально испортить отпуск себе и всей моей семье. Все поняли: горы - так горы.

В 1957 году приехал в свой лагерь «Торпедо», где познакомился и подружился ОДНИМ из армейских альпинистов Анатолием Спесивцевым. Лучшие инструкторы совершали траверс - последовательное восхождение на все вершины большой Цейской подковы, а мы с Анатолием возглавляли т.н. штаб по координации. После возвращения ребят с траверса я сделал заявку на маршрут Абaлакова. Кроме меня и Спесивцева, в команду вошли Борис Кашевник из Питера, и геолог Юрий Поляков. У него был недостаток: 100 грамм сваливали его с ног. Мы поставили ему условия: неделю совместно тренироваться и ни грамма спиртного. Юра выдержал эти адские условия. Я вспомнил рассказ Абалакова об одном участке, который «простреливается» камнями, а тогда в нашем снаряжении касок не было. Юра принёс 4 геологические фибровые каски. Мы их тут же испытали бутылками кетчупа, которыми били друг друга по голове. Выйдя на маршрут, мы шли попеременно, я забивал крючья, Юра - замыкающий - их выбивал и передавал по цепи. Начался камнепад, внезапно Борис, оторвался от скалы и повис на верёвке, как сосиска, головой вниз и молчал. Мы подтащили его к Анатолию и он очнулся и заговорил. Оказалось, что его каска пробита камнем. От удара он потерял сознание. Мы продолжили движение. Не доходя до бивуачной площадки метров 40, я остановился снять кошки - приспособление для передвижения по льду, закреплённое на горных ботинках - и, нелепо потеряв равновесие, порхнул вниз. При этом два страховых крюка из трёх на этом участке были вырваны из скал. Пролетев метров 8, я остановился, и Толя, плавно выбирая верёвку, подтянул меня к себе. Он забил два страховочных крюка, закрепил нас, а затем расшатал и вынул последний, четвёртый крюк, который не позволил всей группе улететь вниз на несколько сотен метров. И лишь в этот момент меня охватил страх. Я дрожал, как при малярии. На некоторое время отключился. Слава Богу, мы добрались до ночёвки, были напоены, накормлены и размещены на ночлег. С рассветом вышли на маршрут. Вчерашний мандраж прошёл. Я шёл первым. Успешно и в хорошем темпе совершили это классное восхождение. Итак, я вышел на уровень элитных восхождений.

В 1958 году мы с Б.Британовым, А.Спесивцевым и Р.Ставницер более 3-х месяцев были в горах, работали тренерами во Всесоюзной школе инструкторов, руководитель - Кирилл Баров. Мы были в многодневном походе через семь перевалов с восхождением на Дых-тау (5198 м.) Через день спускаемся в лагерь, а там суматоха. Бегают альпинисты, собирают рюкзаки. Кирилл спрашивает дежурного, почему тревога. Тот говорит: «Спасатели выходят на подходы к Дых-тау, Там группа Барова дала красную ракету - у них беда!». Кирилл: «Так я и есть Баров, а это команда - Британов Лившиц и др. У нас всё в порядке». Оказывается, наблюдатели напутали: приняли зелёную ракету за красную и стали собирать спасателей со всего Кавказа.

Следующее восхождение мы совершили с литовским альпинистом Гедиминасом Акстинасом. (К несчастью, в следующем году он и ещё двое мастеров альпинизма из Литвы погибли, попав под ледопад и лавину при восхождении на Дых-тау). На бивуаке «Немецкие ночёвки» мы познакомились с группой лучших французских альпинистов: Леон, Маньон и др. Была в группе и знаменитая Клод Коган, первая в мире женщина, покорившая Аннапурну - 8078 м. Из-за непогоды мы просидели несколько дней, а французы, у которых заканчивалась виза, не смогли переждать непогоду. Уйдя, они оставили нам свои продукты. Они были лёгкими и калорийными, в тубах и герметичных упаковках. Впервые мы увидели горелки с газовыми баллончиками. Всё было очень кстати. Особенно, для любящих много поесть наблюдателей. На следующий день - прекрасная погода, и мы вышли на маршрут. В хорошем темпе взошли на вершину, где встретились с группой Клавдии Кропф. Она набросилась на нас: «Вы здесь лазите по крутым стенам, а ваших наблюдателей спасают!» Мы спустились к перевалу, затем к ночёвкам и встретили двух наблюдателей. Трое из них со спасателями и травмированной курсанткой ушли в базовый лагерь. Оказалось, что они развлекались, глиссируя по снежному жёлобу. Одна из них умудрилась воткнуть ледоруб себе в бок. Вскоре она поправилась.

В завершение сезона мы совершили первопрохождение северо-западной стены на Ушбу со спуском на юг в Сванетию. Это было престижное сложное восхождение. В составе группы Баров, Лившиц, Спесивцев и Акстинас. Когда мы спускались, солнце зашло, и скалы покрылись плёнкой льда. Подстраховывая Толю Спесивцева, я поскользнулся, порхнул и, пролетев несколько метров, оказался в его объятиях. Он заклинился и удержал меня. Я, правда, успел выплюнуть несколько зубов от удара об скалы. Спустившись в Сванское селение, где нас, победителей Ушбы, встречали с почётом и угощением. Пыткой было есть горячую картошку и пить араку окровавленным ртом. Этим восхождением для меня завершилось выполнение норматива Мастера спорта СССР.

В 1960 году мы совершили 2 первопрохождения на пятитысячник Дых-тау по южной стене, заняли 1-е и З-е места и 2-е место по ДСО «Авангард». В 2-х группах приняли участие одесситы Б.Британов, И.Бандуровский, ВЛившиц, В.Федченко, Э.Вайсберг, В.Нелупов и П.Тепляков. Завоёванные медали дали нам право на финансирование участия в первенствах и организацию экспедиций.

Руководители Облсовета ДСО «Авангард» Игорь Судаков и Борис Литвак, прекрасные ребята, пытались нам помогать, но не всегда могли удовлетворить нашу смету. Борис Литвак однажды приехал к нам в лагерь. За неделю он прошел программу новичка, сделал восхождение и получил звание «Альпинист СССР 1-й ступени». Мы немного подшучивали над ним, когда он, человек равнины, часто просил сделать привал. Мы выполняли просьбу, при условии, что он увеличит смету на экспедицию. Теперь Литвака знают как создателя центра по лечению детей с ограниченной подвижностью (см. «Одесский маяк» 96, 2005).

