«ВСЕМИРНЫЕ ОДЕССКИЕ НОВОСТИ» № 1 (25) 1995

Мой "Шолом-Алейхема, 40

В один из весенних вечеров я была одна дома в Академгородке и, занимаясь домашними делами, как типичный представитель эпохи НТР, который не может жить без шумового фона, включила радиоточку, не слушая ее. Но тут, как внезапный гром, радио изрекло слова, которые, вызвав дрожь в теле, не хотели, однако, включаться в сознание. Слова были следующие: «Шолом-Алейхема, 40...»

«Что за мистика!» - мелькнуло в голове. Естественно, что меня, как и каждого одессита, где бы он ни проживал, перед апрелем, когда распускаются акации, когда Одесса смеется в День смеха 1-го и отмечает день освобождения 10-го «каждой весною тянет в этот солнечный и радостный город у Черного моря». Однако это ничего сверхъестественного не порождало, кроме счастья доставания билета и своевременного вылета в Одессу каждый год в разгар отпускного сезона. А тут радио(!) произносит адрес моего родного двора, где прошло все мое детство и юность, куда я каждый год приезжаю в отпуск и куда постоянно пишу письма.

Я схватила в руки дребезжащий ящичек, который, не считаясь с тем, что мне трудно сосредоточиться из-за охватившего волнения, быстро изрекал примерно следующее: «События этой актуальной пьесы переносят нас в солнечную Одессу семидесятых годов...» Да, сомнений нет-это о моем дворе. Диктор что-то продолжал говорить, но я уже не могла его слушать. Я помчалась к телефону...Но кому сказать, кому позвонить здесь в Сибири, кого это касается? Я бросила трубку и опять побежала к приемнику, который, диктуя фамилии-«Бородатый, Площанская и другие...», среди которых прошла моя одесская жизнь, бил по струнам натянутых нервов, готовых в любой момент лопнуть.

Следующие несколько месяцев были озарены мечтой поскорее оказаться в Москве, пойти в театр Станиславского, посмотреть спектакль, узнать адрес автора пьесы и встретиться с ним.

И вот в июне одного из первых, во всем внушающих оптимизм годов перестройки я, нарядная, на высоких каблуках, шла по озаренной лучами солнца улице Горького к театру Станиславского с чувством гордости и ожидания чуда. Мой опыт вечной беготни в поисках билетов после рабочего дня во время многочисленных московских командировок подсказал, что лучше всего пойти к часам четырем, когда появляются администраторы, готовые к бою с одолевающими их у вход...касс театралами.

Не встречая никаких преград, я постучала в дверь администратора и, не услышав ответа, переступила порог. За столом в жаркой комнате сидел немолодой полный мужчина в расстегнутой до пояса и мокрой от пота рубашке. Не предложив мне сесть и не поднимая головы от бумаг, он сказал...вас слушаю...»

- Понимаете, - выдавливала я из себя взволнованно, теряя от его неприветливости желание произносить заранее заготовленные слова, - Шолом-Алейхема, 40», - это мой родной двор, поэтому я бы....

- Послушайте, - перебил администратор, вытирая лицо мокрым платком, - вы знаете, сколько тут развелось с Шолом-Алейхема, 40 ?!
Я оцепенела. Администратор же опять опустил голову к бумагам.

- Но позвольте, - произнесл...отчаяньи, - кто дал вам право меня оскорблять?!

В это время зазвонил телефон, и «начальник», демонстрируя, что находится в пустой комнате, где меня уже нет, повернулся вполоборота к окну, и начал говорить в трубку...

Спустя какое-то время малоинтересный спектакль «Шолом-Алейхема, 40», посвященный дозволенной уже к обсуждению теме эмиграции, был показан по телевизору, вызвав разочарование, ибо заявленный в самом названии Двор, как главный герой пьесы, в ней совсем не отражен. Но мне стало жаль, что грубый администратор отбил у меня охоту тогда встретиться с автором пьесы, поговорить с ним, выразить благодарность уже за одно то, что ему удалось, очевидно, почувствовать, пусть и не отраженную в пьесе, уникальность этого типичного двора в центре Молдаванки.

И вот сегодня, вновь, накануне апреля, когда, как и каждой весной, тянет в солнечный радостный город, память возвращает меня в мой двор по адресу: Одесса, Шолом-Алейхема, 40.

Наш в пышных акациях двор, расположенный на углу улиц Шолом-Алейхема (в прошлом Мясоедовской) и Буденного (бывшей Болгарской), образован примыкающими другу к другу двухэтажными флигелями, (с борта самолета, наверное, виделся бы неаккуратно нарисованным параллелепипедом), в крошечных, без каких-либо удобств квартирах, тогда жили люди самых разных сословий (врачи, торговцы на Привозе, парикмахеры, сапожники, портные, военные, политработники и др. ), разных национальностей, служил всем нам, словно компенсацией за тесные, мрачные жилища. Основная жизнь всех вместе и каждого в отдельности проходила во дворе, где все все знали друг о друге. Некоторые соседи иногда ссорились, обменивались оскорблениями, доходящими до драк, но все друг друга любили и готовы были откликнуться по первому зову о помощи. Здесь все, независимо от национальности, соревновались в приготовлении украинского борща с чесноком, еврейской фаршированной рыбы, русских щей. В дни национальных праздников нас, детей, родители, (часто не религиозные) отправляли по всем соседям разносить им ритуальные угощения. И потому в дни еврейских праздников русские и украинские семьи ели, сравнивая кулинарные достоинства соседок, изделия из мацы, фаршированную рыбу, струдель, и т. д....дни православных праздников столы в еврейских квартирах ломились от крашенных яиц, пасхальных куличей и пр.

Мои первые воспоминания о дворе с леденящим чувством страха, сковывающем всех советских людей во времена сталинщины, относятся к концу сороковых. Это было весной сорок восьмого или сорок девятого года, когда мы, девчонки, довольные тем, что нам уже разрешили снять чулки со всегда сползающими и перетягивающими ноги резинками и надеть носочки, изможденные от прыганья в игре в «классики» и скакалки, сидели на ступеньках лестницы одного из флигелей, болтали и рассказывали анекдоты (любимое занятие одесситов всех возрастов). Анекдоты были детские, наивные. Рассказывали обычно девчонки постарше, а мы, малявки, делая вид, что понимаем суть парадокса, хохотали громче всех. Особенно мы любили анекдоты про Пушкина и Крылова, в которых обыгрывались разные коллизии их состязания в пародийным стихосложении в ситуациях, связанных со стремлением к овладению вниманием дам на баллах.
Уже было темно, когда я, вся лохматая от прыжков и возбужденная от смеха, пришла домой. За столом сидели взрослы...чем-то говорили, не обращая на меня внимания. Пок...умывальнике, висевшем тут же, недалеко от стола, где все сидели, мыла руки, до меня долетели слова: «Он «сидит» за анекдот».

Я совершенно не знала, о чем и ком они говорят, но страх того, что за анекдот сажают в тюрьму, мной овладел полностью. Первое желание было быстро признаться отцу, что мы весь вечер рассказывали анекдот. Но мне стало страшно его испугать. Замкнувшись наедине со своим горем, я всю ночь прислушивалась к звукам, не идет за мной милиция. Едва дождавшись утра, я решила рассказать все маме, но и этот барьер я не могла преодолеть. Прошло полдня, а я, к маминому удивлению, не выходила во двор, боясь, что меня арестуют. Я помню, как я тогда ненавидела всех своих подружек по двору, соучаствующих со мной в том, за что арестовывают...то же время мне было жаль их за то, что и они окажутся в тюрьме. Так, в отчаяньи, с которым мне было страшно с кем-то поделиться, прошло несколько дней. Подружки играли во дворе, как ни в чем ни бывало, не подозревая о моих страданиях, и все больше втягивали меня в обычные дворовые дела, которые вернули постепенно спокойствие, но не смогли избавить от возникшей надолго ненависти к анекдотам.

Шолом-Алейхема, 40! Среди многочисленных событий нашего двора память хранит факты, связанные со скарлатиной. Моя сестра заболела тяжелой формой этой болезни, при которой в обязательном порядке заболевших госпитализировали, дабы предотвратить распространение инфекции. Наша мама, как огня, боялась больниц, состояние которых в годы послевоенных лишений мало гарантировало сохранение здоровья и жизни. И потому, она наотрез отказалась отдать сестру в больницу. По предписанию врача отца уволили с работы...родителей взяли расписку в том, что они извещены, что если хоть один ребенок во дворе заболеет скарлатиной, им грозит большой штраф и наказание. Родители боялись не угроз со стороны районных властей, а непонимания соседей. Но весь двор поддержал семью морально и материально. Жильцы сами организовали систему профилактики, и во дворе никто не заболел.

Шолом-Алейхема, 40! Двор из 52 квартир, который мне нужно было весь пройти по дороге из школы домой, (так как наша квартира располагалась в противоположном от ворот конце двора), и перед всеми отчитаться о полученных оценках, о написанных контрольных, о поощрениях и наказаниях. И никаких побед и неудач нельзя было скрыть от тети Поли Косой, от тети Сони Площанской, дяди Йоси Бородатого, от тети Ани Молчановой, от Анны Николавны Драгоморецкой, от тети Маруси Молчановой, от тети Бети Круголец, от дяди Изи, и ни от кого другого с первого и второго этажа, так как все дети нашего двора учились в одной школе - №103, и все обо всех узнавали тут же.

Несколько лет назад, гуляя по одному из новых микрорайонов Одессы-Таирова, я увидела щемящую душу картину. На углу пересечения двух магистралей, у большого многоэтажного дома, несколько девочек, одетых в самодельные костюмы, изображали какое-то театрально-концертное действо и радовались каждому случайному прохожему, удостоившему их вниманием. Мне было жаль этих девочек. Они наверняка жили в светлых, улучшенной планировки, квартирах этого большого дома. Их жилища были несравненно лучше наших, но у них не было нашего двора! Глядя на них, я вспоминала наши дворовые спектакли, для которых бедные, в большинстве ничего не имеющие, тяжело работающие наши родители, находили терпение и время, чтобы собраться вечером посреди двора на скамейках, имитирующих театральные кресла, для слушания на полном серьезе наших спектаклей и концертов, где нам громко хлопали и вызывали на бис. Какая сила нравственного воспитания содержалась в этом внимании, в большинстве своем простых людей, никогда не читавших Толстого, Чехова и других, которых мы им играли!

Шолом-Алейхема, 40 - наш самый строгий учитель и соучастник во всем. Каждый год в нашем дворе кто-то заканчивал школу, и это событие было всеобщим. Известна одесская давняя традиция в ночь перед выпускным экзаменом по сочинению идти к памятнику Пушкина на Приморском бульваре, чтобы узнать там темы. Никто не помнит, с каких пор это повелось, но каждый год новые поколения выпускников школ шли к Пушкину и всегда «у него» оказывалась записочка с темами сочинений, которые по инструкции положено было объявлять в классе в момент начала экзамена при вскрытии на глазах у всех запечатанного конверта, когда все сидели за партами с полученными специальными листами, на которых нужно было писать сочинение. Так было по всей стране, но только не в Одессе. То есть, в Одессе тоже соблюдалась вся эта официальная процедура, но с одной лишь только разницей, что все десятиклассники, идя на экзамен, уже знали темы сочинений.

В ту весну, когда я заканчивала школу, по Одессе стали ходить слухи о том, что Олег Кошевой и многие молодогвардейцы живы, живут где-то за границей, и прочие небылицы. И вот, несмотря на это, «сведения» Пушкина сообщали, что завтра одной из тем сочинения будет «Образ Олега Кошевого», который мы хорошо прорабатывали в течение учебного года. В тот год во дворе нас было несколько, кто заканчивал школу. Когда мы вернулись ночью «от Пушкина», соседи, как обычно в таких случаях, не спали и ждали нас. Мы были в сомнении и впервые были готовы «не поверить» Пушкину. Но соседи сказали: «Пушкин никогда не обманывает, ему нужно верить!». Все же мы просидели всю ночь, просматривая учебники, чтоб быть готовыми ко всему. Соседи и здесь оказались правы – Пушкин не обманул нас.

В начале шестидесятых я, выйдя замуж, уехала с мужем ( из числа отличников-романтиков) - «осваивать Сибирь» и была благодарна судьбе за то, что она свела меня с Академгородком – уникальным в ту пору островком сосредоточения интеллектуалов, интернациональных и демократических принципов жизни. Но это нисколько не затмевало любовь к родному городу и двору, куда мы ездили в отпуск каждое лето. Наш двор встречал меня ( спустя несколько лет после отъезда) из роддома, где я родила свою дочь, специально приехав для этого в Одессу, чтоб у дочери в свидетельстве о рождении был указан адрес нашего одесского двора.

Шолом-Алейхема, 40! Наш двор любил красоту и особым почтением относился к красивым людям. Мой отец был одним из них. Пройдя всю войну с ее первых дней, он вернулся с ранением стопы, из-за которого ему ампутировали пальцы левой ноги. Дом, в котором родители жили до войны, был разрушен и семью поселили в крошечную, как и все там, неблагоустроенную квартиру на Шолом-Алейхема, 40. Отец с мамой уехали с Шолом-Алейхема, 40, прожив там около двадцати лет, в новый микрорайон в благоустроенную квартиру, о которой мечтали всю жизнь, когда (о, горе!) 55-летнего отца моего перенесли на носилках безнадежно больного. Он был в полном сознании, но уже не мог ходить.

Отец умер через несколько месяцев...мужем и дочерью прилетели, успев застать его еще живым. Было за полночь, вся наша семья была у его постели, но мы были одни в новом районе, никого не зная вокруг. Телефона, естественно, не было. Через третьих лиц передали о нашей беде кому-то из родственников, кто имел телефон. Но уже с наступлением рассвета повалили соседи с Шолом-Алейхема, 40. Они настояли, чтобы отца хоронили с Шолом-Алейхема, 40, и помогли все организовать. Гроб с телом стоял посреди двора, и целый день подходили соседи, осыпая его живыми цветами. Мой отец, не имея никакого музыкального образования, играл на многих музыкальных инструментах; музыка была неотъемлемой частью его жизни...те скорбные дни Шолом-Алейхема, 40 отдал последнюю дань вкусам отца. Был приглашен духовой оркестр, который вместе со всеми обитателями двора проводил отца в последний путь.

Шолом-Алейхема, 40! Это не только кусочек административного пространства солнечного и прекраснейшего из городов мира – Одессы. Это прежде всего нравственная среда, которая формировала людей, помогала им выжить во время испытаний. И если административное пространство под названием «Шолом-Алейхема, 40» осталось в старых масштабах, то это нравственное простанство с середины семидесятых годов существенно расширилось, перевалив за Черное море и океан. По-разному складываются судьбы людей с Шолом-Алейхема. 40. Но в какой бы точке земли их траектории не пересеклись, они встречаются как родные люди, готовые все сделать друг для друга, связанные навечно тем, что трудно описать, что трудно рассказать и что скрывается за только им понятными словами «Шолом-Алейхема, 40».

И сейчас, накануне лета, когда, как и каждый год, так тянет меня в Одессу, мой солнечный город, я шлю тебе и всем твоим представителям во всех уголках земли, Шолом-Алейхема, 40, свой нижайших поклон в знак благодарности за все!

Larisa Matros, Сант-Луис 1994
Также опубликовано в журнале «Вестник» № 12, 1994 (Балтимор), газете «Новая жизнь» №187, 1996 (Сан-Франциско).

 

Авторы и персоналии

А Б В Г Д Е Ж З И К Л М Н О П Р С Т У Ф Х Ц Ч Ш Щ Э Ю Я

 

 

 

 

 

 

ЗОЖ

Юлия Верба

«Выпьем за здоровье – остальное купим!», – подмигивали друг другу баба Валя и баба Клава, запивая жаренных во фритюре бычков крепленым домашним вином. Здоровый образ жизни был в приоритетах всегда, правда его критерии за последние 30 лет кардинально изменились.

Сливочное масло, базарная сметана и сало в ладонь толщиной – априори считались чистым здоровьем. Вторичные признаки здоровья можно было просто дорисовать. Так, эффектная тетя Оля из парикмахерской перед романтическим свиданием остервенело румянила щеки, приговаривая: «Ну-ка, сделаем гемоглобин. Пусть, падла, думает шо я здоровая».

Еще одним признаком здоровья были децибелы. Тишина – это для больниц и тихого часа.

Моя семья все делала громко или очень громко. Мирилась, ссорилась, готовила обед, мыла посуду и очень эмоционально смотрела телепередачу «Что? Где? Когда?». Это была единственная программа, которую нам можно было смотреть после 9 вечера и вообще смотреть дольше пятнадцати минут.

Все потому, что мама однажды попросила папу, фанатичного мастера парусного спорта, сводить нас в детскую поликлинику – взять справку у терапевта. С этого начался кошмар длиною в 10 школьных лет. В поликлинике спортсмен и без пяти минут кандидат технических наук попал в двухчасовую очередь. Мобильные телефоны изобретут через четверть века. Свободных мест на лавке шириной в половину тощей детской попы тоже не оказалось. Зато была мощнейшая наглядная агитация в виде санбюллетней. Никакой рекламы медицинских концернов – только ЗОЖ. Домой папа вернулся со справкой и пошаговым планом действий по спасению детей. К утру он соорудил деревянный подиум в форме катамарана с 4 прорезями. В подиум вставлялся стул. После этого начался курс обучения – стул на лыжах поднимал меня на необходимый эталонный уровень и угол между мной и столом. Два кулака между корпусом и столешницей, кулак к глазу, локоть в стол – это разрешенное расстояние до книжки, освещение строго прямо и, возможно, слева. И главное, телевизор – это враг зрения и психики, поэтому не больше 15 минут в день исключительно детского контента.

Финальным аккордом стало прорубание дыры в несущей балке между комнатами – там теперь висел корабельный канат для подтягиваний. Канату завидовал весь наш второй "А", который полным составом приходил полетать от стены до шкафа на домашней тарзанке.

Но на этом злоключения не закончились. Через неделю папа унес с кроватей матрасы и где-то выменял их на гимнастические маты, на которых теперь полагалось спать для профилактики искривлений позвоночника. Отбой наступал ровно в 21.00. Кроме двух случаев: новогодней ночи и единственного исключения из правил – эфира «Что? Где? Когда?». Потому что эта передача была более мотивирующей и полезной, чем «Спокойной ночи, малыши» или «Катрусин кинозал».

Никто в СССР не ждал так этого интеллект-шоу, как мы с пятилетней сестрой. Но увы, выходило оно не чаще раза в месяц.

Возможно, мне бы удалось вырасти идеально прямой и психически стабильной, если бы не женский заговор.

Мама рисковала больше агента под прикрытием в наркокартеле, когда по пятницам выходя из нашей комнаты оставляла щель в двери в два пальца шириной. Ровно в этот просвет попадал экран телевизора в их смежной комнате. В него можно было посмотреть запрещенную программу «время» и титры фильма. Дольше в асане «однорукая кобра» наслаждаться видеорядом было невозможно физически – рука и бок немели.

О здоровье, в первую очередь – детском, заботились все бабушки двора. Арсенал их популярных лекарственных средств в средневековье потянул бы на костер средней тяжести. Баба Феня делилась с соседками лайфхаками из отрывного календаря. «Пишите! – командовала она. – Вазелин, уксусная эссенция, горчичный порошок, стакан цветков конского каштана, отака крышечка соды… короче, всего семь составлентов».

Каждую зиму нас ждали скипидар, авиационный керосин, козий жир для растираний, ворованное с кондитерской фабрики масло-какао со сказочным запахом и мыльным вкусом и квач с толченным чесноком, которым натирали горло изнутри при первых признаках ангины.

Ну и, разумеется, абсолютно всех детей до 16-ти , а некоторых и старше, насильно поили рыбьим и еще более вонючим барсучьим жиром. Судя по количеству выпитого, только на наш двор ушла вся популяция барсуков республики Карелия, а уцелевшие особи занялись фитнесом. После жира все взрослые увлеклись яблочным уксусом, затем прополисом на спирту (с рюмки его отлично начинался рабочий день) и еще одними элитными экскрементами – мумие, которое продавалось как кокаин – на граммы, но в промышленном количестве.

Вернемся к детям. На ужин даже непростуженых частенько кормили гоголь-моголем с семью ложками сахара на один желток, потому что только толстые дети – это здоровые дети. Остальных сочувственно называли «шкиля-макарона» и круче ювенальной полиции пытали о рационе питания. «Жри, шоб ты сдох, ты должен поправиться!», – это не анекдот, а крик души наших бабушек, сидящих ежевечерне на коридоре перед сцепившими зубы внуками. Ну а если от всего вышеперечисленного у здоровых толстых детей случался приступ ацетона, то лечили его, разумеется, самогоном из неприкосновенного детского запаса, хранящегося на двери холодильника. Его даже дед Пава не решался брать.

Более прогрессивное среднее поколение предпочитало гомеопатии советскую алхимию. По одесским НИИ ходили розовые «отэренные» прописи про живую и мертвую воду. Папа с коллегами по кафедре автоматических систем быстро смастерили агрегат с постоянным током и заряжали канистрами. Помимо воды с электродами дома к вселенскому горю бабушки пытались внедрить пятничное суточное лечебное голодание и закаливание.

Весь декабрь папа, готовясь к новым соревнованиям, гордо ходил в одном пиджаке. Мама стеснялась и плакала «Толя, мне стыдно во двор выходить. Мне сказали, что ты пропил пальто». Граждански активные Тетя Ида и мадам Берштейн решили не оставаться в стороне, поэтому утром и вечером встречали и провожали папу громким общественным порицанием: «Мишигинер! Оставишь жену сиротой! Ты хоть кальсоны носишь?!». И если через месяц психической атаки на пальто папу уломали, то от шапки он отказался категорически. Тогда мама пошла на хитрость и связала наимоднейший «петушок» с бортовым номером и названием его яхты. Папа забрал шапку в яхт-клуб и надевал на гонки и на награждение как униформу.

Но остановить молдаванскую женщину невозможно, и мама, подорвав семейный бюджет, купила ему шапку из нутрии размером с со свадебный каравай. Это был удар ниже пояса. Папа как порядочный сказал: «Нет!». Мама ответила «Просто посмотри» и, поставив ему на голову лохматую конструкцию, подвела к зеркалу. Папа увидел в отражении мамины счастливые глаза и, как великий стратег, нашел компромисс. По утрам он выходил под одобрительное гудение мадамов в статусной шапке, но переступив дворовые ворота, засовывал ее в портфель и мчался в «вышку», потому что здоровый микроклимат в семье – важнее всего!

Черно-белый оффшор

Леонид Вагнер

Когда только начинаешь свою морскую карьеру, есть ощущение, что уходя в рейс, меняешь свой статус жизни с постоянного на временный. Оставляешь постоянный – свое окружение на берегу, и принимаешь временный – статус члена экипажа.

Удачным будет предстоящий рейс или нет – предсказать невозможно. Слишком много факторов это определяют: район плавания, состояние судна, погодные условия, надежность компании и хорошая зарплата.

Но есть один, самый главный определяющий фактор – это экипаж. Если повезло с экипажем, то все остальное можно пережить. Если не повезло, то это одно может перечеркнуть все остальные положительные составляющие.

Экипаж постоянно меняется, одни списываются, унося из экипажа энергию своей харизмы и потенциал своего темперамента, другие приходят, и тоже не с пустыми руками. Происходит обмен. Каждый человек приносит что-то свое в общение экипажа и выносит то, что ему понравилось в этом общении.

Именно человеческие отношения делают жизнь радостной или угрюмой. Это не зависит от нашего положения в обществе или достатка. И неважно где вы – дома или на судне.

Кто-то из философов сказал: «Я, это сумма всех людей, которые повстречались мне на жизненном пути. Кто-то повлиял на меня больше, кто-то меньше, но каждый человек имеет свое особое значение, каждый оставил мне свой камень. Кто белый, а кто-то черный».

Впереди рейс и целая ненаписанная история, в которой примут участие все – от капитана до практиканта. И по всем вопросам у каждого будет свое мнение и свое участие. У каждого будет одинаковый набор белых и черных камней. И всегда будет выбор – «белое» или «черное». Обычно мы сами выбираем камень, но иногда камень выбирает нас.

– 1 –

Оффшорный флот стал популярным среди моряков относительно недавно, как собственно и само слово оффшор. Поначалу мало кто понимал, о чем вообще идет речь.

Оффшорные компании частенько упоминаются в детективах, где они выступают в роли инструмента для запутанных финансовых операций преступниками всех мастей и различными спецслужбами.

Эта аналогия интриговала, но не притягивала. Попадешь работать в такой оффшор, и ищи потом свою зарплату где-нибудь на Каймановых или Сейшельских островах.

Оффшор с английского означает вне берега или прибрежный, а это уже было гораздо понятней. Значить речь идет о судах, работающих не далеко от берега.

Если бы иностранное словосочетание «оффшорный флот» заменили его русским значением – технический флот, то все было бы сразу понятно. Но этого делать не стали по понятным причинам. С «духовным» наследием прошлых времен нельзя было не считаться, и вот почему.

Технический флот при Советском Союзе был крайне не популярен. Работать туда шли в основном не по зову души и сердца, а в силу сложившихся обстоятельств.

Главной причиной такого отношения моряков к техфлоту было то, что его суда работали в основном в каботаже, то есть в территориальных водах своей страны. В техфлоте зарплата была выше, чем в торговом флоте, но морская душа всегда желала простора больше, чем денег.

Каботаж являлся приговором мечте о дальних странах и морских приключениях. Это был крах морской романтики. Говорили, – курица не птица – каботажник не моряк. В техфлот попадали те, кому не открывали заграничную визу или были проблемы со здоровьем, а так же залетчики, которых выгнали с большого флота.

Это то, что касалось кадров. А по техническому оснащению техфлот во всем мире был и остается самым передовым и современным. Здесь первыми внедряются все научные и технические разработки, которые не являются или перестали быть военной государственной тайной. Достаточно вспомнить атомный ледокол «Ленин».

Но все в мире меняется и иногда очень быстро. Своего флота в стране не стало, государственная монополия рухнула вместе с «морским крепостным правом», и все моряки получили вольную.

Оффшорный флот получил интенсивное развитие благодаря нефтегазовой индустрии. На земле месторождения находятся на территории какой-нибудь страны, и, соответственно, ей принадлежат. А в открытом море, кто нашел месторождение, тот и добывает. Поэтому охотники за черным золотом ринулись в моря и океаны. С каждым годом они заплывают дальше и ныряют глубже. А для этого надо иметь и интенсивно развивать оффшорный флот.

Океан большой и охотников много. Оффшор тоже большой и разнообразный, и здесь тоже имеются свои специфические правила игры.

Для того чтобы попасть работать в реально крутой оффшор, где контракты короткие, а доллар длинный – надо иметь требуемую квалификацию и оффшорный опыт работы. Без этого опыта с вами даже никто разговаривать не будет.

Начать оффшорную карьеру можно в больших компаниях, испытывающих большую потребность в кадрах и работающих в опасных районах, или в тяжелых климатических условиях. Тут кому какой жребий выпадет – свирепые шторма северных морей, африканские пираты, малярийные комары, желтая лихорадка, аномальные жара или холод.

Знаю нескольких моряков, чье страстное желание работать в оффшоре уплыло на белом катере к едрени матери, сразу и навсегда, после первого же контракта. Хочешь попробовать меда – залезь в улей с пчелами. Таковы правила жизни, а не только оффшора.

Ко мне судьба была благосклонной и проверяла мои оффшорные мечты на прочность без особых пристрастий. Вот уже два года, как я работал в Персидском заливе, в арабо-американской нефтяной компании «АРАМКО».

Работали в режиме четыре месяца через два. Зарплата была не высокой по оффшорным меркам, но зато работа была стабильной, даже во время кризиса. Донимала только жара, да отсутствие берега. Было всего два порта, куда заходили наши суда, Танаджиб и Растанура. Оба были закрытыми и представляли собой промзону, обнесенную двумя периметрами колючей проволоки, и охраняемую королевскими войсками, без единого магазина или кафе. К великой радости наших жен, здесь не ступала нога ни одной женщины, и царил сухой закон.

На календаре был май 2009 года. Мировой экономический кризис уже ощущался во всех сферах деятельности. Объемы морских перевозок упали. Многие судоходные компании были вынуждены часть своих судов поставить в отстой, сократив на них численность экипажей до минимума. Кроме этого многим морякам снизили зарплаты.

При таком унылом раскладе объективной реальности я приостановил активную деятельность по поиску лучшей работы. Жаль было впустую тратить усилия и отпускное время на тщетные попытки. За предыдущие два отпуска я посетил почти все одесские фирмы, предлагавшие морякам работу в оффшоре, и только даром стер себе ноги до самой задницы. Результат был нулевой. В этот раз я решил быть благоразумным реалистом и посвятить отпуск семье и отдыху.

Но, как говорится, хочешь насмешить Бога – расскажи ему о своих планах. Я перестал искать новую работу, но зато работа нашла меня сама.

Была вторая половина субботнего дня, и я дремал после обеда на диване. Меня разбудил звонок домашнего телефона. Обычно мои друзья и знакомые звонят мне на мобильник, зная мою непоседливую натуру.

– Наверное, это звонит компьютер с телефонной станции с предложением оплатить услуги связи или просто ошиблись номером, – лениво подумалось, в еще сонном мозгу. Следующая мысль о том, что это может звонить моя жена, побудила меня встать с дивана и подойти к телефону.

– Здравствуйте, – раздался в трубке мужской голос, – могу я поговорить с Леонидом Александровичем?

– Здравствуйте. Вы уже со мной разговариваете.

– Вас беспокоит крюинговая компания «Ка Эл Эн». Вы у нас состоите на учете. Меня зовут Игорь Степанович. Вы готовы сейчас рассматривать предложения по работе?

– Да готов.

– Есть заявка от норвежского судовладельца на буксир якорезаводчик, 12 000 лошадиных сил, новострой, всего месяц как с завода. Посадка на судно планируется в Корее, ориентировочно через неделю. Длительность контракта 2 месяца, зарплата достойная. Судно будет работать в Охотском море возле острова Сахалин. Требуются опытный русскоговорящий офицер электромеханик со знанием английского. Передо мной ваша анкета и у вас есть хорошие шансы получить эту работу. Что скажете по этому предложению?

– Охотское море конечно не сахар. Вы можете в цифрах прояснить, что значить достойная зарплата?

– Сейчас точную цифру сказать не могу. Для начала надо, чтобы работодатель подтвердил вашу кандидатуру. У меня ваша анкета полугодичной давности, скажите, вы меняли место работы?

– Нет, не менял.

– Тогда могу сказать, что зарплата будет отличаться значительно. И если вы не фантазер, то она вас должна устроить. У меня просто правило такое, я не говорю зарплату в цифрах, пока человека не подтвердят. Сумма вашей зарплаты, конечно же, мне уже известна. Но стал верить в приметы. Несколько раз замечал, что заявки срывались именно в тех случаях, когда сообщал о зарплате до подтверждения. Так что давайте пару дней подождем.

– Насколько я помню, вы трудоустраиваете не бесплатно. Во что мне обойдутся ваши услуги?

– Вы же взрослый человек и прекрасно понимаете, что бесплатно вообще ни одна компания не работает. И объявления о том, что трудоустройство для моряков в той или иной фирме бесплатное – это не совсем правда. Собственноручно платить за трудоустройство вы, конечно, ничего не будете. Такие фирмы получают хорошие деньги прямо от судовладельцев за то, что они поставляют квалифицированную рабочую силу по цене гораздо ниже рыночной. Моя фирма работает по другому принципу. В отношении зарплаты мы на стороне моряков, а не судовладельцев, поэтому работодатели нас деньгами и не балуют. Брать деньги с моряков за трудоустройство мера вынужденная. Это не мзда и не взятка, а солидарный взнос для поддержки моего предприятия. Ваши расходы на наше партнерство будут составлять 4 процента от вашей зарплаты в течение первого года работы, и по триста долларов за каждый следующий год. Оплата услуг по факту, после подписания контракта и получения билетов. Вас устраивают такие условия?

– Условия нормальные. Считайте, что мы договорились.

– Вот и отлично. Тогда я по интернету высылаю вам формы, заполните их, и постарайтесь сегодня же переслать их мне обратно. Если вас подтвердят, то в ближайшие 2-3 дня будет ответ. Если возникнут вопросы при заполнении формы-анкеты, то не стесняйтесь, сразу звоните, я буду в офисе.

– Можно еще вопрос?

– Да, конечно.

– Обычно работодатели интересуются знанием только английского языка. Зачем им русский? Я даже немного заинтригован.

– Никакой интриги здесь нет, на самом деле все очень просто. Судно будет работать в чартере у Газфлота. Сахалин ранее был закрытой зоной для иностранцев, и в местных портах нет практики общения на английском. Поэтому заказчик потребовал, чтобы все офицеры на судах понимали русский язык.

– Теперь полная ясность.

– Если у вас все, то жду от вас заполненную анкету. До свидания.

– До свидания.

Телефонный звонок из «КЛН» вызвал у меня зуд души, некую возбужденность, – верный внутренний барометр больших перемен и поворотов в жизни. Зная, что раньше времени радоваться еще не наступившему событию рискованно, заставил себя сосредоточиться на заполнении анкеты. А для себя решил, никому ничего пока не сообщать, даже самым близким людям. Фортуна дама капризная и любит тишину. Игорь Степанович видимо это тоже понимает, раз промолчал о зарплате.

По всей видимости, моя арабская «опупея» подошла к логическому завершению, и я заработал свой пропуск в «высшую лигу». Осталось только запастись терпением и дождаться самой путевки в виде контракта.

Ждать вестей пришлось недолго, Игорь Степанович позвонил уже в понедельник утром, и сообщил, что меня утвердили. Когда он назвал мою зарплату, я подумал, что он шутит. Сумма была более чем в два раза выше, нежели я получал сейчас. Если бы меня спросили, какую зарплату я хочу иметь перед тем, как принимать на работу, то у меня не хватило бы наглости заломить такую сумму. Вот значит, какой он настоящий оффшор! Теперь главное не задохнуться от счастья.

Так же, Игорь Степанович сообщил мне, что лететь я буду вместе со старшим и вторым механиками, с которыми и буду вместе работать. Я поинтересовался, когда можно ознакомиться с контрактом.

– Контракты обычно присылают вместе с электронными билетами, накануне вылета. Билеты вам пока еще не заказаны, видимо еще неизвестно точное время прибытия судна в порт. Соответственно контрактов еще тоже нет, так как нет даты вылета, а именно с нее начинается ваш контракт и начисление зарплаты. Так что подписывать пока нечего. Хочу предупредить, чтобы вещи и документы были собраны и уложены в дорожную сумку заранее. Довольно часто бывает, что билеты с контрактами присылают всего за несколько часов до вылета. Те, кто живут, например, в Херсоне, просто физически не успевают приехать в наш офис. Тогда я билеты и контракты везу прямо в Одесский аэропорт, где мы и заканчиваем все наши бумажные и денежные дела. Ориентируйтесь на среду. Желаю удачи.

– И вам всего доброго. До встречи.

За контракт и возможность с ним ознакомиться заранее я интересовался не спроста. Осталась глубокая зарубка в памяти от моего первого вояжа в Саудовскую Аравию. Дату и время вылета мне сообщили за три дня, а вот с контрактом тянули до последнего момента. Помню, как я в день вылета подписывал в офисе в спешке бумаги.

– Подпишите здесь, это документ о том, что вы не везете с собой изделия из свинины и спиртосодержащие лекарства. Помните, что вы будете работать в исламском государстве. Желательно нательный крестик не носить. Это не запрещено, но может вам доставить некоторые проблемы при контакте с местным населением.

Передвигаться внутри страны вы будете только в сопровождении агента. Все пограничные и таможенные формальности тоже только через него. Телефон агента записан в вашем контракте. Если по прилету самолета он вас не встретит, то не спешите сразу звонить. Восток дело тонкое – суеты не любит. На пограничный контроль сами тоже не идите. Никого ни о чем не спрашивайте, просто сядьте на скамейку и ждите, агент сам вас найдет. Можете позвонить агенту, если он не объявится в течение часа или полтора.

Вот эта бумага о том, что вы обязуетесь не высмеивать и плохо не отзываться о короле и членах королевской семьи. Подпишите вот здесь.

Вот этот пакет с документами передадите в офис, куда вас привезет агент для получения спецодежды и обуви. Запечатываю при вас, вскрывать его не надо.

Вот ваша судовая роль и гарантийное письмо, по 3 экземпляра. Здесь ваша подпись не предусмотрена. Они потребуются при прохождении пограничного контроля.

А вот и ваш контракт. На первой странице сумма вашей зарплаты, остальные одиннадцать страниц читать уже некогда, почитаете потом. Там все, почти, то же самое, что вы уже знаете. Подписывайте здесь. Вот ваши билеты, будьте внимательны при пересадке в Стамбуле и Бахрейне. И вот еще что – не злоупотребляйте спиртным во время пути. А то тут один «артист» пытался заправиться на четыре месяца вперед. Его не впустили в страну и отправили обратно. Пришлось вернуть полную стоимость билетов. Ну, вот и все. Желаем удачи. После окончания контракта зайдите к нам в офис или позвоните, расскажите, как отработали.

Читал я свой контракт уже в самолете. Без словаря не все было ясно, но и того, что понял, хватило, чтобы позвоночник покрылся инеем. За все криминальные преступления отвечать придется по законам Шариата. За воровство – отрубят руку. За роман с гражданкой королевства, за употребление или распространение наркотиков – смертная казнь. Я не собирался красть или иметь дело с наркотиками. А если вдруг подбросят наркоту или ворованные вещи? Следствия не будет. В Шариате нет презумпции невиновности. Кроме этого, я не имел права отказаться от работы, если судно пошлют в зону военных действий.

Если бы мне дали прочитать этот контракт заранее, то я бы его не подписал. Для такого риска нужна очень серьезная мотивация, а не просто желание работать. Стало понятно, почему факс с моим контрактом так долго не могли получить. То связь была очень плохой, то бумага закончилась в неподходящий момент.

Вспомнилось предупреждение инспектора за умеренность со спиртным в дороге и за пример с «артистом». Скорее всего, он тоже прочитал контракт только в самолете, и со страху напился в драбодан. А что? Это не плохой вариант соскочить, пока полностью не влип в это повидло. В Бахрейн самолет прилетает в 2 часа ночи, а вылет в Саудию в 9 утра. Времени напиться и пофестивалить более чем достаточно.

Сейчас это вспоминается с юмором, а тогда было не до смеха. Правда, страхи мои оказались напрасными. За два года работы в Саудовской Аравии я не слышал, чтобы кого-то из моряков судили или казнили.

В общем, для себя я решил, пока полностью не прочитаю контракт, подписывать не буду, даже если Игорь Степанович будет мне стихами говорить.

В среду он мне позвонил и сообщил, что замена экипажа переносится на Сахалин.

– Ваш буксир в паре с другим судном тянут на Сахалин буровую платформу, видимо решили коней на переправе не менять. К тому же с Россией у нас безвизовый режим, а корейская виза денег стоит. Так что все логично. Можете спокойно отдыхать еще дней десять, пятнадцать. Сменные экипажи на эти буксиры подготовлены и утверждены. Кадровый вопрос по этим судам закрыт и сюрпризов со стороны офиса уже не будет. Причин для беспокойства нет.

– Игорь Степанович, а можно взглянуть на типовой контракт заранее, а то потом времени на его изучение может и не быть? Сами говорили, что иногда приходится подписывать контракт прямо в аэропорту.

– Слышу привет из Саудовской Аравии, – засмеялся мой собеседник, и затем спокойно продолжил, – я знаю, чем вызвано ваше желание прочитать контракт заранее. Не только видел эти контракты, но и намучился с ними. Дело в том, что я одно время работал с компанией «Замил». Наверняка вы видели их суда с названием «Замил» и порядковым номером, их там много, больше пятидесяти. Помню эти объемные контракты с разными страшилками. Уверяю вас, здесь все проще и без сюрпризов. Сам контракт занимает полторы странички и приложение к контракту две. Хватит и пяти минут, чтобы ознакомиться, поэтому времени хватит даже в аэропорту. Не берите дурного в голову. Лучше отдыхайте, раз появилась такая возможность.

На следующий день мне позвонили с еще одной компании. Директором был молодой парень, сын известного в морских кругах человека. Всем было понятно, что без папиной помощи здесь не обошлось. И это обстоятельство его немного смущало, так как он к числу мажоров не относился. Был скромен и умен. Достаточно сказать, что он самостоятельно создал морской электронный англо-русский словарь на несколько десятков тысяч слов. На создание первой версии словаря он потратил три года, перелопатив энное количество словарей и справочников. Собственно, благодаря этому словарю я с ним и познакомился, еще до того, как он стал директором крюинговой компании. Компания существовала уже около года, и за это время ни одного предложения по моей специальности не было. И вот прилетела первая ласточка.

– Леонид Александрович, здравствуйте. Это Сергей. Вы говорить можете?

– Могу, здравствуйте, Сергей. Рад вас слышать. Как идут дела с распространением словаря? Можно поздравить с распродажей первого тиража?

– Да какое там, с такими темпами лет через пять-шесть, не раньше. Я звоню вам по другому поводу. Мне тут пришла первая заявка на электромеханика на голландское судно. Контракт 6 недель, зарплату предлагают просто заоблачную. Вы готовы сейчас идти в рейс? Можно высылать вашу анкету на рассмотрение?

– Увы, меня на днях сосватали на норвежское судно. Контракт 8 недель, зарплата тоже солидная. Я согласился, и уже пришло подтверждение. Дать задний ход еще, конечно, можно, хотя выглядеть это будет крайне не серьезно с моей стороны.

– Анкеты я буду отсылать завтра. Надумаете, позвоните мне утром.

– Договорились. Спасибо за предложение. Всего вам доброго.

– До свидания.

Вот так дела. То ни одного предложения, а то сразу два. Верно гласит украинская пословица, – «гарна дiвка, як засватана».

Надо было ехать забирать жену с работы. По дороге мысли не давали покоя, крутились вокруг новой перспективы на морском поприще, принимая форму пословиц и афоризмов, типа: рыба ищет – где глубже, а человек – где лучше; погонишься за двумя зайцами – ни одного не поймаешь; лучшее – враг хорошего, и прочее в этом духе.

Движение было оживленным, и мне это стало мешать управлять машиной. Решил отвлечься от мыслей и включил радио. Из динамиков раздалось: «Радиостанция Южная Пальмира. Нас лучше слушать в кабриолете, – чтобы не сорвало крышу! Играем, что хотим». Эта реклама рассмешила меня до слез, и действительно отвлекла от навязчивых размышлений. Спокойствие вернулось внезапно. Метания души и сомнения разума отключили словно выключателем. Решение было принято – еду на Сахалин.

– 2 –

Спустя две недели позвонил Игорь Степанович.

– Доброе утро, Леонид Александрович.

– Надеюсь, что оно действительно доброе. Здравствуйте.

– Доброе. Пришел ваш контракт и билеты. Вылетаете завтра. Можете приезжать. Я буду в офисе до часу дня. Если это время вам не подходит, то тогда приезжайте к шестнадцати, надеюсь, что к этому времени я уже вернусь.

– Я приеду к вам часикам к одиннадцати, нормально?

– Вполне. Тогда до встречи.

Времени на дорогу я взял с запасом. В офисе я раньше не бывал и, судя по адресу, этот район города знал плохо. Собственно, мы с Игорем Степановичем и в глаза друг друга ни разу не видели. Наше знакомство и общение было интернет – телефонным.

Навигатора в машине у меня не было, и моя жена решила ехать со мной, чтобы я не заблудился. К тому же, ей самой не помешало бы знать, где находится офис. Да и знакомство с директором лишним не будет. Мало ли какие вопросы придется решать в дальнейшем? А если учесть, что наш сын учится в Морской академии, то вопросов и проблем впереди было не мало.

По указанному адресу мы нашли обыкновенный жилой дом в частном секторе, без какой либо вывески. Припарковал машину возле ворот и достал мобильный телефон, решил уточнить у Игоря Степановича, не ошибся ли я адресом.

– Алло. Игорь Степанович?

– Да, Леонид Александрович, я вижу, вы уже приехали. Сейчас Люда вас встретит.

Людой оказалась женщина средних лет, с приветливым и открытым лицом, почти без макияжа.

Кабинет был выдержан в умеренном стиле. Владельцы не прибеднялись, чтобы «давить на слезу», и не кичились роскошью, давая понять посетителям «мелкие купюры и торг здесь неуместны». Это внушало доверие и настраивало на деловой тон. Когда мы вошли, директор не изображал занятость и не напускал на себя важность, сидя за столом, а уже двигался нам на встречу. Это был мужчина лет пятидесяти, невысокого роста, спортивного телосложения.

– Пришло время познакомиться воочию, – сказал он, пожимая мне руку, – правда, ваше фото я уже видел на документах. А это надо полагать ваша супруга?

– Да, Лена моя жена.

– Очень приятно. Правильно сделали, что приехали вместе. А Люда моя жена и партнер по бизнесу. В мое отсутствие все вопросы решает она. Присаживайтесь на диван. Сейчас я дам ваш контракт. Можете спокойно изучать, времени у нас предостаточно.

Мы с женой расположились на диване и начал читать документы. Контракт действительно был лаконичным, и его изучение заняло не более 10 минут. Все это время Игорь Степанович занимался своими делами, сидя за своим рабочим столом перед компьютером.

– Я готов подписывать документы Игорь Степанович.

– Вот и славно. Ручка у вас на столе. А мне дайте ваш паспорт моряка. Я пока пропишу вас по судну и поставлю печать. И если не возражаете, то можем перейти на «ты»? Ведь мы примерно одного возраста.

– Не возражаю, конечно. Сейчас уже и президентов стали называть просто по имени, без отчества.

– Кстати, недавно звонил ваш будущий начальник, Кайталов Юрий Аркадьевич. Он уже в пути, и скоро будет в офисе. Если вы не торопитесь, то подождите минут пятнадцать. Заодно и с ним познакомитесь. Он со мной работает уже около десяти лет. У меня таких проверенных людей не много. Я называю их своим золотым фондом. Знаете, когда начинаешь работать с новой компанией, очень многое зависит от того, какие люди от тебя поедут работать первыми. Если первые оскандалятся, то вторых может уже и не быть. С тобой просто перестают работать.

– Конечно, подожду.

В кабинет пришла Люда и предложила выпить кофе или чаю. И пока она готовила горячие напитки, мы успели закончить все бумажные дела.

За кофеем пообщались. Я рассказал, что однажды бывал на Сахалине. Был на практике в Южно-Сахалинске, в далеком 1982 году, когда учился в Хабаровском автодорожном техникуме. Тогда я и море то первый раз увидел. Специально для этого ездил со своим однокурсником в Корсаков. Выяснилось, что Игорь тоже бывал в тех краях. Начинал свою морскую карьеру во Владивостоке.

В дверь позвонили.

–А вот и ваш командир приехал, – сказал Игорь, вставая с дивана. Вернулся он вместе с высоким мужчиной лет 55, в очках, одетым в джинсы и рубашку.

Игорь предложил ему выпить с нами кофе.

– Спасибо Игорь, не могу. Заехал к тебе прямо с дачи, и Тамара осталась ждать в машине.

– Видимо моряк может быть без жены только на судне, а на берегу, жены нас как малых детей водят за ручку, и одних дальше двора или мусорных баков не отпускают, – подал я свой голос.

Мужчина вопросительно взглянул на Игоря.

– Это твой новый электромеханик, познакомься, кстати, – ответил на его немой вопрос Игорь.

– Юра, – делая шаг в мою сторону и протягивая руку, простодушно сказал мой будущий командир.

– Леонид, – ответил я, пожимая его руку.

– Где работал до этого?

– В Персидском заливе.

– Споемся, значит. Ну, пообщаемся потом, на судне времени будет навалом, успеем еще надоесть друг другу.

Он взял свой контракт у Игоря, не читая, расписался и вернул его Игорю вместе с паспортом моряка. Игорь сделал запись в паспорте и поставил печать. Вот и все формальности. Юра забрал свои бумаги, и со всеми попрощавшись, ушел. Мы с Леной тоже стали прощаться с хозяевами. Уже на выходе Игорь сказал:

– Вторым механиком у вас будет Солнцев Вадим. Знаете такого, может, сталкивались с ним раньше по работе?

– Нет, не приходилось. А что, он тоже первый контракт делает?

– Да нет, он уже два года в этой компании работает. Тоже, как и вы, одесскую вышку заканчивал, по электромеханической специальности. Доработал до электромеханика первого разряда, а потом переучился на механика. Вот я и поинтересовался. А парень он толковый. Завтра встретитесь с ним в аэропорту. Желаю вам хорошо отработать первый контракт. Если все будет нормально, то можете рассчитывать на продолжение работы. Суда этой компании будут работать на Сахалине не один год. Удачи.

– Спасибо. И вам всего доброго.

Дорога на Сахалин оказалась быстрой. Полтора часа до Москвы, пять часов в белокаменной. Потом девять часов полета, и мы приземлились уже в Южно-Сахалинске. Посадка была жестковатой. У моего командира даже лючок открылся над головой, и выпала кислородная маска.

Самолет остановился в трехстах метрах от здания аэропорта. Пассажиры сходили по трапу и сразу пешком шли в здание. Возле выхода нас ожидал агент. Он держал табличку с названием нашего судна “SEA EAGLE”.

Встречающий агент сообщил нам, что сразу поедем в порт Холмск, где находится наше судно. Багаж получили быстро, погрузили свои вещи в машину и отправились в путь. Ехали не быстро, дорога проходила между гор и была извилистой, да и после зимы ее еще не успели полностью подлатать.

Природа вокруг была живописной, все утопало в зелени. И хотя была уже вторая половина июня, зелень была свежей, без желтых вкраплений выгоревшей на солнце травы и кустарника, будто только вчера все распустилось. Я сказал вслух об этом ощущении свежести. На что водитель заметил:

– Так у нас снег сошел недели три назад, лето короткое, вот природа и спешит взять свое.

По обочинам дороги часто встречались лопухи огромных размеров. Некоторые экземпляры были размером почти с зонтик. Таких травяных гигантов и в тропиках не часто увидишь.

Ехали почти молча. Водитель, узнав, что мы с Украины, начал было расспрашивать за житие-бытие на нашей родине, но вскоре перестал, заметив, что мы погрузились в созерцание окружающего пейзажа, и отвечаем ему без энтузиазма. Однако долго молчать он не смог и, взяв на себя роль гида, стал комментировать то, что представлялось нашим взорам.

До Холмска мы ехали менее двух часов. При въезде в город водитель связался по телефону со своим начальством, и получил относительно нас дополнительные распоряжения.

Оказывается, наше судно еще не прошло пограничный контроль и таможенную очистку, и стояло на рейде с закрытой границей. Надо было решить формальности с пограничниками и таможней, чтобы доставить нас на борт. Агент стал нас возить по инстанциям, и по ходу дела знакомить с городом.

Название города – Холмск, говорило само за себя, и четко отображало географический рельеф местности, на котором он был расположен. Единственная улица, которая находилась на ровной поверхности, проходила вдоль набережной и называлась Советской.

Это была главная улица города. Ее название, так же как и название города, было правдивым. Такое впечатление, что здесь ничего не менялось лет тридцать. И если бы не японские машины на дорогах и несколько ярких рекламных щитов, то ощущение, что мы попали в эпоху советских времен, было бы абсолютным.

Правда, местные патриоты, в лице пограничных и таможенных чиновников, не позволили ввести нас в заблуждение ни японским машинам, ни ярким рекламным щитам.

Простые вопросы решались не просто. Агент не унывал и старался, как мог. Глухая оборона бюрократов постепенно стала размягчаться от его умасливания, и вожделенная печать даже уже была извлечена из стола. Но в последний момент, когда мы достали свои паспорта – все рухнуло.

– Что же ты, Саша, голову мне морочишь? – сказал агенту главный пограничник, – это же иностранцы! И речи даже быть не может. Зайдет судно в порт, откроем границу, и тогда вообще никаких проблем. Пропуск в порт и все дела.

– Так что же теперь мне делать с людьми?

– А я откуда знаю? Спрашивай свое начальство, пусть решает, где размещать. А по их душу, мне даже пусть не думает звонить. Не могу я их оформить. Не потому, что не хочу, а просто права не имею такого.

Начальник определил нас в гостиницу «Чайка», которая раньше была рабочей общагой. Ее, конечно, подремонтировали, а вот люди остались прежние. Бывшие вахтеры, нынешние администраторы, встретили нас подозрительно и не дружелюбно.

Ресторана в гостинице не было. Не было горячей воды, и еще много чего. Но располагалась гостиница «Чайка» на вершине холма, и из нее был хороший вид на море. Этим видом мы любовались трое суток.

Затем за нами приехал агент, и сообщил нам, что таможня дает добро на наше перемещение на судно. Мы погрузились в его машину и поехали к погранцам на морвокзал.

Пограничник, который до этого не имел права нас оформить, молча, поставил штампы в наши паспорта. И нас доставили на причал к портовому катеру «Могучий», для дальнейшего следования к борту судна.

Вадим, глядя на этот музейный экспонат, сказал агенту:

– Надо бы его переименовать в «Дремучий». Ему, наверное, уже больше сорока?

– Старенький да удаленький. Штуку баксов заплатила ваша контора за ваше романтическое путешествие до якорной стоянки, – парировал агент.

– А он против ветра тоже может ходить? – не унимался Вадик.

– Поможете веслами, если понадобится. Другого транспорта нет.

– У нас в Одессе говорят, что б вы так доехали, как заплатили. Мы хотим прокатиться на всю штуку баксов!

– Будет исполнено, не волнуйся. Я лично буду делать вам попутный ветер с берега.

Наш красавец – «Морской орел», так переводится название судна с английского, на рейде был в одиночестве. Рейд был небольшим, и уже через четверть часа «Могучий» швартовался к борту судна. На палубе кроме матросов были те, кого мы приехали менять. Все сразу разошлись со своими сменщиками по каютам.

Времени было в обрез. Для списывающихся с судна были заказаны билеты на Москву на этот день, и до начала регистрации оставалось всего несколько часов. Катер не уходил, ждал их возле борта. Отъезжающие, естественно, нервничали, боясь опоздать на самолет.

Стармех сказал мне и Вадиму, чтобы мы подписывали акты приемки-передачи «на верочку», то есть, не читая, и не проверяя.

– Отпускайте их, пусть едут домой с миром. Скорее всего, что нас менять приедут они же. Оттанцуете им потом так же, если, что не так. Но наличие измерительных приборов надо проверить. За это спрос будет уже с вас.

– 3 –

Электромеханика, которого я менял, звали Алексеем. Ему было 35 лет, и родом он был из Севастополя. В компанию Джерри Оффшор попал через какой-то индийский крюинг, поэтому и подписал четырехмесячный контракт с невысокой зарплатой. Большую часть контракта он провел в заводе, на окончании строительства и приемке этого судна. Затем, полтора месяца, длилась буксировка буровой платформы с Сингапура на Сахалин.

Компания ему понравилась, и он намеревался сюда вернуться. За время нахождения на судостроительном заводе успел навести мосты дружбы с офисом, и ему обещали существенно прибавить зарплату. Вот собственно и все, что он успел о себе рассказать.

Слушал я его в пол уха. Во-первых, Кайталов был с ним вместе два месяца на приемке судна в заводе, и успел мне еще в гостинице вкратце охарактеризовать его по работе. Во-вторых, я был в шоке от бардака, который увидел в каюте. Я был оскорблен таким свинством, и еле себя сдерживал, чтобы с ходу не закатить скандал.

Светлое ковровое покрытие каюты было заляпано мазутными пятнами, видимо ходил в грязных рабочих ботинках. В одном из углов каюты стояла коробка и мешок с мусором. Под столом переполненная мусорная корзина. Санузел видимо вообще ни разу не мылся и вызывал просто брезгливость. Раковина умывальника была уже треснута. Вдобавок к этому, все стены каюты были завешаны фотографиями голых распутных девок, распечатанных на принтере, и прикрепленных к переборкам скотчем. Неубранная после сна постель и слой пыли на полках и столе, можно просто отнести к придиркам с моей стороны.

Скандал закатывать я не стал. Этим убитую каюту не восстановишь. А начинать работу на новом судне в новой компании со скандала и выяснения отношений, – это тоже признак дурных манер и тона. Но так просто проигнорировать такое неуважение к себе тоже нельзя.

По судовой системе оповещения сделали объявление всем вновь прибывшим принести на мостик свои документы.

– Ну, что? Подписывай бумаги, и по пути на мостик зайдем к деду отдадим акт приемки передачи? – обратился ко мне Алексей.

– Алексей, ты как умудрился всего за полтора месяца так убить каюту? Если взять и просто насрать по центру, то это даже не будет бросаться в глаза, и вполне гармонично впишется в окружающий пейзаж.

– Да просто не успел закончить уборку, немного не вписался. Только вот недавно проснулся, перед самым прибытием катера. Вчера допоздна засиделись. Извиняй, что так получилось.

– Не извиняю, и подписывать пока ничего не буду. Я иду на мост с документами, а ты начинай убирать каюту.

– Так времени уже на это не осталось. Катер же ждет!

– Нам час дали на передачу дел. Убирай сколько успеешь.

Я взял документы и пошел с ними на мостик. На мостике собрались все офицеры судна, кроме списывающихся и их сменщиков. Дело понятное, после полуторамесячного перехода хотелось пообщаться со свежими людьми.

– День добрый, – приветствовал я всех присутствующих.

– Добро пожаловать на борт, – ответил за всех один из присутствующих.

Он был с короткой, под ежик, стрижкой, худощавого телосложения, в бриджах и футболке. На вид ему было не более сорока лет. Я понял, что это капитан, и направился к нему.

– Надо полагать, что вы наш новый электромеханик?

– Совершенно верно, – подтвердил я.

– Меня зовут Игорь, я капитан судна.

– Очень приятно, меня зовут Леонид.

– Контракт давайте мне, а паспорт моряка и диплом Артуру, нашему старпому. С остальными членами экипажа познакомитесь постепенно, по ходу дела. Затем он обратился к старпому:

– Артур, возьми у Леонида документы, и распорядись, чтобы боцман принес ему спецодежду и обувь.

Пока исполнялось распоряжение мастера, я осмотрелся по сторонам. Мостик был оснащен великолепно. Только одних мониторов я насчитал одиннадцать штук. Мое внимание привлекла пластиковая доска для рабочих заметок, прикрепленная к переборке. На доске был нарисован фломастером портрет электромеханика, которого я менял. Портрет был нарисован в стиле дружеского шаржа. Алексей был в мундире и выглядел важной персоной. На доске был прикреплен лист бумаги с еще одним портретом, выполненный карандашом. В нем сразу узнавался списывающийся стармех, в образе пирата. Оба портрета были выполнены мастерски.

– Это наш Артур реализовывает свой талант художника, – сказал капитан, видя, что меня заинтересовали портреты.

– Я еще танцую и пою, между прочим, – сказал Артур, рассматривая мой паспорт, и, вздохнув, продолжил, – вообще я очень талантлив и весьма скромен.

– Что серьезно? А ну спой что-нибудь, – решил подловить его на слове капитан.

Артур закрыл мой паспорт, положил его в стол. Затем картинно склонил голову и произнес:

– Исполняется для вновь прибывшего электромеханика Леонида, почти, что дважды моего земляка. Проживает он, как и я, в городе – герое Одессе, а родился в Казахстане. Это рядом с моей родиной Таджикистаном.

И сразу без паузы заголосил песню без определенной мелодии, надо полагать на таджикском языке. Все вокруг захохотали. Однако Артура это не смутило, и он продолжал с чувством петь. Тут на мостик поднялся боцман с моей спецодеждой, и прервал концерт.

Я забрал комбезы, принесенные боцманом, и ушел с мостика. Артур Фиолетов меня развеселил. Раздражение, которое возникло из-за унылого состояния моей каюты, и злость на своего коллегу–неряху поутихли. Дверь в каюте стармеха была открыта, и он, увидев меня спускающегося с мостика, окликнул:

– Леонид, зайди.

Я зашел и поздоровался со стармехом, который сдавал дела Кайталову. Тот ответил на приветствие, и, протянув для рукопожатия руку, коротко представился:

– Сергей.

– Леня, ну что подписали бумаги? Чего не несете? Мы с Сергеем уже почти закончили. Давай, бери бумаги и вместе с Алексеем ко мне. Времени нет, с катером торопят, – сказал мне Кайталов.

Я без лишних слов отправился выполнять распоряжение деда. В каюте наметился прогресс. Мусор был выброшен, постельное белье снято. Я молча подписал бумаги и мы пошли к деду доложиться о завершении передачи дел. Юрий Аркадьевич забрал один экземпляр акта и положил его в папку.

Тут же пришел Вадим Солнцев и тоже передал деду свои бумаги. Кайталов позвонил на мостик и доложил капитану, что приемка-передача закончена, и списывающихся с судна можно пересаживать на катер, и отправлять на берег.

По судну объявили, чтобы списывающиеся с борта через пять минут были с вещами на палубе. Мой коллега заторопился в каюту за вещами. Я пошел с ним. Вел он себя, как ни в чем не бывало. Кайталов мне говорил, что про себя окрестил его слоном. Не за габариты, они с дедом были одной комплекции, а за его толстокожую невозмутимость в любой ситуации.

В каюте Алексей поинтересовался о моих планах по работе:

– Ты как намерен списываться? Через два месяца или будешь продлятся?

– Не знаю, еще об этом не думал. А что?

– Да у моей жены в середине августа отпуск, хотели вместе съездить куда-нибудь, отдохнуть. Сможешь на пару недель задержаться на судне?

– А что договориться и пойти в отпуск на пару недель раньше нельзя?

– Она служащая, и отпуска у них расписаны на год вперед. Ну, так как, сможешь?

– Давай я осмотрюсь вначале, а потом тебе напишу ответ. Оставь свой эмэйл.

Он написал свой адрес, взял сумку и, окинув взглядом фотки на стенах, сказал:

– Пока девочки, не скучайте тут без меня!

– Боюсь, что они тебя не дождутся.

Моя реплика его насторожила и впервые вывела из слоновьего спокойствия и невозмутимости:

– Послушай! С каютой согласен, осечка с моей стороны вышла. Можешь ее тоже не убирать перед списыванием. А девчонки то, чем тебе не подходят? Можешь снять, если такой ханжа. Но не выбрасывай, пожалуйста, а сложи их в папочку до моего возвращения. Добро?

– Добро! Эти кобылы будут ждать твоего возвращения в папке, жаль, что нельзя их заставить убрать каюту. Самому придется. Дожидаться твоего возвращения в этом бардаке я не буду.

На такой ноте мы и расстались. Я переоделся в новую фирменную униформу компании, ярко оранжевого цвета, и пошел осматривать судно и знакомиться с остальными членами экипажа. Палубная команда состояла из трех офицеров, включая капитана, боцмана, пяти матросов и кадета практиканта. В машинном отделении было четыре офицера, моторист и тоже был кадет практикант. Включая повара и месс боя, экипаж насчитывал восемнадцать человек. Все офицеры были гражданами Украины, а рядовой состав был полностью филиппинским.

Все судно блестело новизной и дышало свежестью. В ЦПУ (центральном посту управления) машинного отделения я встретил Кайталова. Он, увидев меня, спросил:

– Ну что, осмотрелся уже немного? Как впечатление?

– Да что тут скажешь? Новье. Не судно, а девочка, еще не целованная.

– Это точно. Я сам не перестаю балдеть от этой красоты. Но поработать нам предстоит не мало, чтобы довести его до ума. Сегодня обустраиваемся и налаживаем свой быт, а завтра начнем.

В ЦПУ зашел молодой парень, подстриженный наголо. Дед продолжил:

– Вот познакомься с третьим механиком, Максимом Коваленко. Они с капитаном земляки, как видишь прически у них похожие. Видно в Херсоне мода такая.

Я тоже представился Максиму. Еще немного пообщался и пошел наводить в каюте марафет.

На этом и закончился мой первый день на борту судна.

Утром следующего дня подошло второе судно нашей компании «Sea Ocelot», которое ставило буровую платформу на якоря. Его оставили на рейде, а нас завели в порт и поставили к причалу. Возле судна сразу поставили двух пограничников, чтобы до приезда властей никто не сходил и не заходил на судно. Спустя некоторое время, когда уже установили трап, приехал автобус с пограничниками. Их было десятка два.

Мы, достаточно долго поработавшие в иностранных компаниях, уже успели забыть о том, как нас обычно встречала с морей советская Родина. А филиппинцы такой цирк видели, наверное, вообще впервые в жизни. Такое количество военных, да еще с оружием их обеспокоило. И они нервничали, не понимая, что происходит. Обычно в иностранных портах на борт прибывшего судна поднимаются всего два – три человека, и решают все пограничные и таможенные формальности.

Повар, с которым я уже успел познакомиться, спросил меня:

– У нас все нормально? Нас не арестуют?

– Не волнуйся, это обычная процедура. Но тебе надо будет их всех накормить обедом. Готовь еды на обед больше.

– Нет проблем, продуктов много. А, правда, что раньше остров Сахалин был тюрьмой для русских?

– Это было очень давно, когда мы с тобой еще не родились.

Пограничники поднялись на борт. Их встретили капитан со старпомом и провели в столовую команды. Это было самое большое помещение на судне. Через несколько минут по судну объявили, чтобы все члены экипажа забрали свои паспорта в помещении столовой, и затем разошлись по своим каютам, где и должны были оставаться до дальнейших распоряжений.

Мы по одному подходили к столу, за которым сидел прапорщик пограничник и наш старпом. Артур называл прапорщику имя и должность, находил паспорт этого человека и передавал пограничнику. Тот просматривал паспорт, сличал фотографию с оригиналом и вручал паспорт в руки владельцу.

Я забрал свой паспорт и направился в каюту. Выйдя из столовой, увидел повара, который стоял в дверях камбуза и маячил, чтобы я к нему подошел. Наверное, проблемы с камбузной плитой или духовкой, – подумал я, заходя на камбуз.

Но проблема была в другом. Среди пограничников было несколько женщин. Именно таких имеют ввиду, когда говорят кровь с молоком. Повар был невысокий и худощавый. А именно таким мужчинам очень часто нравятся крупные женщины. Роскошные формы пограничниц с трудом умещались в униформу, и привели повара в крайнюю степень возбуждения.

Он через раздаточное окно украдкой показал мне на предмет своей страсти и вожделения, закатил глаза, изображая экстаз, и прошептал:

– Лео, русская армия непобедима! Я хочу сдаться в плен этим женщинам прямо сейчас!

– Пойдешь вечером в город и сдашься. Ты, что только за этим меня звал, Джошуа?

– Нет. Хотел спросить. Я хочу приготовить для них подарки, положить в пакет разное печенье, орешки. Как думаешь, проблем не будет?

– Думаю, что не будет. Но ты лучше спроси старпома об этом, когда пограничники все закончат и будут обедать. Он и скажет им на русском языке, что это от повара.

Я ушел в свою каюту ждать, когда закончится пограничный контроль. Мурыжили нас довольно долго. Передвижение по судну было блокировано. Весь экипаж сидел по своим каютам, а пограничники в сопровождении вахтенного механика и старпома осматривали все помещения судна.

Часа через два в дверях каюты появились Артур с тем же пограничником, который выдавал нам паспорта. Тот опять внимательно посмотрел на фотографию и на меня. Они пошли дальше, а я остался ждать, когда объявят об окончании пограничного и таможенного контроля.

Объявления я так и не дождался, его просто забыли сделать. А работа властей, как и предполагалось, закончилась перед обедом.

После обеда судно опустело. Уехал пограничный отряд, увозя своих дам, польщенных знаками внимания со стороны экипажа в виде незамысловатых подарочных наборов. За пограничниками ушли в город и все свободные от вахт и работ, но ненадолго. В 18.00 всем надо было уже быть на борту, так как ожидалось, что мы должны были выйти на рейд и ждать подхода танкера, для заправки судна топливом.

Оставшиеся на борту постепенно скучковались на мостике. Курили, пили кофе и обсуждали «налет пограничного отряда». Вся критика сводилась к тому, что приехало слишком много, работали долго и слишком дотошно.

А я поймал себя на мысли, что хотя процедура проверки и не очень приятна для проверяемых, но именно так, и никак иначе, надо защищать свои границы. И не только государствам, а каждому человеку – охранять свой внутренний мир, его невидимые границы от информационного мусора и псевдо ценностей современного мира, девиз которого «каждый за себя – один Бог за всех».

Во второй половине дня в порт зашел «Sea Ocelot». Пограничники приехали тем же составом, и как раз до ужина уложились с оформлением формальностей. Нас, как и планировалось, выгнали на рейд ждать танкер. Бункеровка судов топливом в порту запрещалась, а заход и выход судов из порта был разрешен до восьми вечера. Танкер был уже на подходе. Время было дорого. Буровая платформа ожидала, когда мы доставим им оборудование, топливо, воду, цемент, трубы. В общем, все необходимое для работы снабжение.

– 4 –

Танкер пришел к полуночи. Стармех, предвидя бессонную ночь, во время ужина рекомендовал механикам вздремнуть по возможности. А меня попросил тоже принять участие в бункеровке.

– Топлива будем брать много. Насколько это затянется неизвестно. Понадобится твоя помощь. Судно новое, и насколько точны датчики топливных танков неизвестно, а показаниям счетчика на сто процентов тоже верить нельзя. Сам понимаешь, дунут нам воздуха вместо топлива, а счетчику все равно, что считать. Так что будем постоянно замерять уровень вручную и считать по таблицам.

– Да о чем речь, Юрий Аркадьевич? Конечно, помогу.

– Ну, тогда и тебе не мешало бы примять подушку перед бункеровкой. Я позвоню тебе в каюту, когда понадобишься.

Механики стоят вахту шесть часов через шесть. Стармех вахту не стоит и я тоже. Поэтому он и привлек меня, чтобы не забирать у механиков часы отдыха. Сам режим работы шесть через шесть часов очень тяжелый. Есть только вахта и сон. На вахту надо прийти на 15 минут раньше, чтобы было время принять вахту. До этого надо успеть поесть. После вахты тоже надо время на душ и еду. На сон остается максимум пять часов, при условии, что человек умеет мгновенно засыпать. К тому же, если возникла техническая проблема и до конца вахты ее устранить не удалось, то механик после вахты продолжает ее устранять, а не идет отдыхать. Поэтому в оффшоре зарплаты значительно выше, чем на грузопассажирском флоте, где вахты по 4 часа, а перерыв между вахтами 8 часов. В общем, система эта потогонная, и контракты из-за этого в оффшоре короче. За шесть – восемь недель человека выжимают как губку.

В такой шестичасовой системе имеется свой особый смысл. Чувства и эмоции притупляются, происходит некое подобие зомбирования, и человек становится составной частью судна, живым механизмом или биомашиной. Видимо, именно это обстоятельство объясняет один необычный английский закон, согласно которому человек, пробывший более четырех месяцев на судне, в течение года является не полностью дееспособным, а точнее – он не может выступать в качестве свидетеля на судебных процессах.

Этот процесс зомбирования я называю «вхождение в образ». Опытные моряки входят в образ быстро, всего за несколько суток. А вот новички маются долго. Это заметно по их состоянию, у них постоянно усталый вид, они рассеяны и медлительны. Глаз да глаз за ними нужен в этот период.

Через это проходят все. В образ входят и те, кто вахту не стоит. С кем поведешься – того и наберешься, как гласит народная мудрость. Но главное не войти, а выйти из образа, когда возвращаешься домой.

Дед позвонил в половине двенадцатого и попросил через пятнадцать минут быть в ЦПУ. Когда я спустился, у механиков как раз была передача вахты, и вся машинная команда была в сборе. Кайталов попросил у всех внимания, и сказал:

– Значит так. Танкер к нам швартуется в половине первого. Как долго будет идти бункеровка сказать трудно, это зависит от танкера. Возможно, что часов за десять управимся, а может растянуться и на сутки. Топлива берем 900 кубов, а это пятнадцать железнодорожных цистерн. Поэтому нам надо распределить свои силы. Максим идет отдыхать и придет на вахту в шесть утра, как и положено, сменит Вадима. На начало бункеровки в машине остаются вахтенный механик, моторист и электромеханик. Дальше будем видеть по обстоятельствам. Ранее ни с кем из вас мне работать не доводилось, поэтому хочу с самого начала всех предупредить. Никаких левых дел с танкером не будет. Я в молодости этим не грешил, и тем более под занавес своей карьеры руки марать не собираюсь. Никому ни в какие переговоры не вступать. Будем брать все топливо, что положено. Наверняка, нас будут пытаться надурить, и нам надо быть предельно внимательными и точными при замерах. Всем все ясно?

Вопросов у нас не было, и стармех продолжил:

– Тогда Максим свободен. Вадим отправишь моториста приготовить шланги и переходники, а сам сделаешь замеры всех топливных танков лично. Результаты замеров принесешь мне, я буду на мостике. Леонид, ты остаешься в ЦПУ в роли вахтенного механика и следишь за работой всего судового оборудования. Если возникнут проблемы, меня ставить в известность. На этом все, парни. Начинаем работать.

Все разошлись по своим делам, а я остался в ЦПУ нести вахту. Для начала решил заварить кофе. Из всей машинной команды курили двое, я и второй механик. Поэтому решил воздух в помещении не портить и поднялся перекурить палубой выше, в помещение буксирной лебедки, где было оборудовано место для курения.

Только успел расположиться, в ЦПУ зазвенел телефон. Вернее не зазвенел, а завыл сиреной, так как был подключен к аварийной сигнализации, чтобы вахтенный механик мог услышать звонок, находясь в любой части машинного отделения при грохоте работающих двигателей.

– Ты чего трубку сразу не берешь?

– Выходил курить.

– Разрешаю курить на месте. ЦПУ можешь покидать в случае срабатывания аварийной сигнализации, или если есть механик. Вадим уже вернулся?

– Нет еще.

– Как появится, скажи ему, чтобы обнулил топливный счетчик. Он только что был на мосту, приносил замеры, я забыл ему об этом сказать. Танкер уже швартуется. Пусть позже проверит, как подсоединили топливные шланги.

– Все понял. Передам.

Только положил трубку, как зашел Солнцев, и я сразу, по горячему, передал ему распоряжение деда.