Летом 1961 года мы совершили первопрохождение маршрута на вершину Баш - кара. Маршрут стал популярен для альпинистов высокого клacca. В составе группы были друзья Б. Британов, В.Лившиц и И.Люцин, а также киевлянин И.Полевой. Восхождение увенчалось золотыми медалями.

О Люцине. Мы вместе окончили техникум и пришли на Радиалку. Вместе окончили школу инструкторов. Вместе поступили в институт и защищали дипломные проекты. Затем вместе работали в лагерях и на сборах. 56 лет общения и тесной дружбы - это так! Хотя с виду мы разные, на заводе и в альпинизме не говорили о каждом из нас отдельно, а «Лившиц-Люцин». Каждый хотел лидировать, поэтому часто ходили в разных связках. Изя Люцин был прекрасным, добрым человеком и классным альпинистом.

В этом восхождении мы работали на Британова. Надо объяснить, что с каждым восхождением участники приближаются к выполнению норматива на звание Мастера спорта СССР. Поэтому вся команда даёт кандидату возможность возглавить лучшее восхождение. Один за всех, и все за одного - это правило неуклонно выполнялось.

Несколько слов о Британове. Мы - одногодки. Крепко дружим с 1948 года семьями. Я - холерик, он спокоен, выдержан, интеллигентен. Прекрасно сочетаемся. В горах сдерживает меня, не выпускает без надёжной страховки. На восхождении очень внимателен ко всей команде.

Тропой мастеров был назван маршрут на массиве Шхельда-тау от лика Профсоюзов до Ужбинского перевала. Мы запланировали прохождение его на 1962 год. В команде, кроме опытных Британова, Вайсберга, Лившица, Нелупова и Теплякова, были новички Аркадий Мартыновский и Вадим Свириденко. Команда работала на Эдуарда Вайсберга, Павла Теплякова и Владислава Нелупова. Накануне этого многодневного восхождения Мартыновский сделал заброску продуктов и бензина на гребень cepeдины маршрута. «Великолепная семерка», как нас называли, за семь дней совершила траверс вершин Шхельда-тау. Однако, без казуса не бывает ... Прошли половину маршрута, а продовольственный запас оскудел. Находим заброску. На скальном крюке висит мешок, с виду простреленный крупной дробью. Разбираем заброску: несколько небольших банок, 5-килограммовая банка чёрной икры, крохи сыра. Нет вермишели, крупы, сухарей, печенья и сахара. Это всё понравилось птицам. Итак, наша пища в пути - это черная икра столовыми ложками и чай без сахара. Пошли самые трудные участки, взошли на Восточную вершину, спустились ниже. И вдруг сюрприз! Слава Нелупов вручает каждому по яблоку. Он нёс их семь дней в тайне от всех. Утром солнце позолотило вершины Эльбруса, и мы были в пути. Трудный день подходил к концу. Внизу стало теплее. Особенно были оживлены Тепляков, Нелупов, Вайсберг. На Шхельдинское плато они ступили уже мастерами спорта. Радуются Мартыновский и Свириденко. Они, самые молодые, прошли длинный сложный маршрут наравне со всеми.

Осенью 1963 года побывали в Югославии. Совершили восхождения на высшую точку Юлийских Альп - Триглав. Сезон года закончили, взойдя на Эльбрус.

В 1964 году Аркадий Мартыновский привёл в команду выпускников Строительного института: А.Иванова, Ю.Могилевского, А. Мозенсона, В.Симоненко и В.Ярошенко. Мы заняли 1-е место в чемпионате Украины, 1-е и 2-е места по ДСО «Авангард». Работали на Вадима Свириденко. Самыми страшными были восхождения на полный траверс. Начали с восточного гребня Чатын-тау, прошли на вершину по маршруту Манучарова. После ночёвки вышли на траверс Ушбы. Дальше совершили роковую ошибку. Надо было при хорошей погоде и видимости взойти на вершину и начать спуск. Но мы, проявив гостеприимство, пропустили вперёд чешских альпинистов. Большой группой двигаться опасно. Оставшись на ночёвку под вершиной, мы вышли утром, несмотря на то, что ночью погода испортилась. Началась гроза с ураганным ветром. В условиях плохой видимости мы пошли по ошибочному маршруту и повисли на отвесной стене на обледенелой верёвке. Забиваю крючья и рыскаю по стене в поисках полочек. Страшный холод, леденящий ветер и страх. Ребята околевают. Удаётся найти две полочки, где по З человека сидим один на другом, привязавшись к забитым крючьям. Непогода длилась семь суток. В лагере считали, что нам хана. Один Александр Фёдорович Балабанов говорил: «Эти ребята, я верю, придут». Трое суток мы не двигались с места. Периодически впадали в обморок. На четвёртый день открылось небо, показалось солнце, и мы увидели, что попали в ловушку. Под нами отвес более 200 метров. Мы медленно поднялись на гребень, затем спустились к «красному углу», откуда надо пересечь крутой снежный галстук. А у нас - одна банка шпрот на шестерых и по шоколадке на каждого. Пересекать галстук после трёхдневного снегопада крайне опасно: спустим лавину. Погода снова портится, а до контрольного срока - сутки. Забив мощные крючья, выпускаем самого опытного и сильного снеговика Володю Федченко. Очень аккуратно, большими шагами, чтобы не подрезать лавину, тщательно страхуясь, он переходит галстук, забивая крючья. По его следам второй доходит до крючьев и выпускает Володю дальше. Так мы выходим на гребень и двигаемся до заброски на перемычке между Ушбой и Мазери. Но она разорена, продуктов нет. Мы догадываемся, чья это работа, но - не пойман, не вор. Забрать чужую заброску в горах - это преступление, равносильное убийству. Утром спустились в Сванетию. Непогода: дождь и ветер. В 3 часа заканчивается контрольный срок, а нам ещё перейти перевал на север - и в лагерь. Насквозь мокрые, с промокшими рюкзаками, голодные и замёрзшие, мы полностью разгружаем Федченко и Шатилова, которые уходят в лагерь, чтобы быть вовремя и сообщить, что мы в порядке. Немного подкрепившись на ферме, длинным и крутым подъёмом движемся к перевалу. Путь кажется вечным. Труднее никогда не было. Наконец, перевал. Вниз будет легче. За полчаса до альплагеря «Баксан» нас встречают бутылки с вином. Это Аркадий Мартыновский позаботился. В «Баксане» все спасательные отряды, готовые для выхода к нам. Встреча незабываема. И нас ждёт машина нашего лагеря «Эльбрус»

Весной 1966 года ко мне пришёл одолжить альпинистское снаряжение кинооператор Александр Осипов. Они с режиссёром Станиславом Говорухиным снимали фильм «Вертикаль». Забегая вперёд, скажу: С точки зрения профессионального альпинизма, фильм не очень. Но съёмки гор и особенно песни Высоцкого покорили нас, и мы с этим живём.

Мы: Лившиц, Мащенко, Субартович, Вайсберг, планировали первопрохождение на пик Чатын-тау по северной стене треугольника. В нашем районе проходили киносъёмки. На леднике был устроен лагерь киношников и вертолётная площадка. Безопасность обеспечивали наши инструкторы. Удалось рассмотреть с нужного ракурса элементы маршрута и сделать снимки с вертолёта. В день выхода нам предоставили вертолёт. Первым рейсом вылетели я и Субартович налегке в шортах, футболках и кроссовках. Вайсберг и Мащенко должны были прилететь через час следующим рейсом с нашими рюкзаками. Внезапно погода изменилась, вылет закрыли. Солнце скрылось, начинает морозить, а мы на леднике в пляжной форме. Нашли матрацы и перезимовали ночь в палатке киношников. Утром прилетели Николай и Эдик, и мы продолжили путь. Маршрут оценён как самый сложный. На третий день мы вернулись в лагерь на леднике. Киношники встречали нас с огромной миской салата из помидор и огурцов ...

Через 20 лет я уговорил нашу первую команду повторить прохождение. Его прошли Горбенко, Ерохин, Ситник, Серенков и Шамраков в 1985 году. Они принесли подарок: мои крючья того времени и все записки из банок на стене. Кто-то из них сказал: Мы не предполагали, что в ваше время проходили такие маршруты.

Несколько слов о Вайсберге. Эдик участвовал в восхождениях наибольшее количество раз. Он разносторонний спортсмен. Лучший из нас волейболист и баскетболист. Прекрасный товарищ, прямой и точный человек. Зачастую я доверял ему вести финансы, не доверяя себе самому. Я бы пустил всех по миру. На восхождении Эдик нёс самую тяжёлую, неблагодарную нагрузку. Часто был замыкающим, что значит выбивать крючья и подбирать верёвку. Если учесть, что я шёл первым и забивал крючья левой рукой, не понимаю, как он справлялся и был всегда спокоен и выдержан.

1967 год был экспедиционным. Юго-Западный Памир на границе с Афганистаном. Работаем на Симоненко и Шатилова. Утром в сопровождении навьюченных ишаков и яков поднимаемся круто вверх, выходим к леднику и снова вверх. Перед нами восточная стена пика Энгельса 6510 м. За ним пик Маркса - 6726 м. Слева - гребень с величавой стеной пика Таджикистан, 6595 м. Справа - вершины Чюрлёнис и Даниляйтис.

Восхождение на пик Энгельса 6-й категории трудности - основной объект нашей экспедиции. Оборудуем лагерь, и приступаем к тренировочным выходам. Недалеко - лагерь Донецкой экспедиции, наши друзья и богатые родственники. Вместе работали на Эльбрусе. У них - освобождённый повар, после его блинов не жаль и умереть. Однако вечера любых экспедиций в любом районе всегда проводились на территории одесситов. Валя Симоненко доставал старенькую книжонку И. Бабеля и каждый вечер читал нам и гостям. Никто так, как он, пацан с Молдаванки, проведший детство на Хуторской, не справлялся с этой задачей. Сделали первопрохождение на пик Бабеля: Вайсберг, Лившиц, Свириденко, Симоненко (капитан), Федченко - в техническом классе. Название пика утверждено с подачи нашей группы. Книга Бабеля, завёрнутая в пластиковый пакет, уложена в отдельный тур с просьбой к последующим восходителям не снимать её с вершины. Результаты работы экспедиции оце¬нены положительно.

В 1969 году группа в составе Кроль, Лившиц, Тибейкин (капитан), и Юшин совершила первопрохождение на пик Джангусан с юга (5+1 категория трудности). 1970-Й. Район Памир - пик Федченко. Наши планы осуществились не в полном объёме из-за непогоды. Удалось сделать траверс пиков Ковшовых: В.Коломейцева, А.Королёв, В.Симоненко, П.Старицкий. результат - 1-е место и. чемпионы Украины по классу траверсов.

1971 год. Восхождение на Центральную Шхельду (маршрут Шхельда по лопате), золотомедальный маршрут 1955 года группы Б.Мартынова. Наша команда: Вайсберг, Коломейцева, Королёв, Лившиц, Ставницер, Старицкий. Трудный участок ледовой «лопаты» проходит Пётр Старицкий, на 20 лет моложе меня. Лидирует уверенно, в хорошем темпе. Я вспомнил наставление своего тренера Густава о том, что самое главное - вовремя смыться. Поэтому я закончил восхождения высшей категории трудности и участие в соревнованиях. С 1972 по 1980-й проходил маршруты 4Б, а с 1981 по 1994-й - до 3 категории трудности.