– Счетчик обнулил еще до начала замеров. Так что выпью кофе, пока есть время, – спокойно отреагировал Вадик.

– А я пойду допивать свой кофе в курилке, а то дед звонком прервал мой перекурчик.

– Ты вернешься, тогда и я схожу перекурить с чашечкой кофе.

– Дед разрешил мне курить здесь, чтобы не отлучался.

– Так и давай пользоваться привилегиями, пока они есть.

– Разумно. Пойду, заберу свою чашку в курилке, и прихвачу пепельницу.

С Вадиком мы подружились еще в Холмске, пока трое суток сидели в гостинице. Нас объединяло то, что мы оба обучались в Одесском высшем инженерном морском училище, ныне переименованном в Одесскую национальную морскую академию, но в простонародье по прежнему называемую «вышкой». Окончили электромеханический факультет и были коллегами.

Солнцев был моложе меня на двенадцать лет, мы учились в разное время. Вспоминая годы учебы выяснили, что нас учили одни и те же преподаватели, и вообще, на нашем факультете мало, что изменилось за десятилетнюю разницу нашей учебы.

Вадим, проработав несколько лет и утвердившись в специальности, понял, что надо переучиваться на механика. Хотя наш факультет на то время был самым престижным, получаемая специальность для морской карьеры была бесперспективной. И зарплата была ниже, чем у второго механика, а с зарплатой деда «даже не стояла рядом»

– Не мне тебе рассказывать о нашей работе, – с возмущением говорил Вадик, – на судне все завязано на автоматике и электронике. Чуть, что случилось, у всех механиков одна любимая песня – «наверное, контакт какой-нибудь не работает». Надо разобраться, потом еще суметь доказать механику, что с датчиками и контактами все нормально, а надо, например, просто заменить фильтр или добавить в систему масла, фреона или воды. Короче, пока механику не расскажешь, что ему надо делать, он будет сидеть в ЦПУ под кондиционером и рассуждать о неисправных контактах. Нафиг оно нужно, такое счастье? Голова должна быть большой как у ломовой лошади, а зарплата как у мальчика на побегушках. Меня такая несправедливость просто бесила, и я за два года переучился на механика. Ничего нового на этих ускоренных курсах переподготовки не узнал, но нужны не знания, а бумажка. И вот я уже три года как второй механик.

Вадим был прав. Его правоту подтверждала разница в наших зарплатах на сорок долларов в сутки. Но и режим работы у нас был разный. У него шесть через шесть часов, включая ночную вахту. А у меня ненормированный рабочий день, а по сути это вольный график. Он сполна отрабатывал эту разницу, и с моим аргументом был согласен. Вся затея с переучиванием на механика приносила реальное преимущество только в должности стармеха, на пике карьерной лестницы. А путь этот не легкий, и далеко не все механики его проходят.

Я вернулся в ЦПУ и напомнил Вадиму, что дед просил его проверить подсоединение топливных шлангов.

– Все будет нормально, – ответил Солнцев, – я этого моториста знаю, уже работал с ним. Очень толковый парень. И руки из правильного места растут, и с головой дружит. Роланд еще даст фору некоторым механикам. Поэтому за ним проверять не надо.

– Это радует, что в машине нормальный моторист, – поддержал я разговор.

– Меня больше дед обрадовал.

– Сразу видно, что он механик грамотный, и опыта не занимать.

– Да я не про это. Молодец, что с топливом не мутит, а соблазн велик, деньги то не малые. Стремное это дело. Если поймают, то тюрьма светит, и не ему одному. Я из-за этого с прошлой компании ушел. Хотя, там бы стармехом стал гораздо быстрее, чем здесь. Они работают по-черному. Зарплаты не высокие, весь расчет на деньги от продажи топлива. Там все повязаны, начиная с офиса. Воруют по крупному. Тех, кто не хотят этим заниматься, там не держат. Их просто после первого контракта на работу больше не приглашают.

Я такого насмотрелся, что и денег не захочется. От больших денег может крышу сорвать. Некоторые в таких скотов превращаются, что с ними рядом находиться противно, а не то, чтобы вместе работать. Лучше вообще с этим не сталкиваться, от греха подальше. Спокойно себе работать в нормальной компании, и получать за это приличные деньги. Я в этой компании уже 2 года работаю и пока по сторонам, в поисках лучшей работы, даже не смотрю.

В ЦПУ позвонил дед и сказал, что начинаем прием топлива. А чуть позже и сам пришел с фотоаппаратом. Рассказал нам, что на бункеровщике начали химичить, и не хотели обнулять счетчик, пришлось заставить сфотографировать его показания перед началом бункеровки. Фотографировать сразу тоже не хотели, пришлось вмешивать капитана. Ничего хорошего это нам не сулило.

Вадим каждые полчаса ходил делать замеры, дед все время находился в ЦПУ, и в четыре утра отпустил меня спать до десяти утра.

Когда я пришел, в машине уже был Максим и кадет практикант. Стармех был уставший и злой.

– Мутят мерзавцы. То уменьшают подачу топлива, то увеличивают. Два раза останавливали, под предлогом, что переходят на другой насос. Типа, я молодой пацан, и не понимаю, что они мне воздух в трубу дуют.

– И что теперь?

– Да ничего. Не подпишу бумаги, если не будет хватать, и весь разговор. Тянут резину, хотят измором взять. Только не на того напали.

В 12 часов дня третьего механика и кадета сменили Вадим и Роланд. А еще через час с танкера сообщили, что насосы остановлены, и выдача топлива закончена.

Юрий Аркадьевич послал Вадима сделать замер топлива в последнем принимаемом танке, и записать показание нашего счетчика. А сам принялся за подсчеты.

Солнцев вернулся быстро, передал деду листик с записью и спросил:

– Аркадьевич, а кто залепил скотчем циферблат на счетчике топлива?

– Механик с танкера прибегал утром сверяться с нашими показаниями счетчика. Я его выпроводил, а Максу сказал заклеить. Они сами не знают, сколько воздуха надули, вот и приперлись посмотреть наш счетчик.

Топлива нам не додали 70 кубов. Это была наглость на грани глупости. Кайталов рассмеялся, когда ему принесли документы на подпись. Танкеристы артачились, пытаясь взять наглостью и нахрапом. Перепалка затянулась на полтора часа. В конце концов, Аркадьевичу этот цирк надоел и он сообщил капитану танкера, что ждет десять минут. Если насосы не включат, он будет связываться с руководством Газфлота и рапортовать о недоливе топлива.

Насосы включили через пять минут, и за сорок минут перекатали 67 кубов солярки. Акты приемки-передачи топлива подписывали молча. После подписания, стармех с танкера протянул Кайталову руку для рукопожатия. Но Аркадьевич посмотрел на него с улыбкой, и демонстративно засунув руки в карманы, сказал:

– Обойдемся без лицемерных церемоний.

– Ты чё, обиделся что ли? Зря, я же тебе отдал все топливо.

– А куда б ты делся? Человеком надо быть. Я тебе сказал с самого начала, что бизнеса не будет. Мы могли закончить бункеровку шесть часов назад. И если бы ты не долил кубов десять, то на таком объеме я бы спорить не стал, и акт бы подписал, и руку тебе пожал.

– Легко быть правильными с вашими зарплатами. А с нашими, не украдешь – не проживешь.

– На слезу не дави. Тебя на аркане на этом бункеровщике не держат. Иди под флаг и зарабатывай.

Сразу после бункеровки мы пошли в порт за грузом и перед началом ужина уже стояли у причала, рядом с «Sea Ocelot». Я поднялся на мостик узнать последние новости. Застал второго помощника капитана Петра Дьяченко. На вид ему было до тридцати, крепкого телосложения, подстрижен наголо и в левом ухе была серьга.

Я прикинулся Шерлоком Холмсом:

– Серьга в левом ухе свидетельствует о том, что моряк проходил мыс Горн. А стрижка под ноль, что он родом из Херсона.

– Официально заявляю, что про Херсон это провокация. Я с Вилково.

Выговор у Петра был интересный. Так, наверное, говорили конторские служащие в начале прошлого века. В словах официально и провокация после согласной «ц» он произносил не твердое «ы», а смягченное «и», делая на нем ударение. Тогда я подумал, что он дурачится. Но позже убедился, что он так говорит постоянно.

– Протест принят, Петя. Что новенького в мире творится?

– Информация такова, (и снова мягкое «и») наши хорваты с Оцелота загуляли. Как с утра ушли в город, так до сих пор нету. Через полтора часа Оцелот должен выходить из порта на якорную стоянку, а капитана и стармеха на борту нет. Старпом поехал в город их искать.

– А уже известно, сколько мы будем стоять в порту?

– Предположительно 2-3 суток.

– Это хорошо. Ну ладно бывай. Пошел я ужинать.

После ужина большая часть экипажа собиралась идти в город. Третий механик взял под свою опеку филиппинцев. Во-первых, надо было помочь им поменять доллары на российские рубли, а по времени это было возможно уже только у менял. Во-вторых, языковая проблема. Если с английским был напряг у портовых чиновников, то чего можно было ожидать от остальных.

Макс спросил меня, куда можно сводить матросов на пиво. Я ему посоветовал держаться поближе к набережной и с улицы Советской не уходить.

– Выходите с проходной порта, и вы уже на Советской. Идете к центру примерно три автобусных остановки, пока не дойдете до цветочного рынка. Там поменяете деньги на рублики. Пока будете идти от проходной до цветочного рынка, смотрите по сторонам. С правой стороны будет торговый центр Колизей – вот там и бьется пульс города.

– Все так просто?

– Ну, это временно, пока вы трезвые.

Стармех пошел отсыпаться после бункеровки. А я поднялся на мостик пообщаться, и застал там Артура и боцмана. Боцман сложил губы бантиком для поцелуя, вытянул шею вперед и пытался приблизиться к старпому. Артур одной рукой отталкивал его, другой набирал номер на судовом телефоне.

– Игорь, тут боцман целоваться лезет, и просится в город. Что делать?

– Отпускай, пусть катится. А ты сам пойдешь?

– Мне там делать нечего, остаюсь на борту. Так что всех филимонов можно отпускать? А то сейчас потянутся по одному за паспортами.

– Отпускай всех, конечно, пусть расслабятся. И вахтенного матроса тоже отпускай. Пусть местные охранники, которых нам навязали портовые власти, отрабатывают свой хлеб. Все равно они стоят на трапе и записывают всех, кто пришел и кто ушел. Хоть какая-то польза от них будет, а то только даром харчи на них переводим.

– Добро. Понял.

Увидев меня, боцман перестал дурачиться и стал ждать окончания телефонного разговора. Артур нажал кнопку отбоя на телефоне и сказал боцману на английском:

– Капитан отпускает всю команду, включая вахтенного матроса, но ты остаешься на судне.

Боцман мгновенно скорчил такую несчастную рожу, что мы с Артуром одновременно покатились со смеху. Он тоже заулыбался и осторожно спросил:

– Ты шутишь, Артур?

– Конечно, шучу, Ник, – и, видя, что боцман опять сложил губы бантиком, приготовившись к поцелуйной атаке, продолжил строгим голосом, – стоп, будешь лезть целоваться, я сам тебя оставлю на судне. Иди и скажи всем филиппинцам, что могут идти забирать паспорта на мостик. Понял?

– Конечно, чиф! Я люблю тебя! – радостно сказал Ник и, уворачиваясь от пинка Артура, пулей слетел вниз по трапу.

– Видишь, Леня, с кем работать приходится? Я с ним уже два месяца на борту. И не врублюсь никак – то ли прикалывается, то ли в натуре голубой. Рожа, как у дикого кабана срака, а лезет ко всем целоваться. Но боцман он толковый, поэтому и терпим пока его выходки. А ты за паспортом пришел?

– Нет, просто поднялся посвистеть. Мы же только позавчера на судно сели. Что в этой дыре делать?

– А пивка хлебануть?

– В завязке, держу мораторий на ядреные испытания.

– Че так? Запойный, что ли?

– Я бы предпочел слово загульный.

– Ага, понятно. Праздник должен быть настоящим. Вначале музыка, фейерверки, цыгане, медведи – затем провалы в памяти и менты. Угадал сюжет?

– Примерно так, но возможны вариации. Все зависит от соратников, – братьев по разуму, так сказать.

– Молодец. Уважаю широких людей. Умеют ярко пофестивалить, чтобы всем было весело. Не то, что тихие пьяницы, лишь бы себе шары залить. Эгоисты, одним словом.

– А сам то, про цыган и медведей в книжках вычитал или на заочных курсах рассказывали? Чего в город не пошел расслабиться?

– Тоже мне, нашел боксера – заочника. Просто, после этих расслабонов, работать тяжело. Годы уже не те.

Тут на мостик потянулся народ за паспортами и наша беседа прервалась. Пока Фиолетов раздавал паспорта, я проводил техническую проверку и испытания нового кофейного аппарата. А за тем, с чашкой ароматного кофе, устроился в удобном штурманском кресле, и стал наблюдать за «Sea Ocelot».

Из труб валил сизый дым – значит, машины были запущены, и судно готовилось к выходу из порта. Видимо старпом уже нашел загулявших хорватов.

В течение получаса все желающие пойти в город забрали свои паспорта и ушли. Старпом вызвал одного из охранников на мостик и выяснил, как они распределили между собой дежурство, проинструктировал, чтобы в случае чего, звонили сразу на мостик, а не своему береговому начальству. В противном случае, пообещал посадить их на «хлеб и воду». Аргумент был весомый, и охранник заверил, что вообще начальству ночью звонить не будет, если только сам старпом его об этом не попросит.

– Бред какой-то. Что это за охрана? – спросил я Артура, когда парень в камуфляжной форме ушел с мостика.

– То-то и оно, что бред. Неделю назад, когда мы только подошли к порту и встали на рейде на якорь, к нам подъехал пограничный катер «Павел Верещагин». Помнишь «Белое солнце в пустыне»?

– А как же, ведь это классика. Так звали таможенника, который не брал мзды, и ему за Державу было обидно.

– Так вот, погранцы пересадили нам на борт этих двух пацанов и сказали, что они будут нас охранять. Ты посмотри на этих мальчишек. Они даже еще в армии не служили. У них, кроме мобильного телефона, ничего нет, никакого оружия. Я им пообещал сделать рогатки, чтобы охраняли судно от чаек, не давали им гадить на палубу. Это просто глаза и уши пограничников. Мы за этот ненавязчивый российский сервис платим 400 долларов в сутки с каждого судна. Кормить их, правда, не обязаны. Сам вчера отсылал документы в офис.

– Интересное ноу-хау. Кто же это придумал?

– Да отставной генерал-пограничник. Организовал частную охранную фирму, и протолкнул свои услуги через погранцов и портовые власти. Охрану эту выставляют только на иностранные суда, правда.

– Неплохая прибавка к пенсии. А откуда такая информация?

– Из разговоров с охранниками и узнал. Спросил, какая организация и кто директор. Контора частная, а хозяин отставной генерал-пограничник. Остальное и так все ясно.

Делать было нечего. И мы с Артуром продолжили общение. На первый взгляд это был обыкновенный треп на разные темы. Но на самом деле это было интенсивное изучение друг друга.

Нас интересовали не биографические данные, а системы ценностей, которых придерживается собеседник.

Мы сканировали друг друга при помощи литературы, музыки, кино. Тест был простым и точным. Мнения либо совпадали, либо нет.

– А ты видел «Сибирский Цирюльник»?

– Раза четыре. Сильный фильм. Каждый раз, когда смотрел, подмечал новые важные моменты, которые ранее ускользали. Уверен, что если буду смотреть и в пятый, и в шестой раз, то все равно будут открываться новые важные детали.

– Захочешь посмотреть еще раз «Цирюльника», скажешь. Я взял с собой в рейс. Кстати, а ты читал «Алхимика» Пауло Коэльо?

– И не только «Алхимика». Но перечитывать еще раз, как, например, Пикуля или Акунина меня не тянет. Кстати, что тебе у Акунина понравилось больше всего?

– «Алмазная колесница». А тебе?

– «Азазель».

Через час такого непринужденного общения, мы поняли, что наши миры во многом схожи, и понятия чести, достоинства, дружбы трактуются нами одинаково. Моряки, как и дети, сходятся быстро.

За разговором с Артуром я забыл, что затеял стирку. Спохватившись, пошел в прачечную, чтобы постиранные вещи переложить в сушилку. Когда вернулся на мостик, Фиолетов сказал, что я только что пропустил настоящее цирковое представление, устроенное на «Оцелоте» капитаном Аланом Шкодой.

– Они же на якоре стоят, ждут бункеровщика?

– В том то и дело, что стоят на якоре. Да только, видимо, не догуляли они сегодня в городе, и душа требовала продолжения праздника.

– Не томи душу, рассказывай, что там они учудили.

– Алан стал на 16 канале вызывать порт и требовать, чтобы к борту прислали катер и отвезли троих человек с «Оцелота» на берег. Естественно его хороший английский никого не впечатлил, и ему ничего не ответили. Тогда Алан обиделся и велел своим матросам спускать шлюпку на воду. Охранники, находившиеся на «Оцелоте», видимо увидели это, и позвонили погранцам. Те вызвали по радио нас и попросили прояснить, чего он там лопотал по-английски, и зачем спускают шлюпку. Ну, я объяснил, что он хочет сойти на берег и требует катер. А шлюпку спускает видимо для того, чтобы добраться до берега, раз катер не прислали.

Пограничники сказали, чтобы я его предупредил о том, что если он не угомонится и не подымет шлюпку, то они сами за ним приедут и увезут в кутузку, а судно арестуют.

– Да, жаль хорвата. Обломали широкую душу прямо на взлете.

– 5 –

Как и сообщил ранее Петр Дьяченко, под погрузкой мы стояли трое суток. Весь груз был уже на борту, но нас не отправляли. Ожидалось прибытие важных пассажиров из Москвы. Зная, что московский рейс прибывает в Южно-Сахалинск в первом часу, можно было смело предположить, что раньше трех мы никуда не пойдем. И те, кто желал, могли еще сходить в город.

Связь с домом по мобильнику с российской сим-картой была значительно дешевле, чем по судовому телефону. Решив быть экономным, отправился в город за симкой. Но, вернулся ни с чем. В салоне мобильной связи мне сообщили, что без предъявления российского паспорта сим-карты не продаются.

Пассажиров приехало более десяти человек. Нам быстро закрыли границу, и мы вышли из порта. До места установки буровой платформы было двое суток хода. Это было примерно напротив середины острова Сахалин, со стороны Охотского моря. На судне были предусмотрены каюты для 56 человек. Места хватало, и пассажиров разместили комфортно. Большому московскому начальнику выделили вообще отдельную каюту на капитанской палубе.

Фамилия начальника была Степанков, он оказался вполне нормальным человеком, без звездной болезни и столичных капризов. Большую часть времени проводил на мостике и охотно общался с экипажем.

Когда я поднялся на мостик по своим профессиональным надобностям, он разговаривал с капитаном.

– А вот и наш электромеханик пожаловал, – представил меня Игорь.

– А вы тоже с Украины? – сходу спросил он и, протягивая руку, представился, – Степанков Константин Дмитриевич.

– Да, из Одессы.

– Бывал в вашем замечательном городе, понравился. А что, российских граждан среди членов экипажа нет ни одного человека? – спросил он, то ли меня, то ли капитана.

– Среди экипажа точно россиян нет. Я даже не знаю, работает ли вообще в нашей компании хоть один россиянин, – ответил капитан.

– А какая причина? Почему украинцев берут в вашу компанию на работу, а россиян нет?

Игорь задумался над вопросом, а я изложил свою версию.

– Это недоработка ваших олигархов. Украинские олигархи оказались проворнее российских, и растянули свой национальный флот быстрее.

– Не понял юмора, одессит. А ну давай по подробней, – серьезно сказал Степанков.

– Все просто. Украинские моряки, лишившись своих судов, пошли работать в иностранные компании значительно раньше российских. Быстрее приобрели опыт работы в смешанных экипажах, выучили английский язык и хорошо зарекомендовали себя на рынке труда. В такую компанию, как например, наша, которой принадлежит это судно, без опыта работы в иностранных компаниях не попадешь. Украинцы просто первые начали, поэтому и дальше продвинулись. Вот и вся логика. А качество образования у нас одинаковое, ведь мы все были сделаны еще в Советском Союзе.

– Похоже на правду, – согласился с моими доводами российский чиновник.

Я в свою очередь поинтересовался, может ли он рассказать о ближайших планах Газфлота по освоению Сахалинских газовых месторождений.

– Что ж, государственной тайны в этом нет. До 2020 года в районе Сахалина и Магадана планируется пробурить порядка семидесяти скважин. Так что работы вам хватит.

– Интересно, а во сколько обходится одна скважина.

– Не дешево. Можем примерно прикинуть. Аренда буровой платформы, на которую мы едем, составляет 320 000 долларов в сутки. Аренда вашего судна – 48 000 долларов в сутки. Два судна мы арендуем, два предоставляем свои. Плюс пассажирский бот для смены рабочих на буровой. Сколько он стоит, я точно не знаю. Теперь стоимость топлива для работы всех этих судов и платформы. Расходные материалы: трубы, цемент, бетонит, берит. Все это надо доставить вначале по железной дороге до Ванино, затем паромом в Холмск. Буровое и испытательное оборудование, опять же его доставка и оплата буровых мастеров и других специалистов. Еще надо учесть, что перед тем как устанавливать буровую, здесь поработали суда сейсмической разведки и ученые геологи, которые обработали собранную этими судами информацию. И самое неприятное, что после всех этих затрат и трудов, пробуренная скважина может оказаться не пригодной для добычи газа. Риск присутствует всегда. Дорогое это занятие, очень даже. На простом калькуляторе цифр не хватит посчитать.

Цифры впечатляли, даже приблизительные. А ведь скважина это еще далеко не все. Газ надо очистить, переработать и доставить до потребителя. И только тогда потраченные денежки начнут возвращаться.

С ним был его сын, который ехал на буровую работать. Дима вел себя скромно. На мостике возле отца не терся, а находился среди своих коллег по работе. О том, что они родственники было видно не только по фамилии в судовой роли. Сын был очень похож на отца. И Степанков, как и большинство отцов, своим сыном гордился. Было видно, как преобразилось выражение его лица, когда капитан поинтересовался у него за «однофамильца».

После ужина сыграли учебную тревогу для экипажа и пассажиров. Все команды звучали на английском. Специально для пассажиров дублировались на русском. Слаженные действия экипажа столичное начальство впечатлило. Константин Дмитриевич посетовал, что учебную тревогу не засняли на видеокамеру, и предложил на обратном пути все повторить для видеозаписи. Капитан, хоть энтузиазма и не проявил, отказывать в просьбе не стал.

До платформы мы добрались благополучно. Выгрузка длилась чуть более двух суток. Мы забрали с платформы шестнадцать рабочих и уже знакомых двух чиновников, инспектора по технике безопасности и Степанкова.

От показательной учебной тревоги нас спас ветерок, нагнавший волну и раскачавший судно. Пассажирам было уже не до видеосъемок. Они разошлись по каютам и приняли горизонтальное положение.

По приходу в порт нас сразу поставили к причалу. Пограничники пассажиров проверили и отпустили быстро. А нас, как и положено, проверяли тщательно, до самого обеда.

Снова три дня погрузки, двое суток перехода, выгрузка, обратный груз и в порт. И так по кругу. «Встали на лыжню», – резюмировал дед режим работы судна. Три круга и месяц прошел. Середина контракта. Игорь Репенин напомнил, что пора сообщать в офис запрос на замену, который обычно отсылается за месяц до списания.

Я изложил капитану просьбу моего сменщика задержаться на пару недель.

– Леня, это лично твое дело – идти сменщику на встречу, или нет. Мне нужна дата твоего списания. И то, это всего лишь вежливая формальность. Офис будет решать, когда и где делать замену.

– Тогда пишите на конец августа.

Солнцев запросил замену по истечении двух месяцев. Дед проигнорировал эту формальность и вообще писать ничего не стал. Максим изъявил желание продлиться и возвращаться домой вместе с земляком капитаном. Петя был уже на чемоданах, и ждал замену со дня на день. Артур желал смениться в начале сентября. Смена филиппинских членов экипажа в России не предусматривалась, из-за визовых проблем. Российская виза на Филиппинах стоила 500 долларов, и делалась не менее чем за месяц.

Время контракта летело быстро, особенно в машине. Дед нам скучать не давал, и работы хватало. «SEA EAGLE» был лебединой песней Кайталова. Все звезды на небе расположились правильно. И все совпало. Знания, опыт и желание стармеха все это реализовать на новом судне, доверие и уважение к нему офиса, и самое главное финансовые возможности компании. Еще при строительстве судна большая часть технических замечаний и предложений стармеха была учтена и исправлена. Всё, или почти всё, что Кайталов заказывал в офисе, подтверждали, и присылали на судно.

Помимо хорошего инструмента, запасных деталей, расходных материалов были заказаны ящики и шкафы, чтобы все это разложить. Все это, правда, было доставлено на борт судна в последние дни перед уходом на Сахалин. Нам предстояло сделать тщательную инвентаризацию, и все разложить и расставить по местам.

Это было первой и главной задачей, которую дед поставил перед машинной командой. Второй задачей было «найти спрятанные скелеты», – искать брак и недоработки по всему оборудованию судна. Судно было на гарантии, и все недостатки устранялись по гарантии, без дополнительной оплаты со стороны владельцев судна. Гарантия была на один год, затем сказка заканчивалась.

С легкой руки Солнцева механики стали называть стармеха Аркадьевичем, затем и штурмана с капитаном стали обращаться к нему так же.

Иногда на Аркадьевича нападал «работун», и механикам в эти дни хотелось плакать, когда утром он приносил в ЦПУ список работ. Но перечить они не могли, ни по должности, ни по возрасту. Я тоже был значительно младше стармеха, но все же, был ближе всех по возрастной категории. У нас с ним сложились хорошие отношения, и производственные, и личные.

Когда я видел, что механики начинают закипать от дедовского «работуна», приходилось деликатно вмешиваться. Когда Аркадьевич утром приносил очередной список работ, я шутливым тоном говорил механикам:

– Так мужики, по моей команде окружаем стармеха и связываем его, а то он нас тут всех кончит!

Аркадьевич, понимая, что с работами перегнул, давал задний ход:

– Стоп. Отставить связывать стармеха. Я все понял, и завтра вообще в машину не приду!

– Два дня лучше не приходите! – вставлял Макс, которому доставалось больше всех из-за сварочных работ.

Дед выпивал свой традиционный утренний чай, затем уходил из ЦПУ, оставив список работ – разбирайтесь, мол, сами, за какое время все это надо сделать.

Перед кофе-таймом механики мне начали намекать, что не плохо бы навестить деда. А то не ровен час, накличем на себя бурю. Надо было идти, выяснять обстановку, раз сам ее и спровоцировал.

Аркадьевич дверь в каюту днем не закрывал, и обычно сидел за столом перед компьютером.

– Тук, тук. Не занят? – поинтересовался, стоя в дверях

– Каким ветром занесло? – вопросом на вопрос, недовольным голосом, отвечал дед.

– Так сам учил, «вспотел – покажись начальству».

– Ты вспотел? Не смеши меня ради бога. Наверное, твои сообщники, лоботрясы механики, водой тебя побрызгали, перед тем как отправлять в разведку для выяснения обстановки? Я за всю свою жизнь ни одного вспотевшего электромеханика не видел. Да ты заходи, присаживайся. У вас, что лень профессиональное качество? Я по молодости лет еще пытался бороться с вашим братом, заставлял работать. Потом плюнул на это дело, в виду безнадежности этой затеи.

– Так мы больше мозгой шевелим, чем руками. Попробуй вспотеть при такой работе?

– Мозгой он шевелит. Раньше намекнуть не мог, что я увлекся с работами?

– Так в самый раз и намекнул. Зато теперь у механиков целых два дня хорошее настроение. Почитай, праздник ты нам устроил на ровном месте.

– Понятно. Чтобы людям было хорошо, надо им сначала сделать плохо, а потом вернуть все как было. Так, что ли выходит?

– Самый эффективный способ при отсутствии поощрительных ресурсов. Монотонность, как и безделье, утомляет. Люди устают не меньше, чем от тяжелой работы.

– Так что, по-твоему, выходит, что я не старый заигравшийся осёл, а мудрый руководитель?

– А то, Аркадьевич.

– Ну, раз так, тогда давай чай пить. Хитрая ты лиса.

Чай мы пили долго, беседуя на разные отвлеченные, не морские темы.

Электромеханики не имеют служебного роста на судне. Пришел работать на флот молодым электромехаником. Набрался опыта, повысил разряд до максимального, но так и остался электромехаником до самой пенсии. Отсутствие карьерного роста делает нас более независимыми от начальства, чем штурманов или механиков.

Обычно мы в хороших, дружеских отношениях и с капитаном, и со стармехом. Наша дружба бескорыстна. Мы не ждем от них рекомендаций для продвижения по служебной лестнице, и не «подсиживаем» их, когда подходит время ухода на пенсию.

Опытный электромеханик, помимо своих служебных обязанностей, часто выполняет связующую роль в непростых отношениях между машиной и мостиком. Особенно, когда между ними пробегает черная кошка.

В такие моменты, лучше сразу погасить искру конфликта, взяв «огонь на себя» грубой шуткой или нелепым замечанием, чем потом быть парламентером между машиной и мостиком в течение нескольких дней. Толковые командиры это понимают и умеют ценить. Ну а дураки – они и есть дураки. С ними лучше не связываться, и вообще держаться от них подальше.

Наконец, второй помощник капитана дождался замены. Его приехал менять Сергей Грязнов, гражданин России. Не зря Степанков интересовался составом экипажа. Видимо задействовал имеющиеся рычаги влияния на наших работодателей, и сумел им «внятно донести до сведения» рекомендацию о найме российских моряков на суда, работающие на Сахалине. И это было справедливо и разумно. Часть огромных денег, которые тратились на этот проект, оставались в стране в виде зарплат моряков.

Сергей работал старпомом в «Тайд Вотере», и пришел в нашу компанию с понижением в должности, но с увеличением зарплаты. Это обычная процедура при переходе в более качественную оффшорную компанию. Парнем он был веселым и открытым, искренне радовался своей удаче. Новое судно и хороший слаженный экипаж приводил его в восторг. Особенно его радовали взаимоотношения офицеров на мостике. Ни капитан, ни старпом его не щемили и не делали крайним, переложив на него всю рутинную работу. Было такое впечатление, что ему не доводилось работать с нормальными людьми.

С офиса пришло письмо с графиком замены остального экипажа. Наши пожелания по срокам были, в основном, учтены. Написал письмо своему сменщику, сообщил, что продлился. На следующий день получил обескураживающий ответ: «ну раз ты так решил, значит так и будет», как будто не было никакой просьбы с его стороны, а я просто решил задержаться и подзаработать больше деньжат.

Такие вещи среди моряков не приветствуются и осуждаются. У всех семьи, всем надо зарабатывать. Поэтому пересидки обычно согласовываются между сменщиками. Надо считаться друг с другом.

Написал снова и попросил разъяснений. Оказалось, что у его жены отпуск перенесли, а он просто забыл мне сообщить, что надобность в моей задержке на судне отпала.

Задержка меня не тяготила. Режим работы был щадящий, экипаж хороший. Чего еще надо? В общем, работай и не горюй.

Вадим уехал вовремя. Сменил его Володя Рисованный. Сын стармеха, работающего на другом судне компании. Оказалось, что у Кайталова сын третий механик и работает под руководством Рисованного старшего.

Стармехи подружились давно, еще работая в Саудовской Аравии. Попав работать в «Джерри оффшор», хорошо зарекомендовали себя, и спустя время обратились в офис компании с просьбой о трудоустройстве своих сыновей, механиков. И компания их просьбу удовлетворила.

Обычно, в любой компании стараются, чтобы родственники в одном коллективе не работали. Так как семейные отношения могут отрицательно влиять на работу. Руководство «Джерри Оффшора» поступило мудро. Детей авторитетных механиков на работу взяли. И сделали так, чтобы отцы не расслаблялись, а постоянно несли за своих детей ответственность – друг перед другом. Кайталов младший работал с Рисованным старшим. А Рисованный младший работал в паре с Кайталовым старшим.

Сменился капитан. Приехал довольно молодой капитан, родом из Черкасс – Александр Хоменко. Он настолько быстро вписался в экипаж, что смена капитанов на экипаже не отразилась. Капитан есть капитан. Он может устроить для всех черную жизнь, если захочет повеселиться. Обычно говорят: «Новая метла метет по-новому». Это происходит по двум причинам. Первая причина, – новая метла не знает, как мела старая. Вторая, – новая метла даже не желает знать, что было хорошего до нее, а зачем? Все равно будет так, как я скажу.

Капитан – не просто профессия. Это символ мечты. Кто из мальчишек в детстве не мечтал стать летчиком или капитаном дальнего плавания? Если не все, то подавляющее большинство, это точно. Капитан – это воплощение детской мечты. Это подтверждение того, что мечты сбываются. А еще, это проявление мужского характера и настойчивости на пути к своей мечте. Только ощущение одного этого, «что мечты сбываются», может сорвать крышу у многих. Испытание «медными трубами» оказывается ничуть не легче, чем испытания «водой» и «огнем».

В общем, наши капитаны передали дела, как два дирижера обменялись дирижерскими палочками. А оркестр как играл свою мелодию, так и продолжил, даже не сбился. Нам повезло с капитанами. Умели руководить без лишней суеты и капитанских амбиций. Аура в экипаже была дружеской. Капитана боялись разочаровать больше, чем разозлить. Отношения построены на взаимном профессиональном уважении, а не на страхе быть наказанным, или не получить хорошей рекомендации за рейс. Это все понимали и ценили.

Филиппинцы командных должностей не занимали и не чувствовали себя в чем либо ущемленными со стороны украинских офицеров. Панибратства не было. Даже когда делали субботнее барбекю на палубе, с бутылкой пива. Филиппинцы вначале из вежливости садились за общий стол, затем сбивались в сторонке отдельной кучкой и общались между собой о своем, – о филиппинском. Мы о своем.

Время первого контракта пролетело быстро. Пришло и нам время меняться. С офиса пришло письмо по поводу смены стармеха, старпома и меня. Наша замена уже вылетела, и через два дня мы будем ехать домой. Меня должен был менять мой предшественник, а вот на место деда ехал хорват Роберт. Артура менял российский старпом, из Мурманска, Володя Вятковский. Он ехал без понижения в должности и сразу на максимальную зарплату. Артур только перед этим интересовался в офисе по поводу повышения своей зарплаты, т.к. работал в этой компании уже около трех лет и был на хорошем счету. Но деньгами его не баловали. Вот и сейчас ему ответили, что бюджет компании на год уже спланирован, и поэтому они не могут ничего добавить. А новому старпому деньги есть. И разница приличная. Фиолетову было за что побороться.

Уезжали сумбурно. Помощник агента Женя загулял и завалил работу. Филиппинцы, которые прилетели в Южно-Сахалинск утром, до обеда ждали агента в аэропорту. Женя о них забыл напрочь, и вообще был удивлен, когда начальство начало на него гневаться. Затем перепугался и засуетился изо всех сил.

Выяснилось, что деду замена не прилетела. И мы с Фиолетовым должны были добираться вдвоем. Билеты нам предложили с Москвы до Киева, так как в Москве была удобная пересадка. На Одессу самолет вылетает из Москвы только утром, и надо было ночь тратить либо в Москве, либо в Киеве. Киев был ближе к Одессе, и возможны были варианты.

Петя Дьяченко добирался с Киева до Вилково сам. Фирма предложила ему двести долларов на покупку билета на месте. Мы тоже попросили офис взять билеты до Киева и выдать наличку на билет до Одессы. Петр нам сообщил, что с Киева, вернее прямо с Бориспольского аэропорта, идет маршрутка на Одессу. Отходит около двенадцати ночи, примерно через час после прибытия рейса из Москвы. Так что все складывалось благополучно. Дед по поводу замены был спокоен. Как поменяют – так поменяют. Артур суетился. Надо было быстро передать дела новому человеку и успеть дособираться. Он переживал, что не успеет погладить футболку:

– Поеду мятый, не поглаженный как бомж, а не мечта одесситки.

– Да ладно, Артурчик! Какие нежности. Не выглаженная футболка! Если не успеешь погладить свою, то тогда мне придется выручать друга, и измять свою рубашку, – успокаивал его, – уверен, дома нас примут и слегка примятыми.

Дюк Эммануил Осипович де Ришелье

Марк Алданов

I

Обозначение «дюк», быть может, памятно читателям старых русских исторических журналов. Так в начале XIX века именовался в России один из главных создателей Новороссийского края, герцог де Ришелье. Именовался он так и официально.

Этот замечательный человек не получил настоящего признания у себя на родине. После окончания периода эмиграции он был два раза председателем совета министров Франции, но большим политическим престижем не пользовался. Талейран язвительно говорил о нем: «Ни один французский государственный деятель не знает так хорошо крымских дел, как герцог Ришелье». Гораздо более благодарную память он оставил после себя в России. В Одессе, как известно, ему поставлен памятник и его именем названа главная улица города. В России же (в «Сборнике Исторического общества») были опубликованы и его письма, и воспоминания его жены — главный биографический материал настоящей статьи.