Тысячи спортсменов-разрядников прошли со мной альпинистскую школу за 45 лет моей тренерско-инструктсрской деятельности. Многие из них покорили Гималайские восьмитысячники. На Радиалке была создана секция мастеров высокого класса: В. Бойко, В. Коломейцева, В. Лившиц, И. Люцин, В. Свириденко, В. Федченко, Э. Вайсберг. Мы создавали новые конструкции снаряжения: крючья, карабины, подъёмные блоки, захваты, шлямбуры, ледорубы и др. Они применялись и в других странах. Альпинизм привлёк меня романтикой, но мне не нравилось Положение о соревнованиях на первенство СССР. Оно напоминало заключение птицы в клетку. А птице нужен свободный полёт! Поэтому мы не принимали участия в первенстве СССР. В соревнованиях на первенство УССР была возможность выбора маршрута на месте. Многие наши маршруты безусловно были бы признаны призовыми в первенстве СССР. Впоследствии это подтвердила наша команда, возглавляемая Вадимом Свириденко. Сплочённость, дружба, дисциплина, преемственность - всё это было примером для других сборов. Разбор каждого восхождения (в шутку называли «помойкой») проходил досконально и нелицеприятно, некоторые не выдерживали и покидали команду. Разбор восхождения на Дык-Тау в Безинги длился с 11-ти вечера до 3-х утра. Дежурный по лагерю Дима Черешкин сказал мне: «Я думал, утром вы друг с другом не станете разговаривать», Во время разбора он был возле нашей палатки и слышал всё. Но утром все вышли дружно на построение весёлыми и подтянутыми, бритыми и готовыми к действию. Наши маршруты первопрохождения с 1954 по 1970 гг. - это горы Кавказа, Альпы, Памир и Тянь-Шань. Наши капитаны: Баров, Лившиц, Симоненко, Тибейкин. По результатам соревнований Одесская команда и сборная ДСО "Авангард»:

- 10 лет подряд - чемпионы Украины и трижды - чемпионы ЦС ДСО «Авангард». Я участвовал в этих восхождениях как тренер и 8 раз был капитаном команды.

- за этот период 20 участников команды стали Мастерами спорта по альпинизму; к 1991 году их стало 38.

- Несколько моих коллег и учеников стали заслуженными тренерами Украины. В конце 1960-х годов в Спорткомитет было подано представление на присвоение мне звания Заслуженного тренера УССР. Ответ был прост: «Присвоение звания сейчас невозможно из-за перерасхода лимита». Мне, однако, кажется, что не подошла моя беспартийность, а также форма носа.

На ежегодные итоговые вечера к нам приезжал наш большой друг Юрий Визбор, иногда в компании с Сергеем Никитиным и Виктором Берковским. Но самое главное это преемственность от старших к молодым Свириденко, Симоненко, Горбенко. Это обеспечило высокие показатели команды в первенстве Союза и в Гималайских экспедициях, героическое достижение Терзиула, покорившего все восьмитысячники. В последние годы большой вклад внёс председатель Украинской федерации альпинизма Валентин Симоненко, выходец из Одесской команды. Альпинисты Украины находятся на уровне лидирующих альпинистов мира, и приятно сознавать, что в этом есть доля нашего труда.

Заключительный аккорд

Мне хотелось показать природу, горы, события, а главное - друзей, коллектив, в котором сложились отношения, сильнее родственных. Каждое восхождение может быть главой книги, где показан спорт и высокие качества людей.

О моём большом друге, первом мастере спорта по альпинизму в Одессе - Николае Дивари. Он был зав. кафедрой математики ОПИ. На его лекции сбегались все. Это был гениальный человек. Он родился в семье священника, которого расстреляли в 1938 году. Мать растила двух сыновей в большой нужде. Коля был известным астрономом, но ему длительное время не давали защитить диссертацию из-за репрессированного отца. Он был талантлив и прост. Знал и любил изобразительное искусство, музыку, увлекался парусным и горнолыжным спортом, играл на скрипке, хорошо пел. Был душой и тамадой любого коллектива. В плаще и мягкой шляпе он приезжал в Политех на велосипеде. Его мощный баритон был слышен за пределами аудитории, где он читал лекции. А по звонку на перемену он бежал в спортзал и гонял со студентами мяч, как мальчишка. Но в горах перед каждым выходом на пюбое восхождение он тщательно готовился. Одна из сотрудниц кафедры сказала: «После каждой фразы о Николае Борисовиче нужно ставить восклицательный знак!» Таким был Николай Борисович Дивари, доктор физико-математических наук, профессор, зав. кафедрой ОПИ. И ещё скажу о моей спутнице Марточке, которая 57 лет терпит своего непутёвого мужа. Она воспитывала детей одна, когда я был занят работой, спортом, музыкой, вечерним институтом, общественными делами. Марта стала большим другом альпинистов - моих друзей, а их у меня очень много по всему СССР.

Газета «Одесский маяк», США, Лос-Анджелес 2006 - 2007 гг.

Двести лет, как жизни нет

Семен Лившин

Подражание Александру Солженицыну

Пародия

На исчерпе двух столетий взаимоемкой жизни с евреями заступчивому всесторонне русскому народу пора бы уже простить братьям нашим меньшим их прегрешения. Дать укорот зрелой озверелости - ибо сказано: "Евреи же не виноваты в том, что они евреи".

Издревле неукладный народ наш поблажисто (может, и зря?) относился к соседнему иудейскому племени. Хотя кто, как не евреи, привели к нехватке воды в кранах и проистекающим отсюда засухах? А наш неурожай 1299-1999 годов? А спаивание русских, доверчиво перенявших у начитанных семитских застольщиков обычай класть закуску на газетку, а не прямо на землю?..

Но и отначала, когда непотребства их превосходили всякое мирочувствие, древние русичи не истребляли древних гуревичей, а лишь мягко, по-родственному пеняли им в нутро. Еще в "Песне о вещем Олеге" читаем мы укорливое - "неразумные хазары". Так мать говорит о дитяти, которому надо дать напуг, чтобы выучить уму-разуму. А ведь поэт, чутко чуявший каленые струны народной души, вполне бы мог поименовать хазарских сионистов и "козлами погаными".

Простим же пейсатым со-жителям нашим их надчеловеческую гордыню. Простим кромешливый вклад еврейский в нашу незамутненную культуру - все эти "факсы", "баксы", "сексы", "шагалы". Взамен они отняли у нас (но не злопамятны мы, нет!) все, до чего дотянулись ненасытные их руки. Взять даже сокровенную еврейскую еду - мацу: любому непредвзятому исследователю ясно, что она безукорно скопирована с нашего русского блина. Растянули его в квадрат, очерствили до безобразия, поежисто исчеркали арамейскими своими каракулями - тьфу!