Всем известна генеалогия рода Ришелье. Прославленный кардинал был старого, но незнатного дворянского рода. Он пожаловал себе герцогство, а равно и десяток других титулов: его потомки одновременно — герцоги де Ришелье, герцоги де Фронсак, князья де Мортань, маркизы де Понкурле, графы де Шинон, бароны де Альбре и т.д. Все эти титулы и свое огромное богатство кардинал завещал внуку своей сестры.

Сыном второго герцога был маршал де Ришелье, тоже достаточно нашумевший в мире. Он прожил девяносто два года и оставил по себе не слишком добрую славу, — в стиле не то Петрония, не то Толстого-Американца. Таков же, в менее шумном варианте, был его сын, проделавший быструю военную карьеру: он семи лет от роду был полковником драгунского полка; этому удивляться по тем временам не приходилось: полковому командиру семилетнего драгуна шел двенадцатый год. «Надо быть очень осторожным в выборе своих родителей», — говорил Гейне. Но зато если выбор сделан удачно, то обычно можно быть спокойным за будущее, когда оно не приходится на революционное время.

Будущий градоначальник Одессы был единственным сыном четвертого герцога, иными словами, внуком маршала Ришелье. Маршал не любил своего сына, но внука обожал. «У Армана все мои достоинства и ни одного из моих пороков», — восторженно говорил он. Бывали, впрочем, у маршала вспышки гнева, которые, с точки зрения современной педагогии, едва ли могут быть одобрены. Так, однажды, после большого карточного выигрыша у короля, он подарил внуку сорок луидоров. Недели через две маршал встревожился: верно, Арман сидит без гроша? Честный внук изумился: как без гроша, а сорок луидоров? Маршал в бешенстве швырнул деньги нищему за окно: вот до чего дожил — мой внук не истратил сорока луидоров за две недели! Это рассказывает в своих воспоминаниях один из родственников Ришелье.

Пятнадцати лет от роду бережливого внука женили на 13-летней дочери герцога де Рошешуар. Подобные браки в ту пору были приняты. Вспоминать, однако, по этому поводу Амура и Психею не надо. Психея была безобразна как смертный грех: уродливое лицо, горб на спине, другой горб на груди. Тридцатью годами позднее герцог Ришелье представил свою жену императору Александру I. Царь был в ужасе: «Что за урод! Господи, что за урод!» — сочувственно говорил он приближенным: Александр Павлович искренно любил герцога. Понять причины этого брака невозможно. Рошешуар-Мортемары, потомки лиможских виконтов, — одна из самых родовитых семей Франции, но какой еще знатности нужно было наследнику десяти титулов! Не нуждался Ришелье и в деньгах своей жены: маршал завещал ему состояние, приносившее 500 тысяч ливров ежегодного дохода.

Правда, и брак был своеобразный. В вечер бракосочетания новобрачный отправился в свадебное путешествие один, или, точнее, в сопровождении гувернера. Путешествовал он полтора года, затем вернулся, сделал визит жене и опять уехал. Так это продолжалось почти всю жизнь супругов. Эмиграция разлучила их на долгие годы. По словам их родных, герцог и герцогиня очень уважали друг друга. Но, кроме уважения, между ними ничего не было.

Арман Эмманюэль де Ришелье получил хорошее образование. Воспитателем его был аббат Лабдан, впоследствии ставший учителем герцога Энгиенского, — он скончался, получив известие о расстреле этого своего воспитанника. Лет 17-ти от роду Ришелье был представлен ко двору и вскоре получил высокое придворное звание первого камергера. Как ни велика была тогда власть имени и породы, пожалование этого звания 19-летнему юноше вызвало в Версале ропот.

По-видимому, придворная жизнь не понравилась молодому Ришелье (тогда еще графу де Шинон). Близкий к нему человек рассказывает, что его раздражали злоупотребления, он хотел многое переделать. Но если искоренить все несправедливости, то и сам он не был бы в 19 лет сановником. Вероятно, ему и это приходило в голову: в отличие от своих предков, он был совестливый, печальный человек, лишенный любви к блеску и этикету.

Я не скажу, что это был «кающийся герцог» вроде русских «кающихся дворян». Но, как другие устают от труда, Ришелье устал от праздности. Андрей Белый рассказывает о своем знакомом, старом англичанине: «Бритт тридцать пять лет во фраке ходил по салонам; нажив себе сплин, чтобы бежать такой жизни, однажды он, став на корячки пред леди и лордами, на четвереньках — в переднюю, на пароход и — в Париж». Бежать на четвереньках необязательно, можно уехать и просто. Именно так Ришелье и поступил — вероятно, по тем же побуждениям, что и «бритт». У внука маршала Ришелье, несомненно, было свойство, которое Белый называл «невыдирными чащобами самотерза».

Популярностью при дворе молодой Ришелье не пользовался. Он не любил света, Париж и Версаль ему не нрави лись. Пытался он сблизиться с непридворными, передовыми людьми, но из этого ничего не вышло. В их обществе он был чужим, — очень вредила ему застенчивость. Ришелье много путешествовал, много читал, изучил несколько иностранных языков (впоследствии он совершенно свободно говорил и по-русски). Числился он на военной службе, служил сначала в драгунском, потом в гусарском полку. Разумеется, военная карьера его шла весьма успешно: не следует думать, что 25-летние генералы появились только в пору революции. В таком же возрасте и при старом строе мог стать генералом человек с именем и со связями герцога Ришелье. Но тут скрывалась трагедия, которая в нынешнем мире большого сочувствия не вызовет: никакой войны в ту пору не было.

II

У нас революцию вызвала война. Во Франции войну вызвала революция. Войнам 1792—1815 годов предшествовал сравнительно долгий период мира. По-видимому, это необычайно тяготило молодежь того времени. В наши дни старые генералы, случается, говорят о войне с ужасом и отвращением. Тогда настроения были совершенно иные. Чем это объясняется? Нынешние войны кровопролитнее прежних только в абсолютных цифрах; процентное же соотношение потерь к общей численности армий, напротив, тогда было много выше, чем в настоящее время. Под Измаилом, например, погибла в один день треть русской армии и почти вся армия турецкая. За все четыре года последней войны 1914—1918 годов воюющие державы потеряли едва ли более 15—20 процентов своих вооруженных сил. Как бы то ни было, можно было бы показать десятками свидетельств, что молодежь 18-го столетия только о том и думала: где бы повоевать? Так как век был просвещенный, то особенно хотелось воевать за просветительные идеи. Одним ли свободолюбием Лафайета и Рошамбо объясняется их участие в борьбе за независимость Соединенных Штатов? Их поколению повезло. Позднее Америка независимость получила, — что же было делать поколению следующему?

В эту пору в большой моде оказалась Россия. Тяга на русскую службу в годы второй турецкой войны была очень велика. Отчасти объяснялась она престижем и славой императрицы Екатерины II. Но идейную сторону этого увлечения преувеличивать не надо. Граф де Дама в ответ на вопрос, почему, собственно, он предложил свою шпагу русскому, а не турецкому правительству, ответил: «Потому, что если я провинюсь в России, то мне отрубят голову; а если я провинюсь в Турции, то меня посадят на кол». Дама действительно стал офицером русской армии. Добивались того знатнейшие французские аристократы: Тремуйли, Тальмоны, Булье, Ланжероны и др. Был в числе кандидатов и молодой Ришелье.

Окончательно решилось дело в Австрии. Не надо думать, что Ришелье бежал из Парижа в пустыню. Он бежал в Вену: очень любил этот город. Там у него были большие связи; по бабке своей, принцессе де Гиз, он приходился родственником самим Габсбургам. 10 сентября 1790 года Ришелье обедал у знаменитого князя де Линя, с сыном которого его связывала тесная дружба. Как раз во время обеда к князю прибыл с письмом от Потемкина курьер, офицер русской службы. Он разговорился с молодыми людьми и сообщил им важную новость (в ту пору военные тайны соблюдались плохо): русская армия готовится к штурму Измаила. Крепость эта почти неприступна, и защищает ее сераскир, человек очень храбрый, — дело будет серьезное.

— Мы только переглянулись, — рассказывает сам Ришелье, — и тут же приняли решение. Оно, разумеется, заключалось в том, чтобы принять во что бы то ни стало участие в штурме Измаила.

Прежде всего, нужно было получить разрешение Потемкина. Его главная квартира находилась в Бендерах. Туда и понеслись Ришелье и де Линь — именно понеслись: дорогу из Вены в Бендеры они проделали в девять дней — скорость по тем временам огромная. В Бендерах их встретил молодой француз из того же круга, упомянутый выше граф Дама. Он уже состоял на русской службе, был лично известен Потемкину и на свою ответственность повел своих товарищей прямо к князю.

Ришелье оставил описание этого своего визита — сожалею, что не могу привести его целиком. Потемкин жил не во дворце — какие уж дворцы в Бендерах! — но в большом доме, еще недавно принадлежавшем турецкому паше. В первых гостиных было много офицеров, не имевших доступа к главнокомандующему. В последний зал проникнуть было труднее. Это была огромная комната, освещенная бесчисленными свечами. В ней стояло около пятидесяти офицеров в полной парадной форме. Под балдахином находился огромный диван. На нем было шесть дам — красавицы как на подбор. Тут же сидел «в широкой шубе, напоминавшей халат», огромного роста величественный человек, князь Потемкин-Таврический.

III

Имя Потемкина было в ту пору окружено легендой или, точнее, легендами. О всех знаменитых людях при их жизни высказывались суждения разные и даже прямо противоположные. Позднее — и то далеко не всегда — устанавливается арифметическое среднее истории. Легко себе представить, какое число врагов должно было быть у всемогущего временщика. В 1794 году в Германии появился роман, в котором он был выведен под именем «князя тьмы»: роман так и назывался «Князь тьмы и его возлюбленная». Оговариваюсь, я не читал этого памфлета; но литературный род его достаточно ясен (Лесков о таких произведениях говорил: «Проклятие тому гусю, который дал перо, которым написана сия книга»). По-видимому, написал этот шедевр актер Альбрехт в угоду Платону Зубову. Любопытно то, что вышел этот роман (в 1809 году) и в России! Почти через двадцать лет после кончины Потемкина еще были люди, желавшие сделать ему небольшую посмертную неприятность. С другой стороны, были у него при жизни и горячие поклонники. Князь де Линь называл его гениальным человеком. Высокого мнения был о его государственных способностях и Суворов.

Едва ли можно сомневаться в том, что Потемкин был человек очень выдающийся. Был ли он большим политическим деятелем? Ответ особенно затрудняется тем, что не знаешь, к какому именно отрезку времени отнести дела Потемкина и дела всех вообще русских (да и не только русских) государственных людей последних двух столетий. Россия потеряла Польшу, Финляндию, Латвию, Эстонию, Литву, — как теперь расценивать потоки крови, пролитой за эти земли? Ключевский, весьма иронически относившийся к политическим делам того времени и даже к делам военным (в чесменской гавани «турецкий флот оказался еще хуже русского»), по-видимому, считал не очень нужным и главное из всех дел князя Таврического: «Крым не стоил и одной войны, а из-за него должны были вести две».

Этот своеобразный максимализм, столь удивляющий в трудах знаменитого историка, может, конечно, уничтожить все дела Потемкина. Но с ними он уничтожит и очень многое другое. Подобно громадному большинству политиков XVIII века, Потемкин твердо верил в необходимость расширения географических пределов своей страны: чем она больше, тем лучше. Если он ошибался, то ошибался со всей своей эпохой. Без такой веры не было бы Российской империи, как не было бы империи Британской. Что и говорить, швейцарская или голландская история неизмеримо счастливее русской и даже английской. Но, от Кромвеля и Питта до Ллойд Джорджа и Болдуина, какой государственный деятель Англии предпочел бы для своей страны бескровную швейцарскую историю? Едва ли и большевики, главные обличители «буржуазных империалистов», отдают себе отчет в том, что они живут исключительно за исторический счет Потемкиных: если бы советская революция произошла в маленьком государстве, то она ни для кого в мире не представляла бы никакого интереса и была бы через три месяца прекращена извне простыми мерами хозяйственного воздействия. Но и Потемкины не могли думать, что, в перспективе большого отрезка времени, они работают на Политбюро.

До нас дошло несметное множество анекдотов о Потемкине. Если верить этим анекдотам, надо было бы сделать вывод, что он по целым дням чистил щеточкой свои бриллианты, запивал то квасом редьку и капусту, то шампанским «перигорские пироги», устраивал неумные выходки, говорил несмешные шутки, а по ночам «предавался оргиям».

Между тем почти все, что было в России сделано или задумано замечательного во второй половине XVIII века, от больших государственных планов до русского овцеводства и новороссийской промышленности, так или иначе связано с именем Потемкина. Правда, в области военной главное совершил его подчиненный Суворов, — тут заслуга князя преимущественно в том, что он на этого подчиненного всецело полагался. Но в гражданской деятельности Потемкина у него, собственно, ни одного выдающегося сотрудника не было. Кто же все сделал? Не сами же собой основались Севастополь и Екатеринослав, не сам собой создался Новороссийский край. «Крым не стоил и одной войны» — это все-таки лишь одна из шуток, составлявших несчастную слабость Ключевского, и притом не лучшая.

Добавлю, что методы, которыми пользовался Потемкин, по нынешним временам могут вызвать мысли меланхолические. Через полтора столетия после него на тех же местах, в городах, им созданных, идет гражданская война: подходят к городу большевики или петлюровцы, — начинается паническое бегство населения, обычно следует резня. Первое распоряжение Потемкина при захвате татарских областей: обеспечить населению полную свободу веры, мечетей не трогать, дать татарскому дворянству права дворянства русского. А кто хочет уйти в турецкие земли, тем не препятствовать, выдать пропускные свидетельства и снабдить деньгами на дорогу.

По создании екатеринославского наместничества он принимает решение: основать университет и консерваторию. Правда, ни университет, ни консерватория не основываются, но мысль все же заслуживает внимания: много ли, например, университетов и консерваторий основали по сей день в Индии англичане? Не подлежит сомнению, что Потемкин по разным причинам, всего больше по своей хандре, не осуществил и десятой доли того, что хотел осуществить. Отсюда и «потемкинские деревни» — то, что вместе с «завещанием Петра Великаго» может считаться коньком средних европейских знатоков новой русской истории. Возможно, что некоторая доля правды в этих «потемкинских деревнях» и была. Но дошедшие до нас распоряжения князя по подготовке путешествия императрицы основы для такой легенды не дают. Он предписывает Синельникову: «Чтобы город был в лучшей чистоте»... «Безобразящие строения разломать или скрыть»... «Сверх исправности в делах, должны все быть в совершенном опрятстве» и т.д. Так, наверное, с сотворения мира поступали в подобных случаях везде и всегда.

Несвойственный времени либерализм проявляет он и в отношении солдат. За всю историю России, вплоть до царствования Александра И, никто не заботился о солдатах так, как Потемкин. В XVIII веке он был в этом отношении совершенным исключением: многие из его столкновений с генералами происходят на этой почве. Чисто военные предписания Суворову он отдает редко и неохотно. Потемкин был главнокомандующим, генерал-аншефом, президентом Военной коллегии, гетманом казацких, екатеринославских и черноморских войск и т.д. (полный список всех его чинов и должностей занял бы около сорока строк), но своих военных способностей он, кажется, не преувеличивал. Однако из-за недостаточно бережливого отношения к человеческой жизни, к «пушечному мясу», он иногда устраивал бурные сцены и Суворову: первое дело — «сбережение людей». «Прикажи, мой друг сердешный, командирам, — пишет он, — чтобы людей поили квасом, а не водою и чтобы кормили их травными штями». В другом письме он советует, правда в предположительной форме, при распределении наград опросить полки, «кого солдаты удостоят между себя к получению медалей». Безусловно запрещает он жестокие наказания, применявшиеся и Фридрихом, и Нельсоном, и Румянцевым, и совершенно равнодушно относится к ропоту и насмешкам своих генералов. Князь Цицианов пишет на него памфлет, в котором над Потемкиным издевается солдат Сергей Двужильный: погубил, мол, армию, ведь «наш брат палку любит». Все остальное в этом памфлете было столь же верно и столь же остроумно.

Не будем преувеличивать: изображать Потемкина просвещенным гуманистом не следует и незачем. Но во многих отношениях, на фоне времени жестокого, он выделяется ярко и необычайно. Во всяком случае, принадлежал он к очень большой государственной традиции, которая началась с Ордын-Нащокина и кончилась с графом Витте.

Человеческий же образ Потемкина нам непонятен; художественный портрет его был бы под силу одному Льву Толстому. Кажется, Толстой о таком портрете и подумывал: в «Федоре Кузьмиче», без всякой причины, без всякого отношения к сюжету, начат (и не докончен) рассказ о столкновении между Потемкиным и Алексеем Орловым. Думаю, впрочем, что автор «Федора Кузьмича» от этого портрета в конце концов отказался бы: путь, по которому Потемкин пришел к власти, вызывал у Толстого такое отвращение, что никаких смягчающих обстоятельств, никаких поправок на нравы эпохи он принять никак не мог бы.

Очень велика тут вдобавок двойная опасность анекдота и олеографии. На основе анекдотов можно написать о Потемкине какую угодно олеографию, от «князя тьмы» до Микулы Селяниновича. Для иностранных авторов, знающих и любящих тайны славянской души, он был, разумеется, настоящим кладом. В некоторых своих действиях Потемкин иногда представляется живой пародией на русского боярина в изображении французского романиста. «Боярином», как известно, он не был, — родовая знать его ненавидела, да и он очень ее не любил. Потемкин и вообще людей любил не слишком, — видел на своем веку немало. Тиберий, выходя из сената, говорил: «О, люди раболепные!..» Мог сказать это и князь Таврический. Был он, впрочем, чрезвычайно переменчив. В одном из своих писем Потемкин говорит о присущем ему «екстазисе». И в самом деле, экстаз — одно из характернейших его свойств. Это был эстет, без задерживающих центров, не знавший грани между возможным и невозможным, потерявший чувство размера и в политике, и в частной жизни.

Удивительны его письма к женщинам — так из современников Потемкина писал только Мирабо. За два года до смерти он безумно влюбляется в Прасковью Андреевну Потемкину (рожденную Закревскую) и долго уверяет себя в том, что испытывает к ней отеческое чувство (она вдвое его моложе). «Сила твоих бесподобных доброт делает меня постом», — пишет он. Потемкин обещает выстроить ей дворец _ «дом в ориентальном вкусе, со всеми роскошами чудесными», подробно описывает эти «роскоши», свидетельствующие о необычайном богатстве фантазии: «В круг по другим местам разные будут живописи: Купидон без стрел и в чехотке, Венус вся в морщинах, Адонис в водяной болезни... А на главном месте лучшим живописцем напишется моя несравненная душа, милая Прасковья Андревна, с живностью красок сколь будет возможно: белое платьецо, длинное, как сорочка, покроет корпус, опояшется самым нежным поясом лилового цвета, грудь открытая, волосы, без пудры, распущенные, сорочка у грудей схватится большим яхонтом» и т.д., — сокращаю рассказ. И тут же, рядом с Прасковьей Андреевной, «фонтан из разных приводов издаст благоуханные воды, как то: розовую, лилейную, жасминную, туберозную и померанцевую»... Особенно характерно перечисление благоуханных вод, — напоминает оно Шехерезаду, но эти жасминные и померанцевые воды вызывают у читателя и смутную тревогу.

«Екстазис» уживался в нем с припадками совершенной меланхолии. Князь Потемкин, по современной терминологии, должен быть причислен к неврастеникам. Перед последним своим отъездом из Петербурга, после своего знаменитого праздника в Таврическом дворце, он за обедом вдруг сказал приближенным: «Может ли человек быть счастливее меня? Все, чего я ни желал, все прихоти мои исполнились как будто каким очарованием. Хотел чинов — имею, орденов — имею, любил играть — проигрывал суммы несметныя, любил давать праздники — давал великолепные, любил покупать имения — имею, любил строить дома — построил дворцы, любил дорогия вещи — имею столько, что ни один частный человек не имеет так много и таких редких... Словом, все страсти мои в полной мере выполняются». — «И тут Потемкин, ударив кулаком по фарфоровой тарелке, разбил ее вдребезги, вышел из-за стола и удалился в свою опочивальню».

Вслед за Шехерезадой — Экклезиаст.

Через несколько месяцев он умер. В Яссах заболел, выехал в Николаев, в пути почувствовал себя худо. 5 октября 1791 года на большой дороге велел остановиться. «Теперь некуда ехать. Я умираю... Выньте меня из кареты, хочу умереть в поле...» Через три четверти часа князь скончался. «Этот сатрап, столь великий своим гением, столь малый в своей слабости, грандиозный в своих проектах, смешной в своих увлечениях», — говорит о нем его французский гость.

IV

Ришелье, де Линь и Ланжерон прибыли в ставку Потемкина поздней осенью 1790 года.

Людей, выросших при версальском дворе, никакой другой двор не мог удивить блеском. Но ставки, подобной потемкинской, в истории, вероятно, и в самом деле никогда не было. При верховном главнокомандующем находилось шестьсот человек прислуги, двести певчих и музыкантов, драматическая труппа, свой балет и двадцать ювелиров — для изготовления подарков очередным дамам сердца Потемкина. Для больших праздников устроена была огромная подземная галерея, — ее описывает в своих воспоминаниях графиня Головина. Мебель была покрыта розовой и серебряной материей, такие же были ковры. Курились арабские куренья, все было в восточном стиле. Воюя с турками, Потемкин в их обычаях многое одобрял. Но питался он без предписанной туркам воздержанности. Завтраков и обедов в день было шесть. Ланжерон рассказывает, что в пору своей предсмертной болезни Потемкин, трясясь от лихорадки, съел при нем за обедом огромный кусок ветчины, целого гуся, несколько цыплят и выпил неимоверное количество кваса, меда и вин. Остается только делать предположения, как он питался, когда не был на смертном одре.

Во время обеда играл оркестр, составленный из малороссийских, еврейских и итальянских музыкантов. Потемкин очень любил музыку, но понимал ее по-своему. Музыкальные идеи у него были столь же своеобразные, как все остальное. В оркестровку «Тебе Бога хвалим» введены были, например, пушки: при стихе «свят, свят, свят» по знаку дирижера батарея из десяти орудий гремела беглым огнем (В другое время доносившаяся до него перестрелка, напротив, раздражала Потемкина. Однажды он послал адъютанта к командующему артиллерией, генералу Пистору, узнать, почему так много стреляют. «Передайте светлейшему: потому, что Россия воюет с Турцией!» — ответил рассердившийся генерал.)

Солистов в Бендерах найти было, по-видимому, трудно, но русский посол в Вене обещал князю прислать ему отменнейшего клавесинщика. Клавесинщик был и в самом деле недурной: это был не кто иной, как Моцарт.

Автор «Реквиема» — в драме Пушкина некоторое подобие птички Божьей — в ту пору, как, впрочем, почти всю жизнь, бедствовал совершенно. Моцарт был такой же «гуляка праздный», как Сальери — убийца. Ни от какой работы он не отказывался :уроки музыки детям — можно; танцы для придворного бала — отлично; пьеска для часов — отчего же нет? В одном из своих последних писем к жене (от 3 октября 1790 года) Моцарт сообщает: «Только теперь могу себя заставить написать адажио для часовых дел мастера, чтобы несколько дукатов попрыгали в твоих ручках, милая жена моя. Ах, если бы хоть дело шло о музыке для больших часов, стенных или башенных»... Обращался он за помощью к «уважаемому и мудрому муниципалитету Вены», но без большого результата. «Уважаемый и мудрый муниципалитет» предложил ему место без жалованья. Теперь везде стоят памятники Моцарту; но похоронили его, по бедности, в общей яме, — дело нередкое. Замученный безденежьем, долгами, работой на часовых дел мастеров, он принял предложение отправиться на службу в оркестр московитского фюрста, но не успел: умер (почти одновременно с Потемкиным). Очень жаль, что не успел: по крайней мере, в первый и в последний раз в жизни ему хорошо заплатили бы, — московитский фюрст был пощедрее немецких. Да и зрелище было бы интересное: местечковый бендерский оркестр с пушками — с Моцартом в роли солиста!

V

Потемкин принял французских офицеров очень любезно. Он любил иностранцев и всю жизнь был ими окружен. О некоторых из его приближенных и не скажешь, кто они, собственно, были по национальности: родились в одной стране, служили в другой, перешли на службу в третью. Граф де Дама в ставке русского главнокомандующего трижды в неделю носил русский военный мундир, а в остальные дни — французский. Позднее он стал главнокомандующим армии неаполитанского короля, потом просился на службу к Габсбургам, а по восстановлении Бурбонов на престол поступил на французскую службу снова. Вернулся на круги своя ветер, двадцать пять лет носивший его по миру. Этому ветру мы обязаны двумя томами интереснейших мемуаров.

Я не знаю в точности, где именно познакомился Ришелье с Суворовым. Но граф де Дама, познакомившийся с ним несколько раньше, под Кинбурном, оставил об их первой встрече весьма забавный рассказ.

— Я устроился у себя на канонерке, — рассказывает Дама, — и начал писать письмо моей сестре (графине де Симиан). Вдруг ко мне запросто зашел человек в одной рубашке и спросил меня, кто я такой. Я назвал свою фамилию и добавил, что привез генералу Суворову письмо от принца Нассауского. «Очень рад познакомиться с вами, — ответил человек в рубашке, — Суворов — это я, как видите, он человек простой». Дама остолбенел от изумления. Генерал осведомился, кому именно он пишет, и узнав, что сестре во Францию, немедленно изъявил желание тоже написать ей, хоть, естественно, отроду о ней не слыхал. Действительно, он тут же написал письмо на четырех страницах; графиня де Симиан так ничего в этом письме и не поняла. Затем Суворов попросил графа Дама пожаловать к нему на обед завтра, ровно в шесть часов. В означенное время Дама явился, но, к все росшему его изумлению, ему в ставке объяснили, что он ошибся: Суворов обедает в шесть часов утра. «Не скрываю, — пишет граф, — сопоставив этот визит и это приглашение, я пришел к мысли, что имею дело с сумасшедшим». Все же на следующий день Дама явился в ставку утром, в шесть часов. «Генерал бросился мне на шею с ужимками, вызвавшими у меня беспокойство, угостил меня рюмкой какой-то жидкости — она обожгла мне рот и желудок, — сам тоже выпил рюмку с гримасой, от которой случился бы выкидыш у маркитантки, и повел меня к столу...» После потемкинских пиров суворовский обед поверг графа в полное уныние — так он был скуден и отвратителен на вкус. После обеда Суворов очень долго молился. Граф Дама меланхолически добавляет, что и сам он обычно молится по окончании трапезы, «но на этот раз я не поблагодарил Господа Бога: Он справедлив и сам знает, что за такой обед я Ему ничего не должен, — встав из-за стола, я был голоднее, чем перед обедом».

Сходные впечатления были у Ришелье. «Суворов обедает утром, — пишет он, — ужинает днем, спит вечером, часть ночи поет, а на заре гуляет почти голый или катается в траве, что, по его мнению, очень полезно для здоровья...»

Не надо, однако, думать, что французские офицеры не оценили Суворова. «Это был один из самых необыкновенных людей века, — говорит Ланжерон, — великий полководец и великий политик». С большим уважением отзывается о русском генерале и герцог Ришелье.

В ставке Потемкина, принимая участие в его пирах, французы пробыли всего три дня. 14 ноября им, согласно их просьбе, было разрешено отправиться на театр военных событий.

VI

На левом берегу Килийского рукава Дуная, между озерами Ялнух и Катлабух, стояла крепость Измаил. Она была обнесена четырехсаженным земляным валом, вокруг него шел глубокий ров. На валу стояло до трехсот орудий. Гарнизон насчитывал 35 тысяч бойцов; из них значительную часть составляли янычары. Защищал крепость паша, имя которого мемуаристы и историки называют по-разному: Андозл, Ахмет, Мехмед. Во всяком случае, это был сераскир, т.е. командующий армией (По-видимому, в крепости было два сераскира, так как в воспоминаниях встречаются два разных лица.). В Турции паши различались по числу конских хвостов (бунчуков), выносившихся перед ними на парадах. Этот сераскир был трехбунчужный, т.е. высший по рангу, паша и вдобавок человек очень храбрый. Ответ его на предложение сдаться историки тоже передают различно — как ответ генерала Камбронна при Ватерлоо, имеющий, как известно, и величественный, и не величественный варианты. По одной из традиций, сераскир сказал: «Скорее Дунай потечет вспять и небо обрушится на землю, чем Измаил сдастся неприятелю».

Осаждал крепость еще в 1789 году князь Репнин, пытался взять ее штурмом Рибас. Из этого ничего не вышло. Последним главнокомандующим был Гудович. Между генералами возникли нелады, образовался «сейм», как говорит пренебрежительно Потемкин, Военный совет постановил отказаться от осады. Но еще до получения известия об этом Потемкин, преимущественно по политическим соображениям, принял другое решение. 25 ноября он написал Суворову: «Остается предпринять с помощью Божией на овладение города. Для сего, Ваше Сиятельство, извольте поспешить туда для принятия всех частей в вашу команду».

Суворов действительно поспешил. 2 декабря он в сопровождении одного казака прибыл в армию. Через 9 дней начался штурм, закончившийся падением крепости. В благодарственном рескрипте Потемкину было сказано: «Измаильская эскалада города и крепости почитается за дело, едва ли еще где в истории находящееся». Почти то же самое говорят французские участники дела: «Самый замечательный штурм, который, по-моему, когда-либо происходил. Я рад и счастлив, что участвовал в нем, но был бы весьма расстроен, если бы пришлось опять увидеть это зрелище», — пишет Дама. «За много веков не было столь необыкновенного военного события», — говорит граф Ланжерон. Оба, по-видимому, беспристрастны, так же как Ришелье. Все трое в самом ужасном виде изображают резню, последовавшую за взятием города.

Разумеется, я не буду здесь описывать штурм Измаила. В трудах историков и мемуаристов есть немало подробных его описаний. Существует также художественная картина — в седьмой и восьмой песнях байроновского «Дон Жуана». Байрон несколько путался в русских именах: «Они кончаются на «ишкин», «ускин», «ифкчи», «уски». Я приведу из них одно лишь: «Рузамуски». Приводит он, впрочем, кроме Разумовского, и нескольких других имен — в большинстве столь же точно: Шерематов, Мускин-Пускин и т.д. (Суворов у него рифмуется с lover of, из чего надо заключить, что Байрон произносил «Северов» с ударением на первом слоге). Единственным источником для знаменитого поэта послужил труд Кастельно, тоже далеко не безукоризненный в смысле точности. Именно благодаря этому я и напоминаю здесь о «Дон Жуане»: Кастельно рассказал в своей книге происшествие, случившееся при штурме с герцогом Ришелье. Байрон это происшествие использовал, приписал своему герою Дон Жуану, развил, изменил и построил на нем дальнейшее развитие поэмы.

Происшествие это заключалось в следующем. Штурм начался ночью, в темноте, задолго до рассвета. Незабываема картина боя, которую дает в своих воспоминаниях Ришелье (так правдиво, кажется, до Стендаля никто войны не описывал): совершенная тьма, крики «ура!» и «Алла!», адский огонь, отсвечивающийся в водах Дуная, непрестанный бешеный лай, вой, визг собак, которых в Измаиле, как во всех турецких городах, было великое множество... Ришелье был причислен к отряду генерала Маркова, но случайно потерял в этом аду свою часть, присоединился к другой и с ней ворвался в главный, последний бастион гибнущей крепости. Там укрылись все женщины Измаила. Защищал этот бастион сам сераскир. Старый паша, стоя под зеленым балдахином, совершенно спокойно встретил ворвавшихся врагов. Вбежавший одним из первых англичанин, офицер русской службы, предложил ему сдаться. Не говоря худого слова, сераскир выстрелил в него из пистолета, убил его и в ту же секунду был поднят на штыки. Выбежав из бастиона, Ришелье увидел, как два солдата схватили маленькую турчанку. Он бросился на них и осыпал их бранью. Не знаю, поняли ли солдаты французскую брань герцога, или к тому времени он успел заучить кое-какие русские выражения, — турчанка была ему тотчас отдана. Долго он ее оберегал в часы этой нескончаемой ночи и затем, к своему великому горю, потерял ее!

За штурм Измаила Ришелье получил Георгиевский крест и, по словам Гримма, был на седьмом небе. Но, по-видимому, ночь эта надолго отбила у него охоту к войне. «Надеюсь, я никогда больше не увижу столь ужасного зрелища», — пишет он. Ришелье не был рожден для военной карьеры. Недели через три после падения крепости он вернулся в бендерскую ставку. Потемкин встретил его чрезвычайно любезно и предложил взять с собой в Петербург. Императрице уже было известно, что в ее армии служит человек, принадлежащий к столь знаменитой французской семье (в одном из своих писем к Гримму она упоминает о Ришелье, добавляя, что, по общему отзыву, он замечательный юноша). Ришелье отклонил это предложение и попросил у Потемкина разрешения вернуться в Париж: он получил известие о тяжкой болезни своего отца.

VII

В Париже, куда вернулся Ришелье после штурма Измаила, на него посыпались несчастья. Умер его отец. Одновременно выяснилось, что их семья почти разорена. Куда делось состояние, приносившее до 500 тысяч ливров ежегодного дохода, непонятно. Ришелье, человек совершенно бескорыстный, отказался от остатка доходов в пользу кредиторов и двух своих сестер, которых нежно любил. Но главное горе было не в разорении. Шел 1791 год. Медовый месяц революции кончился. Начиналось обычное в революционной истории время: классический переход от всенародного восторга к всенародному ужасу.

Прежде, с детских лет, всю жизнь, все было так ясно: двор, имения, военная служба. Теперь ничего не оставалось ни от двора, ни от имений, ни от службы, — по крайней мере на родине. Перед баловнем судьбы сразу стало много тяжелых вопросов: как жить? чем жить? где жить?

Он решил уехать. «Французская эмиграция трусливо бежала», — писал один русский историк-публицист лет тридцать тому назад, когда и у нас все было довольно ясно. На старости лет этот историк — честнейший, прекрасный человек — нежданно-негаданно сам стал эмигрантом и трагически окончил свои дни в Чехословакии. От тюрьмы, сумы и эмиграции политическому деятелю вперед отказываться не надо.

Ришелье, как и большинство французских эмигрантов, бежал не по трусости. Не по храбрости остались во Франции другие. Чаще всего дело это определялось случаем, отчасти и модой. Очень многие уезжали потому, что так было принято — «все уезжают». И почти никто из этого тогда трагедии не делал: ведь уезжаем на три месяца, ну на полгода, пустяки!

Кажется, Ришелье несколько обидело, что Людовик XVI отнесся к нему без достаточного доверия. Во всяком случае, настроен он был серьезнее, чем большинство его товарищей по судьбе. Ему и до того возвращаться во Францию из России не хотелось, он сам говорит: «Ехать в Париж мне было страшнее, чем было бы трусу участвовать в штурме Измаила». Покинул он родину в августе 1791 года легально, получил заграничный паспорт, и это позднее очень благоприятно отразилось и на его судьбе, и на судьбе его близких. В пору страшных революционных законов против эмигрантов и их родственников, оставшихся во Франции, жена герцога, «femme Richelieu», неизменно ссылалась на то, что ее муж не эмигрант: он не бежал, а уехал с законным паспортом. Поэтому герцогиню очень долго и не трогали, посадили ее в тюрьму лишь при Робеспьере.

Ришелье отправился не в Кобленц, а в Петербург. Там его встретили превосходно. Императрица Екатерина была с ним чрезвычайно любезна. 25-летнему иностранцу был дан чин полковника, его пригласили бывать запросто в Эрмитаже. Он был в полном восторге. Разочарование пришло позднее.

Стар, обычен, неизменен путь всех эмиграции истории. Люди, естественно, уезжают в те страны, в которых могут рассчитывать на сочувствие общественного мнения и правительств. В сочувствии им вначале никогда и не отказывают. Первых французских эмигрантов встретили восторженно даже в Германии, которая гостеприимством никогда особенно не славилась. Графу де Артуа и его свите при их въезде в Кобленц на улицах бросали цветы. Несколько позднее их забрасывали грязью (говорю и о цветах, и о грязи не в переносном, а в буквальном смысле). Сперва у всех эмигрантов были деньги, они вносили «нездоровое оживление» в жизнь небольших немецких городков. Потом остались они без гроша, их надо было кормить, доставать им работу, чуть только не отбирать хлеб у своих. А враги их во Франции шли от удачи к удаче, — «ничто у людей не имеет такого успеха, как успех». Со своей стороны, французы, особенно парижане, были от Германии отнюдь не в восторге. Много забавного случилось, например, с Риваролем: знаменитому остроумцу не перед кем было блистать. Немцы «скидываются», чтобы услышать хорошее «словечко», мрачно говорит он.

В России, да еще в Англии, относились к эмигрантам лучше, чем в других странах. Вначале императрица Екатерина оказывала им гостеприимство с восторгом. Именно в это время и попал в Петербург Ришелье. В германских землях дело уже обстояло иначе. Поход на Париж герцога Брауншвейгского закончился в 1792 году полным провалом. Венское правительство объявило, что с 1 апреля 1793 года перестанет платить жалованье эмигрантскому корпусу принца Конде. Положение людей, входивших в этот корпус, сразу стало трагическим, — денег больше почти ни у кого не оставалось. Тогда в Петербурге возник так называемый Крымский проект: предполагалось перевести в недавно завоеванный Крым армию принца Конде. Инициатором этого плана был Ришелье, подписал документ Платон Зубов, а кто был автором, сказать трудно.

Документ этот, состоящий из 33 параграфов, и трогателен, и в некоторых отношениях курьезен, — особенно по необыкновенной своей цифровой отчетливости. Русское правительство отводило французской эмиграции на берегу Азовского моря «630 000 arpents russes qu'on nomme deciatine» («630 000 русских арпанов, именуемых десятинами» (фр.)- Арпан — старая французская земельная мера.). Надлежало образовать две военные колонии. Каждая колония делилась на десять округов, каждый округ — на пять деревень. В каждой деревне должны были поселиться «сорок мушкетеров-дворян и двадцать мушкетеров-недворян. Каждому мушкетеру-дворянину отводилось шестьдесят десятин земли, недворянину — тридцать (офицерам же по триста). Кроме того, каждому поселенцу, независимо от происхождения, давались две кобылы, две коровы, шесть овец. Получали колонисты, по проекту, и жалованье. Генеральным инспектором эмигрантской колонии назначался сам принц Конде, а ее губернатором — герцог Ришелье.

С этим проектом и с двумя бочонками золота на расходы по перевозке армии в Крым Ришелье в конце 1792 года выехал в Германию в эмигрантский штаб. По словам Круза-Крете, предложение императрицы было эмигрантами встречено «пренебрежительно», за что им тогда немало досталось упреков и ругательств и от русских, и даже от французских современников. В самом деле, нищим людям, которым некуда деться и нечего есть, предлагают жалованье, предлагают землю в благословенном, солнечном краю, а они ломаются, капризничают, изображают бар! Разумеется, неблагодарные дураки, если не совершенные проходимцы. Ростопчин писал: и дураки, и проходимцы.

Мы к этому так отнестись не можем.

Когда надежды разбиты, когда делать больше нечего, когда люди начинают терять веру в себя и изверились во всем остальном, в противовес полному отчаянию неизменно появляется нечто неожиданное, поражающее, дикое. Скажем символически кратко: Парагвай.

Крым был Парагваем французской эмиграции.

VIII

Эмиграция — не бегство и, конечно, не преступление. Эмиграция — несчастье. Отдельные люди, по особым своим свойствам, по подготовке, по роду своих занятий, выносят это несчастье сравнительно легко. Знаменитый астроном Тихо де Браге в ответ на угрозу изгнанием мог с достаточной искренностью ответить: «Меня нельзя изгнать, — где видны звезды, там мое отечество». Рядовой человек так не ответит, — какие уж у него звезды! При некотором нерасположении к людям, можно сказать: рядовой человек живет заботой о насущном хлебе, семьей, выгодой, сплетнями, интересами дня, — больше ничего и не требуется. Ф.А. Ланге, напротив, уверял, что в Германии аптекарь не может приготовить лекарства, не сознав связи своей деятельности с бытием вселенной. Второе утверждение в сто раз лживее предшествующего, но ведь преувеличено и первое. Не выносят и рядовые люди сознания полной бессмыслицы своей жизни. Эмигранты же находятся в положении исключительном: внешние условия их существования достаточно нелепы и сами по себе. Простая житейекая необходимость давит тяжко, иногда невыносимо. Велик соблазн подогнать под нее новую идею, — и чего только в таких случаях не происходит! Необходимость гонит людей в Парагвай, — можно придумать идеологию и на этот случай. Но проникся ли парагвайским патриотизмом кто из русских людей, поступивших в Парагвае на службу? Усвоил ли твердую веру в то, что Чако должен быть отбит у Боливии и что стоит отдать жизнь в борьбе за парагвайский Чако?

Ту же драму пережили и французские эмигранты, когда Ришелье явился к ним с крымским проектом. Конечно, он говорил им, что проект его временный, что армия вернется к борьбе. Эти доводы — в них была доля правды — как коса на камень натыкались на горестное, раздраженное недоумение. Какой Крым? Зачем Крым? При чем тут мы? При чем тут Франция, династия Бурбонов, борьба с революцией? Жалованье, лошади, овцы — все это отлично, но мы не наемники, и жизнь не может иметь для нас разумного смысла, если мы отправимся колонизировать чужую землю для чужого народа!

Может быть, были и соображения практические. Принц Конде и его армия знали о Крыме (еще почти диком в ту пору) меньше, чем мы знаем о Парагвае. Если принять во внимание способы передвижения той эпохи, то Крым был от Рейна географически едва ли не дальше, чем Парагвай от Парижа. Вероятно, люди передавали друг другу всякие ужасы: малярия, ядовитые змеи, земляные блохи. Но главное было, наверное, не в этом. Граф Ростопчин ровно ничего не понял в тяжелой, мучительной драме этих несчастных людей, сбитых с толку событиями.

Ришелье, по-видимому, понял эту драму лучше. Не буду излагать дальнейшую историю Крымского проекта. Скажу только, что Ришелье остался с армией. Конде предложил ему полк «Рыцарей короны». Ришелье отклонил это предложение, но остался при эмигрантской армии на должности военного агента России (венский кабинет возобновил субсидию Конде). С этой армией он и проделал катастрофические походы следующих лет; участвовал во многих делах и вел себя примерно. Однако война того времени его, по-видимому, угнетала. На западном фронте она была более жестокой, чем в Южной России. Еще худшие вести доносились из Франции: там, как всегда при гражданской войне, зверства были не исключением, а правилом. С другой стороны, есть основания думать, что эмигранты на Ришелье косились. Правда, вопрос о подданстве, о гражданстве тогда ставился не так, как теперь. Но все же странно было французам, что человек, носящий одну из самых знаменитых фамилий Франции, состоит в их армии военным агентом другой державы.

Сам Ришелье, по-видимому, уже принял решение. В восстановление Бурбонской династии он верил плохо. «У французов будет король, — писал он, — но не король из дома Бурбонов». Не надо тут особенно восторгаться его политической проницательностью: так тогда думали очень многие, и почти все проглядели будущего «короля», в ту пору молодого республиканского офицера. Один из немногих, Талейран неизменно утверждал: «Якобинцев задушит только якобинец»...

Ришелье над Францией поставил крест надолго — в тайных мыслях, быть может, навсегда. С большим рвением принялся он изучать русский язык. В одном из своих писем к Андрею Кирилловичу Разумовскому (переписывались они, конечно, по-французски) он вдруг, очевидно в доказательство своих успехов, вставляет следующую русскую фразу: «Я начинаю лучше говорить и разуметь и уверен, что я скоро и с малым трудом довольно узнаю и совсем едва все понимаю, что для службы надлежит». Затем снова переходит на французский.

Он стал «Эммануилом Осиповичем де Ришелье», таким на всю жизнь и остался. Впоследствии, через четверть века, с восстановлением Бурбонов на престоле, Ришелье оказался главой французского правительства; но русской стихии из своей души не вытравил и тогда. С некоторым удивлением читаем мы письма, которые он писал из Франции в последние годы своей жизни. В одном из них он пишет о «чистом, свободном воздухе наших степей» — дело шло о степях Новороссии. В другом письме, выражая одному из одесситов сочувствие по случаю трудного положения одесской хлебной торговли, он добавляет, что, к счастью, во Франции тоже ожидается плохой урожай — следовательно, новороссийские дела могут поправиться. Письмо для французского министра-президента довольно неожиданное.

IX

В марте 1795 года Ришелье вернулся в Петербург. Но теперь его там встретили совершенно иначе, нежели три года тому назад. Императрица больше герцога в Эрмитаж не приглашала. Платон Зубов принял его чрезвычайно грубо— не ответил на поклон, не подал руки. В письме к Разумовскому от 1 мая 1795 года Ришелье говорит: «По словам Эстергази, способ обращения со мной должен показать французам, что им надеяться не на что; желаю отбить охоту у тех французов, которые уже в России или которые хотели бы сюда приехать».

Коварной тактики тут, вероятно, не было, но эмигранты несколько надоели и в Петербурге. В германских странах наскучили их просьбы о поддержке. Одно дело принц Конде, принимающий у себя в Шантильи, до революции, европейских монархов; другое дело принц Конде, просящий в Вене о субсидии. Монморанси, учитель французского языка в Лондоне, не то, что Монморанси в Версале — первый барон христианской эпохи (хоть первым бароном он остался и вне Версаля). Европа не переносит «социального деградированья» в затяжном виде. В России было, возможно, и не совсем так. С.Р.Воронцов однажды сказал самому графу д'Артуа, брату Людовика XVI: «Человек, в жилах которого течет кровь Генриха IV, не должен попрошайничать, — надо с оружием в руках бороться за свои права!..» Но эта выходка была, по-видимому, исключением. В действительности, в России прошла мода на эмигрантов. Со всем тем жаловаться многим из них никак не приходилось. Некоторые получили в подарок имения. Полиньяки, Шуазели, Эстергази стали помещиками Киевской и Волынской губерний. Брой, Ланжерон, Ламбер, Отишан, Кенсонна были зачислены в русскую армию. Герцог Ришелье получил кирасирский полк.

О недолгом царствовании Павла Петровича распространяться не приходится. Именно в эту пору войска принца Конде пришли в Россию. На их долю выпало много бед, но такова же была в то царствование судьба коренных русских людей. Ришелье для начала получил генеральский чин, за тем был отставлен от службы, снова принят, снова отставлен, — «он исчерпал на себе все виды немилости», — кратко сообщает Ланжерон. «У меня нет иного желания, кроме как быть уволенным как можно быстрее», — писал Разумовскому сам Ришелье. Желание его через некоторое время исполнилось. Как-то в окрестностях Петербурга произошел пожар; Ришелье со своими кирасирами «самовольно» отправился тушить — и получил чистую отставку.

Он остался без гроша, жил на полтора франка в день. Тем не менее мысль о возвращении на родину не приходила ему в голову. Собственно, вернуться во Францию уже было можно: революция кончилась, страной правил генерал Бонапарт.

Отношение эмигрантов-роялистов к Наполеону — страница истории замечательная. Некоторые из них прекрасно понимали, что он положил конец революции — и сделал это гораздо умнее и искуснее, чем предполагали и тщетно старались сделать они. «Презираю людей, которые пытаются отрицать душевную силу и военный гений этого необыкновенного человека, — писал в 1808 году легитимист из легитимистов граф де Дама. — Ах, отчего он не Бурбон! С каким восторгом я посвятил бы свою жизнь службе в армии под его руководством. Быть врагом своих соотечественников — самая худшая участь, которая может постигнуть француза. Но я не могу служить человеку, не принадлежащему к роду моих повелителей, хоть он и в тысячу раз талантливее, чем люди, бывшие моими повелителями...»

Ришелье таких мыслей не высказывал. Может быть, и он думал так же. Скорее, по самой природе своей он был неспособен к крутой перемене в делах и взглядах — не был настоящим политическим деятелем. В свой лагерь потерял веру, но в другой переходить не желал. Конечно, при некоторой настойчивости он мог вернуться на французскую службу. Бонапарт в голубую кровь не верил нимало, но по политическим причинам старался приблизить к себе родовую знать. Официально (до общей амнистии 6 флореаля X года) все оставалось по-старому, чуть только не как при Робеспьере: французские эмигранты, «поднявшие руку на родину», считались страшными преступниками и злодеями. В действительности почти каждый, кто хотел, мог без особых трудностей приехать во Францию. Наполеон (сам чуть не ставший эмигрантом) отлично знал, что ему служат на ответственных должностях и не такие преступники и злодеи (чего стоил один Фуше!). Относился он к военным талантам офицеров армии Конде с некоторой иронией, но враждебных чувств к эмиграции у него не было.

Ришелье счел все же возможным ненадолго съездить в Париж: надо было добиться возвращения остатков имущества. По сенатус-консульту 6 флореаля, эмигрантам возвращалось то имущество их, которое после конфискации не было продано государством частным лицам. Но обставлено это было неприятными формальными условиями (признание нового строя и т.д.). Ришелье идти на них не хотел, и, по-видимому, в Париже эта история приняла характер довольно курьезный. Сам Ришелье к Наполеону не являлся, но его жена сделала визит Жозефине. По доброте своей, Жозефина неизменно хлопотала перед мужем за всех эмигрантов. Вдобавок, как у большинства незнатных дворян, аристократизм у нее был слабостью; вероятно, ей было лестно, что к ней обращается за протекцией герцогиня Ришелье, дочь герцога Рошешуара.

Со своей стороны, Ришелье пошел на уступки — написал письмо Талейрану, тоже довольно курьезное по форме. Оба они принадлежали к одному кругу старой знати, оба выросли при Версальском дворе, но теперь один был «государственный преступник», а другой — «революционный министр». Наполеон еще на престол не вступил, формулы и этикет революции пока оставались в силе. Ришелье, очевидно, не желал им следовать; Талейран никак не мог без них обойтись. Сам собой наметился компромисс. Ришелье начинает письмо с обращения «гражданин министр», но несколько дальше вскользь вставляет «Ваше Превосходительство». Закончить он не может ни каким-либо из тех цветистых приветствий, которыми оба они пользовались в дни своей версальской молодости (и которые снова вошли в обращение несколько позднее), ни общепринятым революционным приветом: полагалось писать: «Привет и братство» (эту формулу изобрел в 1793 году Оги). Ришелье — вероятно, после долгих колебаний и размышлений — написал: «Привет и уважение». Быть может, братство в отно шениях с людьми больше было свойственно ему, чем очень многим революционерам. Но написать это слово было невозможно.

При поддержке Талейрана и русского поверенного в делах Колычова он своего добился. Однако о поступлении на французскую службу не было и речи, — «отчего он не Бурбон?» В судьбе Ришелье, как в судьбе России, произошла еще до того счастливая перемена. На престол вступил император Александр I. В январе 1803 года императорским приказом «дюк Эммануил Осипович де Ришелье» был назначен градоначальником Одессы.

X

Летом 1789 года Потемкин предписал вице-адмиралу де Рибасу изучить берега Черного моря к востоку и к западу от Очакова. Одна из высланных Рибасом небольших экспедиций, под командой капитана Аркудинского, набрела на маленькую крепость Хаджи-Бей, имевшую с давних пор репутацию разбойничьего гнезда. Вокруг крепости была пустыня, но не очень далеко оттуда проходила дорога, по которой шли караваны из Польши и России в Турцию. Теперь это звучит забавно, — тогда об этих местах говорили как о прериях, населенных команчами или сиуксами. Де Рибас обратил внимание на полосу берега у Хаджи-Бея: вот где бы устроить порт! Зная любовь Потемкина к новым городам, да еще портовым, он решил захватить крепость. Она и была взята 14 сентября, причем убито было в русском отряде пять человек.

Население и размеры крепости были невелики: вокруг укрепления было разбросано несколько десятков хижин, населенных татарами, евреями, греками и албанцами. Паслись табуны диких лошадей. Тем не менее решено было наименовать Хаджи-Бей городом. Оттого ли, что крепость была одним из последних завоеваний Потемкина, или по другой причине, императрица Екатерина отнеслась к ней с особой заботливостью. Однажды на придворном балу какой-то петербургский академик выразил мнение, что Хаджи-Бей — неподходящее название для русского города; в древности же был вблизи этого места эллинский городок Одессос, или Одиссос, или Ордиссос. Императрице это понравилось, — так и надо назвать: Одесс. Галантный академик, человек придворный, возразил: тогда не Одесс, а Одесса, ибо присоединен город к России не при императоре, а при императрице. Одессой Хаджи-Бей и назвали. Так, по крайней мере, объясняет название города наиболее правдоподобный рассказ.

Ришелье был назначен градоначальником — по более старой, возродившейся при большевиках, терминологии — «гражданским комиссаром». Градоначальник был, города не было. Население к 1803 году несколько увеличилось, но почему-то в Хаджи-Бей съезжались из всех стран подонки общества. «Это республика жуликов», — писал Рейи, посетивший Южную Россию в 1803 году. «Помойная яма Европы», — вспоминает граф Ланжерон. Такой застал Одессу Ришелье. Градоначальником, потом военным губернатором всей Новороссии он пробыл одиннадцать лет. Когда он покинул Россию, Одесса была прекрасным благоустроенным европейским городом, с гаванью, торговый оборот которой доходил до 30 миллионов рублей в год — сумма по тем временам огромная.

Кузнецк, Магнитогорск, — какую рекламу на весь мир сумели устроить себе большевики из этих новых городов! «На поле из ничего создали город», «за 15 лет выстроили больше, чем было выстроено в России до советской революции за полтора века», — мы это читаем не только в «Правде», и верит этому искренно не только леди Астор: должно быть, верит и вся советская молодежь. Разумеется, тратятся на эти Магнитогорски миллиарды. Одесса же была выстроена буквально на гроши. Правда, покупная способность денег была в ту пору не нынешняя. В одном старом сборнике мне попались воспоминания некоего Бориневича; он жил в Одессе более столетия тому назад и за комнату и стол в семье чиновника платил в месяц два рубля серебром! Но и с этой поправкой удивляешься, какие ничтожные средства отпускались Ришелье: 17 тысяч рублей, 32 тысячи рублей, 120 тысяч рублей и т.д.

Перечисляю только главное из того, что было сделано при нем в Одессе: проложено множество улиц, в 15 метров шириной каждая, разбиты сады (Ришелье первый насадил в России акацию, выписав ее из Италии.), выстроены собор, старообрядческая часовня, католическая церковь, синагога, две больницы, театр, казармы, рынок, водоем, благородный воспитательный институт (впоследствии Ришельевский лицей), коммерческая гимназия, шесть низших учебных заведений, «редут с кофейным заведеньем» и «променная контора». Добавлю, что если Петербург выстроен «на костях», то об Одессе этого сказать никак нельзя. Там и крепостных не было, как не было помещиков. Ришелье пользовался вольнонаемным трудом. Некоторые из его построек существуют и по сей день. Строил лучшие здания (или, быть может, лишь присылал для них рисунки) знаменитый архитектор Томон.

Особенно изумляться всему этому не приходится. Так же строились города Сев. Америки, так же и теперь созданы истинные чудеса в Голландии. Но в рекламе им никто особенно не заинтересован. И столь велика в мире власть невежества, глупости и денег, что предметом искреннего или построчного восторга стал, в качестве «невероятного достижения», Беломорский канал — т.е. массовое убийство людей, произведенное самым бесстыдным полицейским учреждением истории.

Жил Ришелье чрезвычайно скромно, в небольшом доме, на улице, названной его именем. Работал он целый день, ездил по постройкам, принимал подчиненных и просителей, посещал присутственные места, экзаменовал воспитанников своих учебных заведений, объезжал край, бывал на археологических раскопках. Популярность его в Новороссии была совершенно исключительная; об этом есть свидетельства, исходящие отнюдь не из официальных источников. Он охотно посещал маленькие вечера в частных домах и в «редуте», принимал участие в домашних чтениях-концертах. Программа одного из таких вечеров до нас дошла с именами всех участников. По-видимому, в большинстве это были купцы разных национальностей Одессы — едва ли люди очень культурные, — и обстановка, должно быть, мало напоминала Версаль. Но бывший первый камергер Людовика XVI о Версале и думать забыл. Он всей душой ушел в свой город. Из писем его видно, что он по-настоящему влюбился в Одессу. Военная служба не принесла Ришелье ничего, кроме горя и разочарований. В первый раз в жизни он теперь занимался мирным культурным делом, которое дало ему полное душевное удовлетворение. Я не хочу сказать, что генерал-губернаторы рождаются и что Ришелье родился генерал-губернатором. Но этот человек, сочетавший ум с кротостью, энергию с верой в труд, всю жизнь только об одном и мечтал: создавать. Не удалось ему ничего сделать для Франции, почти ничего для французской эмиграции. Он теперь работал для чужого народа: вместо Версаля и Кобленца оказалась — Одесса.

XI

Отечественная война должна была поставить Ришелье в нелегкое положение. Конечно, он уже давно был «Эммануил Осипович», генерал-лейтенант русской службы, правитель огромной провинции, оказавший неоценимые услуги России. Император Александр очень его любил и говорил шутливо, что обязан вечной благодарностью Французской революции: она дала ему таких людей, как Ришелье. Со всем тем Ришелье был француз.

В «Войне и мире» Жюли Курагина пишет княжне Марье на забавном, дословно переведенном с французского языке: «Я вам пишу по-русски, мой добрый друг, потому что я имею ненависть ко всем французам, равно и к языку их, который я не могу слышать говорить. Мы в Москве все восторжены через энтузиазм к нашему обожаемому императору...» Так были настроены в 1812 году почти все, и положение французских офицеров русской службы оказалось, естественно, не из самых приятных.

Герцогиня Ришелье в своих воспоминаниях о муже говорит, что он ни за что не хотел воевать со своими соотечественниками: потому и принял в свое время, вместо предлагавшегося ему военного поста, назначение в Одессу, чтобы не проливать французской крови. Это совершенно неверно. Некоторые эмигранты (например, граф Тулуз-Лотрек) были действительно так настроены. Но Ришелье к их числу не принадлежал. Сражался он против Франции в 1793—1794 годах, готов был и даже, можно сказать, жаждал воевать и в 1812-м. По письмам его и поступкам видно, что он в пору Отечественной войны был так же «восторжен через энтузиазм», как Жюли Курагина. Для этого доброго, миролюбивого человека Наполеон, воплощение войны, давно уже стал некоторым подобием Антихриста. После Бородинского сражения Ришелье, весьма здраво и трезво (в отличие от большинства современников) расценивая трудное стратегическое положение французской армии, одновременно высказывает сомнение, человек ли Наполеон или существо потустороннее: если он человек, то войдет в Москву и там погибнет, — но что, если он не человек?

С внешней стороны, во всяком случае, было тут и странное, и смешное: генерал по фамилии Ришелье призывал жителей Новороссийского края «явить себя истинными россиянами» в борьбе с нашествием французов. Но в искренности волнения «дюка» сомневаться нельзя. Первое его дело в 1812 году: он жертвует свои сбережения, все, что у него было, 40 тысяч рублей, на дело обороны. Все его письма говорят об одном: как бы получить назначение на боевой пост, как, хоть в малой мере, способствовать поражению дьявола? Если не ошибаюсь (вполне проверенных сведений я не нашел), он съездил в Петербург, участвовал в каком-то военном совете, что-то предлагал. Назначения на фронт он не получил: в Одессе началась страшная эпидемия чумы. Начальник края, естественно, должен был остаться на своем посту.

На этом посту Ришелье и оставался еще два года, показывая чудеса распорядительности, доброты и самоотвержения. Он окончательно покорил сердца местных жителей. «В Одессе живет тридцать тысяч человек и все без исключения обожают дюка», — писал один из современников. Заезжие столичные люди бывали, по-видимому, недовольны его демократизмом: ходит пешком в старенькой шинели, хоронит холерных, посещает греческие и еврейские лавки, крестьянские избы, запросто беседует с хозяевами, расспрашивая их о делах, бывает на вечеринках у купцов!.. Несмотря на старенькую шинель, вид у него был грансеньерский. «Всегда оставался герцогом де Ришелье!» — пишет Сикар.

Сам он также очень любил население своего края. «Он слишком одессит» («trop Odessois»), — замечали неодобрительно иные. Особенно восхищали Ришелье казаки. Правда, говорит он о них приблизительно так, как мог бы говорить о патагонцах: «Какие умницы! Не имеют никакого представления о компасе, но в степях обходятся без него, безошибочно ориентируются по звездам». Тот же тон Магеллана на Филиппинских островах порою сказывается и в его отношении к туркам, к татарам. Под Аккерманом пленный паша попросил Ришелье, в виде личного ему одолжения, отрубить голову провинившемуся переводчику. Ришелье невозмутимо ответил, что всей душой рад бы сделать эту небольшую любезность, но по закону не имеет на то права.

Он много путешествовал по Южной России, все восторгаясь ее красотами. С некоторым правом можно утверждать, что именно Ришелье (если не считать полумифических генуэзцев и Афанасия Никитина) открыл Ялту, Гурзуф, Ливадию. В Гурзуфе он приобрел участок земли — впоследствии известное имение Воронцовых — и выстроил там для себя дачу. Позднее продал ее по недостатку средств. Состояния он в России не нажил (Кто-то попросил у него взаймы четыре тысячи рублей; Ришелье послал эти деньги с указанием: «Прошу вас мне их вернуть, так как я человек бедный».). Между тем цены на землю в Южной России благодаря его культурной работе поднялись чудовищно: под Одессой десятина при его вступлении в должность шла по 80 копеек, а к концу его пребывания на должности платили целых двенадцать рублей!

XII

И наконец, случилось то, что сами эмигранты склонны были тогда считать чудом! Военное счастье изменило Наполеону. В рядах разных европейских армий входили они во Францию.

Входили с самыми разными чувствами. «Мерзавцы остались во Франции, полоумные эмигрировали», — писал когда-то Ростопчин, главный русский ненавистник эмигрантов, да и французов вообще. Оказалось, не все оставшиеся во Франции — мерзавцы и не все эмигранты — полоумные. Были и такие, что, по слову Токвиля, «хотели восстановить старый строй, но похуже того, который был революцией разрушен». К их числу принадлежал Ланжерон. Крестьяне, отобравшие у него землю в начале революции, с радостным видом ему сообщили, что его лесов они не тронули. «Вот и отлично, будет на чем вас перевешать», — угрюмо ответил Ланжерон. Никого вешать ему не пришлось. «29 марта 1814 года, — рассказывает Пэнго, — он с русским отрядом поднялся на Монмартрский холм и долго молча смотрел на город, в котором прошла его молодость, которого он не видел 25 лет...» Пореволюционная Франция ему, по-видимому, не понравилась: он навсегда остался в России. Его единомышленник и товарищ по русской службе Сен-При умер за день до взятия Парижа.

С иными чувствами возвращались другие эмигранты, и разный багаж мыслей, чувств, опыта ввозили они с собою — от английской конституции до блюда Welsh Rarebit*, который, по совершенно серьезному одобрительному замечанию одного из историков, вывез во Францию из Соединенных Штатов знаменитый гастроном-эмигрант Брилья-Саварен (впрочем, вернувшийся в Париж много раньше).

Что же именно привез с собой после долгого изгнания дюк Эммануил Осипович де Ришелье? Он, во всяком случае, был эмигрант не мстительный и незлобивый.

Но Ришелье, собственно, и не собирался возвращаться во Францию. После ухода Антихриста-Наполеона из России его воинственный пыл стал слабеть. Одесский военный губернатор теперь снова думал только о своем крае. В эти бурные годы он положительно забрасывает императора Александра длиннейшими обстоятельными докладами: о пошлинах, о благоустройстве Новороссии, о каботажном плавании в Азовском море. Не сомневаюсь, что Александр Павлович в эти докладные записки и не заглядывал: ему в 1813—1814 годах было не до каботажного плавания в Азовском море.

Как случилось, что Ришелье покинул Россию? Сразу сошлось несколько обстоятельств. По семейным делам он должен был посетить Париж. Кроме того, император Александр возложил на него миссию характера интимного: надо было выяснить вопрос о возможности брака между сестрой императора и герцогом Беррийским, племянником Людовика XVIII. И одновременно о Ришелье вспомнили сами Бурбоны. Но вспомнили не совсем так, как он мог себе представить. Два человека большого житейского опыта, оба настроенные вполне цинически, король и Талейран, решили образовать «коалиционный кабинет» — от Ришелье до Фуше. «Кровавый палач», как называли революционного министра полиции эмигранты, был одним из самых ненавистных для них людей. Представим себе для сравнения правительство из русских монархов-эмигрантов — с Уншлихтом или Ягодой во главе одного из важнейших министерств. По-видимому, Ришелье был потрясен: Людовик XVIII назначает министром человека, когда-то голосовавшего в Конвенте за казнь короля, его родного брата! Цинизм и безнравственность, даже под видом государственной необходимости (или особенно под этим видом), были всю жизнь чужды и отвратительны Ришелье. Он с благодарностью отклонил королевское предложение.

За первым разочарованием последовали другие. Не так представлял он себе возвращение эмиграции. «Наши дорогие соотечественники ничему не научились за двадцать пять лет, — писал Ришелье 31 января 1815 года, — ненависть, злоба, нетерпимость». Все это было так ему несвойственно. Сам он не чувствовал ненависти ни к кому. Среди отобранного у него когда-то имущества была великолепная картинная галерея, частью оставшаяся, вероятно, еще от кардинала. Она давно находилась в Лувре. Ришелье ходил в музей, любовался там картинами, которые когда-то ему принадлежали, и выражал полное удовлетворение по поводу того, что они перешли к французскому народу. Между тем он был теперь совершенным бедняком. От родового богатства ничего не оставалось; сбережения, сделанные за долгие годы службы в России, Ришелье, как сказано выше, пожертвовал на Отечественную войну. Он был так беден, что вынужден был продать украшенные алмазами знаки своих русских орденов.

Есть все основания думать, что больше всего он хотел вернуться в Одессу. Однако на него было оказано сильное моральное давление: кто мог бы выговорить для Франции у победителей лучшие условия мира, чем он? Александр I чрезвычайно почитал его; Веллингтон говорил, что слово герцога Ришелье лучше всякого договора. Ришелье уступил. После падения кабинета Талейрана он стал 26 сентября 1815 года председателем совета министров.

Здесь кончается «дюк Эммануил Осипович де Ришелье». Начинается карьера французского государственного деятеля, не относящаяся к этой статье. Карьера ничем особенно не замечательная. Ришелье не унаследовал политических талантов знаменитого кардинала. Вдобавок и подход его к политическим противникам — ты человек, я человек, отчего же нам не сговориться полюбовно? — явно не соответствовал «задачам текущего момента». Были у него и важные ошибки. Он не удовлетворил ни правых, ни левых, ни короля, ни оппозиции, никого. Вероятно, и сам был удовлетворен не слишком. Впрочем, все отдавали должное благородству его характера и бескорыстию, исключительному для той эпохи, — да и для всех других эпох. При окончательном его уходе в отставку парламент, зная, что у этого бессребреника нет ни гроша, назначил ему пожизненную ренту в 50 тысяч франков. Ришелье отказался от дара, сославшись на нежелание увеличивать финансовое бремя страны. Людовик XVIII заявил, что усмотрит в отказе личную для себя обиду. Тогда Ришелье принял дар — и тут же пожертвовал его на устройство богадельни в Бордо.

В последние годы своей жизни, разочарованный и усталый, он то путешествовал, то жил в глуши. Все собирался снова посетить Новороссию, мечтал об этом, давал советы своим преемникам. Письма его свидетельствуют, что, как другой знаменитый эмигрант, Жозеф де Местр, он мог бы сказать: «На смертном одре буду молиться на Россию». Ему не суждено было снова увидеть Петербург, Одессу, Крым. 16 мая 1822 года он скоропостижно скончался пятидесяти пяти лет от роду.

Детей у него не было. С ним угас род герцогов Ришелье, давший людей столь разных, — точно одни искупали грехи других. Король передал семье Жюмильяков многочисленные титулы, оставшиеся от кардинала.

Подфлажники

Леонид Вагнер

(Подфлажниками называют российских и украинских моряков, работающих на судах под иностранными флагами).

Вот жребий и брошен, контракт подписан, билеты на руках. До вылета двое суток. Попутчиков от крюинговой компании нет, но это не огорчает. Маршрут известен по прошлому контракту: Одесса – Стамбул; Стамбул – Бахрейн; Бахрейн – Даммам, и вы в королевстве Саудовская Аравия. В Даммаме встретит агент компании, приедет примерно через полтора часа после прибытия самолёта, и с восточной неторопливостью за два-три часа оформит все необходимые бумаги. Затем отвезёт в гостиницу и следующим утром доставит на фирму за получением спецодежды и обуви. После этого отвезет вас в порт Рас Танура к борту судна «Кингфишер». А там уже ваш круиз по Персидскому заливу зависит от местонахождения вашего судна – от нескольких часов до четырёх суток, возможно, и целую неделю. Но это не важно, по дороге туда. Вы уже на работе с момента прохождения пограничного контроля в аэропорту Одесса, и зарплату вам уже начисляют. Да и в начале контракта время идёт быстрей, постепенно замедляясь по мере его окончания. Было бы неплохо перенести это ощущение времени в нашу жизнь, где оно бежит с каждым годом всё быстрей и быстрей.

Вот так примерно, вспоминая былое и размышляя о предстоящем, я незаметно доехал до дома, где и «обрадовал» жену скорым отъездом. Она принялась расспрашивать о деталях предстоящей работы, попутно перебирать вещи, которые надо приготовить в дорогу, составлять список, что нужно купить, – пытаясь в хлопотах растворить печаль предстоящей разлуки. Моряк может долго ждать работы и быть в состоянии готовности «хоть сегодня уйти в рейс», но ожидаемая работа почти всегда приходит неожиданно. Так получилось и в этот раз. Два дня и две ночи пролетели мгновенно. И вот мы уже в аэропорту. Попрощались без лишних и ненужных слов.

С отрывом самолета от взлетной полосы, мысли тоже оторвались от дома и унеслись далеко на восток, туда, где предстояло прожить следующие четыре, а может и пять месяцев. Пока было известно только то, что судно норвежской постройки, 1994 года, с автоматической системой динамического позиционирования. Именно наличие ДиПи системы на этом судне и было основным доводом для подписания этого непривлекательного ни по деньгам, ни по району плавания, ни по продолжительности контракта. Это давало определённые преимущества в будущем, при поиске работы в оффшорных компаниях. Оффшор привлекает моряков возможностью уйти от длительных рейсов, не потеряв при этом в заработке, а иногда и выиграв. Найти хорошую работу не легко. В оффшоре, как и на грузопассажирских судах, предпочтение отдается специалистам, имеющим опыт работы именно на таком же типе судна, как и то, на которое им нужны специалисты. Или, по крайней мере, имеющим опыт эксплуатации или обслуживания такого же оборудования, которое установлено на данном судне. Для электромеханика опыт обслуживания ДиПи системы является пропуском для работы на самых сложных и современных судах. Я ехал работать на научном гидрографическом судне «КАРАН-8».

Стамбул, как всегда, встретил шумно и суетливо. Толкаться по нескончаемым магазинам и кафе аэропорта в течение шести часов меня не тянуло, поэтому пришлось раскошелиться на сорок долларов и пойти в «Миллениум» – зал ожидания для транзитных пассажиров повышенной комфортности, с раздельными помещениями для курящих и некурящих, со столиками, с открытыми шкафами – ячейками для одежды и сумок, а также с кафе самообслуживания шведского типа на восточный манер.

Не успел я выпить и полведра кофе, как объявили посадку на мой рейс. В самолёте, несмотря на выпитый кофе, заснул, и надеюсь, не храпел. Посадки не почувствовал, проснулся от шума пассажиров, встававших с мест и достающих с багажных полок вещи. Взял свою сумку и тоже двинулся к выходу. Спускаясь по трапу, окончательно проснулся, а спустившись с трапа, с удивлением обнаружил, что я не в Бахрейне. Здание аэропорта было другое и намного меньше. Решил вернуться и спросить у стюардесс, те с улыбкой ответили, что это действительно не Бахрейн, а Доха. «Садитесь на своё место, – вежливо пригласили меня в салон, – сейчас полетим в Бахрейн». Вернувшись на своё место, я увидел, что самолёт почти опустел, осталось человек двадцать. Проходя по салону, заметил двух спящих пассажиров. Возле них было большое количество пустых шкаликов от красного и белого вина. Наверное, соотечественники, и, скорее всего, коллеги, подумал я, – ну кого ещё может занести в эти не туристические для европейцев края? Уже сидя на своём месте, осознал, что мог легко выйти в Дохе и отстать от самолёта, лети я в первый раз. Ни в билете, ни на табло в аэропорту Стамбула не было написано, что самолет делает посадку в Дохе. Ни слова об этом не сказали и в крюинговой компании, отправлявшей меня на работу. Да, контракт мог начаться весело и закончиться досрочно и грустно, попей я в «Миллениуме» не кофе, а коньяка и «полернись шаровым винчиком» в самолёте. Пока я прокручивал в голове этот трагикомичный расклад, салон снова наполнился пассажирами, и самолет начал выруливать на взлётную полосу. На высадку и посадку ушло минут двадцать, не больше. Молодцы, быстро сработали, если бы хлопнул ушами и сошёл, то курил бы сейчас в зале транзитных пассажиров, еще ни о чем не подозревая. Курить от этой мысли хотелось уже не так сильно.

В Бахрейн прибыли в третьем часу ночи. Первым делом направился на перекур. Курить разрешено только в одном месте, и я знал, где оно находится. После 5 часов воздержания выкурил 2 сигареты подряд. Рейс на Даммам в 9.30 утра, времени навалом, пошёл бродить по аэропорту. Увидел двух знакомых по самолёту пассажиров европейской наружности. Решил проверить свою догадку и направился к ним. Подойдя, спросил на русском:

– Вы я вижу тоже не местные? Какими судьбами в этих краях?

Они удивлённо переглянулись, и тот, что был помоложе, настороженно спросил:

– Извините, а Вы кто?

Получилось как-то неловко, и я поспешил пояснить:

– Мы с вами в одном самолете из Стамбула летели, подумал что соотечественники, вот и решил подойти. Я еду на работу, на судно. А вы тоже из семейства водоплавающих?