Тут предвижу яростные возражения: мол, для пущей сдобности эта маца готовится на крови христианских младенцев! Не вдаваясь в раздумчивое обсуждение, скажу целокупно - еврейские стряпухи до того сноровисты, что могут сготовить преотменные яства из чего угодно. Не зря же иудеи верят, будто Земля стоит на трех фаршированных щуках. До того обоюдосъедаемо они стряпают, что православные простодушно уплетают их кушанья за обе щеки. Так к спаиванию русского народа иноверцами добавляется и перекармливание его. Что это, как не пищевой геноцид?! А уцелевших от обжорства русаков они изморочно женят на дщерях иудейских, которых специально для этого выращивают волоокими и чернокудрыми. Вот понемногу и разжидывается древняя славянская кровь.

И снова мне страстно возразят, но уже с другой стороны: а погромы?!

Давайте осветим эту проблему равновесно и обоюдофобно.

И поймем: так называемые "погромы" - нутряной протест коренного населения, которое изжаждалось спасения от иудейского засилья.

К концу 19-го века евреи упырчато владычили на Руси, захватив самые хлебные места. Обратимся к итогам переписи 1894 года. Среди раввинов, канторов, синагогальных служек и других захребетников не найдете вы ни одного русского человека! Едва же речь заходит о постах, требовавших самоотверженного служения России, евреи как сквозь землю (ох, если бы!) провалились. Где же, спросим себя, были все эти шапиры и шмулензоны, когда империя позарез нуждалась в просвещенных городовых, оборотистых генерал-губернаторах, профессиональных великих князьях?

У Фили жили, да Филю и забыли.

В годины испытаний крестьянам и рабочим приходилось отказывать себе даже в водке насущной - а евреи вовсю жировали. Свидетели показывают: кровососы-сахарозаводчики братья Цурес клали себе в чай по пять кусков рафинаду, ювелир Сатановер - десять, а банкир Моня Текел-Фарес - даже двадцать! Врачи, приват-доценты и прочая еврейская шелупонь сосали все соки из многострадальной Руси. Не зря безвестный боян сложил о той эпохе горькие строки: "Перешли в наступленье носатые, пошевеливая кадыком!"

Еще немного, и на Кремле красовалась бы шестиконечная звезда, а государственным гимном Российской империи сделалась бы гонобливая "Тумбалалайка". Что же оставалось злосчастным русским, оброчливо терпевшим это, как не робкий высверк мести?!

Долго замалчивался тот факт, что первые погромы прошли под прогрессивным лозунгом "Бей жидов, спасай евреев!" К тому же у русских было всего-навсего мирное дреколье, а еврейские воротилы, монопольно владевшие на Руси всеми аптеками, обрушивали на "погромщиков" зеленку, касторку и детскую присыпку. На незлобивых охотнорядцев набрасывались еврейки и с присущим их племени фанатизмом насиловали несчастных.

Простить ли семитам и это святотатство? Скрепясь сердцем, простим - но забыть не забудем.

А вот они-то начисто забыли про благотворительный погром 1909 года. Хотя все средства, добытые тогда - все, до последней распоротой перины - было отдано в пользу еврейских детей, осиротевших в предыдущих погромах.

После приснопамятных этих событий само царское правительство озаботилось еврейским благоденствием. Черта оседлости избавила иудеев от зачахливого влияния больших городов с их дымом и шумом. А процентная норма на прием в университеты позволила еврейской молодежи наконец-то посвятить себя землепашеству, бортничеству и другим занятиям, равнополезным для здоровья и государства. Живи и пой хвалу великодушию самодержавия, пригревшего тебя среди отеческих хлябей!

Однако не таковы были евреи. Вечная их раздорчивость уже не ограничивалась спорами о том, кошерно ли молочными зубами есть мясную пищу. Этот шатко-переменчивый народ стал гнездить тайное общество, поставившее целью своей мацефикацию всей Руси.

Глянем на семитских подзадорщиков, через которых произвелось полное окоммуниздивание России Вспомним: из большевистской верхушки один лишь Буденный был чистопородный кубанский казак. Но вот его жеребец, между прочим, имел-таки в седьмом колене примесь иудейской крови. А уж Троцкий (Бронштейн), Мартов (Цедербаум), Бухарин (Грудиновкер), Ворошилов (Трахтенблюм) и прочие заводилы - креста на них нету! Истинные причины устранения их от власти были вовсе не антисемитские, а - грамматические. Все эти деятели, поспешисто сменившие ермолку на фуражку с красной звездой, в силу своей картавости не выговаривали даже собственные псевдонимы. Не говоря уже о таких самоважнейших для страны словах, как реввоенсовет, трибунал, Беломорканал, ГОЭЛРО, Рабкрин, пархатая морда.

Да взять хотя бы и само название "ГУЛАГ". Если оглядчиво переставить в нем буквы и для складности добавить пару других, получится магическое древнее слово "Кагал" - совет мудрецов, управляющий жизнью иудейской.

Злые выжжины революции затронули местами и самих евреев. Но зэки-кацы всюду имели привилегии. Нары для них ладились из красного дерева, параши были мраморные, а колючая проволока вокруг их лагерей - позолоченная. Есть свидетельства тому, что евреев вовсе не сажали: они сами, по своей охочести забирались на Колыму, подальше от праведного гнева народного Там и огораживались колючкой, чтобы внутри лагеря без всякого укороту творить свои гешефты. Ухитрялись по пять раз на дню продать и перепродать Родину. Причем не пропивали деньги свои неправедные в одночасье, как велит наш народный обычай, а копили на всемирный иудо-масонский заговор.

Принапрячься и простить им и это? Что ж, простим - со скрежетом зубовным. И обомрем от собственной потатчивости.

Низенькие, жирные, с хищным взглядом, они держали в своих короткопалых лапах, унизанных дорогими татуировками, остальных зэков, лагерное начальство, да и всю окружающую русскую природу. Бывало, всюду пурга, мороз под сорок - а над их Кацлагом всегда солнышко светит, птички поют. Если же какого-нибудь кацмана иногда для виду расстреливали, то уж непременно из персонального автомата да именными пулями - честь, о которой никто из нас, русских, и мечтать не мог.

Когда заводил я об этом речь, мне с возмущением кидали: "Как ты можешь так писать об евреях, если на них гонения идут?!" Но когда же художнику сказать правду об этом народце, раз его гонят все время?