– Нет, мы не моряки, – последовал ответ. И всё, никакого встречного интереса. Обычно, люди вдали от родных мест радуются встрече с земляком, а здесь полное равнодушие, от которого продолжение разговора выглядело бы навязчиво, но и молча уйти тоже было не красиво. Раз я начал разговор, значит мне его и заканчивать. Извинившись за беспокойство, я собрался идти дальше, но тут голос подал второй:

– Это Игорёк у нас пехота, а я флоту отдал сполна. Юра меня зовут, – и протянул руку для знакомства. Я тоже представился. Выяснили, что им тоже предстоит до утра ожидать своего рейса, они, как и я, тоже летели в Саудовскую Аравию, только в Эль Рияд, а не в Даммам, и их самолёт отправлялся на полчаса раньше моего. Решили ночь скоротать в одном из ресторанов аэропорта, в любом, где разрешается курить. Найти такой удалось не сразу, после нескольких неудачных попыток спросили у полицейского, он вначале попытался объяснить, но по ходу объяснения решил, что проще будет показать, не поленился и отвёз нас на лифте в служебную часть аэропорта на 4 этаж. Посетителей в ресторане почти не было, а спустя час мы остались единственными клиентами.

Недаром говорят, что первое впечатление обманчиво. Мои новые знакомые оказались вполне общительными и компанейскими людьми. Прилетели из Белоруссии по делам бизнеса. И в этих краях уже не в первый раз, но русских раньше здесь не встречали. Ощущали себя первопроходцами этих мест. Пока не нарисовался я со своими вопросами: С какого парни года? С какого парохода? Кухня в ресторане была отличная и, несмотря на большой выбор спиртного, ограничились только пивом, хотя и могли ещё взять на грудь по паре капель. Но им предстояло вести деловые переговоры, а мне проходить медкомиссию. Разница в возрасте была незначительной, поэтому и общих тем для разговоров нашлось достаточно. Ночь прошла быстро, и расстались мы уже вполне по-приятельски, обменявшись телефонами. Мой рейс по техническим причинам отложили, но насколько не сообщали.

Была пятница, выходной день по местным законам. Я решил предупредить встречающего агента о задержке рейса. Достал из портфеля свой контракт и позвонил на фирму. Через 6 часов объявили начало регистрации.

В самолёте, по требованию Саудовских властей раздали для заполнения специальные формы – анкеты, в которых пассажиры заполняли свои паспортные данные и подписывались, что осведомлены о том, что перевозка наркотиков карается смертной казнью, независимо от гражданства. Заполнять эту форму было неприятно, но никуда не денешься, придётся. Не сходилось число пассажиров и бланков, несколько раз пересчитывали и спрашивали, кто не сдал. Наконец нашелся оброненный бланк, и только после этого разрешили взлёт. Полёт длился меньше получаса. Встречающий агент был уже в таможенной зоне, с моей фамилией на табличке. Взял мои документы, сумку и без очереди, без таможенного досмотра провёл меня из зоны контроля к автомобилю на стоянке. Оставив меня в машине, сам вернулся, а спустя 10 минут пришел с двумя англичанами – водолазами, и мы поехали в гостиницу. Ехали молча, молчал даже автомобильный радиоприёмник, только перед самой гостиницей агент поблагодарил меня за телефонный звонок о задержке рейса из Бахрейна. В ответ я сказал спасибо за быстрое прохождение в аэропорту таможенных и пограничных формальностей. Сдержанные англичане тоже выразили благодарность агенту.

После тридцатичасового путешествия, хотелось только спать, есть, и принять душ. Ужин заказал в номер. Спал без сновидений. Как и обещал, к восьми утра агент был на месте. Я тоже был готов ехать в офис. В компании выдали спецодежду и обувь. На медкомиссию не повезли, годилась с прошлого раза. Менеджер компании угостил кофе, и из вежливости поинтересовался, как у меня дела. Затем опрометчиво спросил, есть ли у меня какие-нибудь просьбы или пожелания. Я сказал, что хочу денег получать больше, а работать меньше. Он ответил, что это не от него зависит и начал звонить по телефону. Я поинтересовался, звонит ли он по поводу повышения моей зарплаты или по поводу уменьшения длительности контракта? Он засмеялся и ответил, что звонит, чтобы поскорей за мной прислали машину, пока я ещё чего-нибудь не попросил.

К обеду я был уже на борту «Кингфишера». В прошлый раз я подружился со стармехом этого судна Славомиром из Польши. Слава был на борту и встретил меня как старого приятеля. Поселил в одноместную каюту и выяснил у капитана, где находится «КАРАН-8». Оказалось, что не далеко и к вечеру я буду на месте. Посвистели за жизнь. Слава рассказал, как у него продвигается строительство дома, постоянно поминая курву. Хороших строителей найти в Польше трудно, хотя и стоят дорого. А разные проходимцы тоже просят за работу большие деньги, но работать не умеют. Я его успокоил, что у нас такая же проблема. Ещё Слава сообщил, что через два месяца станет отцом. А также, что заканчивает свой контракт, и сюда больше не вернётся. И мне тоже посоветовал «тикать» отсюда. Позвонил вахтенный и сообщил, чтобы я был готов через 15 минут к пересадке на «КАРАН-8». На прощание обменялись со Славомиром телефонами и адресами.

Собираться мне было не нужно, а вот перекурить не мешало. Взял сумку и вышел на палубу. Море было спокойное, «КАРАН-8» дрейфовал в ожидании «Кингфишера», включив все своё наружное освещение, и выглядел весьма внушительно. Пришвартовались, я передал свою сумку, а затем и сам через продуктовый люк перешел на борт судна, оказавшись сразу в надстройке, возле холодильных камер. Сразу же началась перегрузка продуктов, до меня никому не было дела. Матрос, который принял у меня сумку, уже принимал ящики с провизией, сумка стояла в коридоре. Вот так встреча – ни тебе оркестра, ни красавицы с хлебом и солью. Даже тот, кого я приехал менять, не встретил, а это было странновато, мягко говоря. Но не будем торопиться с выводами, всякое бывает, может, человек возникшие технические проблемы решает и ему сейчас не до вежливости и традиционных церемоний. Но где же вахтенный матрос, который, согласно морскому уставу, обязан встречать каждого прибывшего на судно? Что же, пойду и доложу о прибытии вахтенному помощнику самостоятельно. Взял сумку и пошел по коридору в поиске трапа на мостик. Тут в коридоре объявился индус с рацией, который и был вахтенным матросом.

– Вы новый электромеханик? Пошли, я покажу вам вашу каюту, – сказал он, и, взяв у меня сумку, предложил следовать за ним.

Каюта находилась рядом на этой же палубе, мы практически возле неё и стояли. Матрос постучал и одновременно со словами: «Виктор, вот твой сменщик!» – открыл дверь, не дожидаясь разрешения, вошёл и поставил сумку.

Каюта была небольшой, примерно 3 на 5 метров. Посередине каюты стоял стол, за которым и сидел Виктор перед монитором компьютера. Я вошел в каюту, хозяин поднялся на встречу, пожали друг другу руки, познакомились. Матрос попросил дать ему мой паспорт моряка. Я дал ему паспорт, и он ушел так же быстро, как и появился.

– Ну вот что, начальству представляться сегодня уже поздно. Давай сначала располагаться, а потом посвистим за жизнь, – предложил Виктор. – Вот твой рундук, вешай куртку, ставь портфель. Извиняй, твоя кровать верхняя, переберёшься после моего отъезда. Не буду тебе мешать, пойду пока перекурю.

Курил он недолго, не терпелось узнать последние новости с Украины, да и просто хотелось поговорить на родном языке. Я его понимал, сам прошлый контракт был одним русскоязычным в экипаже. Так что проговорили мы почти до утра.

Поднялись в начале восьмого и, после утреннего туалета, пошли в кают-компанию пить кофе. Кофеварка была включена, и готовый кофе уже стоял на подогреве.

– Значит, Филипп уже встал, – прокомментировал Виктор. – Филипп – это старший механик – наш бос. Сейчас выпьем кофе, познакомишься. У нас с ним неписаное соглашение, – кто первый встал, тот и готовит кофе. Вот мерка, одна порция на литр воды. Больше не надо, потому что, кроме меня и деда, никто натуральный кофе не пьёт (дедом на бывшем советском флоте называли старшего механика). Картёжники спят до последнего, и по утрам завтракают в спешке. Некогда им утром кофе заваривать, бадяжат растворимое или чай в пакетиках сёрбают.

Я поинтересовался, кого он называет картёжниками.

Он пояснил:

– Это сюрвейера – специалисты по составлению морских карт и по обследованию морского дна и подводных коммуникаций. Судно для них и построено. Наше дело их катать, куда скажут, и обеспечивать работу оборудования. У них имеется свой инженер-электрик. Он занимается сонарами и двумя подводными роботами. Мы, помимо всего судового электрооборудования, обслуживаем сюрвейерный катер и гидравлический подъёмник для его спуска на воду. С катером будь внимателен. Эта игрушка стоит почти два лимона американских рублей. В кают-компании у нас не курят, курить можно в комнате отдыха или в столовой команды. Хотя на «КАРАНЕ-8» кают-компания и столовая команды – это чистая условность. Здесь разделение по принципу восток-запад, а не офицеры и рядовые. Капитаны, например, все арабы, и питаются в столовой команды, там едят руками, без столовых приборов. А вот сюрвейера питаются здесь, даже арабские, – они все учились в Америке, Англии или Канаде, и стали приверженцами западной культуры.

– Погоди, ты сказал капитаны, разве на судне их несколько?

– Совершенно верно. На «КАРАНЕ-8» нет помощников капитана. Судном управляют только капитаны, прошедшие специальные курсы по ДиПи системе и годичную стажировку. На судне четыре капитана и два капитана-стажёра. Тут ты много чего непривычного увидишь, у меня поначалу глаза от удивления квадратными были.

Допили кофе. Пошли к деду. Его каюта находилась двумя палубами выше. По дороге Виктор предупредил, чтобы я не удивлялся экстравагантному виду нашего боса. Удивиться было чему. Стармехом оказался мужчина 55-60 лет, невысокого роста, плотного телосложения и абсолютно лысый. Одет он был в черную майку и шорты – бриджи розового цвета. На левой руке массивные механические часы, на правой руке и на обеих ногах браслеты из разноцветных камней. На шее две золотые цепуры. На одной – какой-то кабалистический символ, а на другой – якорь величиной с детскую ладошку. Он разговаривал по мобильному телефону и кивнул нам на диван, чтобы мы располагались, а сам ходил по каюте, как тигр в клетке, не обращая больше на нас внимания. Телефонный разговор был напряженный, я услышал все английские ругательства, которые знал, но сути разговора не понял. Закончив разговор, он сначала поздоровался с Виктором, затем подошёл ко мне, я встал.

– Филипп, – коротко представился он.

– Леонид, – ответил я, и мы обменялись крепким рукопожатием.

Филипп, рассмеявшись, сказал, обращаясь к Виктору:

– А он не араб!

Я понял намёк, и тоже обращаясь к Виктору и показывая на Филиппа, сказал:

– А он тоже!

Дело в том, что в арабской культуре крепкое рукопожатие не принято. Оно демонстрирует силу и означает агрессивные намерения. Арабы мужчины обычно при встрече берут друг друга за руки, выше локтя, слегка прижимаются, и троекратно касаются друг друга щеками. Со стороны может показаться, что они целуются. Наши новые русские так и делают, а молодняк их копирует, считая, что это круто. Арабы же, помимо проявления дружелюбия, во время такого приветствия демонстрируют друг другу, что они соблюдают заповеди Корана, и от них нет запаха алкоголя, а во время месяца Рамадан, в светлое время суток, от них нет также запаха табака и пищи. Так что арабы друг друга нюхают, а не целуют. Рукопожатия у них настолько вялые, что это даже и не рукопожатия вовсе, а просто соприкосновение ладошками. Так приветствуют незнакомых людей и чужестранцев. Они этим как бы показывают, что без оружия и не имеют враждебных намерений.

Дед не стал меня ни о чём расспрашивать, а сразу распорядился, чтобы Виктор шёл показывать мне судовое оборудование.

Судно было немаленьким. К тому же, это был электроход. Начали, как и полагается, с машины. Главные и подруливающие двигатели были электрическими. Электроэнергию вырабатывали четыре мощных дизельных генератора, управляемых автоматической станцией. Для управления двумя главными гребными двигателями имелись тиристорные преобразователи напряжения и частоты. Имелись автоматические станции контроля всех процессов и аварийно-предупредительной сигнализации. Всё это было связано с двумя автоматическими системами управления движением судна. Это автопилот и пресловутая ДиПи система. В ручном режиме судном можно управлять с пяти постов управления. На каждом посту кнопочек, джойстиков, индикаторов и лампочек было как игрушек на новогодней ёлке. Вся информация поступала в бортовой компьютер и отображалась на мониторах по выбору оператора. Выбрать можно было одну из 500 страниц. Виктор приободрил:

– Не бойся, всё сразу не поломается. Я плановое техническое обслуживание сделал с опережением. Надеюсь, у тебя будет пару недель осмотреться и изучить техдокументацию. А здесь, сам увидишь, с технической библиотекой полный порядок. Главное суметь в нужный момент найти нужную папку, и открыть её на нужной странице. Там все будет написано, все, кроме того, что же надо делать. Мне в некотором смысле повезло, я попал на судно во время ремонта в сухом доке. И два месяца только тем и занимался, что изучал техдокументацию. Тебе тоже советую в день по одной-две папки пролистывать, не читать и вникать полностью, на это годы понадобятся, а только знакомиться. Когда прижмет, тогда изучишь.

Виктор посмотрел на часы.

– Ого, мы с тобой заработались! Время спать, а мы ещё не ели! После ленча покажу тебе остальное наше хозяйство: компрессоры, гидрофоры, насосы, сепараторы, вентиляторы, кондиционеры, телефонную станцию, навигационное оборудование, аккумуляторную, систему хлорирования фикальных вод, камбузное оборудование, прачечную, систему освещения, установку бактерицидной обработки питьевой воды, оборудование радиосвязи, краны, лебёдки, холодильную и морозильную камеры, и самый важный объект – спутниковое телевидение. Если откажет что-то важное и судно остановится, то вряд ли кто ни будь, кроме капитана и деда, будет интересоваться, в чем проблема. Все будут тихо сидеть перед телевизорами, и ждать пока ты устранишь проблему. Но если не работает спутниковая антенна, достанут. Каждый член экипажа будет у тебя интересоваться лично, как продвигается ремонт. Да, чуть не забыл. На судне, специально для сюрвейерного оборудования, имеются два генератора чистого питания на 220 вольт. Это сделано для защиты их компьютеров от индуктивных токов двигателей. Работают по очереди. Не забывай их ежемесячно переключать и ежедневно проверяй температуру подшипников. Ладно, помоем руки и идем обедать. Начнешь знакомиться с экипажем. Экипаж интернациональный. Я насчитал представителей из двенадцати стран, со всех частей света. Постепенно познакомишься со всеми. Местных больше всех, естественно. Весь экипаж отличный, за 4 года работы не встретилось ни одного урода.

По дороге в кают-компанию, Виктор продолжал вводить меня в курс дела судовых традиций и правил:

– Желать приятного аппетита у нас не принято. Места в кают-компании не расписаны. Кто где хочет, там и садится. Только дед сидит всегда на одном месте, и возмущается, если кто-нибудь его занимает. Я, по старой морской привычке, обычно сажусь рядом с ним. Обсуждать политику, религию и секс не принято. И ещё, здесь приняты короткие имена. Например, Стюарт – Стю, Джонатан – Джо. Придумай себе сразу короткое имя, чтобы быстро запоминалось. Народ у нас весёлый, любит пошутить. Но на неудачную шутку никто не обижается.

В кают-компанию мы пришли в числе первых. Один уже обедал, другой стоял возле раздаточного окна. Как только мы вошли, он сразу оживился:

– Привет парни! О, Виктор, поздравляю! Наконец-то приехала твоя замена, – и уже обращаясь ко мне, продолжал: – Добро пожаловать на борт! Меня зовут Даррелл. А как твоё имя?

– Моё имя Аурел Теофил Теофраст Бомбаст фон Гогенгейм, – ответил я на полном серьёзе, – но ты можешь называть меня просто Лео, – добавил я после небольшой паузы, и протянул для рукопожатия руку.

Даррелу шутка понравилась:

– О, да ты шутник! Из какого ты города? Я из Кейптауна, у нас тоже живут весёлые люди.

– Из Одессы, столицы юмора, Украины – ответил я.

– Извините, вот Ваш ленч, сэр, – прервал наш разговор повар, протягивая тарелку.

Даррел взял свое блюдо и, направляясь к столу, спросил:

– Снова шутишь?

– Нет, не шучу. В Одессе ежегодно проходит карнавал юмора. Приезжает много гостей. У меня есть даже видео, могу показать, – продолжил я разговор. Виктор сделал заказ повару, я попросил повара положить мне тоже самое. Пока повар выполнял наш заказ, Виктор сказал мне по-русски:

– Напрасно ты его зацепил, он тут местный забияка и всех подкалывает, теперь тебе покоя от него не будет.

Во время обеда я продолжил своё знакомство с экипажем. Следующим пришел Филипп, мы обедали за одним столом. Четвертым к нам присоединился Йен, из Новой Зеландии. Постепенно подошли остальные: австралиец Нил, шотландец Стюарт, американец Джон, филиппинцы Майкл и Дени, арабы Махмуд и Фахад. С каждым, кто заходил в кают-компанию Филипп громко здоровался, а затем называл его имя, говорил откуда он родом. После представил меня. Во время обеда меня ни о чем не расспрашивали, деликатно давая мне возможность немного освоиться.

После обеда перекурили и продолжили экскурсию. За два часа осмотр закончили, и Виктор подвел итог:

– Я свою мазурку отплясал. Всё, что было, показал. Всё, что помнил, рассказал. Дальше действуй самостоятельно, и если возникнут вопросы, я буду в каюте.

На своём опыте я убедился, что для изучения нового судна нужно время. Ни за день, ни за два этого не сделать. Обычно электромеханику надо две недели, чтобы полностью понять работу жизненно важных систем судна и запомнить где что находится, откуда питается и где включается. После этого работать становится спокойнее, внутреннее психологическое напряжение проходит, и можно постепенно расширять и углублять свои знания по всему оборудованию. Так что Виктора я решил не грузить своим профессиональным психологическим дискомфортом, вызванным критическим объёмом новой информации, и не задавать ему лишних вопросов.

На следующее утро мы вместе совершили обязательный ежедневный обход судна с целью визуального контроля работы оборудования и освещения. Начали с центрального поста управления. Спустившись в машинное отделение, встретили вахтенного механика араба. Он заулыбался и, обращаясь ко мне, сказал:

– Собака хер, мудир, – и вышел по своим делам.

Я спросил Виктора:

– Меня что, уже послали?

Он засмеялся и пояснил:

– Это был Исса – весёлый добряк. Он сказал тебе «доброе утро, начальник». Мудир по-арабски значит начальник, господин, а не то, что ты подумал. Собака хер – доброе утро. Легко запоминается, правда? Кстати, по поводу выхода в интернет, можешь обращаться к Иссе. Он мужик безотказный. Терминал принадлежит компании, и у всех, кто работает непосредственно в самой компании «Арамко», имеются личные коды доступа к интернет ресурсам. А мы, как известно, работаем в другой компании, вернее «шарашкиной канторе», которая имеет с «Арамко» контракт и получает от нее деньги за нашу работу. Часть денег отдаёт Одесской крюинговой компании, через которую мы сюда устроились. Платит нам зарплату и несёт транспортные расходы по нашей доставке на работу и обратно. И себя родимую не обижает. Если бы мы получали все деньги, которые за нас платит «Арамко», – мы бы задохнулись от счастья, наверное. А так, смотри, сколько народа вокруг нас кормится. И «Арамко» хорошо. Отработал по контракту, получи деньги и отвали. Никаких тебе проблем с социальным обеспечением и пенсиями. А пенсии в компании, можешь посмотреть на мостике, там под стеклом лежит распечатка. Начинают платить после 15 лет работы в компании, если память мне не изменяет, то 25% от зарплаты. Чем больше проработал, тем выше пенсия. Те, кто проработал в компании 35 лет, получают пенсию равную зарплате, которую получали. Представь себе арабского капитана или старшего механика с зарплатами от 18 до 30 тысяч долларов в месяц, в зависимости от типа судна. Простых работяг, без образования, тоже не обижают. На судне есть здоровенный черный араб, Адилем зовут, ты его ни с кем не спутаешь. Простой моторист. Зарплаты хватает содержать трёх жен и растить 16 детей. Есть у нас один капитан с большой бородой, Мохамедом зовут. Он не знает точно, сколько у него внуков. Я как-то случайно в разговоре спросил его об этом, так мой вопрос поставил его в тупик. Он сказал, что больше сорока, но точно сейчас сказать не может.

«Арамко» – это самая богатая компания в мире. Её годовой доход около 800 миллиардов долларов. Примерно в 20 раз больше бюджета Украины. Так что денег здесь на всех хватает. Только что толку с того, что у них деньжата водятся? Водку не пьют, по девкам не шляются.

– Так, что, по-твоему, они не правильно живут? – поинтересовался я.

– Да нет, живут то они правильно, только зря! – закончил Виктор и рассмеялся.

– У них религия строже, чем у нас был моральный кодекс строителя коммунизма. Знаешь анекдот? Молодого коммуниста спрашивают на парткоме: – Если партия потребует, чтобы вы бросили курить, Вы бросите? – Конечно, брошу, – отвечает коммунист. – А водку пить по велению партии сможете бросить? – Смогу, – снова отвечает коммунист. – И даже, сможете к женщинам относиться по-товарищески, без сексуальных претензий? – Смогу, – опять подтверждает коммунист. – Ну, а если потребуется жизнь за партию отдать, сможете? – Смогу, – не задумываясь, отвечает коммунист. – Кому такая жизнь нужна?

Посмеялись. За время выступления Виктора по политэкономическим вопросам мы успели перекурить.

Двинулись дальше. По ходу дела Виктор пояснял технические особенности оборудования, которое встречалось на нашем пути, а также рассказывал, какие были у него неисправности. Попутно не забывал знакомить с членами экипажа. Я только изредка кое-что уточнял. А так, старался не перебивать, слушать и запоминать. Рассказчик он был отменный. И говорил по делу. Передавал свой судовой технический опыт и информацию об особенностях некоторых членов экипажа – щедро, со знанием дела и красноречиво. Особенно мне понравилось то, что ни об одном человеке на судне он не сказал ни одного плохого слова. Я его спросил, есть ли на судне электрик? Хозяйство-то по электрической части не маленькое. Не говоря уже о том, что это электроход. Так что, по логике вещей, у электромеханика на таком судне должен быть помощник.

– А как же, – отвечал Виктор, – конечно есть! Халидом его зовут, араб лет тридцати-тридцати пяти. Золотой человек и большая умница! Я на «КАРАНЕ-8» уже пятый год работаю. О том, что он по штату электрик, узнал только через два года работы. Сидит себе парень за компьютером или перед телевизором, ничего больше руками не трогает. Нам же лучше, Лёня! Ремонтировать меньше! Я стараюсь обходиться без помощи. Но если иногда надо, например, снять фильтра с генераторов, то рекомендую обращаться к Тебризу или Аязу. Два моториста индуса. Бывают домовые, а это судовые. Гвозди бы делать из этих людей, сказал бы про них Маяковский. Контракты у них двухгодичные, зарплаты мизерные, но всю работу по машине делают в основном они. Пашут, как заводные и судьбу не клянут. На пароходе уже больше года, железные парни. Меньше них получают только матросы индусы. Столько, сколько зарабатывает матрос индус за год работы, капитан араб получает за двое суток. Индусы, с их миллиардным населением и этому рады. Для того чтобы получить эту работу, им надо ещё заплатить мзду посреднической компании у себя на родине в размере пятимесячного оклада. Вот она – безжалостная сущность капитализма, такого яркого и красивого по телевизору, с его равными возможностями и свободой выбора.

– Да ты, Виктор, артист. Говоришь почти стихами! – вставил я реплику.

– Кстати, анекдот про артиста, – как бы не обращая внимания на мою реплику, продолжал он. – Значить так. Едет моряк в поезде. К нему в купе заходит попутчик, ставит вещи на свою полку и говорит: – Давайте знакомиться. Меня зовут Вадим Николаевич, я артист. – Моряк отвечает: – У нас на флоте все артисты. Ты кто по специальности будешь?

Постепенно мы обошли почти все помещения судна. Всё работало исправно. Решили перекурить и идти в каюту, заняться бумажными вопросами. На перекуре Виктор узнал от матроса, что вечером судно приходит в порт Рас Танура. Он пошел на мостик уточнять информацию, а я в каюту, распаковывать и подключать свой портативный компьютер.

Вернулся он быстро и радостно подтвердил, что таки да – к восьми вечера должны быть в порту и простоим не меньше суток. А это означает, что завтра он сойдет с парохода и начнет движение в сторону дома. Так что надо заканчивать приёмку-передачу дел и паковать вещички.

С бумагами разобрались быстро. Их мы и не трогали фактически. Перебросили информацию с одного компьютера на другой, да Виктор показал папку с инвентаризацией имеющихся в наличии запчастей и заявками на получение новых.

Помимо этого он мне сбросил техническую документацию по «КАРАНУ-8», которую он накопил за эти годы, сканируя с оригиналов. Часть документов была даже переведена на русский язык. Он пояснил, что переводил до тех пор, пока не подтянул свой технический английский до уровня понимания без словаря. А потом перестал – зачем зря тратить время? Это был царский подарок, и с меня причиталось. Спасибо не булькает, и отблагодарить здесь, как заведено у нас дома, конечно же, не получится. Значит, за мной должок. Подождём подходящего момента.

Виктор показал коллекцию дисков с фильмами, которая собралась за это время в каюте и библиотеку на дисках. Я тоже привез около тридцати дисков с фильмами, музыкой и электронными (озвученными на манер радио спектаклей) книгами на русском и английском языках. Книги Виктору понравились, и он принялся их тут же копировать на компьютер. А я тем временем смотрел, что имелось в его электронной библиотеке. Занимаясь каждый своим делом, мы продолжали ненавязчивое общение. Я обратил внимание на большое количество книг по философии и поинтересовался:

– Увлекаешься философией?

– Можно сказать, увлёкся не по своей воле. Как однажды сказал известный Сократ, что если мужчине повезёт при выборе жены, то он будет счастливчиком, а если не повёт, то он станет философом. У меня судьба классическая морская, можно даже сказать корабляцкая. В свои сорок девять женат четвёртый раз. После окончания мореходки с морей не вылезал. Приходишь с рейса домой, а у тебя или рога как у троллейбуса, или долгов, как у развивающейся африканской страны. Непутёвые какие-то женщины мне попадались. Но детей нарожали здоровых. Трое родных детей у меня, два сына и дочь, взрослые уже. Дочка младшая, через год школу заканчивает. У четвертой жены своих двое взрослых детей. Поднимать на ноги всех надо. Так что искать работу на берегу даже и не думаю. А у тебя как с философией?

– Слава Богу, не увлекаюсь. Женился один раз, скоро двадцать лет как живём. Один сын у нас. Учится в морской академии, на штурмана.

Поговорили о детях, о жизни и день подошел к концу. Доложили деду, что я дела принял и готов к самостоятельной работе. Он подписал Виктору документы и сказал, что через неделю тоже едет в отпуск и вернётся в начале мая.

Вернувшись в каюту, я сказал Виктору, что из того, что говорил Филипп, я половину не понял. И если бы он не матерился как сапожник, то я бы и этого не понял.

– Не переживай, я после каждого отпуска, только спустя неделю снова начинаю понимать его манчестерский выговор.

Жизнь на «КАРАНЕ-8» шла своим чередом. Проводив коллегу в отпуск, первым делом обустроился в каюте. Навёл небольшой порядок и разложил свои вещи. Теперь это мой дом на несколько месяцев. О присутствии моего предшественника напоминал маленький бумажный украинский флаг, приклеенный с внутренней стороны входной двери, да лист бумаги, прикреплённый к книжной полке с напечатанным на украинском языке приветствием, следующего содержания:

"Вітаю Вас, шановний, на борту КАРАН-8!

Найперше – зичу Вам міцного здоров’ячка, спокійної роботи і високої зарплати.

По-друге, не рвись в герої поки не покличуть і не заплатять, бо герої мають бути Живими, Здоровими та (бажано) Багатими.

Як казали древні греки: живий пес набагато кращий аніж здохлий лев.

А відносно зарплати є славна українська приказка про те, що тільки дурень думкою багатіє. В житті є деякі відмінності від математичних законів.

Наприклад:

Від переміни місць Сумма (Σ$ / Є / ) сильно міняється.

Буде шия, то ярмо на неї знайдеться.

А тепер повернемось до справ корабляцьких. Заставляю різними методами закривати двері в туалетах (розумію, що таке поняття як двері в багатьох культурах відсутнє. Особливо в теплих краях, але, але...)

Буває, що сморід повзе по коридору і через кондиціонер потрапляє до кают. Неприємно, як мінімум.. Я в каюті встановив прискалку, приблизно раз на годину чути котячий чих.

На кондиціонерах за номерами 1; 2; 3; 36 встановлено новий контролер температури. Спочатку пробував АВТО режим (по проханню начальства). Та після 2 неділь перевірок – спинились на оптимальному режимі роботи.

Інструкція на контролер буде додана до цього листа."

Приветствие-напутствие выбрасывать не стал, снял и положил в архивную папку с инструкциями.

Первые сутки после выхода в море прошли спокойно. Но уже на второй день у меня появилась первая работа по ремонту. Не сложная, но срочная. Сломалась спутниковая антенна за час до начала футбольного матча с участием команды клуба «Манчестер Юнайтед». Филипп был родом из Манчестера и естественно являлся её болельщиком. Видимо, из-за того, что времени на ремонт было в обрез, он непосредственно сам подключился к ремонту. Защитный купол антенны хоть был и не тяжёлым, но снять его одному человеку было рискованно. Из-за его размеров и формы он имел отличную парусность. Могло сдуть ветром со стремянки вместе с куполом. Сняв вдвоем купол, с облегчением увидели, что, как и предполагалось, порвался один из приводных ремней поворота антенны. Я сказал своему шефу, что с заменой ремня справлюсь самостоятельно. Однако он остался, видимо, решил не рисковать, а заодно лично посмотреть, откуда у меня руки растут.

Дело было хоть и не хитрым, но требовало определённых технических навыков и сноровки. Пока я занимался разборкой антенны и заменой ремня, Филипп молча наблюдал за моей работой, не давая лишних советов. По завершении работы, помог мне поставить назад и закрепить защитный купол антенны. Включили питание, подождали, пока антенна отработает программу самотестирования и настроится на нужный спутник. Филипп пошел в свою каюту смотреть матч, а я на перекур.

Следующие несколько дней выдались спокойными, и я за это время осмотрелся и притерся, как говорится. Успел со многими познакомиться. Затем на судно прибыл стармех Ибрагим и заменил Филиппа, который уехал в Таиланд на три недели отдыха.

Ибрагим работал на «КАРАНЕ-8» уже девять лет. Он был гражданином Саудовской Аравии и работал в режиме – семь суток работа на судне, затем четверо суток отдыха дома. Плюс сорок суток отпуска за год, которые он мог отгулять или частями, или все сразу. В таком режиме работали все арабские моряки компании от матроса до капитана. Иностранные граждане из развитых стран работали шесть недель, затем три отдыхали. Граждане Украины имели четырехмесячные контракты и два месяца, не оплачиваемого отпуска. Для граждан Индонезии и Филиппин годичные контракты. Для жителей Индии, Бангладеш, Непала, Шри-Ланки – двухгодичные непрерывные контракты. На судне постоянно находится около двадцати пяти человек, и примерно пятнадцать на берегу, на отдыхе. Каждые 3-4 дня одни приезжают, другие – уезжают. Иногда бывает, что на борту находятся четыре капитана, три старших механика, два боцмана и по шесть человек матросов и мотористов. Это происходит из-за непропорционального распределения времени работы и отдыха экипажа из числа местных граждан. Но это никого не волнует. Они у себя дома, как говорится, хозяин – барин. Бесперебойную круглосуточную работу судна обеспечивает двадцать человек. Это палубная команда из семи членов экипажа: два капитана, боцман и четыре матроса. Машинная команда: старший механик, электромеханик, электрик и четыре моториста. Обслуживающий персонал состоит из шести человек. Они готовят пищу, убирают и стирают. Главную работу выполняет бригада сюрвейеров. Именно для их работы и было построено в 1994 году это судно, стоимостью сорок миллионов долларов. Задача судна и экипажа состоит в том, чтобы эти золотые ребята в нужное время оказались в нужном месте Персидского залива, опустили в воду оборудование и включили компьютеры. Обычно на борту «КАРАНА-8» находится пять сюрвейеров, но их численность может колебаться от трех до десяти человек.

Отношения между людьми, находящимися на борту судна, независимо от национальности, вероисповедания и занимаемой ими должности, – дружеские и уважительные, но панибратства нет. Люди восточных стран между собой более общительны и предпочитают в свободное время находиться в коллективе. Вместе смотрят телевизор, играют в карты или просто гуляют по причалу, если судно стоит в порту. Граждане западной культуры по своей природе индивидуалисты, и поэтому своё свободное время проводят в одиночестве. В коллектив их объединяет только работа. Мы, работающие здесь украинцы, находимся между востоком и западом. Уже научились демонстрировать свое индивидуальное, западное «Я», но ещё и не утратили способность растворяться в обезличенном восточном «МЫ».

Украинские моряки работают здесь в нескольких оффшорных компаниях, которые специализируются по типам судов, но все работают на одну компанию «Арамко», которая и является собственником портов, нефтяных терминалов, трубопроводов, насосных станций и большинства судов.

Для специализированных судов имеется два основных технических порта – Рас Танура и Танаджиб. Здесь суда заправляют водой и топливом, снабжают запасными частями и продуктами питания. Отсюда отправляют все снабжение на строительство и ремонт морских нефтяных трубопроводов и объектов. Сюда свозят технические отходы и бытовой мусор с этих объектов.

В этих портах суда ремонтируют. В Рас Тануре имеется даже свой плавучий док для капитального ремонта судовых корпусов.

Во время стоянки в портах моряки имеют возможность общаться между собой и обмениваться фильмами и книгами, а также информацией из первых рук о том, кому как работается и где как платят.

«КАРАН-8» заходил в Рас Тануру довольно часто. Раз в неделю, а то и чаще. В один из таких заходов я познакомился с Леонидовичем – капитаном буксира, который стоял в сухом доке на ремонте. Он ходил вдоль всего причала порта спортивной походкой. Судя по его комплекции, он боролся с лишним весом. Я подождал, когда он снова будет проходить мимо нашего борта, поприветствовал его на русском языке, и спросил:

– Что, земляк, воюем с лишними килограммами?

На, что он бойко ответил:

– Ни в коем случае, наоборот нагуливаю аппетит перед ужином! Давай присоединяйся, если есть желание и возможность!

И возможность, и желание были. Я сошел с судна, и уже через минуту мы зашагали вдоль причалов вместе, по ходу знакомясь. Через семь кругов по порту я знал его историю жизни, а он – мою.

Константину Леонидовичу было 57 лет. Он закончил в Ленинграде Высшее Военное Морское Училище. Всю жизнь посвятил Военно-морскому Флоту и провёл на военных кораблях. Дослужился до должности командира БПК (большого противолодочного корабля), и ушёл на пенсию в звании капитана первого ранга. После службы вернулся в родные края, на Украину. Купил домик и обосновался под Киевом. По началу, с подачи своих высокопоставленных друзей сослуживцев, открыл совместный бизнес в Киеве. Имели два автосалона, специализировались на продаже дорогих автомобилей. Затем ему надоела вся эта бизнесовая возня, с наездами и крышами. Имитировал запой, чтобы не обижать друзей прямым отказом продолжать уже налаженное дело. Руководство бизнесом, вместе со своей долей, передал своей второй жене – в качестве отступных при разводе. Первая жена вместе с двумя сыновьями эмигрировала в Канаду ещё в начале девяностых, сразу после его ухода с военной службы. Так что он теперь счастливый холостяк. Военная пенсия приличная, но сидеть без дела тошно. Вот снова и вернулся в моря. В этой компании капитанит на буксире уже три года. Уже неделя, как его буксир в ремонте. Его поселили в небольшую портовую гостиницу. Вся его работа заключается в том, чтобы утром прийти на пятнадцатиминутную рабочую планерку. Леонидович изнывал от безделья и с нетерпением ожидал прибытия своего напарника, тоже капитана этого же буксира. Работа их буксира заключалась в постановке танкеров к нефтяному терминалу под погрузку. А загруженные танкера оттягивать от терминала на безопасное расстояние. Работа была круглосуточная, и они несли ходовую вахту шесть часов через шесть.

Слава, его напарник, был родом из Севастополя. По иронии судьбы он тоже был военным моряком, и тоже дослужился до звания капитана первого ранга. Но нёс службу на подводных лодках. Со слов Леонидовича, Слава хорошо разбирался в компьютерной технике и электронике, и являлся фанатом штурманского дела. Кроме этого, был весельчаком, выдумщиком и массовиком-затейником. Поэтому с его прибытием житуха должна была повеселеть.

Как-то само собой получилось, что я стал называть своего нового знакомого Леонидовичем. По имени отчеству здесь никто друг к другу не обращался. А называть его Костей язык не поворачивался. Леонидович сказал, что они будут на ремонте два месяца и их команду расформировывают на другие суда. Он слышал, что на «КАРАН-8» пошлют матроса с их буксира, индуса по имени Правин. Сказал, что он проработал с ними больше года, и что он нормальный парень. А также, попросил меня по возможности подсказать ему, что к чему на нашем судне и посодействовать чем смогу.

Подошло время ужина. Леонидович сказал мне номер комнаты гостиницы, где он проживал и приглашал заходить в гости, когда будем в следующий раз в порту. Я тоже пригласил его заходить в гости на «КАРАН-8» без письменного приглашения на фирменном бланке.

Рано утром мы ушли в море. На судне произошла очередная частичная смена экипажа. Помимо тех, кого я уже знал, появились новые лица. Вернулись из отпуска ещё один старший механик Белла и мой коллега, электрик Халид. Меня с ними познакомил Ибрагим. У сюрвейеров появилось двое новых для меня людей. Индонезиец Эдмунд и бразилиец Марсело. Нового матроса я заметил не сразу, а только после обеда, когда вышел перекурить на палубу. Мы познакомились. Это был тот матрос, за которого говорил Леонидович. Я передал ему привет от его бывшего капитана и сказал, что если у него возникнут какие-нибудь вопросы, то он может обращаться ко мне. Правин искренне обрадовался, что за него не забыли. И сказал, что «кэптин» Слава и «кэптин» Костя очень хорошие капитаны, и ему жаль, что буксир поставили в ремонт и его перевели на другое судно. Я ему ответил, что здесь тоже хороший экипаж и нормальные капитаны. Он недоверчиво посмотрел на меня и, отрицательно покачивая головой, промолвил:

– Нет, таких как они, я здесь больше не встречу, – помолчав, с грустью добавил: – Никогда.

По утрам, делая обход судна, я частенько встречал на корме перекуривающего американца Джона. Он был электриком сюрвейерной бригады. Джон был не то чтобы не разговорчивым, но никогда не проявлял инициативы в разговоре. И несколько моих попыток поговорить с ним заканчивались ничем. Например, я спрашиваю его, из какого он города. Он отвечает: «Это небольшой городок на севере Америки, и ты его не знаешь». Поэтому, я перестал выходить за рамки разговора: «Привет. Хорошая погода. Как дела? Хорошо. А у тебя? Не плохо. Увидимся позже».

Как-то раз я перекуривал на корме. Из своей мастерской, тоже на перекур, вышел Джон. И так как утром мы уже обменялись с ним стандартными приветствиями, говорить было не о чем. Просто стояли и молча курили, вдруг Джон, как бы размышляя о своём, и ни к кому не обращаясь, произносит:

– Большие деньги крутятся в этом нефтяном районе. Конечно же, КГБ интересуется таким большим бизнесом. И я думаю, что КГБ имеет здесь своих шпионов.

Естественно, это был камень в мой огород. Я не смог не среагировать. Улыбаясь, и глядя Джону прямо в глаза, сказал:

– Ты думаешь?! А я в этом уверен! И, скорее всего, эти шпионы не из России или Украины. КГБ – серьёзная организация и не будет действовать так тупо и прямолинейно.

Джон сделал вид, что бумеранг в него не попал. Выбросил в море окурок и удалился в свои владения. А я про себя подумал: «До сих пор боятся, хотя уже 16 лет, как не стало Советского Союза и его КГБ. А может быть, просто скучают, и не могут оправиться от такой тяжёлой утраты. Ведь потерять заклятого врага, все равно, что лишиться закадычного друга».

Условия для работы и отдыха экипажа на судне были хорошими. Недостатка ни в чём не было. Снабжение продуктами питания было отличным. Повара готовили неплохо. В холодильной витрине всегда лежали разнообразные фрукты, хлеб, лепёшки, булочки, печенье разных сортов. В холодильниках, установленных в столовых всегда имелись сыр, масло, несколько видов сока и напитков. Несколько сортов чая и кофе всегда стояли на рабочей стойке, где также размещались тостерница, микроволновая печь, электрочайник, электроплитка, электрокофеварка для приготовления натурального кофе, одноразовые бумажные стаканчики, салфетки и посуда.

Помимо двух помещений для приёма пищи имелось две комнаты отдыха. Одна находилась на главной палубе и примыкала к помещению столовой команды. Она была в восточном стиле. Пол застилал огромный ковер, по периметру комнаты на полу лежали подушки, ни диванов, ни кресел не было. Иногда, по пятницам или во время праздника Рамадан, в этой комнате арабы устраивали совместный праздничный ужин. Сидели на ковре вокруг одного огромного разноса с горой риса, на котором были разложены мясо, рыба, птица, и ели прямо руками. Другая комната находилась на палубе, где жили сюрвейера. Она была уже в европейском стиле, с диваном, креслами, журнальным столиком и мини-библиотекой. Обе эти комнаты были оснащены дополнительными кондиционерами и огромными телевизионными плазменными панелями, размером в полстены. К панелям были подключены проигрыватели для видеокассет и дисков и телевизионные тюнеры, которые могли через спутниковую антенну транслировать несколько сотен бесплатных телевизионных каналов со всего мира.

Ещё на судне имелась комната, оборудованная различными спортивными тренажёрами. Небольшая, правда, но три человека могли заниматься одновременно, не стесняя друг друга. Рядом с ней была расположена прачечная, оборудованная тремя автоматическими стиральными и тремя сушильными машинами, гладильной доской и утюгами.

Жилого пространства на судне было достаточно, каюты были одно– и двухместные. Быт на «КАРАНЕ-8» был налажен четко. Экипажу, кроме их профессиональных обязанностей, ничего больше делать было не надо. Для того чтобы постирать вещи и спецодежду надо было их просто положить в пластиковый пакет и поставить за дверь. Максимум через двенадцать часов, постиранные, поглаженные и аккуратно сложенные в тот же пакет, вещи будут лежать на том же месте. Все жилые и санитарные помещения моются и убираются каждый день.

С уборщиком у меня вышло маленькое недоразумение, которое в скоре благополучно разрешилось. Я заметил, что моя постель каждый раз после уборки, заправлена заново. И однажды, находясь в каюте, когда пришёл уборщик наводить порядок, заметил, что он всем своим видом пытается выразить недовольство. Перед тем, как освободить каюту, чтобы ему не мешать, я спросил:

– Что случилось? Почему ты нервничаешь?

Он, показывая пальцем на мою кровать, с раздражением в голосе спросил:

– Сэр, зачем вы это делаете?

– Что делаю? – не понял я.

– Заправляете свою постель? Это моя работа.

– Ну, это мне не трудно делать самому. Я привык, дома я сам заправляю свою постель. Так что можешь мою постель не убирать.

– Не делайте этого, пожалуйста.

– Почему? – недоумевал я

– Потому что если все будут сами заправлять свою постель, то я могу потерять свою работу.

– Хорошо, больше не буду.

В дальнейшем, я относился с должным уважением к его ремеслу. Постель не заправлял и мусор из каюты не выносил.

По роду своей работы, я общался со всем экипажем – от уборщика до капитана. Потому что помимо ежедневного, простого осмотра оборудования, я ещё и выяснял у персонала, который его использовал, есть ли с ним какие-нибудь проблемы в работе или нет. Много ходил и много общался, поэтому познакомился со всеми быстро.

Самыми общительными были сюрвейера, хотя и технические проблемы по моей части у них возникали редко. Вход в их рабочие помещения охраняли таблички «Вход разрешен только для технического персонала». Они были изолированы, и большую часть времени находились в замкнутом коллективе. За годы совместной работы они уже обо всём переговорили, и из-за скуки были рады общению с новым человеком.

Хотя они были в основном из англоязычных стран, я обычно приветствовал их по-арабски:

– Салам Алейкум, джентльмены.

– Алейкум Асалам, – дружно отвечали они.

Это их забавляло и настраивало на шутливый тон. Они начинали со мной шутить или подкалывать. Я отвечал тем же. Если я проявлял интерес к их работе, то, как правило, они мне в общих чертах рассказывали. По технической части обычно я общался с новозеландцем Йеном. Например, я спрашивал:

– Что это вы сегодня прицепили к судну такую большую железяку? Вчера была меньше.

– Сегодня мы сканируем морской грунт на десять метров в глубину. А вчера сканировали только поверхность дна, для этого достаточно было и маленького сонара, – пояснял Йен.

– Так что, с помощью этого сонара вы видите все, что находится в морском грунте на глубине 10 метров?

– Нас больше интересует состав самого грунта, нежели то, что в нём находится.

– Ну, тогда, если найдёте сундук с золотыми монетами, зовите меня. Это я потерял.

– Хорошо, договорились, если найдём, скажем.

– Эй, Лео, – вмешался в разговор Даррел, – мы завтра будем сканировать грунт в районе Марджан. Ты там, случайно, ничего не терял?

– Нет, Даррел, не терял. Но если что-нибудь найдёте, всё равно скажи. Я позвоню своим друзьям в Одессу. Может, это они потеряли?

Посмеялись, я сказал, что раз ещё не нашли мой сундук с золотом, то могли бы и чашку кофе предложить. Мысль про кофе всем понравилась, тем более подходило время для традиционного утреннего кофе-тайма. Пока пили кофе, травили по очереди анекдоты. Когда подошел мой черёд рассказывать, я хотел улизнуть, под предлогом, что время перерыва уже закончилось. Однако сюрвейера меня не отпускали. Поставили ультиматум – или анекдот, или контракт по поиску моего сундука с золотом они аннулируют. Такими вещами не шутят, и я стал рассказывать анекдот о том, как один парень из деревни пришёл покупать себе первый компьютер. Опытный продавец быстро сообразил, что клиент абсолютно в компьютерах не разбирается, и предложил клиенту сказать ему, на какую сумму тот рассчитывает. А продавец, исходя из этого, предложит ему оптимальную комплектацию компьютера. Парень сказал сумму. Продавец выбрал подходящую комплектацию, распечатал её на принтере и дал клиенту. Тот взял, и даже не прочитав до конца, начал ругаться и требовать управляющего магазином. Когда пришёл менеджер, тот протянул ему распечатку, и с возмущением заявил: «Я не позволю себя дурачить! Смотрите, ваш продавец в счет за компьютер внес стоимость коврика для мышки! Может быть, он мне предложит оплатить ещё и тапочки для кота? Безобразие!»

Анекдот прошёл на «ура!», смеялись до слёз. Особенно разошёлся Фахад. Он то успокаивался, вытирая слёзы, то снова начинал смеяться, держась руками за живот, сидя на стуле и топая ногами. Смеялся он так заразительно, что остальные смеялись уже не с анекдота, а от смеха Фахада. Даррел, решив подлить масла в огонь, спросил меня:

– Лео, а кто был тот парень, который покупал компьютер?

– Да так, какой то сюрвейер из Кейптауна, – ответил я.

Затихший было Фахад, зашёлся снова, а с ним и все остальные.

Следующие, несколько дней Даррела доставали тапочками для кота. А меня без чашки кофе и анекдота из сюрвейерной комнаты не отпускали.

Потом полетела ДиПи система, и мне было уже не до анекдотов.

Я и стармех Ибрагим двое суток почти не спали. Проверили и заменили всё, что хотя бы косвенно имело отношение к неисправности. Но система не работала. К концу вторых суток Ибрагим начал нервничать. Сюрвейера нас прикрыли на это время, и делали ту работу, где можно было обойтись без ДиПи. Если до конца дня неисправность не устраним, то придется судно снимать с работы и идти в порт, вызывать сервисных ДиПи инженеров.

Хоть нашей вины и не было, Ибрагим, как отвечающий за техническое состояние судна, чувствовал себя не уютно. Да и я тоже. Сигнал обратной связи положения одного винта приходил, но ДиПи система не хотела его видеть и поэтому не работала. У нас не было на замену только одной электронной платы, из-за которой могла возникнуть проблема. Ибрагим, наверное, уже в десятый раз перебирал все запасные электронные платы и раскладывал их на столе, а я читал описание работы этих плат. Вдруг я заметил, что одна из плат очень похожа на ту, которой у нас нет, хотя и номер у неё другой. Сказал об этом Ибрагиму, вытянули из панели старую плату и начали их сравнивать, рассматривая через лупу. Платы отличались только перемычками, которые можно было переставлять. Решили рискнуть. Я переставил перемычки на новую плату и установил её в нужный разъём на панели. Включили ДиПи систему, и она заработала. Ибрагим радовался как ребёнок. Хлопал меня по плечу, смеялся и говорил подошедшим сюрвейерам и капитану:

– Хороший парень, смог переделать плату и отремонтировал ДиПи систему.

– Браво Лео, – сказал Йен, и начал хлопать в ладоши. Его поддержали остальные сюрвейера.

Не знаю, покраснели ли у меня уши, но получить такое бурное признание своих профессиональных навыков было приятно. Я поблагодарил их за внимание, пожал всем руки и пошёл спать.

Спал пятнадцать часов подряд и проснулся только перед ленчем. Умылся и сразу пошёл обедать. В кают-компании несколько человек уже обедали, возле раздаточной стойки крутился Даррел, который, увидев меня, даже не поприветствовал, сходу заявил мне, что я русский шпион, и что он в этом даже не сомневается. До этого у него бывали примитивные пошлые шутки, но я был к этому готов, и на них не реагировал. А тут он застал меня врасплох. Ещё окончательно не проснувшись, я на мгновение растерялся, не зная как мне на это реагировать.

А он между тем продолжал:

– Специалист ты хороший, раз смог отремонтировать такую сложную систему. Английский язык у тебя неплохой. А вот контракт у тебя длинный, и зарплата небольшая. К тому же, здесь очень жарко и много пыли. Я думаю, что ты попал сюда не из-за денег и хорошей работы.

Объяснять, почему я здесь оказался, я не стал. Это выглядело бы как защита, а надо было тоже нападать.

– Меньше думай Даррел, а то волосы начнут расти в обратную сторону. Если у тебя есть факты против меня, то сообщи об этом в компанию. А от меня отвали.

– Хорошо. А что бы ты подумал на моём месте? – дал он задний ход.

– На судне за всех думают капитан и старший механик, это их работа. А я только выполняю свои обязанности, – отрезал я, давая понять, что разговор окончен.

После обеда судно пришло в порт Рас Танура. За трудовые подвиги Ибрагим дал мне сутки отдыха. И я после швартовки, сразу пошел навестить Леонидовича.

Гостиница, где он проживал, находилась всего в трехстах метрах от борта моего судна. На входе, за стеклянной перегородкой, сидел индус, который и показал мне, где находится номер капитана буксира. Я постучал и, услышав разрешение войти, открыл дверь и вошел. Леонидович сидел на кровати, подобрав под себя ноги на восточный манер, руки лежали на коленях, ладонями вверх. Из ноутбука доносилась спокойная музыка.

– А Лёня это ты! Привет! Извини, я сейчас занят. Минут через двадцать закончу. Поднимайся на второй этаж, с левой стороны от лестницы вторая дверь. Там Славик проживает. Иди к нему знакомься, а я приду позже.

– Хорошо Леонидович! – ответил я коротко, и пошёл на второй этаж.

Найдя нужную дверь, я постучал. Из-за двери на русском языке громко ответили:

– Чего тарабанишь? Заходи, мать твою, если припёрся!

Я вошёл, за столом перед ноутбуком, спиной к входной двери сидел мужчина. Через его плечо я видел, что он увлечен динамической компьютерной игрой по разбиванию разноцветных шариков, которые двигались по спирали. Он был весь в игре и, не поворачивая головы, продолжал:

– Ну и чем ты сегодня после обеда занимался? Хотя чем ты, старый дурак, мог заниматься? Опять медитировал? Или быть может, стал снова умные книжки про евреев читать?.. Ну, отвечай, чего молчишь? Так точно или никак нет?

– Вы ошиблись. Я пианист Сидоров, а не сионист Пидоров! – подал я наконец голос.

Слава резко обернулся и заулыбался, поднимаясь из-за стола:

– Проходи, дорогой. Я был уверен, что это мой горький друг пришёл, гостей у нас почти не бывает. Так что извини за приветствие. Меня Слава зовут, капитаню на буксире, который в доке стоит. А тебя?

– Меня Лёня зовут. Я электромеханик с «КАРАНА-8».

– Слышал, Леонидович мне про тебя говорил. Присаживайся. Чай, кофе, безалкогольное пиво, соки. Что будешь?

– Если в номере можно курить, то от кофе не откажусь.

– Конечно, можно. Здоровым людям спорт не нужен и медитация тоже. Поэтому кури на здоровье. Только не эту гадость, – сказал он, показывая на пачку L&M, выглядывающую из моего нагрудного кармана. – Я в Бахрейне накупил разных табачных деликатесов. Так что давай погурманим, угощаю.

Слава включил электрочайник и принялся выкладывать на стол сигары, сигареллы и сигареты разных сортов. Приготовили кофе. Хозяин порекомендовал мне угоститься сигареллой из металлической коробки коричневого цвета. Сигарелла (небольшая сигара, размером чуть больше сигареты) была действительно с приятным ароматом и не крепкая, какими обычно бывают сигары. Из-за крепости, сигары курят не в затяжку. Никотин от сигар попадает в организм не через легкие, а вместе со слюной. Считается, что так безопаснее для здоровья. Поэтому на востоке многие не курят, а кладут табак под язык, смешивая его с разными добавками.

– Как ты попал на «КАРАН-8»? Ведь он считается элитным в компании. На таких сладких пароходах обычно англичане сидят, – поинтересовался Слава.

– Это он для капитанов и стармехов сладкий. А для электромехаников только работы больше, а деньги те же. У меня дед англичанин. Работает на судне с постройки и, думаю, будет работать до самой пенсии. А английскому электромеханику на таком судне деньги надо платить такие же, как и стармеху. Да плюс надо держать на судне пару электриков, которыми он будет руководить. Но дело даже не в том, что он намного дороже, чем я. Дело в том, что он не удобен для технического суперинтенданта компании. Потому что завалит суперинтенданта заявками на фирменное сервисное обслуживание, в соответствии с техническими условиями на эксплуатацию всего электрооборудования. Этими заявками он всю ответственность за работу оборудования переложит на суперинтенданта компании, который естественно их выполнить не сможет, даже на десять процентов. Но заявки в его офисе будут лежать. И он будет знать, что вторые экземпляры будут в папочке у англичанина. За год англичанин их столько настрочит, что ему даже в машину спускаться будет не надо, что бы посмотреть, в каком состоянии оборудование. А мы люди не пакостные, и ремесло своё уважаем. Сломалось – чиним. Если не можем починить, только тогда беспокоим суперинтенданта. Заявки пишем ему только на запчасти, а не прикрываем свою задницу сервисным обслуживанием. Так что из англичан здесь удержались немногие. Бюрократов-консерваторов поменяли на нас – продукт марксистко-ленинской философии и коммунистической пропаганды. Так что спасибо ей, нашей руководящей и направляющей, за то, что подготовила нас к конкурентной борьбе за рабочие места. Матёрые капиталисты со своим принципом «каждый за себя – один Бог за всех» по сравнению с нами – пролетают, и на востоке нам не конкуренты.

Пришел Леонидович, мы выкурили ещё по одной вкусной сигарете и втроём пошли нагуливать аппетит перед ужином. Во время прогулки травили байки да беззлобно подшучивали друг над другом.

– Вот скажи, Лёня, разве нормальный человек будет целую неделю смотреть фильмы Феллини по несколько раз каждый. Всё пытался найти в них какой-то скрытый смысл. А я ему сразу сказал, что нет там никакого смысла. И фильмы эти рассчитаны на примитивных и убогих людей. Посмотрит жлоб такую бессмыслицу, естественно ничего не поймёт. Но чтобы казаться значительней и утонченней, будет хвалить, многозначительно произнося: «На днях смотрел Феллини – это что-то». А родись он у нас? И что, пшик? Загадочная фамилия Феллини на русском звучала бы как Кобылкин. «Фили» по-английски кобыла. И никакое элитное кино с такой фамилией не сделаешь. Я Леонидовичу сразу сказал, что это конь педальный, а никакой не элитный режиссёр. Так он убил целую неделю, что бы лично убедится в этом.

– Ты лучше расскажи, как ты меня три дня назад на первомайскую демонстрацию агитировал. Прицепился с самого утра, пошли да пошли, так достал, что я согласился. А он рассмеялся над пожилым человеком, говорит: «Ты что, Леонидович, серьёзно собрался идти? У нас же красного флага нет!». Вот такая ты несерьёзная скотина, Слава.

– Да, тяжело работать с людьми без чувства юмора. Из-за таких как ты, Леонидович, и говорят про военных – кто в армии служил, тот в цирке не смеётся.

Навстречу нам шли двое моряков, тоже, видимо, разминали ноги. После ограниченного пространства судна, а тем более небольшого буксира, моряки любили прогуляться по причалу. Эти двое оказались азербайджанцами с водолазного бота. Обменялись приветствиями, остановились поговорить. Они тоже работали через оффшорную компанию на «Арамко». Дома, в Баку работа на нефтяных полях была для кого угодно, только не для азербайджанцев.

Нашего брата работало здесь не мало. Леонидович со Славой примерно подсчитали, что всего в оффшорном флоте «Арамко» работает около 150 человек украинцев, азербайджанцев, россиян и грузин. Встретился им даже один капитан из Кишинёва.

Следующим утром «КАРАН-8» ушёл, но не далеко. Район, где мы должны были работать, находился всего в полутора часах хода от порта. Во время обхода я увидел, что перед помещением сюрвейеров, под табличкой с надписью «Вход разрешен только для технического персонала», прикреплен лист бумаги. Красным фломастером и большими буквами на нём было написано «и русским шпионам». Понятно, Даррел продолжает мстить мне за «тапочки для кота». Я проигнорировал это событие, и вёл себя у сюрвейеров, как обычно. Даже остался на кофе-тайм, по предложению Стю.

Даррел показывал ему с монитора компьютера свои фотографии. Я тоже подошел посмотреть. У Даррела была лицензия на управление четырёхместным вертолётом. И он иногда, во время отпуска, брал вертолёт напрокат для семейного отдыха. Женат он был второй раз. Со второй женой они были вместе уже пять лет. В этот день как раз и исполнилась первая круглая дата их совместной жизни, что и послужило причиной показать фотографии. Своей женой он гордился.

– Это моя Маргарет, – говорил он, показываю фотографию симпатичной блондинки, сидящей рядом с ним в вертолёте. – Она у меня очень умная, доктор химии.

– Она, случайно, политикой не занимается? – принял я участие в разговоре.

– А почему ты об этом спросил? – удивился Даррел.

– Маргарет Тэтчер, до того как стала премьер министром Британии, тоже была доктором химии, – пояснил я.

– Серьёзно? А ты откуда знаешь? Ах, да! Ты же шпион, политикой должен интересоваться. А химиками почему интересуешься? – съязвил он.

– Просто в Одессе жил один химик, Менделеев его фамилия. Его химики во всём мире знают. Я часто прохожу мимо дома, где он работал учителем химии, – спокойно продолжал я, не обращая внимания на его язвительный тон.

– А вот это мы сейчас и проверим? – продолжил он, доставая из кармана мобильный телефон. Он набрал номер и позвонил жене. После приветствия и поздравления он стал расспрашивать её о Тэтчер и Менделееве. По выражению его лица я понял, что мою информацию подтвердили. Не дожидаясь окончания телефонного разговора, я пошел делать обход дальше.

На главной палубе, на корме, я встретил Аяза, вышедшего из машинного отделения подышать свежим воздухом. Он спросил меня, видел ли я нового матроса Правина, и сказал, что у него какие то проблемы, и он меня разыскивает.

Если хочешь, что бы тебя на судне быстрей нашли, оставайся на одном месте. Не прошло и пяти минут, как на корме появился убитый горем Правин. И, видимо, не желая посвящать в свои проблемы земляка Аяза, на чисто русском языке объяснил мне, что сломался вентилятор, причём сломался конкретно, и ему сильно влетит от боцмана. В своей речи он использовал только три литературных слова: вентилятор, боцман и сука. Чувствовалась русская военная лингвистическая школа.

Пошли смотреть на месте. Оказалось, что боцман сказал ему вымыть боцманскую кладовую и не выключил вентилятор. Правин залил его водой из шланга, и его естественно выбило. Слава Богу, что никто не пострадал, напряжение 460 вольт – это не шутка, «мама!» крикнуть не успеешь.

Правину сказал, чтобы он подождал меня возле двери, внутрь не заходил и других не пускал, пока я не вернусь. Сам пошел в щитовую, проверять питание. Автоматический выключатель выбило, так что вентилятор уже не был под напряжением. А выяснять сгорел он или нет буду потом, когда высохнет. Вернулся к Правину. Поинтересовался у него, что он знает о технике безопасности при работе с электрооборудованием и по оказанию помощи человеку при поражении электрическим током. Оказалось, ничего.

Вся забота компании о безопасности персонала заключалась в больших красных надписях на всех судах «Безопасность прежде всего». Никто, никогда инструктажи по технике безопасности не проводил. Проводились только судовые учебные тревоги: человек за бортом, шлюпочная тревога, газ, борьба с пожаром. Правину сказал, чтобы он продолжал уборку, никому ничего не говорил, и за вентилятор не беспокоился. Я сам поговорю с боцманом. Оба боцмана были арабами ростом ниже среднего. И страдая из-за этого комплексом неполноценности, они свою власть над матросами использовали по полной программе. Один из них всегда заваривал чай для экипажа перед кофе таймом. Делал он это с удовольствием, и чай у него получался всегда ароматным. Чай в пакетиках арабы не пили. Другой боцман был азартным, но невезучим игроком в карты. Вечерами арабы играли между собой в карты. Играли на интерес, потому что иногда страсти накалялись до предела.

Чаще других спорил и скандалил боцман. Сейчас на борту находился специалист по чаю. Я частенько угощался приготовленным им чаем и не забывал благодарить его за вкусный чай. И отношения у меня были с ним лучше, чем с другим боцманом. Нашел я его на мостике, беседующим с капитаном. Я поприветствовал их на арабском языке. Капитан поинтересовался, как мои дела и есть ли у меня проблемы. Я ответил, что всё хорошо. Но если боцман мне уделит пять минут, то будет вообще замечательно. Боцмана заинтересовало, чем это он может меня осчастливить, и я увёл его с мостика, подальше от начальства. Рассказал ему о случившемся и предложил ему собрать перед ужином матросов, чтобы ознакомить их с правилами безопасности. Под впечатлением, что матроса Правина могло убить током, и чем это грозило для него лично, он решил собрать матросов немедленно. Но я его отговорил от резких движений. Сказал, что кроме него, меня и Правина, никто про вентилятор не знает. Правин никому не расскажет, и ему я советую тоже молчать. Иначе может дойти до капитана, и виноватым будет боцман. Поэтому лучше делать вид, что ничего не произошло. А вентилятор, если его нельзя починить, я выпишу новый. Мало ли, что на судне ломается.

– Если капитан будет спрашивать, зачем ты мне понадобился, скажи, что я за перчатками приходил. Кстати, дай мне две пары, они мне действительно нужны.

Как мы и договорились, он собрал матросов на корме в семнадцать часов. Боцман напомнил матросам правила безопасности при швартовых операциях, а я элементарные правила электробезопасности. И мы закрыли эту тему, к всеобщему удовлетворению.

Вечером «КАРАН-8» вернулся на ночевку в порт, и я сразу отправился навестить своих капитанов. Моему визиту они обрадовались, всё ж какое-то разнообразие. Сказали мне, что будут просить прибавки к жалованию, за вредность. От полного безделья крыша может поехать, а за вредность надо платить, и они уже, шутки ради, сообщили об этом менеджеру компании.

Слава недоумевал по поводу финансовой политики компании. Вместо того чтобы отправить Леонидовича отдыхать на время ремонта буксира, они наоборот вызвали второго капитана из отпуска. Оба сидят в гостинице, абсолютно ничего не делают, и получают полную зарплату. В ремонте буксира участия никакого не принимают. Приходят по утрам по очереди, как болванчики, постоят молча пятнадцать минут и уходят. Просто фантастика какая-то. У Славы в голове это не укладывалось, и он искал логического объяснения. Леонидович наоборот был спокоен, и воспринимал происходящее, как само собой разумеющееся. И ругал в Славином лице всех подводников: «Ну, никакого воображения нет у людей. Они ведь там, под водой даже горизонта не видят. Ни дня, ни ночи у них не бывает. Мозг у них чистый, нет ни одной извилины. Нет даже следа от фуражки, потому что безголовым даже мицу носить не положено. Прячут их под водой, и всплывать им разрешают крайне редко, чтобы они флот российский своей тупостью не позорили.

– Поясни, раз такой умный, зачем мы здесь сейчас нужны, мы ведь даже не сторожим буксир за полный капитанский оклад? – спрашивал Слава, не обращая внимания на явную провокацию против подводников.

– Здесь и пояснять нечего, и так все ясно. Не могут они значить на нас сэкономить. Если бы могли, то сэкономили бы. Не сомневайся, копейку они считать умеют. А так выходит, что если они нам не заплатят, то кто-то ещё деньжат не дополучит в этой финансовой схеме. Главная компания должна быть вне политики, юридически чистой. Оффшорные компании для этого и созданы, чтобы диверсифицировать денежные потоки и спрятать концы в воду. И что-то мне подсказывает, что эти денежки получают враги наших врагов, то есть почти наши друзья. Так что, как не крути, а мы с тобой хоть уже и числимся в запасе, а все равно стоим в строю. Пока наши враги платят деньги разным людишкам, чтобы они разваливали экономику наших стран, мы помогаем нашим друзьям вынуждать наших врагов тратить всё больше и больше денег на собственную безопасность. Глядишь, машинка для печатания денег и поломается, или краска зелёная закончится. Так что завтра, когда пойдешь утром в док к буксиру, втяни живот, чтобы выглядеть стройным, и соответствовать званию действующего офицера бывшей Советской Армии. А то наел лицо, что щёки из-за спины видно.

– Ладно, ладно на себя посмотри! – огрызнулся Слава.

Разница в возрасте у моих друзей капитанов была всего два года. Но я обратил внимание, что Слава обращался к своему коллеге, так же, как и я, по отчеству. Мы ещё перекурили из табачной лавки Славы вкусных сигарет, попили кофе, и я отправился на судно.

Утром судно ушло, а вечером мы опять вернулись ночевать в порт. Ничего примечательного в этот день не произошло, за исключением одного эпизода.

На корме, куда обычно выходят подышать свежим воздухом, я разговорился с уборщиком, с которым у меня вышло недоразумение по поводу заправки постели. На днях я починил сушильную машину в прачечной, и он поблагодарил и сообщил мне, что машина работает хорошо. Я поинтересовался, из какого он города. Он ответил, что он из Катманду.

– Так ты из Непала? А я думал, что ты из Индии.

– Нет, я из Непала.

– А живёшь в самом Катманду? Или рядом в пригороде?

– Моя семья живет в городе. А вы где живёте?

– Я из Одессы, это большой город, на берегу Чёрного моря. Ты знаешь, что в Катманду много лет назад жил один парень из нашего города? Он был большим другом вашего короля и сделал много хорошего для Непала? Его фамилия Лисаневич.

– Конечно, знаю. Лиса плейс – это туристический район в Катманду, это центр города, – с радостью рассказывал он.

В это время подал свой голос Даррел, который был на второй палубе, возле сюрвейерных лебёдок, и находился прямо над нашими головами и слышал наш разговор:

– Эй, Лео! А король Саудовской Аравии случайно не из Одессы?

– Нет, Даррел, ему не повезло – он не из Одессы! – засмеялся я в ответ.

Историю одессита Лисаневича, которая достойна написания отдельной книги, была рассказана во «Всемирном клубе одесситов» на одном из вечеров встреч, журналистом Виктором Клёновым. И пересказана мне моей женой, присутствовавшей на этом вечере, который так и назывался «Наш человек из Катманду». Клёнов был в составе украинской альпинисткой группы, когда попал в Катманду, познакомился с родственниками Лисаневича и узнал его удивительную историю. Историю молодого юнкера военного училища, который после октябрьской революции был милосердно принят директором Одесского оперного театра в танцевальную труппу театра, во избежания над ним расправы красноармейцами. Однако Лисаневич проявил такие незаурядные танцевальные способности, что спустя два года выступал уже в качестве солиста труппы во время европейских гастролей одесского театра оперы и балета. Во время этого турне, он остался работать во Франции и вскоре стал входить в мировую танцевальную элиту того времени. Он имел обширный круг знакомых. Волею судеб оказался в Непале, тогда никому не известной и почти не посещаемой европейцами стране. Подружился там с молодым королем Непала, который благодаря дворцовым интригам и молодости находился в полной информационной изоляции, и фактически не обладал никакой властью. Не без помощи Лисаневича, он прозрел, и смог вернуть себе власть.

Королевство было бедным и не имело почти никаких экономических контактов с остальным миром. Лисаневич убедил короля переоборудовать его королевский дворец под гостиницу. А сам написал письма своим знаменитым театральным друзьям и знакомым, приглашая их посетить удивительную страну Непал. На его письма откликнулись. Вначале Непал посетили артисты, за ними потянулись деловые люди. С этого и началось экономическое возрождение современного Непала. Лисаневич – национальный герой этой страны. Его именем назван целый туристический район столицы этого государства. Вот такая вот история – таланта, силы духа и бескорыстия.

Следующим утром я увидел своего вернувшегося из Таиланда начальника.

Филипп был не разговорчив. Сказал, что из отпуска прибыло только его тело, сам он вернётся через пару дней. Я понял, что шеф оторвался по полной программе, и ему надо время для того, чтобы прийти в себя. Судно утром в море не пошло. Приехали водолазы и начали чистить днище «КАРАНА-8», и прикрепленное к днищу сюрвейерное оборудование. В районе утреннего кофе-тайма прибыли в гости капитаны буксира с ответным дружественным визитом. Показал гостям пароход и угостил хорошим натуральным кофе.

Посидели в моей каюте. Я дал им скопировать несколько дисков с фильмами. Они поинтересовались своим бывшим матросом Правином. Я рассказал им историю с вентилятором. Леонидович мудро изрёк, что каждый человек иногда совершает глупые поступки. А Правин парень способный, схватывал всё на лету. Мы со Славой, от нечего делать, обучали его штурманскому делу. По их мнению, Правин со своими штурманскими навыками мог уже работать в качестве третьего помощника капитана. А по знанию русского языка был годен для строевой службы в бывшей Советской Армии. Затем, смеясь, Слава рассказал мне историю, как у менеджера их компании напрочь отбило чувство юмора. После их несерьёзного разговора о том, что не мешало бы добавить денег за вредность от психологического дискомфорта, вызванного их полным бездельем, он увеличил им зарплату на триста долларов в месяц.

И стало бы совсем смешно, если бы не было так грустно.

– Потому что у некоторых, – Слава кивнул на Леонидовича, – вдруг проснулась совесть. Он предлагает сказать менеджеру, что мы пошутили. Я уже устал ему объяснять, что в связи с инфляцией компания ежегодно увеличивает зарплату. И это просто очередное повышение, которое по времени просто совпало с нашим шутливым требованием о прибавке за вредность. Скажи ему, Лёня, чтобы он не дурил. А то ведёт себя как ребёнок, – обратился ко мне Слава.

Я выразил сожаление о том, что не могу с ними разделить их проблемы, и спросил:

– Знаете, о чем подумал медведь в одесском зоопарке, впервые увидев, как зевает бегемот?

– Не знаем, – честно признались они.

– Ни фига себе! Таким бы ртом медка разок хлебануть!

Дружно рассмеялись, и Слава, глядя с иронией на комплекцию своего товарища, предложил:

– Ну что, Леонидович? Пора и честь знать. Пойдём? Хлебанём чего-нибудь в нашем отеле.

Чтобы не портить им настроение, я не стал говорить о том, что «Дом колхозника» возле одесского Привоза выглядит на много презентабельней, чем та рабочая портовая общага, которую они называют отелем.

Пошел проводить своих гостей. Когда вышли из надстройки, увидели Правина, который сидел на корточках к нам спиной, и красил кистью якорный клюз. Мы остановились. Неожиданно Леонидович гаркнул:

– Матрос Правин!

– Я! – обернувшись к нам, и радостно улыбаясь, ответил Правин.

– Ко мне! – строго произнес Леонидович. Улыбку Правина как ветром сдуло.

– Есть! – ответил он, и через пару секунд стоял уже по стойке смирно перед Леонидовичем.

– Ты что, мать твою, своих капитанов здесь позоришь! – продолжал Леонидович в том же духе.

– Виноват! Исправлюсь! – бойко отвечал Правин.

– Смотри мне! – уже улыбаясь, сказал Леонидович, протягивая Правину руку для рукопожатия, и уже перейдя на английский, продолжил разговор со своим бывшим матросом.

Мне стало слегка не ловко, и я сказал Правину по-английски:

– Извини, я рассказал твоим капитанам историю с вентилятором.