На войне семиты тоже свято блюли свою выгоду. Бывалоча, прямо в воздухе перекупали они немецкие снаряды или бомбы за бесценок - и тут же продавали их нашим втридорога. Многие евреи вообще отсиживались в тылу врага, в каких-нибудь аккуратливых немецких концлагерях. Иные иудеи даже бросались на вражеские амбразуры - лишь бы отлынить от службы военной.

А уж потом они развернулись вовсю. Не желая мучаться на одну зарплату, как все честные люди, евреи исхитрялись к неправедному доходу. Это сейчас при полном попустительстве властей любая торговля и бизнес признаны законным делом, а доллар затмил нашим соотечественникам святой русский рубль. Тогда же подобные махинации, слава богу, строго возбранялись. Перекладывая на злободневный экономический манер известную песню про ромашки и лютики, народ пел: "Абрашки спрятались, они валютчики…".

Засилье и наглость их до такой уже дошли черты, что сыны Сиона на весь мир вещали от Советского Информбюро устами диктора Левитана. А одноименный художник уныло изображал наши вольготные края со своей носатой еврейской колокольни.

Продолжают эту заглушную работу и газетчики иудейские. Только и ждут, чтобы славянского корня прокурор по забывчивости деньги у кого-то взял. Если евреям так уж хочется разоблачений, что ж они не обратят взор свой на Израиль? Там ведь группа сионистов захватила в заложники шесть миллионов человек и не отпускает их вот уже 55 лет.

Напитавшись праведной этой злобой, мне как мессии всесоюзной категории хочется все-таки воззвать к русским братьям: простите евреям прегрешения их! Обнимите соседа-иудея крепко, до хруста в костях, и с кроткой улыбкой гляньте, напрягшись, прямо в его лицо еврейской национальности. Ничего, двести лет терпели - еще чуток помучаемся.

Библиографический список:

1. А.Проханов "Кому на Руси жить хорошо, с-сукам?!". Журнал "Придворный рабочий".

2. Тора для "чайников". Издание 2003-е, дополненное и исправленное.

3. Евреи - санитары страны. Справочник.

4. "Полезные заветы", Моисейиздат.

5. "Андре Жид и андрежидизм"(под редакцией генерала Макашова).

6. "Ой-вей!". Репортаж с ленинского шабата в Кремле.

7. "Иудеи - тоже люди?". Стенограммы сионских мудрецов.

8. "2000 лет вместе". Воспоминания Вечного жида.

9. А.Солженицын. "Как нам обустроить Россию". Часть вторая - "Никак".

Сан-Диего, Калифорния

В дни "Антилопы-Гну"

Семен Лившин

Заметки бывшего "дежурного водителя"

Несколько лет назад в Нью-Йорке, во время финала американского КВН, ко мне подошел радостный старичок:

- Товарищ Лившин, здравствуйте! Большое вам спасибо!

Членам жюри редко говорят такое...

- Вы меня, наверное, уже не помните? - продолжал старичок. - А когда-то так продернули в своей "Антилопе"! Пошли проверки, ревизии, не дай Бог... И я решил: гори оно все огнем! Хотя и зарабатывал прилично, и ремонт шикарный сделал... Но прочитал тот фельетон и решил: все, надо ехать! Так что спасибо вам большое за идею!

Да, прав был известный эмигрант, подметивший, что газета не только коллективный пропагандист, но и коллективный организатор (или наоборот?).

Название "Антилопа-Гну" для сатирического отдела "Вечерки" предложил, кажется, Женя Голубовский. Но групповой поход в зоопарк установил, что это животное смахивает не на грациозную газель, как мы наивно представляли, а на здоровенного бугая с этикетки "Зубровки". Поэтому эмблема, нарисованная Аликом Цыкуном, изображает гибрид антилопы и машины, в которой некогда колесил экипаж О. Бендера.

Через несколько лет, на пике нашей популярности, местные умельцы смастерили деревянный макет "Антилопы-Гну". Теперь он хранится в музее юмора и сатиры в Габрово. А вот куда девался огромный коллаж - шарж на дежурных водителей, который замечательная художница Нина Никонова сделала из ста заголовков наших автопробегов? По-моему, она была неравнодушна к Диме Романову - иначе почему же это он у нее получился таким стройным и донкихотным, а я - жестоковыйным коротышкой с брежневскими бровями?!

Мы написали сотни две автопробегов "Антилопы-Гну", несметное количество иронических колонок, реплик и пародий. Некоторые наши фельетоны, как "мыльные оперы", шли с продолжением. И Одесса, еще не вкусившая тогда от щедрот "Санта-Барбары", вожделенно ждала каждой следующей серии.

"Дежурных водителей" было четверо: Юра Макаров, Дима Романов, Витя Лошак и я, командир этого отряда. Позднее к нам подключились Верочка Крохмалева и Ефим Выдомский. Это был, наверное, единственный в мире случай, когда человек пришел в редакцию опровергать фельетон о коллегах-таксистах, а вышел внештатным корреспондентом. Фима открыл нам глаза на многие тайные стороны одесской жизни. Например, благодаря ему мы узнали, где в любое время суток можно купить самое дорогое: бутылку водки - Шалашный переулок, 16, спросить Маньку-Декойтиге. (Интересно, что там сейчас - ночной бар "У Маньки"?).

Вера Крохмалева сперва была "на подхвате", но со временем стала полноправным членом экипажа "Антилопы-Гну" и душой нашей мужской компании. В то время она жила в полуразвалившемся доме у "Привоза", и мы часто собирались у нее - отмечать только что закончившийся автопробег, заливать горе после очередного закрытия "Антилопы" или просто потому, что нам не хотелось расставаться. В самый критический момент Верочкина мама шарила где-то за трельяжем, находила в зазеркалье бутылку коньяка (помните "крадукты" - их тогда заносили с "Привоза") - и жизнь продолжалась!

То ли ремесло сатирика требует большей свободы, то ли просто жизнь так сложилась, но постепенно все "антилоповцы" покинули "Вечернюю Одессу", а потом и Одессу. Только Романов оставался до последнего. Макаров, Выдомский и я теперь в Америке, Крохмалева и Цыкун - в Израиле. А Лошак эмигрировал в Москву, запродался москалям и выпускает лучшую в России газету "Московские новости".

Но все это было еще впереди, а пока мы жили от автопробега до автопробега. Днем собирали материал, а только поздним вечером, когда издательство затихало, а в окне напротив начинала эпилептически дергаться вывеска "Дом мебели", садились, наконец, за фельетон. Самое трудное было придумать название. Такое, чтоб сразу брало за душу. Например, "Простыня для хора с мотоциклом". Или "Сага про хронофага". Или "Временские музыканты" - про ансамбли, которые на свадьбах драли с заказчиков три шкуры. Помню оттуда фразу: "Стало так тихо, что было слышно, как моль ест дедушкин парадный костюм".

Мы работали парами. Так легче было писать, а главное - разговорить будущих героев фельетона. Один из нас обычно играл "доброго следователя", готового если не простить, то хотя бы понять. Эта роль особенно удавалась Диме Романову. Его интеллигентная рыжая бородка и мягкие манеры располагали к доверительной беседе. А обороты типа "мне думается, что вас просто подставили" рождали у собеседника уверенность в том, что дело вот-вот уладится миром.

Другой "добрый следователь" Витя Лошак своей молодостью и обаянием внушал столь глубокое доверие всем, вплоть до гаишников и видавших виды барменш, что даже после выхода фельетона они не хотели верить- вот этот симпатичный, с голубыми глазами, обвел их вокруг пальца?! Одна, правда, что-то почуяла во время рейда и, схватив Витину руку, попыталась прижать к своей монументальной груди с криком: "Смотри, какая я горячая!". Как Вите удалось тогда спастись?! Ну, а вдруг девушка правду говорила?..

Мы с Юрой Макаровым чаще играли "злых следователей" - подозрительных, жаждущих крови. У меня и так это на лице написано, а Юра еще со времен КВН был прекрасным актером. И отменным автором. Не зря потом он заведовал отделом фельетонов в "Известиях", его пьесы долго шли по всей стране, а фильм "Криминальный талант", снятый по Юриному сценарию, до сих пор держится среди хитов брайтонского видеопроката.

...К полуночи, окончательно озверев от умственных усилий, мы начинали гонять в футбол по коридорам или на крыше издательства. Потом садились править фельетон. Проверяли его на ком-нибудь, кто еще не спал. Еще раз переписывали. Утром, перед сдачей в номер, снова перечитывали и правили. Такие уж мы были требовательные художники слова.

Зато люди начинали читать "Вечерку" с последней полосы, где печатались автопробеги. Мы получали сотни писем с объяснениями в любви, дружбе и ненависти. Постепенно одесситы поверили в то, что "Антилопа-Гну" сильнее, чем советская власть и электрификация вместе взятые.

Заблуждались ли мы на этот счет? Кажется, в "Детях капитана Гранта" есть такая сцена. Шторм, корабль несет на рифы, еще миг, и все будет кончено... Но тут боцман хватает бочонок с китовым жиром и выливает его за борт. Маслянистая пленка окутывает волны на несколько мгновений. Этого достаточно, чтобы корабль благополучно миновал роковой прибой - и пусть одураченный океан бушует с удвоенной силой!

Такой, возможно, была и действенность наших фельетонов.

Ясно, что в корне изменить что-нибудь было невозможно. Таксист обсчитывает, продавец припрятывает, начальник ЖЭКа вымогает, строители халтурят - этого требует от них система. И если каким-то чудом что-то удается улучшить в одном месте, то в другом неизбежно ухудшится.

Так-то оно так. Но обычному человеку, натерпевшемуся от хамства и настоявшемуся в очередях, приятно было, если при общей безысходности его обидчиков хоть как-нибудь взгреют. Ну, не посадят, так снимут с работы, выговор объявят. А самое главное - прилюдно повозят мордой по асфальту! Ибо в ту пору попасть в фельетон "Вечерки" было опасно даже для тех, кто не боялся ничего и никого. И мы, затевая очередной автопробег "Антилопы-Гну", чувствовали себя народными мстителями, этакими робин гудами городского масштаба...

КОНЕЧНО, мы не продержались бы и недели, если бы не Борис Федорович Деревянко. Можно только удивляться тому, как долго ему удавалось отстаивать "Антилопу-Гну". Ведь в ту пору спрос был совсем на другие жанры, скажем, на цикл репортажей "15 ударных декад в честь 15 союзных республик". Но наш редактор умудрялся балансировать, убедительно доказывая, как выигрывает дело социализма от разоблачения отдельных пережитков капитализма.

Хотя иногда и у него лопалось терпение - например, когда мы написали свой юбилейный автопробег верлибром. Или когда вдруг рассказали всему городу, где и как отоваривается обкомовское начальство. Мы-то были люди без роду, без пленума, а Деревянко - великий мастер просчитывания вариантов, знаток внутрипартийных интриг. И в то же время азартный человек, которому нравилось ошеломлять Одессу каким-нибудь дерзким налетом. Это сейчас можно на все лады костерить любое начальство, от мэра до президента (особенно, если за это хорошо заплатят). А тогда мало-мальский выпад против любой местной шишки считался чуть ли не терактом. Деревянко вызывали на разные ковры, "Антилопу-Гну" закрывали, нас расстригали в рядовые корреспонденты. Но потом все возвращалось на круги своя. Видно, Одесса уже привыкла к автопробегам: хоть какая-то отдушина в самый расцвет застоя...

Вершина популярности - это когда у тебя появляются двойники. У нас их было множество. Не проходило недели, чтобы вдруг не звонили с какой-нибудь торговой базы или из ресторана: "Это "Антилопа-Гну"? Что же вы не приходите за своими конфетами "Стрела"? Был ваш представитель, просил отложить пять коробок". Приходилось долго убеждать, что никто из нас эти конфеты не заказывал, что мы вообще шоколад терпеть не можем... "А если снова кто-то придет якобы из "Антилопы", сразу же спросите у него удостоверение!". "Хорошо, хорошо... Но вы все-таки заезжайте к нам. Найдем что-то поинтереснее конфет...".

Периодически какие-то девушки в очках из Одесского университета писали дипломные работы на тему "Сатирический жанр на страницах "Вечерней Одессы". Они дотошно расспрашивали нас о методологии сбора и осмысления материала, о нашем видении мира, эстетических идеалах. От предложений продолжить беседу за шампанским обычно уклонялись. Так мы толком и не узнали, какие у нас были эстетические идеалы.