– Командир всегда прав! – смеясь, ответил он мне по-русски.

Когда мои гости ушли, я спустился в машинное отделение, убедиться, всё ли в порядке. В ЦПУ застал Тебриза и Аяза, которые о чем-то оживленно между собой говорили.

– О Лео! – обрадовался Тебриз. – Скажи, Лондон – это город или страна?

– Конечно, город.

– Ты точно в этом уверен?

– Да. Лондон – это очень большой город, столица Британии.

– Точно? Точно? – разочаровано переспросил Тебриз, и после небольшой паузы продолжил: – Хорошо, Лондон – это город. Тогда скажи, у змей уши есть?

– Нет, – ответил я.

Тебриз обрадовался и стал быстро что-то говорить Аязу, перейдя на родной язык.

Эти два моториста, родом из одного района Индии, были на «КАРАНЕ-8» уже больше года. Они вместе несли вахту и проживали в одной каюте. Не взирая на то, что они были вместе 24 часа в сутки, они постоянно что-то обсуждали и частенько спорили. Поэтому вопросы Тебриза и Аяза меня уже перестали удивлять. Таким образом, обмениваясь информацией, они расширяли свой кругозор. Я уверен, что за это время, всё, что знал один из них, знал и другой. Они были одного возраста и одинаковой комплекции. Стармех Филипп уважал их за трудолюбие и весёлый нрав, и в шутку называл их клонами.

К вечеру поднялся ветер. И в порт начали прибывать суда, чтобы переждать шторм. Места на причалах не хватало, и приходящие суда швартовались к бортам судов, уже стоящих у причала. К нашему борту пришвартовался водолазный бот, капитаном которого был грузин.

Я увидел его сразу после швартовки. Он расспрашивал нашего матроса, есть ли у нас члены экипажа из Грузии или Украины. И я поприветствовал его по-грузински:

– Гамарджоба, генацвале!

– Гамарджоба, дорогой! Откуда ты?

– Из Одессы. А ты?

– Из Поти, дорогой, из Поти. Слушай, у тебя фильмы есть? Я свои уже по два раза пересмотрел. Если есть, давай меняться.

– Давай. Кто к кому в гости пойдёт?

– Приходи ты. А то я должен быть на мостике, пока порт-контроль меня по радио не вызовет.

– Хорошо, ставь чачу в холодильник, минут через десять буду.

В Грузии я не бывал, но со слов капитанов ремонтируемого буксира знал, что есть две дыры на Черноморском флоте – Донузлав и Поти. В этих портах раньше располагались базы минных тральщиков Черноморского флота, а также туда отправляли всех залётчиков в ссылку. Им тоже выпала честь там послужить. И Поти они оба отдавали предпочтение, потому что местная виноградная водка – чача валила с ног, не хуже чем пулемёт Дегтярёва.

Я взял в каюте свой жесткий диск на 500 «гектар», да пару десятков дисков и отправился на водолазный бот. Зураб, так звали капитана бота, уже меня ждал. Он предложил, чтобы вначале я выбрал фильмы с его жесткого диска и скопировал их на свой, так как он хочет переформатировать свой жесткий диск, разбив его для удобства на три тома. Я не возражал, и принялся изучать коллекцию фильмов Зураба, который в это время просматривал принесённые мной диски. Я выбрал всего несколько фильмов, остальные либо уже смотрел, либо у меня они были тоже. Я составил список отобранных мной фильмов, и стал показывать Зурабу, что имелось на моём жёстком диске. У меня была большая коллекция советских старых фильмов.

Зураб вначале тоже составлял список. Когда мы дошли до файла «фильмы Резо Габриадзе», эмоции так захлестнули Зураба, что он чуть не расплакался:

– Вот это подарок! Вах, какой молодец! Ты посмотри! Все фильмы Резо у него есть, даже самые старые короткометражные. А у грузинского капитана одни только американские боевики! Хорошо, что родители не видят моего позора. Эх, жаль, что мы не встретились в какой-нибудь другой стране, я бы тебя, дорогой, хоть угостил, как положено за такой подарок. А здесь нельзя, сам понимаешь. Кока-Колу даже предлагать не буду, а то ещё расскажешь кому-нибудь, чем тебя грузинский капитан угощал. Я тогда точно такого позора не переживу.

– А ты здесь один на судне? Или есть ещё кто-нибудь из наших? – решил я отвлечь Зураба от самобичевания.

– Старпом у меня тоже грузин. Отари его зовут, спит сейчас после вахты. Вот обрадую его, когда проснётся. Слушай, дорогой, с фильмами тут до утра времени понадобится, чтобы всё скопировать. Погода плохая, ночью точно в море не выйдем. Ты, если можешь, оставь всё у меня до утра, и список фильмов, которые тебе понравились тоже оставь. Я сам всё скопирую. А завтра утром диски принесу тебе на судно. Если вдруг ночью мои водолазы кому-то срочно потребуются, и нам придётся уходить, то я твои диски передам вашему вахтенному матросу. Обещаю. Или ты тоже думаешь, что все грузины мошенники? Давай я тебе залог оставлю?

– Брось, Зураб, какой залог, о чём ты говоришь? С грузинами я дело имел. У меня в армии друг из Тбилиси был, да и сейчас в Одессе есть несколько знакомых грузинов. Под их слово никогда залога не требовалось, – слегка обиделся я на предложение о залоге.

– Извини, дорогой! Не хотел тебя обидеть. Так, значить, договорились?

– Конечно, договорились. О чём речь?

Я объяснил, как найти мою каюту, и ушёл. Зураб пришёл следующим утром, сразу после завтрака.

– С праздником, дорогой! – сказал он вместо приветствия, пожимая мне руку.

– И тебя, Зураб, с праздником! А что, разве сегодня уже 9 мая?

– Да, сегодня уже 9 мая! Вот, держи подарок! – сказал он, вытаскивая из пакета блок сигарет, и положил его на мой стол.

Я понял, что грузин хитрит, и просто желает отблагодарить меня за фильмы. Фильмами и книгами все обменивались здесь просто так, без всякой коммерции. Но отказываться было бесполезно, всё равно назад бы он уже подарок не взял, ни под каким предлогом. Подарить такой же блок сигарет, было равносильно отказу, и он бы тоже его не взял. Я сообразил, как выкрутиться, и достал пачку хорошего трубочного табака. Подарок был не равноценным по стоимости блока сигарет, и позволял Зурабу чувствовать, что мы не просто обменялись равноценными подарками, а что он всё-таки меня отблагодарил в меру возможностей.

– А это тебе подарок, – сказал я, протягивая ему табак.

– Хитрый, да? – заулыбался, разгадав мой манёвр, Зураб. – Да у меня даже трубки, что бы табак курить, нет. Может быть, лучше оставь себе?

– Трубку купишь, не бедный! А если мой подарок не возьмёшь, сигареты твои выброшу. Честное слово.

– Хорошо, хорошо, дорогой, не буду даже спорить! Ты меня извини, я заскочил всего на минутку, мне надо возвращаться на свой крейсер. Я думаю, ещё увидимся, поэтому не прощаюсь. По прогнозу два-три дня штормить будет. Ну ладно, бывай! Я пошел отсыпаться. Твои диски в пакете. И ещё раз спасибо тебе за грузинские фильмы, дорогой, очень ты меня порадовал!

Зураб ушёл на свой бот, а я занялся починкой стиральной машинки, с которой и провозился до самого обеда. Когда я пришел в кают-компанию, там уже были почти все сюрвейера. Моё обычное место было свободно, и я поспешил его занять. Напротив меня уже обедал американец Джон, рядом с ним австралиец Нил. Следом за мной пришел Филипп, и наш столик был полностью укомплектован.

– Привет парни! Отличная сегодня погода! – приветствовал всех Филипп. Сюрвейера посмеялись каламбуру Филиппа. Потому что погода была плохой, но для сюрвейеров она означала вынужденный выходной день. Так что для них она была хорошей.

– Какие новости? Кто-нибудь включал сегодня телевизор? – поинтересовался у присутствующих шотландец Стюарт.

– В Москве что-то военные празднуют, – ответил бразилец Марсело.

– А что празднуют сегодня русские? – попытался уточнить у Марсело араб Фахад.

– Не знаю, я переключил канал, – ответил бразилец.

– А ты у Лео спроси, он, наверное, знает, – вступил в разговор Даррел.

– Сегодня День Победы над фашисткой Германией, во время Второй Мировой Войны, – ответил я Фахаду, не дожидаясь, пока он спросит меня лично.

– Странные эти русские. Америка выиграла эту войну, а они празднуют, – сказал Джон.

От неожиданности я поперхнулся супом, и уронил в тарелку ложку. Все обернулись. А я, кашлянув, чтобы прочистить горло, задал наглецу вопрос:

– Ты, видно, пошутил Джон? Неудачная тема для шуток.

– А кто тебе сказал, что я пошутил? Это исторический факт! – улыбаясь своей приклеенной улыбкой, с уверенностью заявил Джон.

– Да какой, к черту, факт? Вторая Мировая Война началась 1 сентября 1939 года, а Америка начала военные действия против Германии только в июне 1944 года. Всего за год до окончания войны, когда уже никто не сомневался в победе СССР. Во время военных действий американцев погибло меньше, чем за то же время погибло на американских дорогах в результате аварий. Конечно, Америка помогала, она поставляла оборудование, продукты и медикаменты. Но за деньги. СССР после войны ещё много лет платил деньги за американскую помощь. Бизнес Америка сделала на этой войне, а за победу заплатил СССР жизнью 20 миллионов человек.

Видимо, я слишком эмоционально говорил, потому что кушать все перестали и смотрели на нас с Джоном, у которого было такое удивленное лицо, что он даже рот забыл закрыть.

– Заработала деньги или выиграла войну? Какая разница? Это ведь одно и тоже, – с искренним недоумением и удивлением в голосе, наконец-то, констатировал он.

– Нет, не всё равно. Одним деньги, другим – память и слава. Получили деньги и отвалите, не надо говорить, что вы выиграли.

– Это было так давно, парни, что уже пора забыть про эту войну, – высказал своё отношение к нашему спору Нил.

– Нет, Нил, такое забывать нельзя! Сколько людей живёт в Австралии? – поинтересовался я у него.

– Около 20 миллионов примерно, – ответил тот

– Извини за сравнение, но давай убьём всех жителей Австралии и через пятьдесят лет забудем об этой трагедии. Тебе это понравится?

– Как это убьём всех жителей, они же не солдаты на войне? – удивленно спросил Нил.

– Да очень просто. Попросим, например, Америку сбросить несколько атомных бомб на Австралию, они за хорошие деньги что угодно сделают. Тем более им не в первый раз. На Японию они уже бросали две атомных бомбы, сожгли два города вместе со всеми жителями, – ответил я ошарашенному моим гипотетическим предположением австралийцу.

Но тут пришла очередь Джона потерять контроль над своими эмоциями, он почти прокричал:

– Что за чушь? Америка никогда не бросала ядерных бомб на Японию! Это наглая ложь, и ты, Лео, за это ответишь!

– Неужели? А кто же тогда, по-твоему, 6 и 9 августа 1945 года сбросил атомные бомбы на Хиросиму и Нагасаки? Или они сами на себя их сбросили? – ответил я, стараясь быть спокойным. Джон кинул вопросительный взгляд на Филиппа, и тот утвердительно кивнул ему головой.

– Всё, хватит, брейк. Закрыли политический диспут. Дайте спокойно пообедать! – сказал до сих пор молчавший новозеландец Йен, постукивая при этом ножом по стеклянной бутылке.

Закончили обед и разошлись молча. Я пошел курить на корму. Целый день мои мысли крутились вокруг этого разговора за ленчем. Почти все присутствующие были с университетским образованием. Все прекрасные специалисты своего дела, иначе бы они просто не работали в «Арамко». И вдруг такая ограниченность кругозора. Про Вторую Мировую Войну слышали краем уха. Не знают, кто с кем воевал, и кто одержал победу. Бразилец Марсело, например, не прочитал ни одной книги своего всемирно известного соотечественника Паоло Каэльо. Англичанин, который удивлен, что, оказывается, Фредерик Форсайт не только известен, но и популярен в России, и что все его книги, за исключением последней «Афган» переведены на русский язык, и неоднократно переиздавались. Последнюю ещё просто не успели. Американец, который считает, что Америка победила фашистскую Германию, но не знает, что Америка использовала атомное оружие против Японии. Теодора Драйзера он не читал, кто такой Самуил Лангхорн Клименс (псевдоним Марка Твена) он не знает, про Кена Кизи («Полёт над гнездом кукушки») он даже и не слышал. Даже историю своих популярных рок групп они знают слабовато. Их вообще мало что интересует, кроме собственного благополучия. Почему же мы так стремимся перенять их образ жизни? Что же нас привлекает в этом псевдопередовом демократическом обществе? Меньше знаешь – крепче спишь? По мне, так лучше уж российское горе от ума, чем такое счастье, с глупой улыбкой на лице. Да и какая же это свобода? Если культ финансового благополучия изгнал душу из тела и превратил человека в биологическую машину по добыванию денег. Если у него нет времени на книги, музыку, кино и театр, то и выбора у него никакого нет. А раз нет выбора, значить нет и свободы. Он просто раб финансового благополучия в свободном демократическом мире.

За такими невесёлыми размышлениями и прошёл почти весь этот день. Где-то около пяти часов вечера, я решил пойти развеяться от этих мыслей к своим капитанам с буксира.

Там меня ожидал очередной сюрприз. Застал я неразлучных военных как раз перед выходом на вечернюю прогулку, которая обещала быть не скучной. Дело в том, что Слава доставал Леонидовича пройти вдоль всего причала строевым шагом, тем самым имитируя военный парад в честь Дня Победы. Леонидович естественно упирался. И у них как раз шла словесная перепалка по этому поводу.

– Отцепись от меня, Слава! По-хорошему прошу!

– А как заливал соловьём?! Лёня вот мне не даст соврать. «Будешь возле буксира, втяни живот. Мы хоть и в запасе, но всё равно в строю!» – копировал интонации Леонидовича Слава.

– А я говорю, отцепись от меня! Хватит, на первомайскую демонстрацию уже сходили! Или забыл уже? – отбивался Леонидович

– Так то демонстрация! А это почти военный парад!

– Какой парад, Слава? Ты в своём уме? Будем топать по причалу, как два идиота. Все подумают, что у нас точно крышу от безделья сорвало!

– Всё, Лёня, сливай воду! Грустная история, конечно, но что поделаешь? Отсырели детонаторы у Леонидовича! И порох весь промок нахрен! Теперь только медитировать и остаётся. Даже бабы больше не интересуют его, нашего бывшего истребителя подводных лодок. Так что он уже даже не в запасе. Кому такой запас нужен? Списан под чистую. Так что, Лёня, придется тебе идти со мной вместо Леонидовича! Пойдёшь?

– Пойду, – неожиданно сам для себя, ответил я решительно.

– Видал?! Без тебя обойдёмся, Леонидович!

– Лёня, ты что, серьёзно пойдёшь строевым шагом с этим безумным авантюристом вдоль всего причала? – удивленно спросил Леонидович.

– Пойду, Леонидович. Сегодня за обедом зацепился с нашим американцем по поводу Дня Победы. Он заявил, что странные эти русские. Америка выиграла войну, а они празднуют!

– Нихрена себе заявочка! – не сдержался Леонидович.

– Вот и меня это тоже зацепило. Пойду помаршерую вместе со Славой, может быть, попустит.

– Так это в корне меняет постановку вопроса о моём участии в импровизированном военном параде! Надеюсь, ты не промолчал? Ответил достойно этому самозванцу?

– О, я вижу, порох уже начинает просыхать! Тогда будешь командовать, Леонидович! У тебя голос лучше поставлен, – оживился Слава.

– Договорились. Но чтобы топали мне, как положено! – уже по-деловому продолжил Леонидович.

– Лёня уже в комбинезоне. Так что и нам надо скинуть тапочки и шорты, комбезы у нас одинаковые! – продолжил Слава.

Сказано – сделано. Капитаны быстро переоделись в комбинезоны, и мы в одинаковой униформе пошли на исходную позицию, в конец причала.

Леонидович встал впереди, мы в шеренгу сзади. Получился как бы треугольник. Леонидович дал положенные команды: Равняйсь! Смирно! Строевым шагом, шагом марш! И мы прошли вдоль всего причала, ни разу не сбившись с ноги. Леонидович маршировал впереди, по привычке, одной рукой как бы придерживая воображаемый кортик, что бы, тот не болтался во время ходьбы строевым шагом. В конце причала скомандовал:

– На месте, стой! – и для верности дал счет: – Раз, два.

Развернулся к нам лицом. Опять скомандовал:

– Равняйсь! Смирно! Вольно, разойдись!

И мы пошли гулять дальше, уже без строя и строевого шага.

Возле пришвартованных рядом буксиров нас поджидали четверо азербайджанцев. Они, после приветствия и поздравления с праздником, немного смущённо поинтересовались, что случилось, и почему мы шагали строем по причалу. И как бы оправдываясь, добавили, что у них телевизоры не показывают из-за антенны, и они не в курсе последних событий в мире. Мы их успокоили, что в мире всё спокойно. Просто мы решили так отметить День Победы. Потому что по сто грамм за Победу здесь не выпьешь. А вообще никак не отметить этот праздник тоже как-то нехорошо, мы все служили в армии. Да тут ещё и один американец заявил, что это Америка выиграла войну!

– Ты смотри! Билядь какая! – возмутился самый старший из них. – Если бы вы нам об этом сказали, мы бы тоже с вами строем прошли!

– Так за чем дело стало? Давайте. Мы готовы ещё раз вместе с вами пройти! Это уже посолидней будет. А то мы маячили тут, как три тополя на Плющихе, – неожиданно предложил Леонидович.

– Ты серьёзно, капитан? – уточнил тот же азербайджанец.

– Такими вещами не шутят, ара (так в армии обращались к азербайджанцам, если не знали имени, они не обижались, потому что ара означает друг), – подтвердил Леонидович.

– Тогда подожди пять минут, я схожу на соседний буксир. Там тоже наши земляки работают. Могут обидеться, если не позовём. Хорошо?

– Подожди, Леонидович, – вдруг вмешался Слава, – одна закавыка имеется. Мы, конечно, не нарушаем ни одного пункта в контракте. Есть только один скользкий момент. Время то ещё рабочее. И если наш парад кому-то из местного начальства не понравится, то есть формальный повод домахаться. Предлагаю всем желающим пройти строем ровно в шесть часов собраться вон в той беседке под пальмой.

– Значит, на том и порешим, собираемся в шесть под пальмой, – подытожил Леонидович.

До шести было ещё почти сорок минут. И я, по примеру азербайджанцев, решил сообщить о предстоящем параде грузинскому капитану с водолазного бота, и направился в сторону своего судна. Слава с Леонидовичем направились сразу в беседку.

Без пяти шесть, под пальмой возле беседки, собралось больше десяти человек.

– Ну, вот и ладно. На минимальное военное подразделение нас уже набралось. Не хватает только военного оркестра, поэтому предлагаю пройти с песней, как положено, – обратился ко всем Леонидович.

– А какую песню будем петь? – поинтересовался один из азербайджанцев.

– А вы какую песню в армии пели? – спросил его же Леонидович.

– У солдата выходной, – ответил тот.

– Вот и хорошо, напомни нам первые два куплета, – попросил его Леонидович.

Тот немного замешкался, видимо, стесняясь петь, но Слава пришёл ему на выручку:

– Да ты не пой, а просто текст песни словами скажи. И нам запомнить будет легче! А мотив потом напоёшь, если кто не знает.

Слова были не хитрыми. Да и многие эту песню уже знали или слышали. После того, как ара рассказал текст песни, Слава в полголоса её напел. Леонидович посмотрел на часы и сказал:

– Куранты пробили шесть, пора, господа, – и затем уже громко, командирским голосом продолжил: – Слушай мою команду! В шеренгу по ранжиру становись!

Когда все построились по росту, Леонидович скомандовал:

– На первый, второй, третий рассчитайся! – и после окончания расчета продолжил: – Первые номера на месте, вторые шаг, третьи два шага вперёд шагом марш, налево, сомкнись! Шагом марш!

Вспомнив молодость, зашагали браво. Дав немного привыкнуть к строевому шагу, наш командир скомандовал:

– Песню запевай!

Мы успели пропеть два куплета и прошли больше половины причалов, когда появился джип береговой охраны. Он направился в нашу сторону и остановился у нас на пути, метрах в десяти от строя. Леонидович не растерялся и скомандовал:

– На месте стой! Смирно!

А сам строевым шагом направился к джипу. Подойдя, отдал честь и по-английски доложил:

– Господин офицер! Офицеры резервисты дружественных королевству Саудовская Аравия стран празднуют День Победы и окончания Второй Мировой Войны. Рапортует капитан первого ранга Лагутин!

Удивленный происходящим, арабский офицер тоже отдал честь. Леонидович продолжил:

– Разрешите продолжать, господин офицер?

После небольшой паузы тот ответил:

– О’кей, через десять минут закончить.

По его команде два солдата вылезли из джипа, а он вместе с водителем джипа уехал. Леонидович развернул строй, и мы, ещё раз пропев два куплета нашей строевой песни, домаршировали до нашей исходной позиции, где и закончили наш импровизированный парад. Мы не спешили расходиться по своим судам и расположились в беседке под пальмой для перекура. Через пару минут вернулся джип, но уже без офицера. Водитель вынес из машины упаковку холодной Кока-Колы и, сказав, что это от господина офицера, передал её Леонидовичу. А сам, подобрав двух оставленных для присмотра за нами солдат, уехал. Мы еще некоторое время пообщались, вспоминая в основном свои армейские годы, куря сигареты и попивая напиток наших бывших американских союзников, и тоже начали расходиться. Настроение у всех было приподнятое.

Я решил позвонить домой и пошел на судно за мобильным телефоном. Возле трапа встретил Даррелла и Йена, они грузили аппаратуру в служебный автомобиль.

– Лео, тебе что ни будь надо купить в городе? Мы с Йеном едем в офис.

– Спасибо, Даррелл. Если получится, купи большой торт, пожалуйста.

– Хорошо, без проблем. А что праздновать будешь?

– День Победы.

– Кстати, вы здорово маршировали. Хочу спросить тебя. Почему ты сегодня за ленчем так волновался за русских? Ты ведь с Украины, и фамилия у тебя немецкая?!

– У Джона, кстати, фамилия тоже немецкая, но ему нравится Америка.

– Кажется, я понял. Вы просто играете за разные команды, да? Джон за Америку, а ты за Россию?

– Можно и так сказать. А ты, Даррелл, за какую команду играешь?

– Я не играю, политика меня не интересует. Моя команда – это я и моя семья.

– А ты, Йен, за какую команду?

– Я, как и Даррелл, тоже поддерживаю нейтралитет.

– Так это просто замечательно, парни, вы меня порадовали!

– Тебе-то, Лео, какая от этого выгода?

– Как это какая выгода, Даррелл? Прямая. Вот, например, в американской команде не будет хватать игроков. И что, где их искать? Вот вы с Йеном будете играть за Америку? Нет. Ну а если российской команде понадобятся дополнительные игроки? Да вы своими глазами сегодня видели, как мы быстро построились на причале. Кстати, среди нас не было ни одного гражданина России. Были люди с Украины, Азербайджана, Грузии. Раньше мы были одной страной, и День Победы это наш общий праздник.

– А что же вы разделились, если такие дружные? Европа вот наоборот объединяется и даже единую валюту ввела.

– Всё верно, Даррелл. А как ты думаешь, почему европейские страны объединяются? Им что, по одиночке плохо жилось? И зачем вводить единую валюту? Чем была плоха немецкая марка или французский франк?

– Согласен. У многих европейских стран собственная валюта была хорошей, но доллар был всё равно сильнее. Вот и решили создать новую европейскую валюту, чтобы улучшить экономику всех европейских стран, а границы между собой у них и так были почти открытыми.

– Значит, старая валюта их перестала устраивать? А почему бы им не взять да и не перейти всем на доллар? Зачем придумывать новую, когда уже есть сильная мировая валюта, проверенная временем? Что бы тогда изменилось в мире?

– Это невозможно. Европа никогда такого не сделает. У кого деньги – у того власть. Америка и так советует Европе, как надо жить и что делать. А тогда бы она просто требовала играть по её правилам.

– Можно ли, Даррелл, из нашего разговора сделать предположение, что европейские страны объединились и ввели новую валюту для того, чтобы уменьшить экономическое давление Америки на экономику своих стран?

– Конечно, так оно и есть. Что в этом плохого? Всё по правилам. Мировая экономика это большая игра всех стран. Каждый играет за себя. Иногда игроки объединяются, иногда наоборот выходят из объединения – всё зависит от ситуации.

– Теперь ты, Даррелл, понимаешь, почему распался Советский Союз?

– Нет, этого я не понимаю, не вижу никакой экономической логики. А ты сам-то знаешь правильный ответ?

– Думаю, что знаю. Представь себе, Европа решила объединиться с СССР, который по территории больше, чем Европа, и по населению чуть меньше. Получилось бы, что Европа присоединилась к СССР, а не наоборот! И что? Снова тоже самое – супер держава на правах лидера начинает диктовать свои условия так называемому Европейскому Союзу. Поэтому вначале СССР как команда должна была распуститься, для того чтобы потом игроки могли постепенно перейти в «Сборную Европы». Последним в «Сборную Европейскую Команду» войдет игрок по имени «Россия».

– Интересные вещи ты рассказываешь. Может быть, скажешь, что потом будет делать эта «Сборная Европейская Команда»? – поинтересовался Даррелл, не скрывая иронии.

– Конечно. Начнет создавать «Сборную Команду Планеты Земля».

– Я понял, игрок под именем «Китай» войдёт в эту команду последним. Скажи, а зачем Европе создавать «Сборную мира»?

– Даррелл, мы сейчас с тобой говорим о процессе глобализации. Суть которого сводится к стиранию всех государственных границ и организации единого экономического и политического пространства на нашей планете. Только что мы с тобой обсудили второй сценарий глобализации.

– А какой первый?

– Первый можно назвать коротко «Объединённые Американские Штаты Планеты Земля».

– Да, оригинальный у тебя взгляд на будущее устройство мира. Интересно, что по этому поводу думает Джон?

– Не знаю. Но если вы с Йеном расскажете ему про второй сценарий глобализации, то вы нарушите свой нейтралитет и автоматически станете игроками клуба «Америка».

– А если не скажем, значит, мы в клубе «Россия»?

– Берите шире. Вы в клубе «Европа».

– А если мы не хотим?

– Поздно парни. Вы уже в игре, и пришло время выбирать команду.

– Эй, Йен! Тебе не кажется, что он нас сделал? Давай заводи машину и скорее поехали в офис, пока нам ещё не предложили подписать бумаги! Я же говорил, что он русский шпион. А вы? Полегче, Даррелл, полегче. Лео может обидеться на твою шутку.

Йен завёл машину, а Даррелл начал дурачиться, скорчив перепуганную физиономию, обратился к Йену: «Что же я скажу моей Маргарет? Дорогая, мы теперь в русском клубе!»

– Давай уже, Даррелл, садись в машину, – и открывая дверь автомобиля, Йен продолжил, – а жене лучше скажи честно: «Маргарет – мы в заднице!»

Даррелл забрался в автомобиль, и они уехали. А я пошел звонить домой.

Лена обрадовалась моему звонку. Мы обменялись поздравлениями. Затем она рассказала, что сегодня по традиции в честь Дня Победы курсанты Одесской Национальной Морской Академии прошли строевым маршем с оркестром через весь центр города, от главного корпуса академии до памятника Неизвестному Матросу.

– Наш Артём тоже был в строю, а я снимала всё на видео камеру. Набегалась так, что ног не чувствую, но зато съёмкой осталась довольна. Придёшь с рейса, мы тебе покажем, какие мы молодцы. Артём сейчас собирается на вечеринку с ребятами, я вот его провожу и сразу устроюсь на диване перед телевизором. Думала отдохнуть сразу после парада, да не получилось. Сначала пообедали, затем просмотрела свою видеозапись, приготовила еду на завтра, вот уже и вечер наступил. Сейчас поужинаем, и молодой сразу убегает на гульки. Позавчера была на праздничном концерте Одесского национального филармонического оркестра. Хобарт Эрл (дирижер и руководитель оркестра – прим. автора) конечно гений. Концерт был замечательным, а концовка просто потрясающей. Представляешь, оркестр отыграл концертную программу, публика аплодирует, требует на бис. Оркестр сыграл на бис, музыканты кланяются, начинают уходить со сцены. Но публика музыкантов отпускать не хочет, продолжает аплодировать и требовать на бис ещё раз. Оркестр возвращается, Хобарт снова становится за дирижерский пульт, публика затихает. И тут грянул марш «Прощание Славянки», зал, как по команде, встал одновременно. Аплодировали стоя, у многих на глазах были слёзы. По эмоциям это был даже не шторм в 12 баллов, это было Цунами, которое просто всех накрыло. Жаль, тебя не было на этом концерте.

Мы ещё немного поговорили о домашних делах и попрощались. Мои мысли ещё какое-то время по инерции крутились вокруг телефонного разговора, и незаметно переросли в философские рассуждения. Интересный человек – этот Хобарт Эрл. Сын испанки и американца, поздний ребёнок. Родился и жил в Венесуэле, закончил Венскую консерваторию. В начале девяностых приехал в Одессу, стал руководителем городского филармонического оркестра. Сумел сохранить разбегающийся коллектив оркестра в смутное время. И не просто сохранил, а поднял статус городского филармонического оркестра до уровня национального. И всё это не благодаря, а вопреки обстоятельствам. Видимо, внешние обстоятельства не в силах остановить талант или помешать гению выполнить свою миссию. Гений абсолютно бескорыстен, поэтому он находится вне конкуренции и практически неуязвим. У него нет врагов, у него могут быть только завистники. Таланту достичь своей цели труднее. Он тратит силы на преодоление внутренних препятствий – тщеславие, гордыню, зависть. Движущей силой гения может быть только любовь. Таланту тоже нужна любовь, но он способен черпать силы и в ненависти. Отсюда и возникло понятие «злой гений». Злой гений – это талант, который реализовался посредством ненависти. Хобарт нашёл свою любовь – талантливую скрипачку Аиду, из Армении. Французы говорят «ИЩИТЕ ЖЕНЩИНУ», Достоевский утверждал «КРАСОТА СПАСЁТ МИР». Наверное, они хотели сказать, что любовь сильнее ненависти. Любовь – создаёт, а ненависть – разрушает. Ненависть порождает только ненависть. Остановить насилие способна только любовь. Известен один любопытный исторический факт, когда силы любви использовались как стратегическое оружие для защиты целого государства. Как известно, Япония до 19 века была закрытым государством и никаких контактов с остальным миром не поддерживала. Моряки, которые попадали в Японию, назад не возвращались. Японцы их попросту не отпускали, сжигали корабли и не разрешали строить новые. Моряки вынуждены были оставаться жить в Японии. Когда японцы поняли, что в изоляции они больше быть не смогут, так как противостоять любопытным иноземцам у них не достаточно сил, они решили прибегнуть к военной хитрости. По всей стране стали создавать школы гейш. Главной стратегической задачей гейш было остановить чужеземцев на побережье Японии и не пускать их дальше, вглубь страны. Так как все чужеземцы были мужчинами, гейши должны были в совершенстве овладеть искусством любви, чтобы завоевать сердца непрошеных гостей. Уважаемые граждане, вельможи и самураи добровольно направляли своих дочерей в школы гейш. Гейши были патриотками своей страны, пользовались почетом и уважением среди японцев. Среди японцев никто и никогда не относился к гейшам, как к проституткам, они были защитницами. Гейши со своей задачей справились. Они смогли задержать иноземцев и помогли выиграть необходимое для Японии время. А время японцам надо было для того, чтобы изучить технические достижения внешнего мира, и лучшее внедрить у себя. Такого стремительного скачка, от феодального строя до развитого индустриального государства, не было больше ни в одной другой стране мира. Японцы помнят подвиг своих женщин и знают, какой ценой им пришлось заплатить. Опера «Чио Чио Сан» для японцев бессмертна, она напоминает им не только о силе любви. Кстати, в настоящее время в Японии нет Военной Армии и Флота в том виде, в каком они существуют в других странах. Знатоки истории могут сказать, что Япония, в результате Второй Мировой войны вынуждена была подписать акт о капитуляции, в условии которого было прописано, что Япония не будет иметь собственных вооруженных сил. Я посмею возразить, что Германия тоже подписала акт капитуляции, однако в настоящее время располагает современной военной армией и флотом. Думается мне, что дело в другом. Просто японцы осознали на собственном горьком опыте бесполезность оружия. Историю вспять не повернуть. Но было бы интересно узнать, что было бы, если бы Гитлер, увлекшись восточными культурами и философией, обратил вначале должное внимание на Японскую культуру, а не зациклился на Тибете. Скорее всего, он посетил бы эту страну, возможно, встретил гейшу и, вероятно, она сумела бы поселить в его сердце любовь. Возможно, он бы не стал тогда злым гением, который решил завоевать весь мир. А ведь он считал, что действует во благо всего человечества и то, что он хотел сделать, тоже можно назвать глобализацией.

Вот на таких философских рассуждениях и закончился этот день.

На следующее утро распогодилось, и суда разбежались по всему Персидскому заливу, выполнять свою работу, оставив на причале двух капитанов ремонтируемого буксира, да воспоминание о военном интернациональном параде в честь Дня Победы, который они, шутя, сумели организовать. За оставшиеся почти три месяца моего контракта такого скопления судов в порту я больше не видел, хотя штормовая погода и была ещё не один раз.

Доработал я свой контракт нормально. Жизнь людей и работа экипажа на «КАРАНЕ-8» шла размеренно, своим чередом. Одни уходили, другие приходили. Матроса Правина, по его просьбе, снова перевели на буксир, после окончания ремонта. Моторист Аяз уехал домой досрочно, видимо, не хватило сил. Сменили весь обслуживающий персонал. Компании, от которой они работали, «Арамко» не продлила контракт, и все её работники были уволены и отправлены по домам. Пришло и моё время возвращаться домой.

Обычно моряку после возвращения из рейса друзья и знакомые задают при встрече один и тот же вопрос:

– Ну, как там моря?

– Да всё нормально! – а как же ещё можно ответить на такой вопрос без душевного разговора за рюмкой чая.

Персидский залив. 2009 год

"Кирсанов до Кирсанова"

Мария Гудыма

Книга под таким названием выпущена одесским издательством "Зодиак" коллекционным тиражом в сотню экземпляров. На состоявшейся во Всемирном клубе одесситов презентации издания, изящно оформленного графикой Светланы Юсим, много говорилось о том, как важно сохранить каждую строчку из наследия поэта.

В книге впервые публикуются стихи Семена Кирсанова, написанные им в Одессе в период с 1916 по 1922 год. "Я одинаков и средь сел, и средь балов", - трудно поверить, что это написал десятилетний ребенок...

А через год тот же автор не без кокетства уже приходит к такому выводу:

"Писать стихи такая скука! 
Марать бесцельно что-нибудь. 
Ах, Б-же, Б-же, что за мука 
Бросать остроты прямо в грудь!"...

Составители сборника, сотрудник Литературного музея Алена Яворская и вице-президент Всемирного клуба одесситов Евгений Голубовский, признались, что расшифровывали фантастически трудный почерк юного поэта, разбирая тетрадки из музейного собрания. Усилия, приложенные составителями, трудно переоценить.

Перед взглядом читателя проходит череда совсем не робких, даже довольно смелых стихотворных опытов раннего Кирсанова, иногда еще Кортчика, ведь псевдоним поэт окончательно выбрал в возрасте двенадцати лет. Очевидно, слыша от родителей рассказы о еврейских погромах, о сионизме, о Палестине, ряд стихотворений Кирсанов посвятил возможности создания Государства Израиль. Так, в начале 1918 года он писал:

"Им страшно смотреть, как мы все оживаем, 
Им страшно, что будет Израиль опять, 
Им страшно, что счастия мы ожидаем, 
Что счастья не будем теперь тщетно ждать!".

Авангардные стихотворческие опыты молодого Кирсанова нашли отражение в творчестве и воспоминаниях Андрея Вознесенского, Евгения Евтушенко, Василия Аксенова. Эти выдающиеся литераторы оценили поэта гораздо выше автора известной эпиграммы: "У Кирсанова три качества - трюкачество, трюкачество и трюкачество"... В контексте литературы двадцатого века наследие Семена Кирсанова в целом занимает подобающее место. А для одесситов поэт остается, прежде всего, автором стихотворения-песни "У Черного моря" (текст воспроизведен в предисловии к книге). С музыкой Модеста Табачникова и в исполнении Леонида Утесова эта песня стала настоящим шлягером.

На следующий день после презентации книги "Кирсанов до Кирсанова" в том же Всемирном клубе одесситов проходил вечер памяти Утесова, в программе которого звучала в записи и песня "У Черного моря". По символическому совпадению, именно в этот вечер со дня рождения Кирсанова исполнился 101 год...

Мария Гудыма

Презентацию книги Семена Кирсанова "Кирсанов до Кирсанова" ведут вице-президент Всемирного клуба одесситов Евгений Голубовский и сотрудник Литмузея Алена Яворская На презентации книги Семена Кирсанова "Кирсанов до Кирсанова"