В КОМНАТЕ, где мы работали, всегда дым стоял столбом. И вот однажды мы решили покончить с курением. Для этого на Староконном базаре был куплен волнистый попугайчик. Он, правда, мог заверещать в самый разгар беседы с каким-нибудь чиновником или передовиком соцсоревнования (мы же не только фельетонами занимались). Но я так долго убеждал, что при попугае курить нельзя, что все, наконец, согласились.

- Кстати, ты знаешь, что попугая ужасно мучают блохи? - заметил Дима неделю спустя. - Мне сказали, что единственный способ спасти его - регулярно делать ванночки из сухого вина.

Мы тут же скинулись на бутылку "Алиготе". Все поочередно набирали в рот вино, слегка прыскали на попугая, остальное выпивали: не пропадать же добру! От винных ванночек птица орала так, что снизу прибегали дежурные милиционеры. Чтобы сделать попугая не только здоровым, но и счастливым, ему купили такую же пеструю и крикливую подругу. Теперь их разборки полностью заглушали наши. Попутно выяснилось, что это был самец. Мне ребята об этом не сказали, а, наоборот, уверяли, что супружество пернатых протекает на редкость счастливо, и мы вот-вот станем крестными отцами большого попугайного выводка.

Действительно, в один прекрасный день в клетке появилось маленькое голубоватое яичко. Я человек нетерпеливый, поэтому то и дело бегал к птицам, чтобы не пропустить счастливый миг прибавления семейства. Может, им надо помочь перерезать пуповину? Неделя шла за неделей, однако никаких птенчиков не было и в помине... И только через полгода Витя с Димой открыли мне страшную тайну: они подложили в клетку мраморное яичко...

...Иногда, когда рассеивается ностальгический туман, мне кажется, что мы тоже пытались высидеть живое из неживого. Ежегодно составлялись справки: "По материалам сатирического отдела "Антилопа-Гну" вскрыто недостатков... возбуждено уголовных дел... поднято ярости масс...". Но с годами все те же ситуации и те же герои стали кочевать из фельетона в фельетон. Кое-кто из них даже пошел на повышение. Постепенно мы начали получать удовольствие не столько от результата, сколько от процесса работы. И все больше писать для других изданий или для себя...

НО ЖЕСТКАЯ ШКОЛА "Вечерки" пригодилась нам и потом, когда из дежурных водителей "Антилопы-Гну" мы стали кто собкором, кто спецкором, кто главным редактором или даже президентом компании. А главный капитал, который дала нам "Антилопа-Гну", это крепкая мужская (не в Калифорнии будь помянута!) дружба. Мы еще долго скучали друг без друга.

...Когда Вите Лошаку стукнуло пятьдесят, я позвонил ему в Москву. И после обмена любезностями узнал ужасную новость: у Димы Романова рак легкого! Как же это: мы виделись в Одессе год назад, и Дима был единственным, кто внешне совершенно не изменился - ни седого волоска, ни морщин, ни брюшка...

Романов держался до последнего. Понимал, что с ним, но все-таки сохранял надежду. Сперва мы с ним переписывались по электронной почте, потом я звонил ему домой или в больницу. Самую лучшую в Москве - Витя помог ему туда попасть, договорился, чтобы его лечили лучшие врачи. Увы, и они ничего не могли сделать... Дима слабел все больше. Иногда оживлялся, когда вспоминали антилоповские времена. Был по-прежнему ироничен. Когда я спросил его о нашем общем приятеле, весьма деятельном журналисте, которому никак не удавалось выбиться в люди, Дима заметил: "Вся проблема в том, что он ходит по одной стороне улицы, а деньги - по другой".

И вот Димы Романова уже нет.

Я вспоминаю другую весну и другую больницу - еврейскую. Запущенные грязные корпуса, допотопное оборудование, палаты, где лежало по десять, а то и двадцать больных, поборы, взятки, хамоватый и бестолковый главврач - в общем, полный джентльменский набор для фельетона.

Мы с Димой готовили его несколько месяцев. Однажды ночью прошли даже в операционную - никто там и ухом не повел. Наконец, написали, сдали. И назавтра получили фельетон обратно: мол, несвоевременно это, и зачем обобщать отдельные недостатки? Значит, друзья главврача, которых было полно в обкоме и КГБ, отбили его.

Но и у нас был крепкий друг - Владимир Надеин, заведующий отделом фельетонов "Известий", который родом из Одессы. Мы отдали ему свои досье и стали ждать. Ждали довольно долго - в "Известиях" тоже было время несвоевременности. Однажды их главный редактор уехал в отпуск, и Надеин тут же пробил этот фельетон в номер.

Наутро купить "Известия" в одесских киосках было невозможно. Ну, по рублю вместо обычных четырех копеек, да и то, если киоскер знакомый. Трое суток в еврейской больнице судорожно красили стены, кровати, операционные столы, в общем, все, вплоть до больных... Приехали сразу несколько комиссий, главврача сняли, срочно нашли деньги на реконструкцию. (По-моему, ее не сделали до сих пор). Нас, правда, долго тягали по разным кабинетам, обвиняя в двурушничестве. Но откуда, скажите, бедным провинциальным фельетонистам было знать о планах столичного коллеги?

Есть еще история про то, как с помощью "Фитиля" мы помогли (опять-таки тайно) открыть в Одессе литературный музей. Но об этом как-нибудь в другой раз. Скажем, к 50-летию "Вечерки".

А, может, не стоит? Вместе с эпохой "отдельных недостатков" кончился и жанр фельетона. И мы унесем с собой его тайну, аккуратно свернув ее, чтобы не помялась на сгибах, - тайну, уже не нужную никому. Разве что грядущим историкам, внукам тех студенток филфака, что когда-то писали дипломы об особенностях сатирического жанра "Антилопы-Гну" и прочих премудростях. О, когда-нибудь все мы, бывшие дежурные водители, съедемся в Одессу и вместе с ними непременно разберемся в этих проблемах! Хорошо бы устроить заседание в подвальчике на Преображенской, который так и назывался - "Антилопа-Гну". В нем было прохладно даже в самую жару. А шампанское если и разбавляли, то самую малость. Да и то коньяком.

Ну, за встречу! И, разумеется, за осмысление эстетических принципов!

Семен Лившин

Сан-Диего, Калифорния